Стилистические ресурсы морфологии

Широко распространено мнение, что стилистические ресурсы морфологии значительно беднее, чем стилистические ресурсы лексики и фразеологии. Однако это мнение основывается лишь на одном положении: что среди морфологических форм русского литературного языка таких синонимов, которые отличались бы лишь стилистической окраской, сравнительно немного. Это, действительно, так. Обычно приводятся в пример формы на -е и -у предложного падежа: в цехе — в цеху, формы на -а и -у вещественных и отвлеченных существительных: сахара — сахару, шума — шуму; формы на -ы и -а множественного числа существительных мужского рода: торты — торта, договоры — договора, слесари — слесаря; формы творительного падежа на -ью, -ию: радостью — радостию, и -ой, -ою\ походкой — походкою; формы полных и кратких предикативных прилагательных: дорога утомительная — дорога утомительна. Между этими формами существуют именно стилистические различия, при этом наблюдается соотношение: нейтральное — разговорное (в цехе — в цеху), нейтральное — разговорно-просторечное или простореч­ное, нелитературное (торты — торта; выборы — выбора); нейтраль­ное — книжное, (иногда — архаически-возвышенное) (задана трудная — задача трудна; радостью ~ радостию); например: Так вот где таилась погибель моя! Мне смертию кость угрожала! (Пушкин)

В проспекте «Русский язык и советское общество» М.В. Панов подробно описывает историю развития форм родительного падежа на -a -у. Между этими формами есть и стилистическое, и грамматическое различие; не случайно В.А. Богородицкий предлагал считать их различными падежами. Одна форма имеет количественное значение: принести сахару, нам нужно табаку, стакан чаю, много шуму; — другая — определительное значение или значение принадлежности в широком смысле слова: вкус сахара, сорта табака, любитель чая, зерна песка, глушитель шума. Наконец, эти флексии способны выражать и третий контраст: между отвлеченными и вещественными существительными. Соотношение этих трех контрастов в современном литературном языке может быть представлено такой таблицей.

Еше в конце XIX — начале XX в. вещественные существитель­ные с количественным значением (позиция 3) имели окончание -у даже в книжных стилях; вероятно, такое же окончание было характерно для отвлеченных существительных с количественным значением в стилистически нейтральных контекстах (позиция 5). Следовательно, в то время относительно четко проявлялся контраст между флексиями -у и -а как контраст падежи -грамматический, хотя уже и тогда над ним превалировал стилистический контраст. Развитие же шло в пользу усиления стилистических противопоставлений. Оно осуществлялось и осуществляется в виде влияния книжных стилей: под воздействием -а шестой позиции флексия -а распространяется в формах, обозначенных третьей позицией; затем преобразуются и формы пятой позиции и (в незначительной степени) — второй. В результате в большинстве случаев перестают различаться два родительных падежа: они оказываются контрастными только в разговорном стиле. Напротив, стилистическое противопоставление: разговорное/книжное - приобретает четкость и последовательность. Этот процесс протекает и в настоящее время, но довольно сложно и противоречиво.

Кроме приведенных, отмечается ряд морфологических форм, обладающих разговорной окраской, но в них сказывается и характер словообразовательной модели, которой свойственна эта стилистическая окраска: таковы глагольные формы с суффиксами -ыва-, -ива-, -ва- со значением многократно повторявшегося действия в прошлом (хаживал, сиживал, певала - разговорные и архаические формы); глагольные формы на -ану со значением неожиданного и интенсивного однократного действия (толканул, резануть), а также глаголы со сложными приставками (понавыписывать, понасобирать).

Напротив, книжная окраска свойственна причастным и деепричастным формам глагола (возвращавшийся, предстоящий, наблюдаемый, сталкиваясь, преподнося), а также сложным отыменным предлогам (по причине, в силу, за исключением).

Однако стилистический потенциал морфологических форм не ограничивается только указанными формами, он достаточно велик и реализуется в двух случаях: 1) когда морфологическая форма употребляется в переносном значении, т. е. при транспозиции и 2) когда осознанно, т. е. со стилистическим заданием, нарушаются морфологические нормы. Естественно, что оба эти случая связаны с возникновением у той или иной морфологической формы определенного стилистического значения в конкретных типах текстов или в конкретном тексте.

Так, например, форма настоящего времени глагола может быть употреблена в значении ближайшего будущего, при этом возникает еще дополнительный оттенок значения: действие мыслится как неизбежное; это так называемое настоящее профетическое: оно, в отличии от формы настоящего времени в обычном значении (например, настоящего актуального: - Что делаешь? ~ Слушаю радио; или настоящего расширенного: У нас уже тает снег), является более экспрессивным; например: Жребий брошен. Я уезжаю. Я поступаю на сцену. (А. Чехов); экспрессивна также форма настоящего времени в значении прошедшего — так называемое «настоящее историческое» — praesens historicum:

Сидим мы вчера на лекции, вдруг дверь открывается..

Можно отметить следующую общую закономерность: если конструкции с транспозицией становятся широко употребительными, они фразеологизируются, стандартизируются и, как следствие, теряют свою экспрессивность; например: Поминай, как звали! Ничего не попишешь; И не говори! И наоборот, если при транспозиции какая-либо форма окказиональна, менее привычна, нестандартизированна, то ее внутренняя форма ощущается говорящим и слушающим, и яркий эмоционально-экспрессивный эффект будет достигнут. Примеры из живой разговорной речи: Что бы он ни говорил, будет поступлено так, как будет поступлено; [Диалог при обгоне автомобиля:] — Посмотри в зеркальце! — Уже посмотрено. В этих случаях нарушается норма, так как образуется страдательное причастие от непереходных глаголов (в последнем случае глагол посмотреть употреблен в безобъектном значении).

В обращении к собеседнику в соответствии с литературной нормой употребляется 2-е лицо глаголов: Как ты себя чувствуешь? Что вы по этому поводу думаете? Где вы купили этот словарь? Однако при установке на интимно-фамильярную речь, для выражения оттенка участия, сопереживания говорящий прибегает в обращении к собеседнику к форме первого лица множественного числа, используя местоимение мы, как бы объединяя себя с собеседником; такое употребление формы 1-го лица вместо 2-го также стилистически значимо: Ну, как мы себя чувствуем? На что жалуемся? (в обращении врача к больному); Что будем кушать? Что закажем? (в обращении официанта к посетителю ресторана).

Тот же эмоционально-экспрессивный оттенок возникает и в высказывании без глагола: Как наша коленка?{в обращении к ребенку, который ушиб колено); Ну, что с нашими экзаменами? (к молодому человеку, вернувшемуся после сдачи экзамена). Местоимение наш вместо твой имеет то же стилистическое значение, придавая речи оттенок фамильярного участия.

Оттенок фамильярности, который придает речи такая форма («совместного действия»), свидетельствует о том, что это разговорная речь, т. е. обстановка общения или неофициальная, или говорящий хочет официальную обстановку сделать более непринужденной. В других случаях такая форма при транспозиции может приобретать отрицательно-оценочные коннотации; например, в троллейбусе водитель недовольным голосом обращается к пассажирке, которая загораживает стекло его кабины: Женщина!Где сидим?! (Пример Е.Н. Ремчуковой).

Как отмечал В.В. Виноградов, в основе образного применения формы рода лежит свойственная нашему мышлению зависимость представления о грамматическом роде от представлений о поле живых существ. На основе этой связи строится прием олицетворения: Угораздило кофейник в роще с вилкой погулять (А. К. Толстой). Но могут быть случаи использования форм рода существительных в целях создания экспрессивного эффекта и на основе нарушения этого соответствия, т. е. на основе «рассогласования» представлений о грамматическом роде и о поле живых существ: Мне уже 58 лет, и я дедушка, «большая, усатая дедушка», как пугаю я капризную внуку мою Марфу (М. Горький). В рассказе И. Ильфа и Е. Петрова «Колумб причаливает к берегу», где повествуется о злоключениях Колумба, якобы попавшего в современную Америку и приглашенного для киносъемок в Голливуд: Таким образом, мистер Колумб, вы играете роль Америго Веспуччи, в которого безумно влюблена испанская королева. Он, в свою очередь, так же безумно влюблен в русскую княгиню Гришку. У Лескова в хронике «Захудалый род» есть мужик Зинка, который «слетами хоть и обородател, но почти совсем не вырос и, по слабоумию своему, был не годен ни к какой тяжелой сельской работе».

На основе рассогласования между обозначаемым и обозначающим, на несоответствии между логической и грамматической категориями основано стилистически значимое использование формы среднего рода существительных: обычно существительные среднего рода обозначают неодушевленные предметы, а для создания стилистического эффекта они употребляются применительно к лицам одушевленным, чем создается пейоративная эмоционально-экспрессивная окраска речи и лицо получает уничижительную характеристику; например, в рассказе А. Чехова «Свирель» пастух говорит об обедневших господах, каждый из которых вызывает у него снисходительно-пренебрежительное отношение: Нет у него, сердешного, ни места, ни дела, и не разберешь, что ему надо, Али оно с удочкой сидит и рыбку ловит, али оно лежит вверх пузом и книжку читает, али промеж мужиков топчется и разные слова говорит, а которое голодное, то и в писаря нанимается. Так и живет пустяком... В «Поединке» у А. Куприна об офицере: Вся рота идет, к-как один ч-человек, — ать!— ать!— ать!— говорил Слива, плавно подымая и опуская протянутую ладонь, — а оно одно, точно на смех, — о!— о!— як той козел.

Такое рассогласование как основа возникновения стилистически значимой транспозиции в сфере категории рода наблюдается в разговорной речи и в художественной речи, в частности в поэзии; примеры из разговорной речи: кепк; стуло; детектива; Почему от тебя пахнет таким непонятным штучком? [о незнакомом запахе ду­хов]; Хочешь такую зверю? [о мягкой игрушке]; примеры из поэтических текстов: Луна-мальчишка (у В. Смирнова); Ягода-яблочко-гном (у И. Северянина), гость-хвоя [о елке] — (у Б. Ахмадулиной) (примеры Е.Н. Ремчуковой).

Известно, что форма единственного числа в собирательном значении характеризуется разговорной окраской; например: Помидор в этом году отличный уродился! Крупный помидор! Поэтому в художественной литературе такое формоупотребление используется со стилистическим заданием, как прием стилизации живой разговорной речи персонажей: У нас хоть шаром покати, ну просто жених стал никуда! (М.Пришвин).

Употребление формы единственного числа вместо множественного в собирательном значении в разговорной речи поддерживается и подкрепляется научной и профессиональной речью: Цветок имеет следующее строение... (вместо: Цветки имеют...); Колесо крепится на ось с помощью болта, гайки и шайбы (вместо колеса крепятся... — из технической инструкции).

Экспрессивное значение появляется при переносном употреблении формы множественного числа вместо единственного: Мы университетов не кончали! (разговорная речь). Некогда нам с чаями да с сахарами, — сказал Кузьмичев (А. Чехов). М.К. Милых отмечает, что в этом случае происходит перенос значения с вещества на действие и форма множественного числа обозначает его длительность или повторяемость. Эта форма иногда называется «множественное гиперболическое», а значение, которое она приобретает, можно охарактеризовать как «генерализующее», т. е. обобщающее; при этом оно осложнено отрицательно-оценочной коннотацией: Вы все по театрам ходите!; Чему только тебя в университетах учили! Экспрессия усиливается, если знак оценочной коннотации меняется на противоположный; так, например, в ситуации появления на заседании диссертационного совета члена Академии наук, который очень редко посещает заседания, реплика: Вот к нам уже и академики приезжают!— пейоративной окраски не имеет, хотя иронически-шутливая эмоционально-экспрессивная окраска сохраняется.

Наконец, «небезразличие» стилистики к морфологическим средствам языка проявляется еще в одном аспекте: определенные функциональные стили проявляют избирательность к употреблению тех или иных морфологических форм, поэтому и стилистически нейтральные морфологические формы, употребленные не в переносном, а в своем основном значении, в силу преимущественного их употребления в каком-то определенном стиле, именно благодаря их частотности здесь, становятся также стилистически значимыми. Следовательно, стилистически значимым становится и отсутствие каких-либо морфологических форм. Так, например, самая высокая частота употребления инфинитива свойственна текстам, выдержанным в официально-деловом стиле, что объясняется содержательной стороной этих текстов (см. раздел 2, гл. 2). Напротив, повелительное наклонение практически исключено из научной и официально-деловой речи. Значит, частота употребления той или иной морфологической формы, как и ее отсутствие, может считаться приметой функционального стиля, наряду со стилистически окрашенными формами.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: