Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Глава 5. О ЦЕННОСТИ ИСТОРИИ 1 страница




 

Прежде чем рассмотреть вопросы завершающего раздела данного комментария ст.2 Конституции РФ 1993 г. необходимо пояснить какое отношение проблемы ценности истории и типологии цивилизаций имеют к вопросу о человеке как самоценности. Исследователи приходят к выводу, что «среди основных прав человека следует признать главное право быть другим»[611]. Речь идет не только о возможности реализации человеком своей неповторимой индивидуальности, но и о его праве иметь глубокие исторические корни своей личности. Приведем замечательное высказывание К. Леви-Стросса, который в рамках своих этнографических исследований традиционных обществ сформулировал право на существование различных культур, то есть сформулировал принцип цивилизационного плюрализма: «… Если просто провозгласить естественное равенство всех людей и братство, долженствующее их объединить, без различия рас и культур, это содержит в себе некий обман сознания, поскольку тем самым мы пренебрегаем фактическим разнообразием, постигаемым из наблюдения […] Человек реализует свою природу не в недрах абстрактного человечества, а внутри традиционных культур»[612]. Соответственно истинный гуманизм должен признавать право человека на самореализацию не просто своей абстрактной, а конкретно-исторической сущности.

 

Лекция 14. Имеет ли Россия право на собственный исторический опыт?

 

В предыдущих главах были рассмотрены вопросы, возникавшие в ходе обсуждения ст.2 Конституции РФ 1993 г. Как оказалось, проблема высшей социальной ценности далеко выходит за рамки юриспруденции. Такой широкий мировоззренческий взгляд на эту конституционную декларацию у некоторых участников дискуссии вызывал недоумение и иногда даже раздражение. И выяснялось, что у таких апологетов классических либеральных формулировок позитивное восприятие ими ст.2 Конституции РФ 19993 г. основывается на историческом способе толкования, и, прежде всего, на положительной оценке опыта социально-экономического и политико-правового развития западных стран. Закономерно возникал вопрос об адекватном восприятии отечественной и зарубежной истории. И выяснялось, что в современном сознании еще господствуют предрассудки и мифы как проявления безмерной «демонизации» российской истории и в такой же степени идеализации западноевропейской[613].

Самое удивительное, что идеологические штампы не позволяют «увидеть» факты, содержащиеся в обычных учебниках истории. В политическом и даже научном дискурсах такого рода предвзятые установки не всегда замечаются, так как они составляют как бы фон восприятия и оценки обсуждаемых явлений. В.А. Тишков пишет: «В профессиональных экспертных сообществах хорошо известен феномен субъективных предписаний, когда научные и политические категории, описывающие некую реальность, начинают восприниматься как эта самая реальность. Однажды возникнув, эти категории порождают субъектов и потребителей и таком образом сами становятся частью реальности»[614]. Так, типичным в процессе обсуждения отечественной истории является упоминание об отмене в «дикой» России лишь в 1861 г. крепостного права. Но автор данного «укола» в адрес отечественной истории умолкал в недоумении или вообще уходил от ответа, когда ставился вопрос о дате формальной отмены в США рабства или режима сегрегации. Такой вопрос как бы нарушал установившийся респектабельный порядок критики исторического опыта России и позитивного восприятия западной истории.

Абстрактный гуманизм недооценивает и часто просто игнорирует реальное многообразие культур и цивилизаций и стремится превратить историю лишь в иллюстративный материал общих положений. История воспринимается одномерно и в ней позитивно оценивается лишь то, что соответствует данной идеологии. В комментариях ст.2 Конституции РФ 1993 г. обычно так определяются исторические истоки этой конституционной декларации: «Комментируемая статья вводит в действие в нашей стране высшие принципы, выработанные демократическими движениями и закрепленные конституционным опытом Великобритании, других стран Западной Европы, США и многих других стран, осуществляет стремления либеральных и демократических движений России по крайней мере с начала ХIХ в.»[615]. Но история нашей страны началась не 200 лет назад, да и в XIX веке в России, наряду с либерально-демократическими движениями, существовали и иные направления философской и политической мысли. Если просто назвать имена деятелей русской культуры, составляющих её основу и гордость, то в этом перечне значительное число мыслителей не были сторонниками западноевропейских идей. Выходит, что целые пласты и значительные проявления российской истории и культуры считаются несоответствующими духу формулировки ст.2 и просто игнорируются.

Если принять во внимание, что идеология либерализма (как и в предыдущий советский период - идеология социализма) имеет иноземное происхождение и при этом закрепляется в законодательстве в качестве официальной, то тем самым отрицается само право России воплотить собственный исторический опыт в иных законодательных формулировках. В.И. Якунин обоснованно пишет о Конституции РФ 1993 г.: «Компилированный посредством обращения к западной конституционной традиции, Основной Закон России не отразил в должной мере её цивилизационной и культурно-исторической специфики. При купировании названия – Россия такой документ может быть отнесен к любому государству. В конституции игнорируются различные аспекты духовной и национальной ориентированности государства, которые играют важнейшую роль в консолидации сил общества»[616].

Сама постановка вопроса о том, что в Конституции России необходимо отразить собственные фундаментальные, в том числе и религиозные ценностные установки (разумеется, речь не идет о конкретных религиозных нормах и учреждениях) до сих пор кажется недопустимой. Но редко обращают внимание, что в часто приводимой в качестве образца Конституции США 1787 г. опосредованно отражены религиозные ценности в их особой протестантской трактовке. Г. Елиннек пишет: «Республиканские государства в Новой Англии создаются под влиянием представления, что в силу Божественного порядка высшая церковная власть, как и политическая, должна принадлежать народу»[617]. А Н.Н. Алексеев показывает, что протестантское восприятие государства ближе духу не Нового, а Ветхого Завета: «… Английские сектанты, основавшие американские штаты, действительно строили свое новое государство по библейским образцам. В новой европейской истории политические идеи Ветхого Завета были огромной деятельной силой, значение которой, как мы убеждены, до сих пор недостаточно оцениваются»[618]. В православии взаимоотношение государства и народа понимается и ощущается иначе, что проявляется в самом стиле легитимации (но не легализации) государственной власти и в современной России. Этот стиль в своей основе потенциально не является менее демократичным по сравнению с более прагматичным протестантским учением о государстве.

Православная концепция государства содержит в себе так и нереализованное до сих пор представление об ответственности государства перед человеком и обществом[619]. Даже советский период отечественной истории (особенно в её уже трудно отрицаемых положительных проявлениях - социальная политика, образование, наука, литература, искусство и др.), по мнению В.Ю.Инговатова, «вряд ли адекватно можно осмыслить вне общих нормативных доминант православной культуры»[620]. Но этот вопрос является темой отдельного исследования. В рамках данной работы важно отметить, что допустимо говорить об универсальных ценностях, но не о единых формах выражения и способах реализации этих ценностей.

Воспользуемся известным доводом, с помощью которого Г. Гроций обосновывал универсальность естественного права: «2+2=4». Но эта истина выражена в рамках особой десятичной системы исчисления, а в двоичной системе то же выражается так – «10+10=100»[621]. Точно также и конфликты цивилизаций в конечном счете возникают не по вопросу признания или отрицания универсальных ценностей, а по поводу реализации права на собственное цивилизационное выражение этих ценностей. И нет другого выхода, как считать диалог не предпосылкой и условием социального и международного мира, а его состоянием. Кроме того, необходимо отказаться от одностороннего понимания цивилизованности лишь как соответствия неким унифицированным критериям. Если страну называют цивилизованной, то это должно отражать не только её модернизированность, но и способность сохранять при этом свою самобытность, которая воплощается, в том числе, и в истории данной страны. Г.А. Сатаров отмечает: «Одна из крупнейших ошибок первой демократической волны состояла как раз в небрежном, абсолютно безграмотном отношении к прошлому. Ибо так с человеческим прошлым обходиться нельзя»[622].

К сожалению, в отечественном общественном сознании еще проявляется убежденность в наличии некой универсальной модели цивилизованности и космополитического гуманизма. Не всегда замечается, что в этой модели воплощается не всеобщее, а особенное. На память приходит известное высказывание П. Чаадаева. В этих словах проявляется снобизм убежденного поклонника европейской цивилизованности, уверенного в том, что никакой иной цивилизованности быть и не может: «Есть разные способы любить свое отечество; например, самоед, любящий свои родные снега, которые сделали его близоруким, закоптелую юрту, где он, скорчившись, проводит половину своей жизни, и прогорклый олений жир, заражающий вокруг него воздух зловонием, любит свою страну конечно иначе, нежели английский гражданин, гордый учреждениями своего славного острова»[623]. Автор этой цитаты в том же духе и Россию называл лишь «придатком природы» и «геологическим продуктом обширных пространств». Но при этом почему-то не замечал, что и «славный остров» Англию можно с таким же правом назвать «придатком колониальных владений». Да и внутри «славного острова» лишь незначительная часть англичан избирала и избиралась в парламент, а рабочие на фабриках и в бараках явно не чувствовали себя комфортнее, чем самоед в чуме. Если самоед близорук, то П. Чаадаев в приведенной цитате был просто слеп и не замечал очевидных вещей.

Истоки этой «слепоты» в идеологизированности мышления и отсутствии способности воспринимать явления в историческом пространстве и времени. Часто проявляющееся у поклонников Запада сожаление «Ах, почему в России все не так, как в Европе?», - напоминает мещанское по духу сетование любителя заморских курортов «Ах, почему в средней полосе России не растут пальмы и ананасы?» Но самое удивительное, что такой упрек в адрес страны и её истории проявляется и научных исследованиях. Так, современный историк философии Э.Ю. Соловьев сожалеет, что «в России ХVIII-ХIХ веков не появилось сочинение, которое по типу и масштабу воздействия на общественную мысль можно было бы сравнить с локковскими трактатами о государственном правлении в Англии»[624]. Выходит, что Англии в отличие от России просто повезло в том, что в 1632 году родился Дж. Локк и написал «Два трактата о правлении». Всё объясняется лишь тем, что появляются мыслители, предлагающие обществу идеи как некие «ноу хау» социальных преобразований. Идеологемы подобно техническим изобретениям открываются, реализуются и приводят к одним и тем же результатам, но в одних странах раньше, а в других позже. В таком идеологизированном мышлении Р. Барт находит элементы мифотворчества: «Миф лишает предмет, о котором он повествует, всякой историчности. История в мифе испаряется, играя роль некоей идеальной прислуги […] Ничто не производится, ничто не выбирается; остается лишь обладать этими новенькими вещами, в которых нет ни малейшего следа их происхождения или отбора»[625].

Необходимость принципиальной постановки вопроса о ценности истории предопределена тем, что современная культура массового потребления навязывает человеку принцип жизни «одним днем» или временными рамками собственного индивидуального бытия. Поэтому следующие рассуждения К. Манхейма носителю современного обыденного сознания могут показаться слишком возвышенными и устаревшими: «… Человек, желая постигнуть расчленение во времени, может понять свою непосредственную ситуацию как часть эпохи, в которой он живет, а саму эпоху – как часть исторического процесса в целом»[626]. Непривычно звучат слова о том, что культурный и цивилизованный человек несет ответственность не только за настоящее и будущее, но и за прошлое. По словам Р. Арона «историк «преобразовывает прошлое путем своего представления о нем»[627]. Точно также и каждый человек своим уважительным отношением к позитивным деяниям своих предков придает смысл их прошлой жизни, а признанием негативных деяний предков как бы искупляет грехи прошлого. Вполне допустимо ставить вопрос о гуманном отношении не только к человеку настоящего, но и прошлого. К. Юнг в ходе поиска универсальных архетипов показывает пример уважительного отношения ко всем культурам и цивилизациям и подчеркивает, что признание существования общечеловеческой культуры не только не означает игнорирования истории, но, напротив, предполагает пристальный взгляд в прошлое: «Человек всегда несет с собою всю свою историю и историю всего человечества. А исторический фактор представляет собою жизненную потребность, которой мудрая экономия должна идти навстречу. Так или иначе, но прошедшее должно иметь возможность высказываться и жить в настоящем»[628].

Восприятие каждого мгновения настоящего как проявления и итога тысячелетней истории позволяет глубже и без излишней суеты осознать современные проблемы и перспективы их решения[629]. Так, Россия в ближайшие десятилетия столкнется с серьезной проблемой, вызванной демографическим дисбалансом. Тезис о том, что достижение человеком частных интересов опосредованно ведет к общему благу, для России не может быть определяющим. Современный сложный этап в своем развитии российское общество сможет преодолеть достойно, если сумеет принципы индивидуализма и конкуренции соединить с непосредственно действующими началами альтруизма и солидарности. Либерально-потребительская культура активно «вымывает» из сознания современного человека традиционное представление об индивидуальной жизни как звене в цепи прошлых и будущих поколений. Но такое традиционное представление в действительности обогащает индивидуальное бытие и является единственно возможным, спасительным и придающим смысл существования человека, особенно в «роковые минуты» истории.

Необходимо освободится от свойственного современному человеку снобизма по отношению к традиционному обществу и его ценностно-нормативной системе. Поиск вариантов решения фундаментальных проблем социального бытия предполагает обращение к опыту прошлого. Авторы книги «Скрижали метаистории: творцы и ступени духовно-экологической цивилизации» предостерегают: «Либо человечество примет новые (а точнее вспомнит издавна известные) основы бытия, либо становится сомнительным само его дальнейшее существование на планете»[630]. Выработать алгоритм позитивного восприятия истории очень трудно, так как в прошлом существовало множество негативных и недопустимых в цивилизованном обществе явлений. К тому же, достижения современной научно-индустриальной эпохи огромны и наглядны, что вызывает снисходительное отношение к прошлому[631]. Нельзя отрицать, что между традиционной и современной эпохами проведена четкая граница и возврат в прошлое невозможен. Но эта граница имеет отношение лишь к одной половине социального и индивидуального бытия, которую, используя богословский язык, можно назвать «Градом Земным». Так, несомненным и огромным достижением индустриальной эпохи стало снижение смертности и увеличение продолжительности жизни. Но это не привело к снятию онтологических вопросов о смысле жизни, смерти и бессмертии и др., и не возникло уверенности в достойном «земном» будущем даже для нескольких последующих поколений. Современная культура, погруженная в «суету сует», не решает, а скорее отворачивается от такого рода фундаментальных проблем, что делает призрачными достижения и в «Граде Земном».

Существует особая система координат, в которой жизнь каждого поколения может восприниматься с точки зрения высших онтологических ценностей, и каждое поколение имеет возможность «сдать экзамен» на следование этим ценностям. И нет никаких оснований считать, что существование современного человека носит более осмысленный и достойный характер. Как указывалось выше, скорее жизнь нынешнего мегаполиса (этого «человеческого муравейника») характеризуется обезличиванием человека. В. Франкл пишет о том, что современный человек переживает состояние «экзистенционального вакуума»[632]. Выше уже указывалось, что все технологические достижения могут не выходить за рамки «фаустовской сделки». Если в истории провести, условно говоря, калькуляцию добра и зла и форм их проявления, то может сложиться впечатление, что современная эпоха явно выигрывает по сравнению с прошлым временем. Это впечатление возникает, если иметь в виду лишь несколько десятилетий спокойного и эволюционного развития, да и то в отдельных регионах мира. Но расширение взора хотя бы до рамок последнего столетия уже не вызывает такого оптимизма – две «горячие» мировые войны и одна «холодная» война, поставившие человечество на грань гибели[633]. И противоестественным является современное позитивное отношение к «освобождению» страны от традиционных ценностей, сопровождаемое фактическим вымиранием населения и утратой перспективы развития тысячелетней истории. Уже давно пора признать, что проекты модерна и постмодерна (особенно для России) с их установкой, что развитие обязательно предполагает разрушение традиционных ценностей и институтов, оказываются тупиковыми.

В ответ на это убежденный «прогрессист» приведет массу ужасающих фактов, свойственных традиционному обществу и несомненных достижений последних столетий. И поэтому странной может показаться эта распространенная среди интеллектуалов тоска по прошлому. К. Льюис как-то заметил: «Конечно, в прошлом нет никакой магической силы. Люди были не умнее нас и ошибались, как мы. Но они ошибались иначе»[634]. Социальное зло в прошлом проявлялось открыто и в основном, говоря юридическим языком, по неосторожности, неведению. Современное же социальное зло изменилось по сути: уменьшилась сфера открытого проявления зла, но оно стало более опосредованным в такой же степени и более умышленным, осознанным, холодным, систематическим, а потому и более тяжким. К. Манхейм, затрагивая этот же вопрос, разъясняет: «… Люди прежних времен жили в полном соответствии с господствовавшими тогда идеями, т.е. в каком-то смысле были «лучше», - идейность их мышления не исключала брутальности, варварства и зла. Однако им либо удавалось скрывать от себя это отклонение от нормы посредством хорошо отрегулированного механизма бессознательного, либо они воспринимали это как грех, как проступок. Человек был непостоянен и зол, но сфера идеальных норм и высшего смысла оставалась непоколебимой, подобно звездному небу»[635].

М.М. Бахтин как-то заметил, что содержание исследуемых вещей определяется отношением к этим вещам[636]. Оценка прошлого во многом зависит от того, на что направлено внимание. Не идеализируя прошлое, стоит в большей степени обращать внимание на то, что в условиях ужасающей нищеты и различного рода природных и социальных катаклизмов традиционное общество не погружалось в состояние полного хаоса[637]. И, несмотря на многочисленные проявления социальной неустроенности и жестокости, это общество показывало героическое стремление строить жизнь на возвышенных религиозно-нравственных началах. Речь идет лишь о наличии несомненного стремления к высоким принципам, а не о завершенных формах их реализации. Обращаясь к прошлому в его конкретных проявлениях, тоскуют не о реально существовавшем идеальном обществе, а об утраченной надежде на его установление. Утрата этой надежды и звучит в пронзительном вопросе В.Шукшина - «Что с нами происходит?». Эта надежда проявлялась не только в состоянии сознания, но и в конкретных деяниях и даже социальных институтах. Так, церковь не могла превратить земную жизнь в «Град небесный», но не просто хранила мечту о нем, а непосредственно влияла на общество и человека, заставляя остановиться у черты, которую нельзя переходить.

Особенно тревожным является факт снижения в современном мире интеллектуально-духовного уровня представителей элиты и чувства их личной ответственности за состояние общества. Н.Н. Алексеев пишет о традиционной России: «Задачи государственного и общественного строительства, конечно, понимались и как религиозный долг и подвиг (Александр Невский, митрополиты Петр и Алексий, патриарх Гермоген), но они не ставились в центр внимания широких общественных слоев иначе, как в самой общей форме. Религиозно-нравственный идеал понимался преимущественно, как относящийся к сфере личной нравственности, как личный подвиг»[638]. Убежденность в конечной правоте этих возвышенных принципов, личной и корпоративной, а не только государственной ответственности за их реализацию, не создавало еще полной социальной гармонии, но позволяло останавливаться у черты, за которой наступало безвозвратное состояние хаоса. В российской истории яркой иллюстрацией сказанного может служить преодоление самим обществом в начале XVII века Смутного времени.

Поведение в схожих чрезвычайных условиях современного человека (как члена, казалось бы, более цивилизованного и упорядоченного общества) настораживает тем, что возникновение временного вакуума государственной власти и ослабление полицейского надзора сразу создает угрозу дезинтеграции общества и ведет к всплеску насилия. Примером может служить криминальная революция в России 90-х гг. ХХ в., когда государственная власть максимально возможно «ушла» из многих сфер общественной жизни и фактически превратилась в один из центров, наряду с другими, олигархической власти (у политологов такое состояние политической системы называется бюрократически–олигархической полиархией). Но эти же самые события недавней российской истории внушают определенную надежду, так как страна в условиях фактического отсутствия суверенной власти избежала социального коллапса во многом благодаря сохранению в сознании большинства россиян традиционных и (как бы сказал убежденный «прогрессист») реликтовых представлений. Эта «примитивная», в смысле первичная и фундаментальная установка выражена в известных словах Ф.М. Достоевского об обществе, в котором люди имеют возможность безнаказанно совершать преступления, но не совершают их. С точки зрения западной правовой культуры, основанной на началах господства формального закона, индивидуализма и личной выгоды, трудно объяснить поведение миллионов российских учителей, врачей, воспитателей детских садов и т.д. В.В. Сорокин пишет: «Российский опыт переходных преобразований уникален тем, что обыденное правосознание населения оказалось выше по уровню правовой культуры, чем правосознание государственного аппарата и реформаторских сил. Благодаря устойчивым представлениям российского народа о взаимной ответственности и ценности справедливости, удалось сохранить относительный правопорядок»[639]. Используя категории славянофилов, можно сказать, что в условиях кризиса и развала «государева дела» страна устояла, опираясь на «землю», то есть рядовых членов общества[640].

Можно, например, справедливо упрекнуть средневековое право за то, что оно считало допустимым в определенных случаях рукоприкладство главы семьи по отношению к домочадцам. Такой письменный памятник русской культуры XVI в., как Домострой, и известен лишь как акт, закрепляющий такое право главы семьи. Однако текст Домостроя в целом пропитан убеждением, что в основе семьи лежат не страх и насилие, а совершенно иные начала. Учитывая, что до сих пор сохраняется «демонизированное» восприятие этой книги в общественном сознании, приведем выдержку из наставления отца сыну: «Следовать всем христианским законам и жить с чистой совестью и в правде, с верой творя волю Божию и соблюдая заповеди его, и себя утверждая в страхе Божьем, в праведном житии, и жену поучая, также и домочадцев своих наставляя, не насильем, не побоями, не рабством тяжким, а как детей, чтобы были всегда успокоены, сыты и одеты, и в теплом дому, и всегда в порядке»[641]. Гуманизация семейных отношений предполагала не просто утверждение абстрактного принципа эгалитаризма, но и сохранение (так и нераскрывшегося полностью в прошлом) возвышенного образа семьи (по определению римских юристов, как «соединения земного и божественного»). Использование, в силу самой специфики семейных отношений, непосредственно юридических механизмов регулирования этой важнейшей сферы общественной жизни ограничено. Социологические исследования свидетельствуют о распространенности явного и скрытого насилия в семье и в настоящее время и даже в «цивилизованных» странах. Ясно, что такой способ устранения этого негативного проявления традиционного общества, как юридический запрет и контроль государства, оказался совершенно несостоятельным[642].

Заслуга славянофилов в том и состоит, что они стремились доказать наличие в допетровской России тех самых «ростков», которые при эволюционном развитии и уважительном к ним отношении могли дать органичные («родные») российскому быту плоды. Эта задача до сих пор так и не решена, поэтому, по выражению А.А. Васильева, «при чтении трудов славянофилов возникает ощущение, что они – наши современники и их слова относятся к России нового третьего тысячелетия»[643].

Наиболее глубокую и справедливую оценку славянофильства предложил В.В. Зеньковский: «Как явление русской жизни, как живое раскрытие её творческих сил они [славянофилы], может быть, более ценны, чем их идеологические построения, в которых много было случайного и неудачного»[644]. Славянофилы, говоря о Московской Руси, не отрицали факты регулярного голода, невежества значительной части духовенства и его зависимости от светской власти, случаи неправедного суда и т.д. Но при этом А.С. Хомяков призывает в работе «О старом и новом» признать и иные бесспорные факты: «Была же грамотность и организация в селах: от нее остатки на сходках и мирских приговорах, которые не могли уничтожить ни власть помещика, ни власть казенных начальств. Что делать нам с явными свидетельствами о городском порядке, о распределении должностей между гражданами, о заведениях, которых цель была облегчать, сколько возможно, низшим доступ к высшим судилищам? Что делать с судом присяжных, который существовал бессомненно в Северной и Средней России, или с судом словесным, публичным, который и существовал везде Что делать с отсутствием крепостного права […] с равенством, почти совершенным, всех сословий, в которых люди могли переходить все степени службы государственной и достигать высших званий и почестей? […] Наконец свобода чистой и просвещенной церкви является в целом ряде святителей, которых могущее слово более способствовало к созданию царства, чем ум и хитрость государей»[645].

В подтверждение того, что А.С. Хомяков не во всем идеализирует традиционную Русь, можно сослаться на характеристику традиционной России, сделанную известным французским историком Ф. Броделем. Прежде всего, исследователь отмечает удивительную мобильность населения и своеобразие крепостного права в России, когда ремесленники и купцы «зачастую были крестьянами, только сменившими род занятий, но остававшимися в социальном и правовом смыслах крестьянами, всегда связанными узами сеньориального порядка»[646]. То, что этот «сеньориальный порядок» не был в целом слишком обременительным, свидетельствует факт происхождения знатных купеческих фамилий из крепостных, и нередко, будучи уже миллионерами, эти русские нувориши лишь в последствии покупали свободу. Половина всех крестьян – государственные – «были относительно свободными, над ними тяготела зачастую лишь теоретическая власть»[647]. Отмечается, что «уровень жизни русских крепостных был сопоставим с уровнем жизни многих крестьян Запада», а «сеньориально-вотчинная юстиция не везде бывала обременительной»[648]. Оказывается, что в традиционной России существовали явные начала свободы и частной инициативы. Об освоении Сибири историк пишет: «В целом это было баснословное пространство, завоеванное поначалу в несколько стихийных передвижений, вследствие индивидуальных предприятий – процесса, не зависящего от официальной воли и планов; пожелания и планы появятся позднее»[649].

Историка права в приведенных выше словах А.С. Хомякова может заинтересовать и даже удивить указание на факт существования в допетровской России публичного и справедливого суда. В условиях сохраняющейся общей установки негативного восприятия отечественной истории неожиданно звучит оценка русского суда, сделанная итальянским историком Паоло Джовио, совершившим путешествие в Россию в ХVI в.: «Законы во всем царстве у них просты и основаны на величайшем правосудии государей и самых справедливых людей, а потому весьма спасительны для народов, так как их нельзя истолковать и извратить никаким крючкотворством стряпчих»[650]. В этом одобрительном отзыве европейца о русском судопроизводстве отражается отрицательное отношение итальянца к господствовавшему в это время в его стране юридическому формализму[651]. Этот пример предполагает признание наличия истоков справедливого суда у всех культур и цивилизаций, и основой этого потенциально справедливого правосудия является не только закон, но и сама корпорация уважаемых и пользующихся доверием общества судей. Паоло Джовио и дал положительную оценку русского суда ХVI в. на фоне несоответствия итальянских стряпчих и судей этому традиционному представлению о справедливом и мудром члене корпорации судей.

Яркой иллюстрацией того, что позитивные истоки современных правовых институтов, имеют традиционное происхождение, является суд присяжных, который исторически развился из практики учета в судопроизводстве показаний «соприсяжников». Напрашивается вывод о том, что истоки универсальных черт английского правового опыта не в изобретении принципиально новых юридических конструкций, а в способности развивать традиционные механизмы разрешения социальных конфликтов. Оказывается, что и в древнерусском праве был институт «послухов», который при эволюционном и в определенной степени национально-консервативном развитии также привёл бы, возможно и в иной форме, к суду присяжных[652].






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных