Глава 10. Злоключения инспектора

Инспектор вышел из Здания и медленно спустился по каскаду ненавистных ступенек, тяжело опираясь на трость. Колено его ныло ещё сильнее, чем утром, мятый плащ свешивался через предплечье, являя некогда белую рубашку, ныне представляющую собой карту свежих и подсыхающих континентов влаги. Инспектор чувствовал знакомую дурноту, которую ощущал всегда, когда сталкивался с абсурдными законами Здания, что каким-то неведомым образом затесались в реальный мир. Инспектор полез за часами, в последний момент вспомнив о соцветии трещин, чертыхнулся и обернулся на главную башню. Короткая стрелка уже мигрировала на правую сторону циферблата, собираясь вернуться через его нижнюю часть. Солнце зависало над западными крышами, грозя через пару часов умереть медленной смертью в морской пучине.

Затянувшийся поход в Здание нарушил все планы инспектора.

Тот поспешил закурить трубку. В руках у него было очередное ходатайство, убитое печатью «Отклонено».

Инспектор положил его в портфель, в братскую могилу картонной папки, где таких листков было уже больше сотни. «Ладно. Завтра мне выдадут разрешение на новое ходатайство, и послезавтра они должны сдаться. Я проработал тут пятнадцать лет и знаю, что машина работает исправно и однообразно, поэтому главное – набраться терпения и победить её, переселить её своим однообразием. Это просто заложено в механизм, в законы её существования, потому невозможен другой исход, главное набраться терпения… «Но какие же они крысы!» – инспектор глубоко затянулся, вспоминая полуденное заседание финансового отдела. Тесная, вытянутая комнатушка, всё место в ней занимал огромный торжественный стол морёного дуба, вдоль которого стояли самые разные, словно соревнующиеся в своём убожестве, стулья, сиденья и табуретки. Во главе стола высился готический деревянный трон с резными спинкой и подлокотниками, явно имеющий родственную связь с тёмным столом. По бокам на разномастных стульях сидели чиновники финансового отдела (приглядитесь: инспектор седьмой слева), а во главе, на деревянном троне возвышался председатель и, по совместительству, генеральный секретарь финансового отдела, непосредственный начальник инспектора. Маленький человек в мелких очках со светлыми жиденькими волосами на плешивой голове.

Вопрос инспектора должен был быть первым, но тот опоздал, из-за чего его передвинули ниже.

Стол был завален папками, полуденный свет почти не проникал в кабинет через узкие окошки под потолком. Заседание тянулось, как дурной сон, выполненный в виде пыльного коридора, из которого никак нельзя выйти. Решения принимались мучительно долго, вопросов было необъятное количество, и все они были ничтожны по своей сути. Какими чернилами можно заполнять бланки, какими нет и какими можно в исключительных случаях, где указывать дату – в начале или в конце документа, в каком порядке должны располагаться дела на полках, и прочее, и прочее…

Обсуждали их многословно, резонёрствуя, хвастая и кичась уродливыми оборотами бюрократической речи, и, казалось, к решению не придут никогда, слово передавалось по кругу каждому, и каждый желал высказаться. А когда уже всё было решено и обговорено по несколько раз, чей-нибудь ненавистный зудящий голос с конца стола произносил: «Всё же посмею не согласиться с такой трактовкой вопроса… Мне кажется, что нумерацию дел надо вести не в алфавитном порядке полуденного языка, а в порядке языка Архипелага, ведь он является родоначальником любого бюрократического действа…» – и адская машина заводилась снова, и опять спорили, разглагольствовали, нудили, не соглашались, обвиняли… В списке вопросов заседания у председателя ходатайство инспектора значилось только пятой строчкой. Полдень давно сполз по стене солнечным лоскутом, попавшим в это царство лжи и глупости словно по ошибке. Когда инспектор вздрогнул, выпав из привычного оцепенения подобных собраний, оказалось, что секретарь назвал его дело, и все смотрят на него.

Сердце инспектора забилось сильнее, он отложил в сторону свой портфель, готовясь произнести речь, которую выдумывал всю неделю, надеясь, произвести впечатление на секретаря, зная по горькому опыту предыдущих поражений и редких побед, на какие тайные рычаги надавить, но секретарь не дал ему слова:

– Вы опоздали на собрание на пять минут, инспектор, это вопиющее нарушение. – Все согласно закивали головами, поднялся одобрительно-осуждающий гул. – Вы уже не в первый раз позволяете себе такие выходки, нарушая субординацию и дисциплину, – гул становился громче, и инспектор испугался самого страшного: сейчас он начнёт отчитывать его, увлекаясь и распаляясь, и всё это затянется ещё минут на пятьдесят, но секретарь неожиданно закончил:

– Давайте быстрее, у нас мало времени. Только не про налоговое бремя, умоляю, голова болит от ваших цифр.

Но речь инспектора была как раз про налоговое бремя, он попытался завести механизм уже отточенного дома– в душевой, тайком от Марии, чтоб не услышала – порядка слов, но секретарь вновь перебил его каким-то нахальным вопросом, не относящимся к делу, все засмеялись, а инспектор, решив сказать кратко и ёмко, сказал почему-то резко и даже грубо. И все замолчали секунд на двадцать, лишь чей-то ненавистный и зудящий пропел с того конца стола извечное в своей безответственности: «О-хо-хо-о-о»...

– Мы рассмотрели ваше прошение, подробно проанализировав все указанные аргументы, и не нашли оснований для принятия предлагаемых изменений, – наконец сказал председатель. – Вследствие чего считаем целесообразным отклонить вышеозначенное ходатайство.

Сказал, и, клянусь вам, усмехнулся, чуть заметно, сквозь зубы, или это свет так падает?

– Считаю целесообразным сообщить, что нормы налоговой системы являются не… – начал фининспектор заново, но председатель опять его перебил:

– Мы уже рассмотрели все ваши аргументы и предложения, господин инспектор. Подробно. И не нашли каких-либо оснований для внесения изменений.

И поставил печать. И тут же все перешли к другим вопросам, забыв про инспектора, только какой-то гаденький толстячок из другого подотдела, наклонившись к нему, доверительно, словно сообщнику, прошептал:

«Всё поднимаешь, а они не дают, да? Хи-хи-хи…»

Инспектор отвернулся и досидел до конца заседания, глядя на то, как солнечный лоскут бессильно сползает по полкам и корешкам папок. «Взять бы его за серенькую рубашку левой рукой. А трость взять за середину – правой. И со всего размаху. Тяжёлым серебряным набалдашником. Прямо в мелкие зубы. Чтоб вдребезги, – инспектор, наконец выдохнул дым в черные усы. – Ладно. Послезавтра». Он стоял на краю площади. Документ со списком необходимых адресов лежал у него в портфеле, но он помнил его наизусть.

Он знал, что первым был адрес, лежащий в самом истоке Полуденной улицы, берущий начало от круглого гранитного сердца, знал, что этот адрес совсем рядом: «Изобретательная контора братьев Райн», Полуденная, 2. Но он стоял в нерешительности на самом краю Круглой площади, как стоял здесь несколько часов назад Аркадий из Счётного отдела. Знал, что ему надо пересечь площадь наискосок, через мозаику в форме циферблата со стрелками, указывающими на полдень, на север, и, подчиняясь их указаниям, войти в русло Полуденной улицы и сразу свернуть налево к дому 2. «Изобретательная контора братьев Райн». Тем более, напротив тоже был полезный адрес – «Мастер-часовщик», Полуденная, 1: там обитал высокий седой человек, который мог оживить его часы, убитые сегодня куском черепицы, как когда-то был убит молнией их предыдущий обладатель. Но, несмотря на это, фининспектор развернулся и пошёл к пятому пункту в своём списке, на запад, к морю, в направлении девяти часов, хотя обладатель этого номера – небольшой кабачок – был гораздо дальше и нарушал изначальную логистику, так заботливо выстроенную самим инспектором несколько дней назад. «Я слишком раздражён после встречи с этими чиновниками, – соврал себе инспектор, – а мне нужно быть вежливым с братьями. Они любой мой промах будут использовать против меня».

Он сплюнул, выбил трубку о серебряный набалдашник трости, пересёк площадь в западном направлении и поймал велорикшу. Усевшись на заднее сиденье трёхколёсной велоколяски, осёдланной загорелым худым мальчишкой с мощными ногами, инспектор назвал адрес и покатил через весь город в сторону моря, навстречу запахам водорослей и соли. Коляска тряслась на камнях.

Сиденье было сзади, и инспектор всю дорогу смотрел на загорелые худые лопатки мальчугана, исправно крутившего педали. Между лопаток по позвоночному столбу скатывались капельки пота. «Сколько ему лет? Четырнадцать? Или меньше? К двадцати, самое большее, к двадцати пяти, когда он накопит десятилетний стаж тряски по извилистым мостовым города, тысячи миль и клиентов и всего несколько серебряных монет под полом своей лачуги, его колени начнут опухать. В суставах будет скапливаться жидкость, появятся резкая боль и хромота плюс немеющие безымянные и мизинцы, стреляющие локти, смещённые позвонки, и поясницу будет ломить – так, вроде, описывал это доктор Густав, пока не уехал из города. Несколько серебряных монет из-под пола быстро уйдут на лечение, но их не хватит, он не сможет садиться за руль, но всё же попытается, что приведёт к онемению ног, после – мучительный выбор: продавать или не продавать своего верного, но уже потёртого коня: рикши гордые, любят своих железных осликов… И вот он, разбитый двадцатипятилетний старик, лежит в своей лачуге с горсткой угля, которой не хватит для того, чтобы пережить сырую зиму. Спросить бы директора его конторы, как он таких берет на работу, нарушая правило минимального возраста».

Минут через сорок дребезжащая колесница, пролетев сквозь умирающий июль по мощёным улицам в колоннаде зрелых лучей, лавируя между пешеходами и трезвонящим велосипедами вдоль сотен лавочек и контор, что мелькали полосой вывесок над худым загорелым плечом, принесла инспектора к маленькому кабачку «Прохлада» в западной части города. Инспектор расплатился с рикшей, добавив пару медяков на чай, и двинулся к кабачку.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: