IV. Цинизм как дерзость, которая сменила сторону

Дерзость снизу действенна, если она выражает своим напором ре­альные энергии. Она должна сознательно находить телесные вопло­щения для своей силы и изобретательно создавать такую реальность, которая, конечно, встречает активное сопротивление, но не считать­ся с которой нельзя. Когда недовольный своим положением раб как бы в шутку берет своего господина под локоток, он дает ему почув­ствовать ту силу, которую может иметь его бунт. Дерзкий вырез платья, открывающий женскую плоть, представляет собой форму игры той властью, которую незаурядное и редкое имеет над обыкно­венным и массовым; при старом укладе сексуально-политической экономии сила слабого пола заключалась в той его слабости, из-за которой ему волей-неволей приходилось зависеть от потребностей пола «сильного». Дерзость религиозная, кощунство есть происходя­щее в конце концов освобождение от благочестивой серьезности, ко­торая не может противостоять неудержимой энергии смеха.

Есть маленькие формулы, которые дерзкий реализм позиции «низов» вводит в бой против «закона» — два раза по два слова, которые заставляют ложные притязания ловить ртом воздух: «Ну, и...» и «Почему нет?». Своим упорно повторяемым «Ну, и...» мно­гие молодые люди просветительски допекают своих трудновоспитуе-

мых родителей. Детские компа­нии, играющие во дворе, часто оказываются хорошей просвети­тельской школой, потому что они совершенно естественно между делом учат своих членов гово­рить «Ну, и...». Это не что иное, как упражнение, которое столь трудно дается человеку полнос­тью социализированному: уме­ние в нужный момент сказать «нет»*. Полностью развитая способность говорить «нет», од­нако, представляет собой един­ственно подходящий фон для

«да», и обе способности в единстве только и придают реальной свободе ее четкий профиль.

То, что обладает силой, способно завоевать для себя свободу. Однако сила есть и вверху, и внизу, разумеется, в разных пропорци­ях; раб никогда не есть абсолютно ничто, а господин никогда не есть все; сила подчиняющегося не менее реальна, чем сила властвующе­го. Сила низов приходит к обретению себя самой индивидуально, проявляясь в виде той дерзости, которая образует ядро силы киниз-ма. Посредством ее социально обделенный делает заявку на собствен­ный суверенитет. Вторая плоскость, в которой низы пробуют воз­можности своеволия,— это подрывная практика самоуправства в духе полусвобод, обеспечиваемых для себя «чересчур широким» тол­кованием законов. Пожалуй, довольно редко проявляется, насколь­ко необъятным может быть подрывной фактор в нашем обществе — теневой мир тайных дерзостей и реализмов всяческого рода, полный '; противодействий, пренебрежения должным, махинаций, способов обеспечить свою выгоду. Нормальность наполовину состоит из микроскопических отклонений от норм. Это поле своеволия, поле мелкого «умения жить» и теневой морали почти так же не исследо­вано, как не определена граница между взяткой и подарком. То и другое остается, по сути дела, практически недоступным для изуче­ния. Об этом знают все, однако говорить это не принято.

И дерзость господствующих властей тоже двойственна. Во-пер­вых, она связана с привилегиями и свободами господ, которые вы­текают из самого обладания властью. Нет никакой дерзости в том, чтобы пользоваться ими, скорее, нужно чувство такта, чтобы при этом не вести себя чересчур вызывающе. Большинство помещиков ста­рых времен имели, например, феодально-сексуальное право — пра­во «первой ночи» с невестой крепостного, но не пользовались им, а high life * сегодняшних супербогачей тактично прячется за фасад сред­него сословия — или демонстрируется только в своей, замкнутой среде.

Но и у власть имущих также есть нечто такое, что можно счи­тать полусвободным отступлением от жестко установленных правил, своего рода вольностью, на которую принято смотреть сквозь паль­цы. Они позволяют себе такие выходки, как правило, только в ответ на давление извне, ведь при этом они разоблачают себя перед созна­нием противника. Сознание господ умеет дерзить на свой особый лад: это господский цинизм в современном смысле слова, отличный от дерзких кинических выпадов. Античный кинизм — первоначальный, атакующий — был плебейской антитезой идеализму. Современный цинизм, напротив, есть господская антитеза своему собственному иде­ализму как идеологии и маскараду. Цинический господин припод­нимает маску, улыбается своему слабому противнику по игре — и тем подавляет его. C'es/ la vie. Положение дворянина обязывает. Порядок должен быть. Что поделаешь, если ситуация часто выхо­дит из-под контроля? Власть вынуждает! Положение вещей требу­ет! Власть приоткрывает в цинических проявлениях свои тайны, от­части занимается своим собственным Просвещением и выбалтывает свои секреты. Господский цинизм — это дерзость, которая сме­нила сторону ^f. Здесь не Давид бросает вызов Голиафу, а Голиафы всех времен — от надменных ассирийских военных вождей до со­временной бюрократии — показывают храброму, на не имеющему никаких шансов на победу Давиду, кто на самом деле наверху, а кто — внизу; это, так сказать, цинизм на службе обществу. Юмор тех, кто так и так находится наверху, расцветает при этом порой весьма ку­рьезно. Когда Мария Антуанетта, супруга Людовика XVI, спроси­ла о причинах беспорядков в народе, ей ответили: «Народ голодает, Ваше Величество, у него нет хлеба». Ее ответ был таков: «Если у народа нет хлеба, почему он тогда не ест пирожные?» (Франц-Иозеф Штраус, в свою очередь, говорил, что в жизни не каждый день до­водится есть торт «Принц-регент».)

Как только господское сознание хоть немного демаскируется своим цинизмом, оно с головой выдает себя противостоящей ему силе. Но что происходит, если такой силы нет? В обществах, в которых больше нет никакой эффективной моральной альтернативы, а силы, потенциально способные к противоборству, оказались встроены в аппарат власти, больше некому возмутиться по поводу цинизма гос­подствующей власти. Чем более безальтернативным кажется совре­менное общество, тем больше цинизма оно себе позволяет. В конце-концов оно начинает иронизировать над своими собственными леги-тимациями. «Основополагающие ценности» и оправдательные словесные ухищрения плавно переходят друг в друга. Власть иму­щие на политической и экономической сцене становятся болтливыми, шизоидными, легкомысленными. Нами управляют сегодня игроки-профессионалы, ведущие игру с серьезным видом. Если раньше тот, кто обладал достаточной «свободой», чтобы стать циником и хладно­кровно играть средствами и целями, становился великим политиком,

то сегодня любой функционер и депу-тат-заднескамеечник поднаторел в этом отношении так, что даст фору Талейрану, Меттерниху и Бисмарку, вместе взятым.

Юрген Хабермас с его теорией кризиса легитимации попал, без со­мнения, в уязвимейшее место совре­менной государственности. Остается неразрешенным вопрос: кто может быть субъектом знания о кризисе ле­гитимации? Кто тут просветитель, а кто просвещаемый? Ведь цинизм рас­пространяется рука об руку с диффу­зией субъекта знания, так что сегод­няшние слуги системы вполне могут делать правой рукой то, ч\о левой руке никогда не позволялось. Днем — ко­лонизатор, вечером — жертва коло­ниализма; на работе — манипулятор и управляющий, в отпуске — мани-пулируемый и управляемый; офици-

ально — профессиональный циник, в личном плане — чувствитель­нейшая личность; по должности — жесткий руководитель, в идео­логическом отношении — записной спорщик; для окружающих — реалист, для себя — субъект, превыше всего ставящий наслаждения и удовольствия; по функциям — агент капитала, по намерениям — демократ; в том, что связано с системой,— функционер, склонный обращаться с собой и другими, как с вещами, в том, что связано с жизненным миром,— человек, желающий реализовать себя; объек­тивно — сторонник политики силы, субъективно — пацифист; в-себе — сущая катастрофа, для-себя — сама безобидность. У шизо­идов возможно все, а потому Просвещение и реакция уже не слиш­ком отличаются друг от друга. У просвещенных, интегрированных в систему — в этом мире умных инстинктивных конформистов — тело говорит «нет» принуждениям, исходящим от головы, а голова гово­рит «нет» тому способу и средствам, которыми тело расплачивается за свое комфортное самосохранение. Это смешение и есть наше мо­ральное status quo.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: