Изменение распределения мирового населения 6 страница

Почти в каждой мусульманской стране имеется со­временная, нередко получившая западное образование интеллигенция, в среде которой неустанно обсуждается проблема соотношения между исламом, демократией

и современностью. Во многих случаях эти споры, изоби­лующие ссылками на исламское учение, носят неразвитый и политически противоречивый характер. Политическая риторика исламистов нередко имеет привкус давно вына­шиваемой обиды на Запад, которому ставится в вину его господство. Более ориентированные на Запад круги мусульманской интеллигенции в большинстве своем с особой подозрительностью относятся к таким понятиям, как «столкновение цивилизаций». В их представлении подобные категории выдают присущее Европе, Аме­рике и Израилю ощущение собственного превосходства. Не стоит забывать, что за время, прошедшее с тех пор, как большая часть исламского мира освободилась от коло­ниального гнета, успели вырасти лишь два поколения. Память о колониальном прошлом неизбежно наклады­вает отпечаток на современные дискуссии, придавая им эмоциональный накал.

Следуя веяниям~"времени, исламистские идеологи часто упоминают о «демократии», впрочем, ровно на­столько часто, насколько это подобает плебисцитарному по своей сути популизму, руководствующемуся рели­гиозными принципами. Стоящие перед мусульманскими странами экономические проблемы, острота которых усугубляется быстрым ростом населения, также не нахо­дят достойного места в их политических рассуждениях. Правда, в последнее время после очевидного провала этатистской экономической системы некоторые теоретики исламизма, которые прежде по религиозным соображе­ниям в целом отдавали предпочтение национализации экономики, были вынуждены признать, что некоторая степень экономической свободы, опирающейся на частную собственность и рыночные механизмы, является непре­менным условием экономического роста.

Соотношение между политической свободой и рели­гией еще сложнее. Концепция западной светской демо­кратии вызывает особое беспокойство исламистов, ибо для многих из них она предполагает, по существу, атеи­стическое общество. Процессы секуляризации Запада означают в их представлении отказ от признания высшего авторитета религии. Превалирующая в западных странах

тенденция считать неэтичным и аморальным лишь то, что признается незаконным, полагают исламисты, лишает Запад способности выносить моральные суждения. Таким образом, их приверженность шариату усиливается убеж­денностью в том, что отделение церкви от государства равнозначно уничтожению религиозной сферы светскими началами. В итоге исламистам чрезвычайно трудно уста­новить, где надлежит провести черту между гражданской свободой и религиозным содержанием в исламском госу­дарстве. На эту тему исламисты ведут напряженный диалог, который, впрочем, так и не помог им прийти к какому-либо заключению⁹.

Религиозно мотивированный социальный радика­лизм исламистских политических движений в чем-то напоминает ранние этапы деятельности массовых попу­листских партий левого и правого толка, в изобилии возникших полтора века тому назад по всей Европе в качестве реакции на начавшуюся промышленную рево­люцию и сопутствовавшую ей социальную несправедли­вость. Под влиянием негативных социальных тенденций зародилась, в частности, идея отвести центральную роль в экономической жизни общества государству, чтобы оно гарантировало более справедливое социальное устрой­ство. Звучало и другое, сходное утверждение: даже со­временное общество нуждается в системе религиозных ценностей, внедрять которую надлежит государству. Но в Европе нередко болезненные дилеммы отноше­ний между церковью и государством, стоявшие перед христианско-демократическими партиями, решались легче, потому что и общество, и государство постепенно подчинялись здесь верховенству религиозно нейтраль­ного закона. Во взглядах же исламистов, предполагающих, что построенное на исламских ценностях государство по своей природе будет более справедливым, а послушное законам шариата общество — морально более чистым, политический посыл подкрепляется гораздо более силь­ным религиозным пылом.

Ввиду потенциальной привлекательности таких идей для широких масс радикальный исламистский популизм создает нешуточную проблему и для консервативных

формально религиозных режимов типа правительства Саудовской Аравии, и для более светских (чаще всего опирающихся на армию) режимов таких государств, как Алжир, Египет и Индонезия. В несколько меньшей сте­пени и не столь непосредственно это касается Турции. Но возможно, исламизм есть нечто большее, нежели просто удачливый соперник исламского фундамента­лизма. Это движение может оказаться симптомом того, что некогда полная жизни, но дремлющая в послед­ние столетия цивилизация начинает обретать новое дыхание.

Склонность Запада, и в первую очередь Америки, кон­центрировать внимание на крайностях и реакционных проявлениях исламского фундаментализма, прежде всего в Иране и Афганистане при талибах, отражает широко распространенное незнание тех интенсивных и впечатля­ющих интеллектуальным размахом дискуссий, которые ведет неравнодушная"^ политике мусульманская интелли­генция. Эти споры вовсе не укладываются в стереотипное представление об исламе как о застывшем средневековом учении, имманентно враждебном современности и не способном к восприятию демократии.

Тем не менее дебаты в исламском мире не всегда протекают в форме мирного диалога. Не только ислам­скому фундаментализму, но и исламистскому популизму свойственны экстремистские проявления, от традицион­ного насилия с целью захвата власти до терроризма. В значительной мере этот экстремизм имеет внутреннюю направленность, сказываясь в периодических крово­пролитиях в отдельных мусульманских государствах. Отсутствие демократических традиций в большинстве исламских стран благоприятствовало расцвету там все­возможных тайных обществ и движений, которые заня­лись организацией убийств своих соперников. В последние десятилетия расширение мусульманского присутствия в Западной Европе сопровождалось «экспортом» терро­ризма, в частности, во Францию, Соединенное Королев­ство, Германию и Испанию.

И все-таки в некоторых мусульманских странах, к числу которых принадлежат Индонезия, Бахрейн, Тунис,

Марокко и даже фундаменталистский Иран, не говоря уже о Турции, произошли мирные политические перемены, а это свидетельствует, что даже беспокойные мусульман­ские массы могут мало-помалу проникаться более уме­ренной политической культурой. В этом неустойчивом контексте исламистский популизм и исламский фунда­ментализм следует рассматривать в качестве диалекти­чески взаимосвязанных явлений, отражающих брожение умов внутри мусульманского мира. Исламский фунда­ментализм («теза») является несовременной по существу, но все же постколониальной формой ислама, которая возникла как реакция протеста против господства свет­ского Запада; исламистский популизм («антитеза») пред­ставляет собой попытку преодолеть наследие западного господства путем приспособления некоторых привне­сенных им современных элементов, которые при этом получают догматическую исламскую интерпретацию и часто демагогически используются в качестве символов противопоставления Западу.

«Синтез» еще предстоит. Вероятнее всего, он вопло­тится во множестве форм, и первоначально лишь малая их доля, если таковые вообще найдутся, имеют шанс ока­заться подлинно демократическими. Тем не менее мно­гообразный мир ислама отнюдь не защищен от влияния глобальных коммуникаций и последствий массового образования. Пусть постепенно и порой отнюдь не без­болезненно, но мусульманские страны, одна за другой, по-видимому, все же пройдут свой собственный путь адаптации исламских заповедей к политике более совре­менного типа, предполагающей вовлечение широких общественных слоев в политический процесс.

Адаптация будет совершаться различными спосо­бами, потому что, в отличие от марксизма, исламизм не является всесторонней идеологией, содержащей ориен­тиры и руководство к действию во всех сферах обще­ственного бытия. О пробелах исламистов в экономике уже говорилось. Их желание воспользоваться современ­ными технологическими достижениями в интересах на­ращивания национальной мощи неминуемо повлечет за собой незапланированные результаты. Даже фальшивая

риторика в духе демократии будет прокладывать дорогу для легитимации со временем гражданских прав и их отделения от религиозной сферы. Следовательно, будут постепенно раздвигаться рамки светского измерения жизни, а исламистский популизм будет выступать дви­жущей силой общественно-политических перемен, даже если содержание этих изменений в конечном счете опре­делят иные факторы.

Процесс, разумеется, не будет равномерным. Време­нами исламистский популизм не избежит фанатичного экстремизма, особенно если масло в огонь подольют вполне конкретные обиды и претензии на этнической либо национальной почве. Тем не менее с теологической точки зрения нет оснований считать ислам более враж­дебным демократии, чем христианство, иудаизм или буд­дизм. Исповедующим эти религии обществам доводилось сталкиваться с собственными версиями фундамента­листского сектантства^ но во всех случаях возобладала тенденция к становлению политического плюрализма посредством постепенного согласования между светским и религиозным началами.

Таким образом, Соединенным Штатам следует поосте­речься создавать впечатление, что они считают ислам неспособным, ввиду его якобы принципиально иной культурной природы, пройти те же этапы политического развития, что и христианский и буддистский миры. Шестьдесят лет тому назад было отнюдь не очевидно, что Германия и Япония станут сегодня оплотами демократии. В том, что демократия утвердится в Южной Корее и на Тайване, уверенности не было еще в начале 1980-х годов. А то, что индонезийцы сумеют мирным путем сместить двух своих президентов, виновных в должностных пре­ступлениях, казалось маловероятным всего пять лет назад. И совсем недавно было абсолютно невозможно предста­вить, что в Иране состоятся относительно свободные выборы. Америка нуждается сейчас в политически тонком экуменизме, который позволил бы не только преодолеть антизападные настроения во многих мусульманских стра­нах, но и избавиться от свойственных американскому общественному мнению стереотипов, мешающих США

проводить гибкую политику обеспечения национальной безопасности.

В конечном счете интересы национальной безопас­ности Америки требуют, чтобы последователи мусуль­манства начали рассматривать себя как такую же часть формирующегося глобального сообщества, что и ныне процветающие демократические страны планеты с дру­гими религиозными традициями. Не менее важно, чтобы в глазах политически активных элементов исламского мира Соединенные Штаты не выглядели фундаменталь­ным препятствием на пути к возрождению исламской цивилизации, главным покровителем социально отста­лых и поглощенных собственными экономическими инте­ресами элит или пособником других держав, которые пытаются увековечить либо восстановить полуколони­альный статус тех или иных мусульманских народов. Но еще важнее добиться того, чтобы усилиями умерен­ных мусульманских течений исламские экстремисты ока­зались в изоляции. Построение более безопасного мира просто не достижимо без конструктивного участия 1 мил­лиарда 200 миллионов проживающих на планете мусуль­ман. Лишь проводя тщательно дифференцированную политику, учитывающую многообразные реальности мусульманских обществ, Соединенные Штаты могут при­близиться к осуществлению этой пусть все еще далекой, но желанной цели.

Зыбучие пески гегемонии

В предстоящие несколько десятилетий самым нестабиль­ным и опасным регионом мира, взрывного потенциала которого достаточно, чтобы ввергнуть планету в состоя­ние хаоса, будут новые Мировые Балканы. Именно здесь Америка может незаметно оказаться втянутой в столк­новение с исламским миром, именно здесь несовпадение ее курса с политикой Европы рискует расколоть даже Атлантический союз. При совпадении же двух этих пер­спектив под вопрос может быть поставлена сама мировая гегемония Америки.

Вот почему принципиально важно признать: про­цессы брожения в мусульманском мире должны рассмат­риваться прежде всего в региональном, а не глобальном контексте и, скорее, через геополитическую, чем теологи­ческую призму. Мир ислама разобщен как политически, так и религиозно. Он лишен политической стабильности и слаб в военном отношении и, по-видимому, останется таковым в течение еще некоторого времени. Неприязнь к Соединенным Штатам, поголовно охватившая населе­ние ряда мусульманских стран, порождена не столько общей религиозной предвзятостью, сколько конкретными политическими претензиями: иранские националисты, к примеру, возмущены покровительством, которое США оказывали шаху, предубеждения арабов объясняются американской поддержкой Израиля, а пакистанцам кажется, что Соединенные Штаты отдают предпочтение Индии.

Сложность вызова^ с которым сегодня сталкивается Америка, затмевает проблемы, вставшие перед ней пол­века назад в Западной Европе. В то время стратегически решающая фронтовая линия, разделившая Европу по Эльбе, являлась источником максимальной опасности, ибо в любой день вероятная стычка в Берлине могла спровоцировать ядерную войну с Советским Союзом. Тем не менее Соединенные Штаты признали масштаб поставленных на карту интересов и взяли на себя обя­зательства по обороне, умиротворению, реконструкции и возрождению жизнеспособного европейского сооб­щества. Поступая таким образом, Америка приобрела естественных союзников, разделяющих ее собственные ценности. По окончании «холодной войны» Соединен­ные Штаты возглавили процесс преобразования НАТО из оборонительного альянса во все более широкий союз безопасности, заполучив при этом нового горячего сто­ронника в лице Польши, а также поддержали включение новых членов в состав Европейского союза (ЕС).

В течение срока жизни по крайней мере одного по­коления важнейшая задача Соединенных Штатов в деле укрепления глобальной безопасности будет состоять в умиротворении и затем реорганизации на началах

сотрудничества региона, представляющего собой главную в мире зону политической несправедливости, социаль­ных лишений, высокой плотности населения и, к тому же, обладающего громадным потенциалом насилия. Здесь же сосредоточена большая часть мировых залежей нефти и природного газа. В 2002 году на обозначаемый понятием «Мировые Балканы» ареал приходилось 68% раз­веданных мировых запасов нефти и 41% - природного газа; его доля в мировой добыче нефти составляла 32%, газа - 15%. Ожидается, что в 2020 году на этой терри­тории (вместе с Россией) будет добываться примерно 49 млн. баррелей нефти ежедневно, то есть 45% от общего объема мирового производства (107,8 миллиона барре­лей в день). Потребителями же 60% добываемой в мире нефти, согласно прогнозам, будут являться три ключе­вых региона - Европа, Соединенные Штаты и Дальний Восток (16, 25 и 19% соответственно).

Сочетание нефтяного фактора и неустойчивости не оставляет Соединенным Штатам выбора. Америке брошен вызов, требующий выдержки и бесстрашия: она должна помочь сохранить некий уровень стабильности в далеких от устойчивости государствах, чьи народы все больше подвержены политическим волнениям, все меньше склонны к социальной пассивности и исполнены рели­гиозным пылом. Ей надлежит предпринять еще более титаническое начинание, нежели то, что было осуществ­лено ею свыше полувека тому назад в Европе, ибо на этот раз американцам предстоит действовать на территории культурно чуждого, политически неспокойного и этни­чески смешанного мира.

Прежде этот отдаленный регион был предоставлен собственной судьбе. До середины прошлого столетия преобладающая его часть находилась под властью импер­ских и колониальных держав. Сегодня же игнорировать проблемы этой территории и недооценивать их потен­циальную способность вызвать мировой разлом было бы равнозначно объявлению об открытии там «сезона» на­растающего насилия, распространения по всему региону террористической заразы и состязания в приобретении оружия массового поражения.

Итак, перед Соединенными Штатами стоит монумен­тальная по масштабам и сложности задача. С кем и каким образом надлежит взаимодействовать Америке, чтобы помочь стабилизировать эту зону, утвердить там мир и в конечном счете переустроить ее на принципах сотруд­ничества - ответы на основополагающие вопросы по­добного рода далеко не самоочевидны. Опробованные в Европе рецепты, наподобие «плана Маршалла» или НАТО, успеху которых немало способствовали глубо­кие культурно-политические узы трансатлантической солидарности, не вполне пригодны для разнородного в культурном отношении региона, все еще раздираемого историческими распрями. Национализм пока находится здесь на более ранней и эмоциональной стадии разви­тия, чем это было в уставшей от ратных трудов Европе (истощенной двумя грандиозными междоусобными вой­нами, разразившимися в течение всего лишь трех деся­тилетий). Особый накал националистическим чувствам придают и религиозные страсти, напоминающие 40-лет­нюю войну между европейскими католиками и проте­стантами почти 400-летней давности.

К тому же, у Америки нет естественных, связанных с ней исторически и культурно союзников в этой части мира, в отличие от Европы, где таковые нашлись в лице Великобритании, Франции, Германии и даже, с недавних пор, Польши. В сущности, Америку ожидает плавание в неведомых водах без надежных навигационных карт, плавание, в ходе которого ей придется самой проклады­вать курс, внося разнообразные поправки, но не позволяя ни одной региональной державе диктовать себе направ­ление движения и выбор приоритетов. Разумеется, в регионе есть несколько государств, которых нередко назы­вают потенциальными ключевыми партнерами Америки в переустройстве Мировых Балкан: Турция, Израиль, Индия и примыкающая к данной зоне Россия. Но, к со­жалению, у всех этих стран имеются либо серьезные изъяны, подрывающие их способность содействовать региональной стабильности, либо собственные цели, всту­пающие в противоречие с более широкими американскими интересами в регионе.

Турция является союзником Америки вот уже на про­тяжении полувека. Доверие и признательность Соединен­ных Штатов она заслужила еще своим непосредственным участием в корейской войне. Эта страна показала себя прочным и надежным южным форпостом НАТО. После крушения Советского Союза Турция взялась активно поддерживать Грузию и Азербайджан в их стремлении упрочить новоприобретенную независимость. К тому же, она стала настойчиво рекламировать собственную модель политического развития и социальной модернизации в качестве подходящего эталона для центральноазиат-ских государств, чье население в большинстве своем при­надлежит к ареалу тюркских культурно-лингвистических традиций. В этом смысле заметная стратегическая роль Турции удачно дополняет политику Америки, направ­ленную на укрепление недавно обретенной независи­мости постсоветских государств региона.

Однако два немаловажных негативных обстоятель­ства, имеющих отношение к внутренним проблемам Турции, ограничивают ее роль в регионе. Первое касается все еще неясных перспектив наследия Ататюрка: удастся ли Турции трансформироваться в светское европейское государство вопреки тому, что подавляющее большин­ство ее населения исповедует мусульманство? Именно это стало ее целью с того самого момента, как в начале 1920-х годов Ататюрк приступил к претворению в жизнь своих реформ. С тех пор Турция добилась выдающихся успехов, но и по сей день ее грядущее вступление в Евро­пейский союз (которого она упорно добивается) остается под вопросом. Если перед Турцией окончательно захлоп­нутся двери ЕС, нельзя будет исключить возрождения в этой стране исламских религиозно-политических тра­диций и, как следствие, радикальной (и, вероятно, сопря­женной с внутренними потрясениями) смены ее между­народного курса. Недооценивать эту вероятность не стоит.

Европейцы нехотя одобрили идею присоединения Тур­ции к Европейскому союзу, в основном ради того, чтобы пе допустить серьезного регресса в политическом разви­тии этой страны. Европейские лидеры признают, что пре­образование Турции из государства, руководствующегося

мечтой Ататюрка об обществе европейского типа, в исламскую теократию неблагоприятно повлияло бы на безопасность Европы. В противовес данному сообра­жению многие европейцы убеждены, что строительство Европы должно зиждиться на ее общем христианском наследии. Поэтому Европейский союз, вероятно, поста­рается как можно дольше оттягивать момент четкого обязательства открыть двери для Турции. Но такая пер­спектива, в свою очередь, повлечет недовольство Тур­ции, увеличив риск ее превращения в недружественное исламское государство со всеми вытекающими отсюда потенциально губительными последствиями для Юго-Восточной Европы¹⁰.

Второе обстоятельство, связывающее Турции руки и лимитирующее ее роль, заключается в проблеме Курди­стана. Значительную долю более чем 70-миллионного населения Турции составляют курды. Их фактическая численность, как и~сама национальная принадлежность турецких курдов, служит предметом споров. Согласно официальной точке зрения турецких властей, в Турции проживают не более 10 миллионов курдов, и все они являются, по существу, турками. По словам же курдских националистов, курдское население Турции достигает 20 миллионов человек и мечтает жить в независимом Курдистане, который объединил бы всех курдов (насчи­тывающих, как утверждается, от 25 до 35 миллионов человек), пребывающих в настоящее время под турец­ким, сирийским, иракским и иранским господством. Каково бы ни было реальное положение вещей, курдская этническая проблема и потенциальная вероятность воз­вращения на религиозно-исламскую стезю во многом делают Турцию, независимо от ее конструктивной роли в качестве модели регионального масштаба, одним из источников фундаментальных дилемм региона.

Другим, казалось бы, очевидным кандидатом на роль привилегированного союзника США в регионе является Израиль. Будучи демократической и культурно родствен­ной Америке страной, Израиль автоматически пользу­ется ее расположением, не говоря уже о внушительной политической и финансовой поддержке со стороны

американской еврейской общины. Став в момент своего создания убежищем для жертв холокоста, изральское государство с тех пор вызывает сочувствие у американ­цев. Когда Израиль оказался объектом враждебности арабов, Америка тут же отдала предпочтение жертве несправедливости. Начиная приблизительно с середины 1960-х годов Израиль находится под особым покрови­тельством Америки, получая от нее беспрецедентную финансовую помощь (80 млрд. долларов за период после 1974 г.). США предоставили ему защиту, действуя прак­тически в одиночку, вопреки неодобрению и санкциям ООН. При возникновении серьезного регионального кризиса Израиль в качестве ведущей военной державы Ближнего Востока в состоянии не только исполнять функцию американской военной базы, но и внести весо­мый вклад в любые военные действия, которые могли бы потребоваться от Соединенных Штатов.

Между тем американские и израильские интересы в регионе совпадают не полностью. У Америки имеются крупные стратегические и экономические интересы на Ближнем Востоке, продиктованные наличием здесь колоссальных энергетических ресурсов. Америка не только извлекает экономические выгоды из относительно низ­ких цен на ближневосточную нефть. Ее роль в обеспе­чении региональной безопасности дает ей косвенные, но в политическом смысле решающие рычаги влияния на экономику европейских и азиатских стран, которая также зависит от экспорта энергоносителей из этого региона. Следовательно, национальным интересам США отвечают хорошие отношения с Саудовской Аравией и Объединенными Арабскими Эмиратами, подразумева­ющие, что эти государства и в дальнейшем будут пола­гаться в вопросах безопасности на Америку. С позиций Израиля, однако, обусловленные данными соображениями американо-арабские связи являются неблагоприятным обстоятельством: они не только ставят предел поддержке, которую Соединенные Штаты готовы оказывать Израилю в территориальных вопросах, но и делают Америку более восприимчивой к недовольству арабов израильской политикой.

Среди причин этого недовольства первое место зани­мает палестинский вопрос. То, что проблема окончатель­ного статуса палестинского народа остается неурегулиро­ванной на протяжении более чем 35 лет после оккупации Израилем сектора Газа и Западного берега, вне зави­симости от того, кто на самом деле несет за это ответ­ственность, усиливает и оправдывает в глазах арабов неприязненное отношение многих мусульман к Израилю¹¹. В сознании арабов нерешенность палестинской проблемы поддерживает представление об Израиле как о навязан­ном региону чуждом и временном колониальном обра­зовании. И то, что арабы видят в Америке государство, поощряющее репрессии Израиля против палестинцев, снижает ее шансы погасить волну антиамериканских эмоций в странах региона. Все это затрудняет совместное выдвижение конструктивных американо-израильских инициатив, способных содействовать развитию много­стороннего регионального сотрудничества в политиче­ской и экономической областях, а также не позволяет США возложить на вооруженные силы Израиля выполнение сколько-нибудь серьезных задач в регионе.

После событий 11 сентября на передний план выдви­нулась идея стратегического регионального партнерства с Индией. Список ее достоинств выглядит по меньшей мере столь же внушительно, что и «послужные списки» Турции или Израиля. Благодаря одним только своим раз­мерам и мощи Индия влияет на ситуацию в регионе, а заслуги на демократическом поприще делают ее привле­кательным союзником и с идеологической точки зрения. Более 50 лет с момента обретения независимости ей уда­ется сохранять демократическое устройство. Она сумела остаться верной демократии, невзирая на массовую бедность и социальное неравенство, а также ярко вы­раженную этническую и религиозную неоднородность населения, большинство которого составляют индусы (официально индийское государство носит светский характер). Длительная конфронтация между Индией и ее исламским соседом Пакистаном, которой сопутст­вуют кровопролитные столкновения с партизанскими силами в Кашмире и террористические акты в этом

штате, организуемые пользующимися благосклонностью Пакистана мусульманскими экстремистами, заставила Индию после 11 сентября особенно категорично заявить о своей солидарности с Америкой в борьбе против тер­роризма.

Тем не менее альянс между США и Индией в регионе в любом случае вряд ли выйдет за рамки ограниченного соглашения. Две немаловажные преграды препятствуют более масштабному партнерству. Одна из них обусловлена религиозной, этнической и лингвистической мозаично-стью индийского общества. Несмотря на все усилия спло­тить миллиардное культурно неоднородное население страны в единую нацию, Индия по-прежнему является индуистским в своей основе государством, наполовину окруженным мусульманскими соседями; притом в пре­делах ее границ обитает крупное, насчитывающее 120-140 миллионов человек мусульманское меньшинство, отношения с которым могут стать весьма напряженными. Религия и национализм, воспламеняя друг друга, способны разжечь здесь нешуточные страсти.

До сих пор Индии удавалось исключительно успешно справляться с задачей сохранения структуры единого государства и демократической системы, но немалая часть ее населения оставалась, по сути, политически пассивной и (в первую очередь в сельских районах) неграмотной. Есть опасность, что с постепенным ростом политического сознания и общественной активности увеличится и интенсивность раздоров на этнической и религиозной почве. Происходящее в последнее время развитие полити­ческого сознания как индуистского большинства Индии, так и ее мусульманского меньшинства рискует поставить под угрозу сосуществование различных общин страны. Удержать под контролем внутренние трения и напря­женность может оказаться особенно трудным, если под войной с терроризмом будет подразумеваться в первую очередь борьба против ислама, а именно так пытаются ее интерпретировать наиболее радикальные индуистские политики.

Во-вторых, внимание Индии во внешнеполитиче­ской сфере приковано к соседям - Пакистану и Китаю.

Пакистан воспринимается не только как главный винов­ник многолетнего конфликта в Кашмире, но и в некоем высшем смысле - как государство, истоки национальной идентичности которого коренятся в религиозном само­утверждении, как символ отрицания индийского пути самоопределения. Тесные узы между Пакистаном и Китаем обостряют ощущение угрозы, тем более что Индия и Китай являются естественными соперниками в борьбе за геополитическое доминирование в Азии. Индию до сих пор терзают мучительные воспоминания о военном по­ражении, которое Китай нанес ей в ходе кратковремен­ного, но яростного пограничного столкновения 1962 года, получив в итоге в свое владение спорную территорию Аксайцзин.

Соединенные Штаты не могут поддержать Индию ни против Пакистана, ни против Китая, не заплатив при этом неприемлемо высокую стратегическую цену в дру­гом месте: в Афганистане, если они изберут антипаки­станский курс, или на Дальнем Востоке, если речь пойдет об альянсе антикитайского характера. Ввиду всех этих внутренних и внешних факторов Индия лишь в огра­ниченной степени способна быть союзником Соединен­ных Штатов в долгосрочной политике формирования, не говоря уже о силовом установлении, более стабильной системы отношений в пределах Мировых Балкан.

И наконец, остается вопрос: в какой мере на роль главного стратегического партнера Америки в улажива­нии региональных евразийских противоречий годится Россия? Нет сомнений, что она располагает средствами и опытом для оказания помощи в таком деле. Хотя, в отли­чие от других рассмотренных кандидатов, Россия уже не является в точном смысле слова частью региона - времена ее колониального господства в Центральной Азии мино­вали. Москва, тем не менее, оказывает значительное влия­ние на все непосредственно примыкающие к южным рос­сийским границам страны и имеет тесные связи с Индией и Ираном; ко всему прочему, на российской территории проживает примерно 15-20 миллионов мусульман.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: