ЭЛВИС,ИИСУС И КОКА-КОЛА 3 страница

- Такова цена славы, - заметил я.

Куперман был явно недоволен и в силу этого обстоятельства смотрел на меня довольно злобно. Один из технических экспертов, работавших прошлой ночью, бросил на меня короткий взгляд. Парень меня явно узнал. Увидев недовольную рожу Купермана, он снова вернулся к работе. Сержант снова обратил на меня столь свойственный копам безжизненный взгляд, действовавший на нервы почти так же, как взгляд ставшего похожим на Циклопа Легза.

- Взгляни-ка получше, Техасец, - сказал он, показывая на
валяющегося почти в центре небольшой комнаты жмурика. -
О чём это тебе говорит?

Я на цыпочках приблизился к телу. Не знаю, почему люди, находясь рядом со жмуриком, всегда ведут себя так тихо. Покойникам на это плевать. Может быть, живые опасаются, что мертвец вдруг воскреснет и пустится в пляс? На вопрос Купермана я не ответил.

- Видишь входное отверстие за левым ухом? - сказал
Куперман и показал на дырку с таким видом, словно объяснял
мне устройство посудомоечной машины. - Следовательно
выходное отверстие должно находиться там, где раньше был
правый глаз.

-Да.

Цельный глаз Легза смотрел так, словно пытался что-то сказать. Каким бы важным не было его сообщение, оно останется при нём, подумал я.

- Итак, на что это похоже? - спросил Куперман. - Не
сомневаюсь, что с твоим богатым опытом в области сыска ты
сможешь меня просветить.

В другом конце комнаты раздался мерзкий смех Фокса. На роже Купермана промелькнула едва заметная нездоровая ухмылка, тут же превратившаяся в нервный тик. Когда пара детективов хотят на вас круто накатить, они обычно начинают с того, что им представляется ужасно забавным. Я на собственном опыте убедился, что им следует немного подыграть. Надо вести себя по-спортивному. Ведь они всегда могут забрать мяч и свалить домой. Не исключено, что это будет не мяч, а ваше яйцо.

- Это похоже на оранжерейный вариант экзекуции в духе
мафии, - сказал я.

- Отлично, - произнёс Куперман с холодным сарказмом.
Сарказм был таким заледеневшим, что его, как мне казалось,

нельзя было разрезать даже при помощи пластмассового ножа, предназначенного для разделки именинного пирога.

- Экзекуция в духе мафии, - бросил он Фоксу, и второй
коп одарил меня улыбкой.

Приняв с изяществом комплимент, я осмотрел помещение. Оно пребывало в состоянии полного разгрома, напоминая этим жилище Верхней Джуди.

- Чего бы эти парни ни искали, - сказал я, - мне очень хочется, чтобы они поднапряглись и нашли это побыстрее.

Одновременно мне очень хотелось, чтобы Куперман с Фоксом поторопились, и отпустили бы меня домой. Я не догадался прихватить с собой дорожный несессер, а желания просить взаймы у Купермана его зубную щётку у меня не было. Однако прошло по меньшей мере два часа, прежде чем мне разрешили выбраться из этой дыры. Я сразу же рванул в «Обезьянью лапу», чтобы погрузиться в забвение на табуретке у стойки бара.

Рассказ о поисках фильма, посвящённого имитаторам Элвиса Пресли, звучал фальшиво даже для моего уха, а как он прозвучал для ушей Купермана и Фокса только Богу одному известно. Тот факт, что моё имя и телефон в обоих случаях присутствовали на месте преступления, был единственной нитью, ведущей к раскрытию убийств. И надо быть полным идиотом, чтобы выпустить эту нить из своих рук. Во всяком случае для меня это было бы вполне логично. Верхняя Джуди не видела меня довольно долго и она, наверное, собиралась мне позвонить. Что касается Легза, то он просто хотел ответить на мой звонок, чтобы обсудить проблему исчезновения фильма об Элвисе. Куперман и Фокс, похоже, смотрели на это совсем по-иному.

Они считали, что два убийства подряд - дело скверное. А я, по их мнению, каким-то немыслимым образом оказался единственным связующим звеном между обоими этими преступлениями. Копы не сомневались в том, что я что-то от них скрываю. Если бы я знал, что именно, я для того, чтобы это обнаружить, арендовал бы дирижабль «Гудйэр».

Позже в «Обезьяньей лапе», когда Томми отмеривал мне одну за одной порции Джеймсона, я размышлял о ряде интересующих меня материй. Некоторые утверждают, что пьянство препятствует работе мысли, однако, по моему мнению, это соответствует истине лишь частично. Ведь практически все наиболее выдающиеся романисты - лауреаты Пулитцеровской премии - были жуткими выпивохами. И это о чём-то говорит. Скорее всего, это говорит о том, что сама наша жизнь настолько извращена, перепутана и перекручена, что только горький пьяница способен уловить её смысл и внятно

рассказать о нём другим. По правде говоря, в мире гораздо больше мёртвых докторов, нежели мёртвых пьяниц; и я надеялся, что так будет и впредь. Перспектива пить в компании дохлого доктора мне совершенно не улыбалась. Конечно, если это не доктор Зеусс.

Я, хоть убей, не мог уловить никакой связи между двумя этими событиями, если не считать того, что в обоих случаях присутствовали моё имя и телефон, и кто-то что-то искал. Множество людей постоянно что-то ищет. В большинстве случаев они, естественно, ничего не находят. Но по крайней мере это позволяет им быть на стрёме до тех пор, пока они не вырастут и не приготовятся превратиться в дохлого доктора. Джеймсом явно начинал на меня действовать.

К тому времени, когда пришло время покидать «Обезьянью лапу», я был деморализован, пребывал в полном замешательстве и впал в глубокую депрессию. Домой я добирался практически на всех четырёх. Я был человеком без адреса.

Неделя начиналась как нельзя лучше.

На следующее утро из кофейной чашки на меня всё ещё продолжал пялиться глаз Легза. У меня начало зарождаться какое-то жутковатое чувство. Мне казалось, что я хорошо знал парня. Это было какое-то явно нездоровое ощущение. Впрочем, межличностные отношения всегда были моей слабой мастью.

Чуть позже позвонил Ратсо и ухитрился втереться в то, что я называл своей жизнью. Когда этот тип вошёл в мою нору с половиной сэндвича-пастрами в одной руке и головой кукольного негра в другой, он был преисполнен решимости как какой-нибудь доктор Ватсон.

- Итак, скажи мне, - начал он, занимая место на стуле у
письменного стола, - о следах скольжения на полу комнаты
Верхней Джуди.

- Следы волочения, Ратсо, - уточнил я. - Следы скольжения
имеются только на старом диване в твоей квартире.

- Майк Блумфилд и Фил Оке никогда на это не жаловались, -
сказал он и вгрызся в сэндвич.

В шестидесятых годах Майкл Блумфилд был великим рок-гитаристом, а Фил Оке - весьма плодовитым фольклорным певцом. Они оба уже успели удалиться к жемчужным вратам, чему способствовали, по меньшей мере, частично, следы их скольжения на кушетке Ратсо.

- Не сомневаюсь, - произнёс я, запаливая сигару. - Не
возражаешь, если я закурю?

- Валяй, - бросил он, и половина его головы тут же скрылась
в серо-голубом облаке дыма.

Я спросил у Ратсо, как же ему стало известно о следах волочения, и он ответил, что услышал об этом от Бреннана. А Бреннану, скорее всего, сказал МакГоверн. У меня начало складываться впечатление, что все Непутёвые из Виллидж опять вступили в дело. Какой смысл хранить тайну, если половина этого треклятого города уже всё знает. А справедливости ради следует признать, что Ратсо, МакГоверн и Бреннан здорово помогли мне во время прошлых расследований. А Борис и Рамбам пару раз спасли мою задницу. Впрочем я надеялся, что на сей раз дело так далеко не зайдёт.

- Что ещё тебе известно? - стараясь не демонстрировать
своего интереса, спросил я.

- Я знаю, что в Джуди вначале стреляли, а затем выволокли из
дома. Сейчас она, скорее всего, мертва, - сказал Ратсо, продолжая
довольно противно жевать. - Прими соболезнования, старик.

- Понимаешь, прошло много времени с того момента,
когда мы с ней в последний раз были близки. Если вообще
можно говорить о какой-то близости. Большинство наших
встреч проходило в то время, когда я пребывал в печали. Это
был мой, если так выразиться, «Голубой период».

- «Голубой» в том смысле, что тогда тебя все трахали?

- Это было в то время, когда я имел несколько двойственную
природу. Так будет гораздо элегантнее.

- Удивлён, что ты что-то запомнил, - сказал Ратсо, тряся
от отвращения головой.

- Я всё прекрасно помню, - сказал я и, величественно
затянувшись сигарой, спросил: - Да, кстати, вас не затруднит
ещё раз назвать своё имя?

Меня не шибко огорчало, что Ратсо, МакГоверну и Бреннану было известно о существовании Верхней Джуди. Нижняя Джуди

была, наверное, единственным человеком, которая об этом пока ничего не знала. Когда найдут тело, и в газетах поднимется шабаш, мне придётся пуститься в довольно замысловатые объяснения. Однако сейчас я испытывал трудности, пытаясь разъяснить ситуацию даже самому себе.

А, чёрт побери! Если Ратсо знал о Верхней Джуди, то почему бы ему не узнать и о Легзе? Шерлок Холмс обязательно ввёл бы в курс дела доктора Ватсона. Ниро Вульф всё рассказал бы Арчи Гудвину. Кроме того, Ратсо был величайшим экспертом во всём, что имело отношение к Бобу Дилану, Иисусу и Гитлеру. В его квартире нашли приют наверное десять тысяч книг, имеющих хоть какое-нибудь, пусть даже самое таинственное, отношение к жизни этой троицы вневременных баламутов. Ратсо был именно тем парнем, который мог бы пролить свет на Элвиса и на легион его имитаторов.

Итак, я поведал Ратсо об исчезновении фильма Тома Бейкера и о недавно пропавшем глазном яблоке Легза. Оказалось, что по обоим этим пунктам мой Ватсон пребывал в полном неведении. Впрочем, о самом фильме он с Томом когда-то беседовал.

- Бейкер мне что-то в этой связи говорил, но что именно,
я не помню. В любом случае, Элвис играет не в той лиге, в
которой выступают Иисус, Гитлер и Дилан.

- И уж точно не входит в ту лигу, где выступаешь ты. Твоя
носит называние - 20000 лиг под водой.

Я нацедил нам ещё по чашке эспрессо, нашёл в корзине для бумаг старый окурок сигары и запалил его с помощью зажигалки БИК цвета мокроты. Зажигалка обитала в моём доме вот уже почти сорок восемь часов.

- Воскресение старой сигары меня всегда немного
возбуждает, - признался я.

- Наверное, то же самое чувство испытал Лазарь, увидев
Иисуса на пятый день после своей кончины.

Пыхнув несколько раз сигарой, я с восхищением посмотрел на окурок и сказал:

- Вполне возможно.

Примерно через два часа после ухода Ратсо зазвонил телефон.

- Говорите, - сказал я.

- Говорит Ратсо.

- Очень мило. Я так давно мечтал об этом.

- Ты прав. Но я решил, что ты захочешь об этом узнать. Я
вспомнил слова Бреннана в связи с фильмом. Он сказал мне,
что встречи с некоторыми парнями, изображающими Элвиса,
нагоняют на него настоящий страх. Мне показалось, что парень
испытал шок.

- А пояснить можно?

- Бреннан сказал, что если дело и дальше пойдёт так же,
то он может встретиться с Элвисом ещё до того, как закончит
фильм.

Ранним вечером того же дня я тащился по Вандам Стрит, завершив вакханалию покупок. Я тащил два пакета, заполненных кошачьим кормом, сигарами, туалетной бумагой и другими предметами первой необходимости. Небеса своим видом грозили засыпать нас снегом, но мне на это было ровным счётом плевать. На мне было тяжеленное пальто, шляпа ковбоя и охотничий жилет с вшитыми в него патронташами, которые я вместо ружейных патронов набил сигарами. Это вовсе не означало, что я собирался на охоту. Это больше походило на браконьерство, или, если хотите, вторжение в чужую сферу деятельности. Какая может быть охота, если сержант Куперман всё никак не мог открыть сезон?

Волочась по направлению к грузовому лифту через пространство, в силу какого-то недоразумения именовавшегося вестибюлем, я размышлял о словах Тома Бейкера, сказанных им Ратсо. Я следил за тем, как раскачивается единственная, ничем не прикрытая лампа лифта и думал о том, что однажды сказал мне об Элвисе Пресли Капитан Миднайт. Миднайт знал Элвиса с тех незапамятных времён, когда Христос ещё был ковбоем. Он утверждал, что Элвис очень рано превратился в химическую куклу. Причиной этому были наркотики, которыми / его снабжали группы «блюграсс» и «госпел», выступавшие в силу известных им причин там, куда не ходят автобусы. К тому времени, когда Элвис вышел в люди, он накопил в себе столько зелени, что мог открывать собственную торговлю.

| у] «Блюграсс» - музыка и песни Южных Аппалачей, исполняемые в быстром темпе в сопровождении группы струнных инструментов. «Госпел» - духовное погнопрнир

Выйдя из лифта на четвёртом этаже, я услышал странное, на очень высокой ноте повизгивание. Визг доносился откуда-то с лестницы. Через несколько мгновений оттуда выскочили две собачонки - белая и коричневая - и начали с бешеной скоростью описывать круги у моих ног.

- Так, выходит, это были вовсе не белки, - сказал я,
обращаясь к шагам на лестнице.

Шаги являлись звуковым придатком к таким длинным ногам, которых мне не доводилось видывать за всю свою относительно короткую жизнь. Это была моя белокурая мечта с сельской ярмарки.

- Они - не белки, - сказала мечта. - А вот вы, очевидно, белка.
Любой, хотя бы слегка гетеросексуальный мужчина вряд

ли способен произнести что-то путное, находясь в обществе женщины, от одного вида которой захватывает дух. Я, во всяком случае, не смог. По счастью, беседу продолжила блондинка.

- Это Пирамус, - сказала она, показывая на собачку,
писающую на мои джинсы. - А это Тисби.

Тисби пыталась сплющиться как черепаха, чтобы пролезть под дверью, за которой она унюхала кошку. Кошке, подававшей голос с другой стороны, упражнения пёсика явно пришлись не по душе.

- Какой породы ваши собаки? - спросил я, когда ко мне
вернулся голос. Нет, эта женщина положительно являла собой
пчелу-убийцу.

- Очень рада, что вы проявили интерес, - глядя на меня
сверху вниз, сказала она с улыбкой и преисполненным сексом
сарказмом.

На ней были туфли на высоком каблуке и мне казалось, что росту в ней метра три с лишним.

- Думаю, мне стоило бы влезть в мои любимые ковбойские
сапоги из крайней плоти бронтозавра, - сострил я.

- Это вам бы не помогло, - оглядывая меня с ног до головы
произнесла мечта с улыбкой; и я знал, что она права.

- Что же, они славные, маленькие козюльки, к какой бы
породе собачек ни принадлежали.

У меня имелся некоторый опыт общения с высокими людьми, имевшими маленьких домашних зверюшек - или, если хотите, компаньонов из животного мира. Малыши, вообще,

легко прокладывают себе путь в большие сердца. В этой точёной красоте, явно служащей придатком к маленьким компаньонам из животного мира, имелось нечто почти трогательное. Надо сказать, что я с удовольствием поменялся бы местами с любым из них, при условии, что мне будет позволено курить сигары.

- Вы тоже - маленькая козюлька, - заметил я.

- Пошли, ребята, - сказала она, и начала восхождение
на пятый этаж. Оба компаньона из животного мира преданно
последовали за ней. Это был один из тех редких случаев,
когда вид сзади ничем не уступал виду спереди. Поднявшись
примерно на половину пролёта, она повернулась и сразила меня
почти библейским голубоглазым взглядом. Никто не превратился
в соляной столп или в нечто иное, но если бы это было так, то
я готов был слизать с неё сколько угодно соли.

- Пирамус - йоркшир, - сказала она, - а Тисби - мальтийская
болонка.

Призвав на помощь весь свой талант в деле знакомства с красивыми женщинами, которого, увы, было маловато, я выпалил:

- Теперь у вас есть и мистер Хербуль.

Мне показалось, что она была на грани того, чтобы рассмеяться. Но отказавшись от этой идеи, красотка продолжила восхождение на пятый этаж. Затем я услышал звук открываемого замка, негромкий скрип двери и снова звук замка. Теперь уже закрываемого. Так же, как и моё сердце.

Эмили когда-то написал: «Надежда есть угнездившееся в нашей душе нечто, покрытое перьями». Если это так, то моя надежда трепыхала крыльями на манер ноябрьской индюшки.

И я, чёрт побери, не хотел, чтобы её посадили на насест в берлоге Винни Кац.

Позже тем же вечером я расслаблялся в своей конуре, разбавляя апатию выпивкой. Я поймал себя на том, что время от времени прислушиваюсь, пытаясь уловить негромкое тявканье в коридоре. Тявканье, которое всегда действовало на меня так, словно кто-то протыкал меня раскалённой добела спицей, теперь казалось мне звуками еврейской арфы самого

младенца Иисуса. Правда, я пока не знал, как поступлю, если они вдруг пройдут мимо моих дверей, и продумал несколько заходов: «Ах, это снова ваш очаровательный терьер?», «Не заскочите ли вы ко мне, чтобы познакомиться с кукольной головой?», «Знаете ли вы, что напротив вас живёт лесбиянка?» Во всяком случае, я надеялся, что лесбиянка живёт напротив.

Я нацедил ещё стаканчик, чтобы выпить за то, чтобы географическое местонахождение моей мечты соответствовало бы моим же надеждам. То, что она живёт в одном доме со мной -явление почти что космическое. После того как я опрокинул очередной стаканец и налил по новой, все явления обрели ещё более космический характер. Я поднялся и поставил на виктролу диск со старой записью «Саут Пасифик». Это была оригинальная театральная версия с Мэри Мартин и Эзио Пинхедом. Оба они, само собой, давно отправились к Иисусу, но их духовно зрелые голоса звучали этим вечером настолько небесно, что я подумал, не отправился ли я уже вместе с ними в вечное путешествие.

После пяти кругов выпивки я частенько рассказывал об одном эпизоде из жизни Мэри Мартин. Мой рассказ, как правило, следовал за сагой о Фольклендской войне Мика Бреннана. Для простых людей наша болтовня, скорее всего, казалась полупьяным, не имеющим никакого отношения к делу и к тому же скучнейшим полубредом. Но мы помним, что Томас Джефферсон любил говаривать: «Опасайтесь простых людей».

Несколько лет тому назад Мэри Мартин прибывала в Лос-Анджелес, и её встречал сынок Ларри Хагмэн, снимавшийся в Далласе и купавшийся в то время в лучах славы. Даллас пользовался бешеной популярностью, и орава фанатов кинулась на Ларри. Почти никто из них не заметил идущую по коридору его хрупкую маму. Когда Ларри двинулся маме навстречу, банда наиболее одичавших фанов едва не сбила её с ног. Ларри, к его чести, успел подхватить мамашу под руки и не позволил ей упасть. Ну совсем как Чарли Мэнсон, схвативший, как говорят, Скупки Фромм за руку до того, как та упала. Мэнсон в этот момент бросил: «Я не дам тебе упасть», а Ларри Хагмэн, удерживая родительницу, произнёс: «Не беспокойся, мамочка. Это всего лишь шоу-бизнес».

В тот же вечер в отеле «Сенчури плаза» в честь Мэри был устроен грандиозный ужин. На ужине присутствовали сэр Лоуренс Оливье, Элизабет Тейлор, Кэри Грант, Кирк Дуглас и все, все, все, кто был хоть кем-то на сцене или экране. Дамы были в вечерних платьях, а мужчины в смокингах. Когда ведущий представил Мэри, все гости как один (а их было более тысячи), поднялись со своих мест и разразились в её честь овацией, продолжавшейся, как говорят, двадцать минут. Воспользо­вавшись шумом, Мэри наклонилась к Ларри и тихо прошептала: «Не беспокойся, сынок, вот это и есть шоу-бизнес».

Я выпил и налил ещё. Если белки и лаяли в коридоре, то мне об этом никогда не узнать. Эзио Пинхэд перенёс меня и кошку в «Зачарованный вечер». Голливуд, естественно, не счёл их достойными для участия в экранной версии. И это одна из причин, в силу которой оригинальная сценическая версия значительно лучше, чем звуковая дорожка фильма. Кроме того, нашёлся какой-то умник, изъявший из песни «Кровавая Мэри» слова: «Её кожа так же нежна, как перчатка ДиМаджио» и заменивший фразой: «Её кожа так же нежна, как бейсбольная перчатка».

Изменение кажется незначительным, но оно прекрасно иллюстрирует отношение Голливуда к множеству вещей. Оно не итальянское и не американское. А о том, что из-за этого отношения песня стала ни в склад, ни в лад, я даже не хочу говорить. Пол Саймон говорит: «Куда ты ушёл, ДиМаджио?» Мне тоже неизвестно, куда он, к дьяволу, удалился. Но я хочу сказать ему: «Не забудь забрать свою перчатку».

Примерно в час ночи мне позвонила Нижняя Джуди. Голос её звучал несколько экзальтированно. Оказывается, она вычитала в Дейли Ньюс - наверняка дело рук МакГоверна -что прошлой ночью убили Легза, и у неё хватило мозгов дорубить, что убийство случилось после того, как я поведал ей об этом в «Угловом бистро». Теперь она возжелала явиться ко мне, чтобы потребовать ответов. Если бы они у меня имелись, то часть из них я вполне мог бы использовать для себя.

Я подошёл к кофе-машине, заправил её и врубил скорость. Затем я приготовил кошке полуночный закусон из тунца. В помещении стало довольно прохладно, и я, накинув на плечи старый купальный халат бордового цвета и закурив сигару,

немного послонялся туда-сюда по комнате. Мне жутко не хотелось рассказывать Нижней Джуди о Джуди Верхней, но я понятия не имел, как этого можно избежать. Если Нижняя Джуди продолжит работать со мной и другими Непутёвыми из Виллидж, она рано или поздно об этом узнает, но я сильно подозревал, что чем позже это случится, тем больше неприятностей я буду иметь.

Я налил себе чашку дымящегося эспрессо и, порадовавшись тому, что глазное яблоко Легза на сей раз не вошло в число его ингредиентов, уселся вместе с кошкой за стол в ожидании неизбежного. Трава была посеяна. Должен признать, ничто в мире не выглядит так здорово, как хорошо расфасованная травка.

- Настало время взглянуть прямо в глаза всей этой музыке, -
сказал я.

Кошка не сказала ничего. Она подняла глаза вверх в направлении места на потолке, откуда доносился тяжёлый топот. Танцевальный класс Винни Кац для лесбиянок, видимо, приступил к ночным - весьма вероятно, что в самом прямом смысле - упражнениям. Шум сильно раздражал кошку, и она возмущённо крутила хвостом. Если бы у меня имелся хвост, то я тоже шевелил бы им, пытаясь решить что делать: расследовать дело Верхней Джуди, искать фильм об имитаторах Элвиса или прикончить Винни Кац.

- Пусть это тебя не тревожит, - сказал я, обращаясь к
кошке. - Ведь это всего лишь шоу-бизнес.

Когда Нижняя Джуди вошла в мою нору, улыбалась лишь кукольная голова негра. Несмотря на то, что моей Джуди гнев шёл только на пользу, делая её ещё более привлекательной и сексапильной, она, как социальный работник, наверняка не очень хотела бы это от меня услышать. Поэтому я оставил это наблюдение при себе. Это будет единственным, что я сумею оставить при себе, решил я. Судя по выражению её лица, с моментом истины я действительно несколько запоздал.

Джуди решительно заняла моё кресло за письменным столом, жестом пригласив меня сесть на стул для посетителей.

- Нет, спасибо, - сказал я. - Я лучше похожу. Эспрессо
хочешь?

- Нет, спасибо, - любезно произнесла она. - Я лучше
вырву твоё сердце голыми руками, если ты попытаешься мне
соврать, как тем вечером.

Сильные слова для социального работника, но я слишком хорошо воспитан, чтобы упоминать об этом вслух. Кроме того, моё сердце мне ещё было нужно лет, эдак, на десять-двадцать. Хотя бы для того, чтобы другим осталось что разбивать.

- Имелась весьма веская причина, чтобы сказать тебе то,
что я сказал, - начал я.

Теперь оставалось придумать, в чём эта веская причина состояла. Я закурил сигару, что заняло довольно много времени. Затем подошёл к кофеварке и достал пару чашек.

- Не хочу я никакого эспрессо...

- Перестань базарить, детка. Мы должны выпить эспрессо,
как делают все добропорядочные турки перед тем, как обратиться
к обсуждению важных деловых вопросов.

Я создал видимость великой суеты вокруг кофеварки и пары чашек. Вообще-то я не знал, пьют ли турки эспрессо, кофе по-турецки или Мистер Пибб перед тем, как приступить к обсуждению важных деловых вопросов. Если они это делали, то это было единственное, что меня в них восхищало.

Когда помощники Гитлера высказали мнение, что мир не простит ему убийство миллионов евреев, фюрер задал один простой вопрос: «Кто помнит об армянах?»

Я помнил. Турки истребили полтора миллиона армянских мужчин, женщин и детей, а большая часть мира забыла об этом так, как забывают о неприятном визите к зубному врачу.

Я принёс ей чашку эспрессо, и она грациозно приняла её из моих рук. На какой-то миг я пожалел о том, что турки не истребили Нижнюю Джуди.

- Послушай, - сказала она. - Я знаю, что ты меня не любишь
так, как любил свою подругу, которая умерла в Ванкувере...
Не помню, как её звали.

Подруга поцеловала ветровое стекло своего Феррари на скорости ста сорока пяти километров в час. Сейчас мне казалось, что это произошло в какой-то иной жизни. Но те трещины в ветровом стекле я видел только в ночных кошмарах.

Ветровое стекло вибрировало в ночной промозглой тьме, всё сильнее выдаваясь вперёд, и по нему расползалась бескрайняя и безвременная паутина. И вот однажды стекло лопнуло, и моя душа рассыпалась массой осколков. То, что я тогда чувствовал, и кого любил теперь не имело никакого значения.

- Кейси, - сказал я.

Я немного отпил горячего и горького эспрессо. У него был вкус слёз. Где-то далеко в коридоре слышалось тявканье.

- Что это? - спросила Джуди.

- Новая соседка. У неё - маленькая собачка.

Кейси рассказывала мне о собаке, которая жила в семье, когда она была ребёнком. Собаку звали Пеппер. Кейси и Пеппер теперь уже давно вместе.

- Я ведь твой друг, - сказала Джуди. - Поэтому напрямую
выкладывай, что происходит. Возможно, я смогу тебе помочь.

Возможно, Нью-Джерси завтра растает. Однако никакого коварства я в её взгляде не видел. Что же - была не была.

- О'кей, - сказал я.

Я рассказал ей о Верхней Джуди. Об её существовании, моих с ней отношениях и её исчезновении. Нижняя Джуди приняла эту информацию достойно.

- Ты есть ни что иное, как жалкая дырявая распустившая
сопли жопа, - произнесла она с холодной яростью, поставила
чашку на стол и посмотрела на меня, как на таракана.

- Скажи всё, что думаешь, - попросил я. - Не скрывай
ничего.

Джуди откинулась на спинку стула, издала глубокий, полный беспокойства вздох социального работника и спросила:

- Ну и как она?

- Как кто? - не понял я.

- Какой она была, чтоб ты сдох! - взвизгнула она, ударив
для вящей убедительности кулаком по столу.

Кошке подобная демонстрация сексуальной незрелости понравилась столь же мало, как и мне, и она перепрыгнула со стола на стойку бара.

- Как так можно? - спросил я. - Ведь ты огорчила кошку.

- Она ещё сильнее огорчится, увидев, как твой хер вылетает
из окна.

Я пыхнул сигарой и попытался прогнать из головы извращённые фрейдистские мысли автоэротического характера. Кроме того, надо было дать Джуди время снизить температуру своего гнева по крайней мере до трёхзначной цифры по Цельсию. Я машинально подошёл к окну, посмотрел вниз на улицу и попытался привести в порядок мысли. Действительно, какой она была?

Я простоял у окна довольно долго. До тех пор пока не оказавшись в постгипнотическом трансе, не увидел в темноте ночи бледный метеоритный след своего медленно падающего на мостовую Вандам Стрит пениса. После этого я повернулся и, подойдя к столу, рассказал Джуди всю правду, если подобное животное вообще существует. Во всяком случае, оно давно занесено в красную книгу исчезающих видов.

- В ней не было ничего особенного, - произнёс я искренним и, как я надеялся, примирительным тоном. - Я её не любил. Это были чисто физические отношения. Если бы в то время все кому ни лень, не трахали бы меня как грогановского козла, я бы, скорее всего, не дотронулся бы до неё даже баржевым шестом.

На её лице появилось и тут же исчезло какое-то странное выражение. Мне казалось, что оно было сродни разочарованию. А может быть и гневу, быстро уступившему место облегчению. Чем это ни было, оно тут же прошло, Джуди оказалась в моих объятиях и у меня по отношению к ней появились весьма земные, сексуальные и нехорошие мысли. Подобные мысли у своих жертв способны вызвать лишь некоторые, отдельно взятые рыжульки. Как насекомое, изображённое на зажиме моего галстука боло.

Я отошёл ко сну значительно позже, прижимая её к себе, ощущая вкус её тела на губах, а запах в ноздрях. Но когда я стал засыпать, мне начала сниться Кейси. После этого я заснул, подобно пустой раковине на берегу. Если бы вы могли поднести меня к своему уху, то услышали бы как Тихий океан обнимает ночное калифорнийское побережье.

Перед самым рассветом меня разбудил какой-то шум. Это могла быть и кошка, но я инстинктивно чувствовал, что это не так. Джуди крепко спала рядом со мной. Я накинул на себя саронг, оставшийся у меня со времён Корпуса мира и

легче пушинки перебрался в гостиную. Кошка спала на своём кресле-качалке. Точно так же, как ребёнок заглядывает под свою кроватку, я подошёл к дверям своего жилья и осторожно их открыл.

В коридоре у самых дверей стояла пара красных ковбойских сапог.

В полицейской лавочке тем утром бизнес едва теплился, и для того чтобы получить аудиенцию у Купермана, мне пришлось поторчать с наружной стороны стенки из матового стекла всего лишь каких-то сорок минут. Я сидел в крошечном фойе, а на моих коленях покоился зелёный пластиковый пакет с парой высоких красных ковбойских сапог, принадлежавших когда-то Верхней Джуди. Я чувствовал себя начинающей бездомной бродяжкой. Я понятия не имел, остаются ли на коже отпечатки пальцев, или можно ли сравнить следы волочения с каблуками сапог. Но зато я всем своим нутром ощущал, что цель этого упражнения состояла в том, чтобы в ненавязчивой сицилийской манере дать мне понять, что дело Верхней Джуди навсегда зак-ры-то. Кто-то пытался сказать, что я напрасно теряю время, пытаясь найти её живой. Теперь, по крайней мере, мне не надо ждать, что на меня свалится какой-нибудь другой предмет обуви.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: