Берегитесь, джентльмены!

Сейчас резолюция Гранди обращена не столько к правительству, сколько к королю. Что ж, есть альтернатива. Король мог бы обратиться ко мне со следующей речью:

«Дорогой Муссолини! В последнее время дела идут не блестяще, но вполне вероятно, что за этой трудной фазой войны наступит лучший этап; ты начал – тебе и продолжать». Король мог бы также – что более вероятно – сказать следующее: «Итак, джентльмены режима, теперь вы по уши завязли во всем этом, но вы должны помнить, что существует определенный Статут, и в этом Статуте имеется статья 5[61]: есть Статут, и есть король. Меня самого обвиняют в нарушении Статута королевства в течение двадцати лет; я выйду к рампе, приму ваше приглашение, но так как я считаю вас ответственными за эту ситуацию, я воспользуюсь вашей стратегемой и ликвидирую вас одним ударом».

Реакционные и антифашистские круги, элементы, преданные англосаксам, будут добиваться последнего. «Джентльмены, – закончил я, – берегитесь! Резолюция Гранди может поставить само существование режима под угрозу».

Таковы были основные положения моей речи, записанные одним из присутствующих. Затем началось обсуждение. Выступил маршал де Боно, который защищал армию от обвинений в «саботировании» войны.

Квадрумвир[62]де Векки выразил несогласие с мнением де Воно. Несколькими днями ранее он пустил в ход все, чтобы получить под свое начало воинскую часть, и получил – в составе береговой дивизии, дислоцированной между Чивитавеккьей и Орбетелло. Де Векки утверждал, что многие офицеры и генералы испытывают усталость, настроены пораженчески, или даже хуже, и оказывают разлагающее влияние на моральное состояние войск.

Атака Гранди

Затем поднялся Гранди. Его речь была филиппикой – речь человека, который наконец-то дал выход своей давней злобе. Он яростно критиковал деятельность партии, особенно в период руководства Стараче (пылким сторонником которого он являлся) и также заявил о своем разочаровании в Скорце, хотя и отметил, что начало его деятельности было многообещающим. «Моя резолюция[63], – сказал он, – нацелена на создание «национального внутреннего фронта», который пока еще не существует и которого не существовало, потому что король Италии держался в стороне, демонстрируя позицию сдержанного расчета. Пришло время королю выйти из тени и вспомнить о своей ответственности. После Капоретто он определил свою позицию и обратился к нации с призывом. Сегодня он молчит. Или он возьмет на себя ответственность, и в этом случае он имеет право оставаться главой государства, или нет – в этом случае он покажет, чего же стоит династия на самом деле».

Смысл этой дилеммы – предварительно согласованной со двором – был очевиден. Речь Гранди вызвала у членов Большого совета чувство неловкости. Затем выступил граф Чиано, кратко обрисовав дипломатический аспект истории войны, чтобы показать, что Италия не начинала эту войну, а, наоборот, сделала все возможное, чтобы избежать ее. Он закончил свое выступление, выразив согласие с резолюцией Гранди.

Генерал Гальбьяти в своем выступлении ответил на критику Гранди, вдохновленную самым черным пораженчеством. Гальбяти, будучи солдатом и старым чернорубашечником, произнес скорее лирическую, чем политическую речь. Роберто Фариначчи разъяснил смысл своей резолюции и попросил Большой совет вызвать для доклада генерала Амброзио. Предложение не было принято.

Затем выступил президент сената Суардо. Он отметил, что не вполне определил свою позицию относительно резолюции Гранди, особенно после его речи, в которой эта резолюция разъяснялась; и он заявил, что, если не последует больше никаких пояснений, он воздержится от голосования.

Министр юстиции де Марсико попросил разрешения выступить и, получив его, произнес одну из своих обычных диалектических речей-фейерверков, которая была посвящена конституционным вопросам, а не резолюции Гранди. Боттаи выразил пламенную поддержку резолюции Гранди, а Биджини выступил против.

В полночь Скорца внес предложение перенести заседание на следующий день, но Гранди, вскочив, закричал: «Нет! Я против этого предложения! Раз уж мы начали, мы должны закончить это дело сегодня!» Я придерживался того же мнения. Однако я сделал перерыв в заседании на четверть часа и удалился в свой кабинет, чтобы ознакомиться с последними телеграммами, которые прибыли в течение вечера с мест боевых действий.

Когда заседание возобновилось, выступили следующие: Бинарди, который коснулся настроений в деревне; Фраттари – на ту же тему; Федерцони, который упомянул о войнах, к которым «у народа не лежит душа»; и Бастианини, который затронул тот же вопрос, резко критикуя пропаганду, которую во время войны вело соответствующее министерство, и высказал сожаление по поводу того, что делались попытки предать забвению победу у Пьяве[64]. После этого между ним и министром Полверелли произошла перебранка – единственный момент, когда были повышены голоса.

«Вы спровоцировали кризис режима»

Вновь выступил Боттаи, еще более эмоционально, после него Чианетти. Затем начал свое выступление секретарь партии Скорца, разъясняя смысл своей резолюции, которая не слишком отличалось от предложения Гранди. Скорца выступил в защиту партии от обвинений Гранди, раскритиковал штабы и закончил свое выступление утверждением, что партия, очищенная от шелухи, станет ядром объединенного национального фронта. После того как было зачитано предложение Скорцы, граф Чиано поднялся и сказал, что любое упоминание Ватикана было бы нежелательно по другую сторону Бронзовой двери[65].

Обсуждение, продолжавшееся почти десять часов, происходило в чрезвычайно напряженной обстановке, но без малейших инцидентов личного характера.

Все, что было сказано в этой связи – о драках и револьверных угрозах, – относится к области историй из бульварных романов. Заседание проходило упорядоченно и цивилизованно. Дискуссия никогда не выходила из-под контроля. И каждый раз, когда ораторы начинали произносить комплименты в мой адрес, я прерывал их и просил не развивать эту тему.

Позиция каждого члена Большого совета была определена еще до голосования: имелась группа предателей, которые уже провели переговоры с Короной, группа пособников и группа не определившихся во мнении, которые, вероятно, не понимали всей серьезности голосования. Но они-то тоже голосовали!

Секретарь партии прочитал резолюцию Гранди, и началось поименное голосование. Двенадцать проголосовали «за» и семеро – «против»[66].

Двое воздержались – Суардо и Фариначчи, который проголосовал за свою резолюцию.

Я поднялся и сказал: «Вы спровоцировали кризис режима. Заседание объявляется закрытым».

Секретарь партии собирался отдать «приветствие дуче», когда я остановил его жестом, сказав: «Вы свободны».

Все расходились молча. Было 2.40 утра 25 июля. Я удалился в свой кабинет, где ко мне вскоре присоединилась группа членов Большого совета, которые голосовали против резолюции Гранди. В 3 часа утра я вышел из Палаццо Венеция. Скорца сопровождал меня до Вилла Торлония[67]. Улицы были пустынны, но в воздухе, светлом в этот предрассветный час, казалось, ощущалась неизбежность, которую приносит вращающееся колесо Фортуны, всего лишь бессознательными орудиями которой мы являемся. В течение этой ночи, которая запомнится как «ночь Большого совета», обсуждение продолжалось десять часов – одно из самых длинных заседаний из всех, записанных в анналах истории. Выступили почти все, а некоторые и не по одному разу. То, что кризис достиг бы до своей высшей точки и без этого заседания, обсуждения и последующей резолюции, – весьма вероятно, но история не учитывает гипотетические события, которые таковыми и остаются. То, что действительно произошло, произошло именно после заседания Большого совета. Чаша, похоже, была полна, и это явилось той последней пресловутой каплей, переполнившей ее.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: