Жизнь жалости не знает

Романтизма во мне всегда было больше положенно-го по годам. Добавьте к

этому весь строй моей жизни, то есть ее начало -- забытая Богом деревня,

потом Петер-бург со всем, что ему сопутствовало прекрасного (иного я тогда

не воспринимала).

Именно романтической любви мне до самозабве-ния хотелось годов с

четырнадцати. Стоило увидеть лицо молодого человека, пусть некрасивое, но

исполненное, как мне казалось, мукой, тут же влюблялась. Сама со-бой в

минуту придумывалась его история со слезными подробностями -- про тяжелое

проклятие, про мой под-виг во имя любви и про счастливое избавление уже нас

обоих.

Был в моей жизни жалкий случай.

Как-то среди посетителей отца я заметила совсем еще молодого человека,

по виду как раз изведенного в ко-нец какой-то душевной мукой.

В тот день у нас в доме было, как и вообще в начале 16-го года по

известным причинам, не очень много просителей, но все такие, с кем следовало

говорить подолгу.

Тот, "с мукой", заметно томился. Мне даже показа-лось, что ему вот-вот

станет дурно. Я подошла, предло-жила воды. Он отказался, сказал только:

"Скорей бы уж...".

Я, уже замороченная собой, в порыве спросила:

-- Вы сильно страдаете?

Молодой человек выдохнул:

-- Очень!

Мне только этого и надо было.

Что же оказалось?

Я забилась за дверь и (о, разумеется, из одной только любви) стала

слушать.

"Несчастный" был уроженец Гороховца, из поповских детей, сам

заканчивавший семинарию, и не последним.

С детства в доме он слышал духовные наставления известного рода и

содомский грех считал едва ли не са-мым страшным. Но только смог понимать

изнанку жиз-ни, с ужасом прозрел, что сам содомит, пока мысленно.

Подошло время, снарядили в семинарию. Стал учить-ся. Домой показывался

редко, все ждал, что будет в нем перемена. А дело все хуже. Душа болит,

мечется, покоя ищет, а покоя нет. Собрался с силами, пошел в цер-ковь, где

его не знали, пожелал исповедаться, а рта раскрыть не смог. Постоял да и

пошел. Тогда решил, что Господь ему уста запечатал.

Через кого-то узнал о моем отце, приехал, как ска-зал, "за

разрешением".

Отец, разумеется, понял его так, что он просит раз-решить от греха.

Спросил:

-- От чего же разрешать, от греха мысленного или

сущего?

Семинарист ответил:

-- Я не про то. Разрешите мне совершить грех.

Чтоб на это благословения спрашивали, такого еще

отец не слышал. Спросил:

-- Ну, скажу я тебе, что можешь, дальше-то что будет?

Молодой человек с отчаянием почти закричал:

-- Дальше я только жить и начну.

-- С таким грехом-то, при духовном-то звании? Не

бывает такого разрешения. Тебя ад ждет, если не обра-

зумишься.

Семинариста эти слова не испугали.

-- Мне слово нужно.

-- Терпежу, что ли нет?

-- Совсем нет. Руки на себя наложу. Мне жениться

надо, без этого до прихода не допустят. А при жене мне

обратно дороги не будет. Так надо пораньше. Вдруг так

потянет, что придется из семинарии уходить.

На этом стенания несчастного были прерваны отцом:

-- Тебе одному в грех входить стыдно, а грех тянет,

не отпускает. Вот ты и решил других туда затянуть. Дес-

кать, не я виноват, не подтолкнули бы меня, чистым

бы ходил. Да я в таких делах не помощник.

Отец с такой силой распахнул дверь, к которой я прижималась, что

совершенно, казалось, расплющил меня. Я закричала, кое-как выбралась из щели

и тут же столкнулась с молодым человеком, подталкиваемым отцом. Я снова

закричала, теперь уже ошпаренная при-косновением того, кого еще час назад

готова была лю-бить. Как я обманулась, как коварно обманули меня чу-жая мука

и темные окружья глаз!

Сейчас мне уже за пятьдесят, а ничего не изменилось.

Я не так много в жизни читала. Все другое занимало. Да, кстати, и не

стыжусь в этом признаться. Понимаю, что главное было вложено в меня уже при

рождении. (Так и отец говорил.) Из Лескова помню только один рассказ про

женщину -- Домну, как она до смерти влюб-лялась. До смерти -- тут значит и

силу, и года. Разумеет-ся, то, что я сохранила в памяти только этот рассказ,

умысел судьбы. Ведь узнала я его, когда еще не могла понимать суть. Не сама

любовь, а придумка про свою любовь дорога, про свои мучения во имя любви,

своей же. Пустота на месте любви страшна, вот и пытаешься зацепиться за

кого-нибудь в надежде переложить хоть часть своего страха. Отец говорил:

"Жизнь жалости к человеку не знает. Ей и не положено, на то Бог есть".

Лимон и фиалка

Дуня очень любила всякие растения вообще и тоско-вала по земле,

несмотря на городское свое воспитание. Однако все, что она могла позволить

себе в Петербурге, -- выращивание цветов в горшках.

Надо сказать, что я никогда не замечала в отце склон-ности к домашнему

садоводству. Но однажды застала отца за странным для него занятием. Он

копался в горшке, кажется, с фиалками, который стоял на кухонном окне. Я

спросила, что он делает. Отец как-то испуганно обер-нулся на мой голос и

скомканно ответил:

-- Да так, ничего.

Поспешно отряхнул руки и отошел прочь.

Через некоторое время я увидела, что отец подолгу стоит, как бы

высматривая в горшке. Вздыхает. И рас-строенный, уходит.

Наконец я решилась:

-- Что там такого?

Отец, застигнутый врасплох, ответил:

-- Я косточку посадил. А ничего не растет. Месяц уже.

Поливает ли Дуня этот цветок?

Дуня исправно ухаживала за цветами. Через несколь-ко недель я увидела в

горшке новый росток. Нежно-зе-леный. Тут же бросилась за отцом.

-- Слава тебе, Господи!

В этом восклицании отца было столько радости, буд-то произошло нечто

долгожданное, особенное.

-- А что посадил?

-- Лимон.

Я не удержалась и рассмеялась. Отец тоже рассмеялся. Обнял меня и велел

смотреть за ростком.

Может, в одном горшке двоим было тесно или по какой-то другой причине

(ведь лимон капризен), через некоторое время росток зачах. Я не без робости

сказала отцу об этом.

Он напустился на Дуню. Мол, та плохо поливала. Дуня оправдывалась, что

поливала.

-- Значит, залила,-- настаивал отец.

Он расстроился всерьез.

За обедом в тот день он спросил, нет ли в доме лимо-на. (Надо сказать,

что у нас в доме всегда было в достат-ке и более того разных фруктов --

гости приносили.) Лимона не было. Отец велел купить.

Когда запыхавшаяся Дуня вернулась, отец просто вырвал у нее из рук

фрукт и отправился на кухню.

Мы ждали в столовой. Через некоторое время отец вернулся совершенно

удовлетворенный. На шелковой рубахе и под ногтями была земля, но он,

нисколько не смущаясь, сел за стол и продолжил обед.

А на кухне мы с Дуней обнаружили вырванную с корнем фиалку. И не просто

вырванную, а растоптан-ную, изломанную. Земля же в горшке была аккуратно

разрыхлена и обильно полита.

Дуня, вздыхая, убрала с пола. Поворчала, но отцу ничего не сказала.

Через некоторое время лимон проклюнулся. Рос на удивление быстро. Отец

подолгу стоял возле него, щу-пал листики, нюхал. Но вскоре росток зачах.

Дуня, про-тестуя против варварского отношения к ее фиалке, к лимону не

подходила, поливал его сам отец, и винить на этот раз было совершенно

некого.

Отец ходил сумрачный, даже злой. Однажды он заго-ворил со мной поздно

вечером после ухода наших обыч-ных гостей. Он зашел на кухню, где я сидела у

теплой плиты, читая что-то романтическое, приобнял меня за плечи.

-- Вишь, как пусто. Ни цветов, ничего у нас нет.

Я обернулась. В его голосе были тоска и отчаяние. То и в самом деле

были плохие времена -- шестнадцатый год, конец лета...

-- Что ты, папа, все наши здоровы, слава Богу, ос-

тальное тоже наладится.

Отец погладил меня по руке, как он это делал все-гда, -- от локтя к

ладони, широкими взмахами, -- и отошел к окну.

Теперь он стоял ко мне спиной. Руки сложены на груди, голова опущена.

-- А что же Дуня фиалку, что ли, выбросила? Неуж-

то нельзя было спасти?

Я не сразу поняла, про что говорит отец.

-- Так ты же ее измял, только выбросить и оставалось.

Помолчали. Я подошла к окну и стала рядом с отцом.

Он взял меня за руку. Но не сжал ладонь, как обыкно-венно, а держал мою

в своей.

-- А ты лимоны не любишь, -- почему-то сказал отец,

глядя не на меня, а в темную улицу.

-- Кислые они, -- ответила я первое, что пришло в

голову.

-- Верно, кислые, а я вырастить хотел. Уж так хотел.

Я расхохоталась.

-- А фиалку Дунину зачем вырвал?

-- Как затмение на меня нашло. Она ж мешала.

-- Так и потом твой лимон не принялся.

-- Верно. Но то ж потом. Дуня и теперь злится?

-- Да уж не злится.

-- А чего не сажает снова?

Я пожала плечами. Постояли молча. Потом отец вышел.

Больше он не предпринимал садоводческих шагов. Дуня же снова посадила

цветы, да не одну фиалку, а несколько, хоть и одинаковых, в два горшка.

Цветы уди-вительно быстро разрослись, хоть и были посажены в неурочное

время.

Потом я не однажды видела лимонные деревья в ме-стах, где они,

казалось, совсем не могли расти, и вся-кий раз вспоминала отца и его

попытку.

* ПРИЛОЖЕНИЯ *

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: