Голгофа и вознесение

После прихода к власти национал-социалистов в Германии мне стало ясно, что неустойчивое равновесие власти в Европе, установленное четырьмя державами в Версале, находится под угрозой и является компромиссным. Новая мощная сила вступила в европейскую жизнь с развернутым знаменем, на котором огненными буквами был написан призыв: «Восстаньте против версальского диктата».

То, что бесславный договор оставил за собой серию парадоксальных и в конечном счете несостоятельных ситуаций, признавали проницательные политики, а также государственные деятели; то, что, следовательно, предстоял пересмотр отдельных формулировок, казалось неизбежным; и в дилемме «ревизия или война» это было той альтернативой, которую нация надеялась увидеть осуществленной.

Сам Устав Лиги Наций допускал принцип пересмотра мирных договоров. Но Лига Наций никогда не подходила к этой проблеме серьезно. Представители территориального, политического и плутократического статус-кво, принадлежащие главным образом к небольшим государствам, были запутаны в бюрократии этой организации, получив значительные выгоды от версальских договоров, хотели сохранить их неизменными навечно. Было очевидно, что даже скромная ревизия договора не произойдет через Лигу Наций. Поэтому было необходимо рассмотреть проблему в ином месте. Так возникла идея Пакта четырех держав.

Однажды на встрече в Рапалло в рождественский день 1929 года Невилл Чемберлен сказал мне: «Важно, чтобы договорились орлы, меньшие птицы последуют их примеру».

Как мне представлялось, Пакт четырех держав должен был стать инструментом ровного логичного пересмотра договоров и их адаптации к новым условиям европейской жизни, и я имел в виду, помимо всего, высшую цель – сохранение мира.

В одной из многих статей, опубликованных в то время в «Америкэн юниверсал сервис пресс», посвященной изучению различных аспектов европейской ситуации, я указал на дилемму – или минимум европейской солидарности, или еще война с последующим разрушением общих ценностей цивилизации[231].

Когда Пакт четырех держав был заключен и подписан, он вызвал широкое общественное одобрение. Но позднее оформилась оппозиция: политическая – инициатива исходила из фашистской Италии; территориальная – круги малой Антанты опасались потери части территории своих государств; и Лиги – было очевидно, что функционирование Пакта четырех держав будет противоречить Женевской организации, лишая ее одной из задач, которую она сама на себя возложила, но никогда не решала. Некоторые говорили о новом Священном союзе; другие находили абсолютно невыносимым и противоречащим уставу Лиги Наций то, что директорат четырех держав будет спокойно и тщательно изучать более насущные проблемы, касающиеся развития и будущего наций. Они предпочитали крупные комитеты и «внушительные» ассамблеи Женевы с их бесконечной чередой выступающих, которых лишь изредка слушали с каким-либо вниманием.

После длительных переговоров и переписки Пакт четырех держав начал тонуть в песчаных дюнах парламентов – это называлось на бюрократическом языке «складывать в папки» и, как любой другой пакт, например Пакт Келлога[232], прошел меланхолический путь на кладбище разумных, но провалившихся инициатив.

Я больше не говорил об этом. Но последствия этого события моментально дали о себе знать. Немного позже состоялась конференция в Стрезе. Отмечалось, что она имеет антигерманский характер, но не со стороны Италии[233]. Италия вновь попыталась открыть дверь германскому сотрудничеству на европейской арене, сохраняя право – и уже продемонстрировала это – решать свою африканскую проблему, относительно которой по случаю визита Лаваля в Рим и заключения соответствующего соглашения (январь 1935 года) Италии была предоставлена свобода действий.

* * *

То, чего нельзя было достигнуть посредством соглашений, произошло в 1936 году, когда фюрер начал осуществлять оккупацию Рейнской области. Страсти накалились. Создалось впечатление, что Янус собирается вновь открыть дверь своего храма. Но Франция, которая находилась в тисках политического и морального кризиса, и Англия, которая еще не была готова, пребывали в трудной ситуации. Несколько месяцев спустя Австрия прекратила свое существование и стала приграничной провинцией Великого рейха[234]. Напряжение еще более возросло, но Западные державы никак не отреагировали. Английские политические аналитики и даже некоторые французы, которые были верны принципу национализма, признали, что Австрия, будучи, по сути, немецкой нацией, имеет право на объединение с народом той же расы и того же языка, с которым в течение веков у нее была общая судьба. Мощный динамизм национал-социалистической политики преуспел в том, что заставил Западные державы признать сложившуюся ситуацию и рассмотреть ее логические следствия.

На самом деле Франция и Англия хотели лишь выиграть время. В 1938 году атмосфера была необычайно мрачной. Вопрос о судетском народе, то есть о немцах, включенных в состав чехословацкого населения, в какой-то момент казался той искрой, которая зажжет порох. Чтобы предотвратить взрыв, встретилась Большая четверка, в первый и последний раз, в Мюнхене. Действия Италии были признаны чрезвычайно важными в мирном разрешении этого вопроса.

Когда стало известно, что соглашение достигнуто, народы вновь вздохнули свободно. Даладье, президент совета, был встречен в Париже огромной толпой и с большим триумфом. То же самое произошло с Чемберленом в Лондоне. Из двух противоположных фигур Даладье казался более озабоченным и более жаждущим найти дипломатическое решение, которое исключало бы применение силы; Чемберлен следил за дискуссией очень внимательно, но он в то время часто считал необходимым консультироваться с людьми из своего окружения. В целом атмосфера была доброжелательной, и лица присутствующих выражали облегчение. Выходя из зала, один французский журналист подошел ко мне и сказал: «Вы дали кислородную маску больному человеку». Я ответил: «Это обычное дело в серьезных случаях».

Вернувшись в Рим, я был встречен, вероятно, самыми массовыми за все двадцать лет фашизма народными демонстрациями. Виа Национале была запружена толпами, повсюду были вывешены флаги, и все было украшено лавром. Я произнес небольшую речь с балкона Палаццо Венеция, сказав, что в Мюнхене мы работали на благо «справедливого мира». Но несколько недель спустя двери храма Януса уже не были герметично запечатаны, скорее они были распахнуты настежь. Больным вопросом являлось решение, которое Версальский договор предложил по проблеме выхода Польши к морю, так называемый «данцигский коридор». Одной из самых сложных задач для историка является установить причину войны и затем возложить последующую ответственность. Существуют отдаленные причины войны и немедленные, прямые и косвенные. Прудон, например, отказывался заниматься такими исследованиями и полагал, что война являла собой универсальный и вечный феномен, «божественный акт». Для политика же, напротив, исследование немедленных причин является необходимостью. Таким образом, можно сказать, что отдаленной причиной войны, которая потопила мир в крови, явился Версальский договор, а немедленной (непосредственной) причиной явился отказ Польши обсуждать какое бы то ни было компромиссное решение – такое, как «коридор в коридоре», – предложенное фюрером, и то, что отказ Польши был обусловлен гарантиями, которые сама Польша получила от Великобритании и которые подвели ее к критической черте.

Здесь будет неуместным пересказ дипломатических хроник день за днем во время первых восьми месяцев 1939 года. Достаточно будет подчеркнуть появление на горизонте России. В течение нескольких месяцев Лондон стоял на коленях перед Кремлем, как Генрих IV пред Каноссой, когда в последний момент Сталин пришел к соглашению с Риббентропом о том, что первый этап войны будет вестись совместно, или почти так, на польской территории и, таким образом, по сути, Россией против Англии, которой ничего не оставалось делать, как стоять бессильно на сотой части Польши, которая была не защищена – тогда, как и теперь, – до сегодняшнего дня, осени 1944 года.

В августе события начали развиваться. Все быстро шло к войне. Во время последних десяти дней августа Италия предприняла то, что можно было бы назвать отчаянной попыткой избежать катастрофы. Это признавалось всеми партиями в книгах и речах, даже нашими нынешними врагами. Я не хотел войны. Я не мог хотеть войны[235]. Я наблюдал за ее приближением с глубокой болью. Я воспринимал ее как знак вопроса, нависший над всем будущим нации. Три военных предприятия закончились успешно: абиссинская война в 1936 году; участие в Гражданской войне в Испании в 1937–1939 годах; объединение Албании с Италией в 1939 году. Я полагал, что теперь необходима была пауза, чтобы развить и усовершенствовать достигнутое. С точки зрения человеческих потерь цифры были скромными, но финансовое и административное напряжение было огромно. Также нельзя забывать нервное напряжение народа, который, за исключением коротких интервалов, находился в состоянии войны с 1911 года! Поэтому было самое время дать людям передышку, было самое время направить энергию нации на мирный труд.

Программа работы во имя мира была внушительной. Великое осушение земель на Понце было завершено, велись работы в долине Фоггии, и пора было приступать к работе на землях Сицилии, где предусматривалось строительство не менее 20 000 коттеджей. Другая, столь же важная работа, планировалась в Сардинии – по освоению пустующих земель Кампидано и Макомера, с интенсификацией использования сырьевых ресурсов острова.

Крайне необходимо было начать работы на великом ирригационном канале По – Римини, который, забирая воду из реки около Боретто, протянулся бы вдоль виа Эмилия до окраин равнины По, что позволило бы за короткое время утроить производство сельскохозяйственной продукции[236]. Находился в процессе осуществления Большой план самодостаточной промышленности с созданием производства жидкого топлива, каучука и добычи бокситов, в результате чего производство алюминия, например, поднялось бы с 7000 до 52 000 тонн за пять лет[237]. Также продвигались работы по расширению сельскохозяйственных колоний в Ливии, посредством которых постепенно этот обширный пустующий регион изменял свою внешность, превращаясь в обжитую землю. Хорошо продвигалось дело с возведением зданий для итальянских университетов, началось строительство 20 000начальных школ. Планировалась расчистка старых кварталов городов и строительство большого количества больниц, современных пенитенциарных учреждений и станций водоснабжения в сельской местности. Много сил и энергии вкладывалось в Албанию; много – в империю, куда уже эмигрировали многие тысячи семей и под защитной сенью нашего славного флага создали Романью, Апулию и Венето в Африке[238]. Наряду с вокзалом, который стал бы самым совершенным и современным в Европе, выросли – между Колизеем и морем – многочисленные здания Всемирной выставки, которая должна была открыться в октябре 1942 года и которая явилась бы торжественным и вечным символом работы, проделанной за двадцать лет фашизма.

Весной 1939 года Италия стала настоящим промышленным муравейником, и я чувствовал, что нельзя слишком часто испытывать судьбу, что продолжительный период мира был крайне необходим для Европы в целом и для Италии в частности и что война, если она разразится, задержит развитие, поставит нас в тупик, а возможно, и полностью все разрушит. Мое предубеждение против войны было обусловлено причинами политического, а также нравственного характера, то есть осознанием того, что на карту будет поставлена судьба Европы как континента, давшего рождение цивилизации.

В конце августа 1939года усилия, предпринимаемые в целях избежания конфликта, начали вестись в темпе, который можно было бы назвать бешеным. Из Рима поступило предложение о немедленной второй встрече Большой четверки, которая рассмотрела бы как вопрос о «коридоре», так и другие, менее важные вопросы. В течение 30, 31 августа и 1 сентября из Палаццо Киджи были отправлены десятки телеграмм. Безостановочно звонили телефоны в Палаццо Венеция, связь осуществлялась с Лондоном, Парижем и Берлином. В воздухе царило ощущение того, что «пушки начнут стрелять сами», но уже было испробовано все с того момента, когда стало ясно, что на карту поставлена жизнь лучшей части молодежи Европы; продолжали использоваться все средства даже тогда, когда уже слышны были залпы за «коридором». Фюрер остановил бы свои войска на достигнутых рубежах, но Великобритания выдвинула требование отвести эти войска на изначальные позиции, а также и другие требования, принять которые было еще труднее. Жребий был брошен. Больше ничего нельзя было сделать. Война пошла своим ходом, ликвидировав за три недели Польшу, в то время как на Западе, в укрытиях бездарной «линии Мажино», все было спокойно. Итальянское правительство, получив телеграмму с согласием фюрера, провозгласило неучастие Италии в войне, и хотя правительство было убеждено, что pacta sunt servanda (пакты должны соблюдаться – лат.) и что в определенный момент вступление в войну на стороне своего союзника станет неизбежным – в соответствии с пактом, который был заключен и назван «стальным», – оно могло воспользоваться еще десятью месяцами трудного и неспокойного мира.

В сентябре, принимая фашистов из «Десятого легиона» Болоньи, я уже предвидел, что война распространится на многие континенты и постепенно примет характер войны религий, столкновения цивилизаций[239].

События войны вплоть до перемирия печальны для сердца итальянцев, но безусловная капитуляция в сентябре 1943 года явилась величайшей экономической и нравственной катастрофой за три тысячи лет нашей истории. Начиная с этого рокового месяца страдания итальянцев были неописуемыми, нечеловеческими, трудновообразимыми. Никогда еще нация не поднималась на более страшную Голгофу!

Вся Италия постепенно превратилась в поле боя. Трагическая правда такова: Италия в значительной степени разрушена. Сначала это были города, которые подвергались все еще продолжающимся беспощадным и жестоким налетам англосаксонских «освободителей», затем наступила очередь небольших городов, деревень и деревушек. После того как городские поселения были превращены в руины, началось уничтожение природных ресурсов. Там, где прошли тысячи бронированных машин, не осталось ничего. Миллионы деревьев были с корнем вырваны танками или срублены для оборонительных работ. Районы, которые веками являлись сельскохозяйственными шедеврами, стали теперь пустынями, похожими на степи Киренаики. Не осталось ни одного человека, ни одного зверя, ни одного дерева – никаких признаков жизни.

Не раз в течение своей изменяющейся, смутной, но тем не менее славной истории Италия подвергалась вторжениям; но все завоеватели – кроме арабов – были европейского происхождения. Сегодня то, что без напыщенной риторики можно назвать священной землей нашей нации, подверглось вторжению со стороны всех рас мира. К югу от Апеннин окопались солдаты Соединенных Штатов Америки, бразильцы, англичане, новозеландцы, канадцы, австралийцы, южноафриканцы, марокканцы, алжирцы, французы, греки, поляки и разные чернокожие.

Хорошо известно, что марокканцы официально имеют право на грабеж и мародерство. В результате безоговорочной капитуляции все представляющее вооруженные силы было рассеяно или, как флот, попало в руки врага. Не осталось ни одного орудия, самолета, ни грузовика, ни одной бронемашины, ни винтовки, ни одного патрона. Затем началась одиссея демобилизованных и военных, интернированных в Германии, – свыше полумиллиона ни в чем не повинных людей, которые были жертвами, а не причиной событий, погубивших их. Тысячи, нет, десятки тысяч итальянских солдат, находившихся на Балканах, смешались с гражданским населением, занявшись самым лакейским делом, или присоединились к отрядам партизан, в которых, вынужденные заниматься самой грязной работой, они считаются «дешевой рабочей силой» в самом ужасном смысле слова. Один только факт: бывшие итальянские солдаты обслуживают вещевые обозы отрядов Михайловича! Возникновение партизанского движения, карающего Италию, датируется 8 сентября, когда орды солдат не могли вернуться домой и присоединились к антифашистским беженцам, беглым заключенным и освобожденным из концентрационных лагерей.

Кроме войны между армиями разразилась, таким образом, гражданская война, которая велась с жестокостью, казавшейся невозможной до настоящего момента на итальянской земле. Но и этого недостаточно. Эти страдания сопровождаются волной проклятий, несущихся со всех сторон.

Начало этому положил Черчилль своей незабываемой фразой о «кнуте и прянике»[240], и нет ни одного автора или журналиста, который не наносил бы Италии и итальянскому народу оскорблений, не делая различий между теми, кто предал, и теми, кого предали. Наступило время, когда отравленное копье презрения может быть безнаказанно брошено в сторону распятой Италии, потому что Италия не может защитить себя. И когда, как это часто бывает, презрение сопровождается лицемерной жалостью, страдание усугубляется.

Говоря объективно, можно открыто признаться, что нет соразмерности между преступлением, совершенным меньшинством, и его наказанием, если только наши враги не хотят наказать весь итальянский народ, больше за его добродетели, чем за ошибки. Возможно, мир просто не может простить Италии ее попытку разрешить проблему ее существования в течение этих последних лет? Что ж, пришло время, когда у итальянского народа должно появиться второе дыхание и новый лозунг – старинное fare da se (сделай сам – ит.). Постепенно Италия вновь станет державой. То, что делалось в течение этого времени после капитуляции, во времена неслыханных трудностей, является необходимыми подготовительными мероприятиями. До войны понятие Великой державы было демографическим и военным. Великими державами являлись Соединенные штаты Америки, Великобритания, Япония, Германия, Россия, Франция и Италия. Нынешняя война изменит порядок расстановки по рангу. Великобритания, например, обречена стать державой второго сорта вследствие проявления силы России и Америки. Если военный критерий останется решающим фактором при определении большей или меньшей силы нации, Италия, как все нации, даже когда одерживается победа, пройдет через длительный период кризиса. Как только этот кризис будет преодолен, она вновь станет континентальной и средиземноморской державой, как европейской, так и африканской. А следовательно, Великой державой. Она вновь поплывет по тысячелетним морским путям того моря, откуда она черпала и будет, посредством мирного труда будущих поколений, черпать жизненные силы своего обновленного созидательного величия.

Приложение к главе XXI документы [241]