Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Лекция 4. Естественный человек и естественный миропорядок 12 страница




В государствоведении правомерно утверждается, что специфика государственной власти в её общеобязательном характере и исключительном праве на особые механизмы и средства воздействия (армия, полиция, лишение свободы, принудительное взимание налогов и т.д.). Но важно учитывать, что эти атрибуты государственной власти носят формально-публичный, а в случае злоупотребления ими и крайне опасный характер. Соответственно, провозглашение, что государство реализует высшую социальную ценность означает, что общественная жизнь наполнена чрезвычайными средствами обеспечения этой высшей ценности.

Первоначально понятия «суверен» и «суверенитет» означали право принимать решение о чрезвычайном положении: «Суверен, принимающий решение об исключении из общей нормы и выходящий тем самым за пределы нормального правопорядка, при этом все же остается в его пространстве, поскольку только сам суверен прежде всего компетентен решать, может ли быть приостановлено действие общих законов в целом»[560]. Стоит напомнить, что в традиционном обществе основу правопорядка составляли не акты прямого правотворчества суверена, а обычаи, прецеденты, религиозные нормы и т.п. В эпоху модерна «область существования суверенной власти перемещается в некое абстрактное пространство, отрываясь от самой личности суверена, а также структур и институций государственной машины»[561]. Именно этот процесс «анонимизации» и одновременного расширения пространства проявления государственной власти и стали отождествлять с прогрессом общества и самого государства.

Если право - это «минимум нравственности», то государство призвано обеспечивать «минимум порядка». И для этого оно имеет монопольное право легального принуждения. Это не означает, что сущность государства определяется только через категорию властвования и господства. Власть выступает универсальным социальным регулятором во всех сферах общественной жизни (власть родителей над детьми, старших над младшими, власть корпоративная, власть мнения и авторитета и т.д.). М. Вебер утверждает: «Почти нет таких задач, выполнение которых политический союз не брал бы в свои руки то здесь, то там; с другой стороны, нет такой задачи, о которой можно было сказать, что она во всякое время полностью, то есть исключительно, присуща тем союзам, которые называют «политическими»[562]. Это означает, что сущность государства раскрывается не в том, «что» оно делает, а «как» делает. Это важно учитывать, когда государство, используя, например, гуманистическую риторику, расширяет сферу, условно говоря, «что делать», но при этом всегда сохраняет свой публично-формальный стиль «делания».

Последуем совету С. Булгакова, утверждавшего, что государственная власть «возникает органически и конкретно, как историческая власть»[563]. «Чрезвычайная» природа государства раскрывается при решении вопроса об условиях и причинах его происхождения. И.А. Исаев утверждает, что «власть, олицетворенная в государственности, вырастает из своих архаических истоков, восстает из первоначального хаоса мира, структурируется сама и структурирует окружающий мир»[564]. Но появлению условий для возникновения государства предшествовал не хаос, а пусть внешне неразвитое («эмбриональное») состояние социального мира. Основополагающие принципы и ценности социального бытия, сформировавшиеся еще в догосударственную эпоху, предполагают признание открытого принуждения явлением исключительным и свидетельствующим об угрозе целостности общества. В традиционном обществе существовала установка на то, что естественно существующая и редко нарушаемая целостность общества должна обеспечиваться непосредственно. Но социальные противоречия предгосударственной эпохи привели к тому, что угроза целостности общества стала более глубокой и регулярной. Поэтому о ценности единства и всеобщности стали говорить чаще. В более сложном, вышедшем за рамки рода и общины, обществе обеспечивать целостность через систему непосредственного общения стало не возможно, и возникли механизмы опосредованного, то есть институционального её обеспечения.

Эту утрату естественной целостности очень тонко выразил Лао Цзы: «Когда устранили великое дао, появились «человеколюбие» и «справедливость». Когда появилось мудрствование, возникло и великое лицемерие. Когда шесть родственников в раздоре, тогда появляются «сыновняя почтительность» и «отцовская любовь». Когда в государстве царит беспорядок, тогда появляются «верные слуги»[565]. Государство к жизни было вызвано чрезвычайными условиями и является, по сути, «вынужденным злом». Поэтому для древнекитайского философа «лучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует»[566]. И Аристотель, обосновывая естественную склонность человека к общению и определяя в «Политике» государство как «своего рода общение»[567], как бы стремится сохранить традиционную атмосферу непосредственной социальной коммуникации.

Сущность государства амбивалентна и его восприятие неизбежно носит двойственный характер – настороженно-возвышенный. Для характеристики государства подходит мифологический образ дракона. Эту метафору, например, использует богослов К. Барт[568]. Дракон – крылатый змей, воплощающий в себе противоположные начала: нижнее (пресмыкающееся) и верхнее (птица)[569]. Подобно древнекитайским изображениям дракона, государство всегда ужасно и одновременно прекрасно. Эту двойственность в восприятии государства подробно описывает в своей последней работе И.А. Исаев: «В качестве сакрального объекта король-суверен вызывает чувство ужаса, восхищения и отвращения одновременно»[570]. И в христианстве государство то воплощение «земного града», мирского греховного бытия, то утверждается: «Нет власти не от бога». С. Булгаков так характеризует эту противоречивую природу государства: «Власть несет на себе печать богоотчужденности, присущую всей жизни; она переживается как тягота и плен, составляя однако необходимую для жизни ограду […] Власть находится в какой-то связи с царственной природой человека, с присущим ему образом Божиим, хотя настолько же его выражает, насколько и затемняет»[571].

На государстве всегда лежит печать его происхождения, тех причин и условий, которые вызвали государство к жизни. Государство - чрезвычайное средство предотвращения распада и хаоса. Государство как вынужденное зло, используя свои чрезвычайные полномочия, непосредственно соприкасается со злом, заглядывает «в бездну» распада и хаоса. Поэтому на государстве и лежит печать ужаса. Одновременно государство является условием бытия общества, сохранения его целостности. Поэтому в суверене, «как динамическом центре всех индивидуальных движений»,[572] всегда отражается нечто возвышенное и сакральное.

Государство непосредственно участвует в определении и реализации высшего социального блага. Соответственно, недопустимо принижать значение государства и называть его лишь «слугой народа» или «ночным сторожем». Такой подход к оценке государства С. Булгаков называет проявлением «рассудочного утилитаризма», когда «власть представляется чем-то вроде наемного лакея, которого можно позвать или отпустить»[573]. Более того, в общественном мнении должно проявляться уважительное и даже сочувственное отношение к лицам, несущим бремя государственной власти. Так, в православном мировоззрении «самодержец – человек несущий гнет власти, а поэтому почитаемый народом как человек нравственного подвига».[574] Н.Н. Алексеев в своей известной работе «О гарантийном государстве» пишет: «Не вечная оппозиция народа государству может заставить это последнее исполнять свое назначение. В гарантийном государстве требуется, скорее, нечто прямо противоположное – требуется организация народных масс, готовых всеми своими силами защищать государство и побуждать его к служению общему благу»[575].

Но, с другой стороны, нельзя на том основании, что государство непосредственно участвует в обеспечении целостности общества и наделено для этого исключительными полномочиями, называть его, как это делает Гегель, «действительностью нравственной идеи» или единственным и наиболее полным воплощением всеобщего. Н.Н. Алексеев разъясняет: «В гарантийном государстве ведет и действует утвержденная в конституции идея. Она вдохновляет ведущий слой, представляющий собой совокупность её защитников, её «стражей», её слуг. Но рядом с этим постоянным элементом государства существует богатая конкретная жизнь, вечное движение жизни – культурной, духовной, национальной, личной. Государство не может не быть органом этой жизни, не может от неё отмежеваться и оторваться. Оно застынет, окоченеет, умрет, если не будет считаться с вечно бурлящим потоком живого бытия»[576].

Государство амбивалентно и противоречиво не только по происхождению и предназначению (обеспечивать «минимум порядка» и одновременно быть носителем всеобщего начала в общественной жизни), но и по форме выражения. Для уяснения этого вновь представим себе общественную жизнь как непрерывный социальный диалог. С одной стороны, государство официально выступает от имени всего общества и имеет право распространять свою власть на все общество, а с другой – государство всегда публично и не совпадает с обществом. Это противоречие невозможно разрешить в той или иной форме организации или режиме осуществления государственной власти. Каким бы демократичным не было государство, всегда существует угроза возобладания в нем особенного, а не всеобщего начала. Эта опасность постоянна и речь может идти только о её минимизации.

Вспомним, что общественное и индивидуальное бытие всегда носит противоречивый, антиномический характер. Соответственно, адекватное понимание любого социального явления и института должно отражать некую двойственность и «напряженность» бытия человека, проявляющему свою активность в этом сегменте социального пространства. В своей работе «Политика как призвание и профессия» М. Вебер осознал и очень тонко прочувствовал эти противоречивые начала в деятельности носителя государственной власти: «Главное средство политики – насилие, а сколь важно напряжение между средством и целью с этической точки зрения»[577]. Банально и одновременно бесспорно звучит тезис о том, что государство должно быть нравственным и служить добру. Но немецкий социолог предостерегает от прямой и упрощенной оценки государства с точки зрения нравственности, так как сущность государства проявляется не столько в том, «что» оно делает, а «как», с помощью каких средств: «Что касается освещения средств целью, то здесь этика убеждения вообще терпит крушение. Конечно, логически у нее есть лишь возможность отвергать всякое поведение, использующее нравственно опасные средства. Правда, в реальном мире мы снова и снова сталкиваемся с примерами, когда исповедующий этику убеждения внезапно превращается в хилиастического пророка, как, например, те, кто, проповедуя в настоящий момент «любовь против насилия», в следующее мгновение призывают к насилию»[578]

Государственная власть всегда является «источником повышенной опасности», и её нельзя вручать людям только по критериям нравственности; недостаточен и формальный профессионализм, стремящийся как бы заранее определить соотношение цели и средств её достижения. М. Вебер пишет: «Невозможно напялить один колпак на этику убеждения и этику ответственности или этически декретировать, какая цель должна освещать какое средство, если этому принципу вообще делаются какие-то уступки»[579]. Подобно тому, как факты установления и реализации несправедливых и безнравственных правовых (юридических) норм вызвали стремление отождествить право и нравственность и однозначно воплотить последнюю в законах, точно также постоянная угроза злоупотребления государственной властью привели к господству в последние столетия доктрины народного суверенитета. Эти две концепции утопичны, а реальная (формальная) сторона права и государства всеравно проявляется в еще более резкой форме юридизации общественной жизни и установлении полицейского государства.

Государство, как и все иные социальные институты, должно быть органичной частью общественной жизни. А это означает, что, реализуя свою функцию обеспечения внешнего порядка и целостности общества с помощью особых официальных средств воздействия, государство не должно подменять своим присутствием в общественной жизни реальный социальный диалог, а должно оставаться лишь одним из его участников. Для реализации этого носители государственной власти должны обладать чувством такта и знанием меры, то есть тем, что характеризуется проявлением истинной аристократичности. К. Барт называет государство одним из «ангельских сил […] века сего, которым постоянно угрожает демонизация, то есть самоабсолютизация»[580].

Непосредственными носителями всеобщего в общественной жизни наряду с «государственными мужами» выступают общество в целом, представители интеллектуальной и религиозной элиты. Ученый или богослов, реализуя свое предназначение, находится в лоне всеобщего и оценивают свое служение непосредственно с точки зрения критериев истины и добра. У этих представителей аристократии, как правило, есть возможность хотя бы не делать, не говорить и не писать то, что не соответствует их высокому статусу. Но не столь однозначно решается вопрос о соотношении добра и зла в деятельности носителя государственной власти. Платон был наивен, когда полагал, что можно, осуществляя государственную власть, во всех своих деяниях оставаться философом. Но при этом Платон был прав, когда полагал, что до приобретения права быть носителем государственной власти, кандидат должен стать «аристократом духа» для соблюдения меры осуществления государственного принуждения. Аристократ духа, вошедший во власть, внутренне должен остаться в рамках «сакрального» (святого) и одновременно вступить в сферу «профанного» (мирского, греховного). Он берет на себя «грех деяния» и вынужден делать выбор не только между добром и злом, но и между меньшим и большим злом.

Человек, вошедший во власть, обрекает себя в своей непосредственной государственной деятельности на определенную односторонность, которая предопределена самим публично-формальным стилем реализации государственной власти. И одновременно недопустимо, что бы сама личность носителя государственной власти стала односторонней. Как раз для того, чтобы эта односторонность деятельности не «поглотила» человека полностью, он и должен быть аристократом. К. Юнг пишет: «Сознательная способность к односторонности есть признак высшей культуры. Но произвольная односторонность, то есть неспособность быть иным, чем односторонним, есть признак варварства»[581].

Вспомним жуткие дни теракта на Дубровке (Москва, октябрь 2002 г.). Сердца были наполнены чувствами осуждения и возмущения по отношению к террористам, сочувствием и желанием помочь заложникам. Эти эмоции и мысли были искренними и бесспорно нравственными. В таких событиях обнажается личина зла и одновременно становится явной и однозначной позиция добра. Эта очевидная нравственность чувств и пафоса приводит к требованиям немедленных действий; например, начать вывод войск из Чечни. Эти действия спасли бы заложников, но привели бы к гибели тысяч иных людей. В эти трудные моменты известный обозреватель В. Третьяков проявил человеческую и профессиональную смелость, когда предостерег своих коллег и политиков от следования только блыгородныфм эмоциям. Он предложил представить гипотетическую ситуацию: террористы освобождают заложников в обмен на Президента РФ с последующим развалом страны и соответствующими трагическими союытиями.

Оказывается, что в политике гуманистическая риторика часто приводит к предпочтению одних людей как «высших ценностей» другим. В этом смысл указанного выше предостережения М.Вебера от упрощенного восприятия нравственной природы государства. Когда законодатель принимает закон, запрещающий вступать в переговоры с похитителями людей или террористами о выполнении их требований (с целью минимизировать этот вид преступлений в будущем), то предполагается неизбежная гибель потенциальных заложников в начальный период действия такого закона. Нельзя говорить, что законодатель сделал выбор между злом и добром в пользу первого или второго. Ситуация носит иной характер - государство берет на себя «грех делания», «бремя греха». Сказанное раскрывается в самой обязанности государства идти на непопулярные решения и невозможности быть «добрым» для всех.

Обратимся к книге П.В.Калетина о русской богословской мысли ХVIII– начала ХIХ вв., в которой обосновывается «оригинальный и по-святоотечески новый тип рациональности, который последовательно отвергал любое чисто философское творчество, включающее в себя духовно-властную претензию на непротиворечивую «истину»[582]. Воспользуемся своеобразной оценкой православными мыслителями личности Петра I и его деяний. В современном общественном сознании преобладают две противоположные оценки Петра I – однозначно-положительная и однозначно-отрицательная. Казалось бы, за синодальную реформу православная церковь должна только осуждать императора. Но такие богословы как Платон (Левшин) и вслед за ним Евгений (Болховитинов) придерживались «отрицательно-утвердительного взгляда на греховного и покаянного императора, как раз стремящегося к тому, чтобы о нем сложилось ни исключительно положительного, ни исключительно негативного представления, которое в обоих случаях подразумевает секулярную и ложную абсолютизацию непротиворечивой определенности и духовное порабощение идолом лого-монистической «истины»[583]. Что означают эти характеристики Петра 1, явно нарушающие логические законы тождества и исключенного третьего?

Не претендуя на адекватное понимание богословской составляющей этого стиля мышления, отметим, что в этих рассуждениях проявляется скорее не идеализация, а символизация личности и деятельности Петра I. В первом русском императоре раскрывается противоречивая природа государственной власти в целом. Указанные богословы проявляют высокую культуру мышления в соответствии с правилом «различать, а не смешивать». Они говорят о «раздвоенной природе нового-старого порядка Петра» и обосновывают «личную благочестивость императора, который ограничивал и одновременно раскрепощал (особенно в хозяйственной сфере) православный клир – по образу и подобию милосердно-правосудного и добро-злого Промысла»[584]. Император благочестив в том плане, что берет на себя «грех мирского делания» и позволяет православному монашеству реализовать свое непосредственное предназначение, что и привело появлению в России на рубеже ХVIII-ХIХ веков собственной богословской (свято-отеческой) мысли. По этому поводу А.В. Карташов пишет: «Чтобы создать богословскую школу в такой до мистицизма враждебной атмосфере, неизбежной оказалась «дубинка» Петра». И далее историк добавляет характерные слова: «Но дубинка сила не творческая»[585]. Это означает, что насильственные действия государственной власти могут создать только условия для возникновения блага (каковым и было появление в России собственной богословской школы), но не само это благо.

Действительно, однозначно оценивать практику осуществления государственной власти очень трудно. В деяниях Петра I необходимо различать «что» он делал и «как» делал. Основным для России оказывается не вопрос «Что делать?» - это определяется потребностями самой жизни, а вопрос «Как делать?», решение которого зависит не только от благородного стремления «служить» государству, народу или человеку, но от способности на такое служение. Петровские реформы были объективными и вызывались реалиями геополитического развития страны. Но осуществлялись эти реформы «топорно», как бы «наощупь», с неадекватной и часто просто бесполезной тратой сил. Даже большевики решили необходимую накануне Второй мировой войны задачу индустриализации России, но вся трагедия в том, как они это сделали. Точно также и в конце ХХ века назревшая либерализация социальной и экономической жизни в России была неизбежной, но реформы 90-х годов характеризует тот же «топорный» стиль их реализации.

Дело в том, что недостатка благородного и искреннего пафоса, выражаемого в лозунгах «Великая Россия!», «Все во имя человека, все для блага человека!», «Человек высшая ценность!» и т.д., никогда не было. Оценка государства предполагает решение вопроса не только о том, кому или чему служит государство, а основной становится проблема способности взять на себя бремя государственной власти. И необходимо констатировать основную «беду» российской государственности – недостаточный профессиональный и интеллектуально-духовный уровень государственной элиты.

Таким образом, главным вопросом государствоведения становится проблема качества государственной элиты, которая имеет право, по выражению И.Ильина, на «сопротивление злу силой». В отличие от права частного лица на самооборону, насилие государства носит официальный характер. В этом его опасность. Гарантией того, что субъекты государственной власти не превратят это суверенное право на принуждение в привычку и самоцель (что часто и происходило в истории России) и не перейдут определенной черты не вынужденного, а преднамеренного зла, является профессиональный и интеллектуально-духовный уровень государственной элиты общества. Единственным вариантом органичного вхождения государства в общественную жизнь является признание и реализация аристократической природы государственной власти. Эти требования нарушается не только в рамках деспотических, тоталитарных и других режимов, но и в государствах так называемого «народного суверенитета» с лозунгом «государство - слуга народа». Приведем доводы в обоснование этой точки зрения в ходе оценки содержания и практики реализации принципа народного суверенитета.

 

Лекция 13. О принципе народного суверенитета

 

Одним из важнейших начал общественной и государственной жизни в целом, и законотворчества в частности, провозглашается принцип демократизма, который, как обычно указывается, предполагает «изучение социальных интересов и возможности их выражения в сфере правотворчества, учет общественной поддержки проектов правовых актов»[586]. В этой характеристике данного принципа речь идет скорее о необходимости отражать в законах интересы народа. Но последовательная реализация демократических начал законотворчества предполагает, что нормы права должны не только по содержанию соответствовать определенным принципам, но и сам процесс создания норм права осуществляется при непосредственном участии народа и соответствующих социальных групп.

Если нет этого реального процесса правотворчества народа, а salus populi (благо народа) определяется и формулируется представителями интеллектуальной, духовной, политической, экономической и т.п. элиты, то речь должна идти не о демократическом, а аристократическом политическом режиме. Как показали в своих трактатах еще античные мыслители, такая аристократическая и даже монархическая форма государства может признаваться «правильной», если она обеспечивает реализацию общих интересов. Или, используя терминологию евразийцев, такое государство можно называть демотическим: «В нем дело идет о социальном содержании государства, о его истинно «народном» характере»[587]. Н.Н.Алексеев, имея в виду возможность и реальные факты использования демократических процедур против самого же народа, предостерегал: «В нормальном порядке государство должно стремиться к самоуправлению, но из парламента, референдума, плебисцита, депутатских полномочий, выборов, избирательных систем народ не должен делать каких-то идолов. Нужно помнить, что демократия есть только средство для упрочения демотического порядка и там, где эти средства впадают в конфликт с идеей демотии, там они становятся непригодными и отменяются»[588].

Истоки кризиса современной демократии, доктрина которой основана на принципе народного суверенитета, в невозможности разрыва содержательной и формальной (процессуальной) сторон реально демократического правотворчества и функционирования реально демократического государства. Этот кризис носит всеобщий характер, то есть проявляется во всех странах. П. Рикёр констатирует: «Существует кризис представительной демократии. Этот кризис особенно ощутим в развитых демократических странах. Принцип, лежащий в основе демократической идеологии […], заключается в следующем: меня представляет мой депутат, мой представитель – это часть меня самого, наделенная властью. Однако исторический опыт свидетельствует о том, что избранники народа стремятся создать некую закрытую среду, становятся политическим классом, в котором народ не узнает сам себя»[589].

Возникает вопрос об адекватном восприятии современного демократического режима, ставшего в настоящее время нормой и ориентиром развития для многих стран. При характеристике демократии современные исследователи часто эклектично смешивают признаки двух различных по сути политических режимов: демократия как власть народа с соответствующим реальным и постоянно действующим механизмом народовластия и политический режим, при котором у народа есть право не на саму государственную власть, а право легального и постоянного влияния на неё. В последнем случае правильнее говорить не о демократическом, а аристократическом политическом режиме, что в большей степени соответствует и общему определению государства как особой организации власти. А.А. Брудный пишет: «Тайна власти заключена в том, что она всегда принадлежит не всем, а узкому кругу людей, которые ею дорожат. Властью не делятся. Когда ею делятся, её перестают уважать».[590] Поэтому реальной является проблема служения этой неизбежно публичной (обособленной) государственной власти общему благу, а не растворения её в обществе, народе.

Платона часто критикуют за описанную в диалоге «Государство» утопию идеального общества, но в этой работе есть элемент реализма, так как ставится центральная проблема «правильной» формы государства - вопрос о качестве государственной элиты общества. Проблемы государственно-политического развития России в прошлом и в настоящем не сводятся к недостатку демократии. К трагическим последствиям приводило отсутствие в переломные моменты развития страны механизма сохранения и эволюционного обновления элиты, соотвествующей в нравственном и профессиональном отношениях своему статусу. Указание на то, что демократические процедуры (выборы и референдум) и позволяют создавать такую элиту, на примере революций 1917 г. и либеральной начала 90-х гг., мягко говоря, носит спорный характер. Элита создается не таким аморфным и лишь эпизодически действующим образованием как электорат, а постоянно функционирующими в обществе корпорациями. История даёт множество примеров, когда авторитарный или олигархический режимы устанавливались с помощью демократических лозунгов и процедур[591], и политики, которые выступали от имени народа, игнорировали и исключали из реального политического диалога целые общественные группы.

Правоведы, особенно специалисты конституционного права, рассуждая о народном суверенитете, не должны обходить вниманием выводы современных исследователей о реальных результатах реализации этого принципа. Среди политологов приведенное выше мнение П. Рикёра является почти общепринятым. В книге Ф. Закария «Будущее свободы: неолиберальная демократия в США и за их пределами» констатируется: «В последние десятилетия люди начали понимать, что народовластие, или демократическую систему правления, не следует абсолютизировать и примитивизировать, поскольку это чревато перерождением общественно-государственного устройства и преобладанием частных интересов многочисленных меньшинств над общими интересами большинства. Об этом со всей очевидностью свидетельствует опыт Соединенных штатов – страны, которую многие считают образцом современной либеральной демократии».[592] Автор видит позитивное развитие народовластия в утверждении начал «демократической аристократии», когда представители политической элиты обладают «определенным иммунитетом от капризов изменчивого общественного мнения и воздействия групп особых интересов, что позволяет им сосредоточиться на стратегических проблемах общенациональной значимости»[593].

Можно указать на то, что способность влиять на деятельность государства тоже является разновидностью власти. Но дело в том, что эта власть носит общественно-политический, а не собственно государственный характер. Знатоки конституционного права всерьез говорят о принципе народного суверенитета как именно государственном и юридическом (конституционном) начале, но при этом обосновывают юридические конструкции, по которым для выявления воли народа, как источника и носителя верховной власти, во время выборов своих представителей необходимы голоса четверти и даже менее избирателей. Если народ категория государственно-правовая, что и закрепляет ст.3 Конституции РФ 1993 г., то в отношении этого субъекта власти было бы логично применять тот же механизм подсчета голосов, который используется в Государственной Думе – большинство не от присутствующих, а всех депутатов[594]. В качестве объяснения этой явной непоследовательности законодателя и предлагается оскорбительная для общества точка зрения, что в рамках юриспруденции категория «народ» есть лишь юридическая фикция.[595] Но все дело в том, что фикция - это технико-юридический прием разрешения частных вопросов в рамках той или иной правовой ситуации. Выходит, что в основе фундаментальной ст.3, содержащейся в главе 1 Конституции РФ «Основы конституционного строя», лежит юридическая фикция. Если выборы считаются состоявшимися при низком пороге явки избирателей (электората) или вообще такой порог явки отменяется, то необходимо признать фиктивность не народа, а самих юридических процедур.

Указание на то, что абсентеизм тоже проявление свободы и демократии, является примером «научного лукавства»: реальная политика не может быть «неинтересной» для граждан, а речь идет об игнорировании конкретных форм политического участия. Нереальность учета большинства от всего состава электората означает необходимость использования иных механизмов выявления «общей воли». Нет иного выхода, как признать право народа не на государственную власть в прямом смысле этого слова, а на общественное мнение. И перед юристом возникает более реальная и сложная задача определения юридических форм выявления и императивного учета общественного мнения. И оказывается, что выборы и редко проводимые референдумы не позволяют в должной мере реализовать это право народа.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных