Византийское наследство» Москвы в Италии

Несмотря на свое безудержное расширение на восток, Московское государство при Иване III начало постепенный поворот (или возвращение?) в Европу. Особенно приветствуют «явление Московии» Европе в Италии. Турецкая экспансия в восточном Средиземноморье и падение Византии заложили основу перемещения центра западноевропейской жизни из средиземноморского региона на запад к Атлантике, но в Италии середины – конца XV в. об этом еще не знают и решительно верят в возможность «реконкисты» в отношении османов. Нависающая с севера над турецкими владениями Россия кажется возможным и заинтересованным союзником особенно после брака Ивана III с византийской царевной Софьей.

Приоритет в наведении «мостов», соединяющих единое Московское государство с Италией, судя по сохранившимся документам XV в., следует отдать Милану. Связи Москвы с Миланом начались раньше, чем с Римом и Венецией. Из книги итальянского историка Джино Барбиери[345] следует, что еще до падения Константинополя в Милане интересовались Русью («la Rusia»), ища в ней союзника для отражения османской агрессии на Европу. В миланском архиве Сфорца сохранился документ 1450 г. с описанием границ Руси и соседних стран – Пруссии, Ливонии, «Литвании», «Дации» и Татарии. Весной 1461 г. в Милане побывало московское посольство во главе с Николаем Ралли. Отечественных сведений об этой миссии не сохранилось, а в архиве Сфорца есть 3 письма, из которых ясно, что разговор шел о возможности совместных действий против турок.

Иван III, став по смерти отца в 1462 г. из соправителя полновластным государем, спешит оповестить об этом миланского герцога. Московский посол, имя которого архив Сфорца не сохранил, прибыл в Милан в январе 1463 г. Тут выяснилось, что в Москве в 1462 г. успел побывать миланский самозванец, выдавший себя за посла герцога Франческо Сфорца. Московский дипломат жаловался, что посол герцога Джованни де Чернуско взял в долг у у главного монетчика Москвы Якопо 30 золотых дукатов, но уехал не расплатившись[346]. Сумма была большая. Для сравнения Иван III послал герцогу в подарок 30 драгоценных камней и 3 золотых флорина московской работы (один флорин исчез по дороге). Одного дуката в те времена вполне хватало, чтобы добраться из Италии до России. Есть документ 1484 г., где зафиксирована посылка Иваном III двум итальянским ремесленникам, завербованным для службы в Москве, московского золотого «на проторь», т. е. на дорожные расходы[347].

Упоминания золотых московской работы в документе 1463 г. свидетельствует, что их регулярная чеканка в России началась ранее 1480 г. Выпуск собственной золотой монеты в России всегда носил декларативный, политический характер. Он утверждал суверенность, независимость московского государя[348]. Так в ходе противостояния с ханом Большой Орды Ахматом в Москве около 1480 г. был выпущен золотой «угорский» дукат с упоминанием Ивана III и его соправителя Ивана Молодого. Один экземпляр этого дуката хранится в Эрмитаже[349]. Он является единственной на данный момент золотой монетой московской чеканки XV в. дошедшей до нас, поэтому обычно и пишут о чеканке золотых в Москве с 1480 г. Однако, сведения 1463 г. из миланского архива свидетельствуют, что чеканить московские дукаты стали, как минимум на 20 лет раньше. Это означает, что и декларирование Иваном III себя, как суверена, средствами и формами, принятыми в западноевропейском монетном деле, началось до стояния на Угре.

О заинтересованности Милана в развитии отношений с Москвой говорит тот факт, что в 1463 г. герцог компенсировал потерю российской казны в 30 дукатов и принес официальные извинения за авантюриста де Чернуско. Объяснил, что тот был объявлен в Милане вне закона еще до его вояжа в Россию. Все это было изложено в письме на имя «великолепного друга нашего, милейшего Якопа, монетчика золотой и серебряной монеты всего царства славнейшего господина Белого императора»[350][послание Франциска (Франческо) Сфорца Ивану III от 12 января 1463]. Для нас же важно заметить, что в Милане уже в 1463 г. в официальном документе от лица герцога Россия названа царством, а ее монарх императором. Это был высший из титулов в Европе. Послание Франческо Сфорца - первое из документальных свидетельств, где зафиксировано использование титула «император» западноевропейцами по отношению к русскому правителю.

Интересно, что в 1486 г. московский посол грек Георгий Перкамота, всячески возвеличивая Московию в своем рассказе, записанном в канцелярии Сфорца, выбрал для «перевода» титула Ивана III куда более скромный западный титул – «Великий Герцог Иоанн, господин России, сын Великого Герцога Василия»[351]. Современник Перкамота венецианец Барбаро именовал Ивана III герцогом (duca). Из венецианских архивных документов известно, что в середине XV в. венецианцы чаще всего официально называли московского государя на византийский манер «dominus despotus Russie» и «dominus magne Russie», неофициально именовали «re» (король), а в послании Венецианского сената к Ивану III московский государь назван «illustrissimus et potentissimuss dominus dux Russie»[352].

Приложение к императорскому титулу слова «Белый» свидетельствует о заимствовании итальянцами сочетания «белый император» скорее всего с пограничного России «Ордынского востока». Он был знаком итальянцам со времен генуэзской колонизации Крыма. В ордынской речи «белый» ассоциировался с понятием «Запад». Отсюда другое названия Золотой Орды, самой западной части монгольской империи, – Белая Орда. Титулование «Белый царь» в отношении государя всея Руси будет широко использоваться у подчиненных Москве бывших подданных Золотой Орды и вообще восточных людей с конца XV по конец XVII в. Татары, как и русские, приравнивали ханский титул к титулам «царя» и «императора». На Руси прилагательное «белый» и производные от него имели несколько иной смысл: это, прежде всего, «свободный от налогов, дани». Отсюда – белые слободы, белослобожане. Очевидно в таком смысле в грамоте, посланной из Москвы в Рим в 1472 г. к Папе Павлу II, Иван III назвал себя «князем Белой России»[353].

После 1463 г. сношения Москвы с Миланом становятся регулярными. Миланцы очень информированы обо всем, что происходит с русскими в Италии и не только. Они знают подробности, как происходило оформление брака Ивана III и Софьи Палеолог в Риме, о церемонии освящения этого брака 31 мая 1472 г. Папой Сикстом IV. Даже детали «послужного списка» московского посла в Рим уроженца г. Виченцы, жившего долго в Золотой Орде, потом приехавшего в Москву, принявшего там православие, и даже его настоящее имя Джан Батиста дела Вольпе, - все это зафиксировано архивом Сфорца. Здесь же хранится документ, где сообщается, что император Священной Римской империи предлагал Ивану III в 1489 г. королевскую корону. Есть интересные факты об Аристотеле Фиораванти, строителе главного Российского храма – Успенского собора в Москве. Судя по всему, миланцы имели какое-то отношение к его найму на русскую службу московским послом в Венецию Семеном Толбузиным где-то под Венецией. Аристотель состоял тогда на службе у миланского герцога, и тот, как следует из архивных бумаг, возлагал на зодчего функции своего «прямого политического агента» при московском дворе, который должен поддерживать контакты между Иваном III и герцогом Галеацо Мария Сфорца, оказывать помощь миланским посланцам[354].

Россия преследовала в контактах с Миланом чисто практическую цель нанять как можно больше западных специалистов в области каменного строительства, монетного и оружейного (особенно по производству пушек) дела. Милан шел на поводу, полагая, что массовые отправки в Московию мастеров из Италии приближает вступление «белого императора» в реальную войну с османами. В Москве этот аспект умело обходили или топили в море благожелательных, но ни к чему не обязывающих признаний о том, что борьба с «агарянами» святой долг любого христианского властителя. Не забывали и щедро одаривать миланских послов. К примеру, вначале 1490-х обратились в Милан с очередной просьбой прислать опытных архитекторов, и миланский герцог Лодовико Мария Сфорца, самый влиятельный из государственных деятелей тогдашней Италии после смерти флорентийца Лоренцо Великолепного Медичи, отправляет в Москву Пьетро Антонио Солари (одного из главных строителей Грановитой палаты в Московском Кремле). В апреле 1493 г. в Милан прибывают московские послы Докса и Мамырев и опять просят мастеров. Те отправляются с ответным миланским посольством, которому в 1493 г. в Москве оказывают исключительно пышный прием.

Из Милана перенесемся в Рим. Иван III, лишившись в 1467 г. жены, тверской княжны Марии Борисовны, начинает с 1469 г. думать о новом браке. Как и брак с Марией, новая женитьба государя представляла собой государственное дело огромного идеологического и политического масштаба. В.О. Ключевский подчеркивал, что новое супружество Ивана получало «значение политической демонстрации»[355], рассчитанной на большой международный и внутренний резонанс. Государь всея Руси сватался к Зое (Софье), дочери Фомы Палеолога, брата павшего вместе со своей столицей последнего византийского императора Константина XI. Инициатива сватовства принадлежала не Руси, а Западу. В конце правления Папы Павла II при посредничестве Венеции родился план привлечения Московского государства к борьбе с турецкой экспансией, в котором Зое Палеолог была отведена решающая роль. Папская Курия и Венеция были готовы отдать за Зоей в качестве приданого права на всю Морею (владения Фомы Палеолога и его братьев на Пелопоннесе), а также все остальные территории бывшей Ромейской империи, если в роде Палеологов не будет наследников по прямой мужской линии. Это следует из документа венецианского Сената от 20 ноября 1473 г. и послания венецианского Сената Ивану III от 4 декабря 1473 г.[356] О том же сообщают «Венецианские анналы» Доменико Малипьери, который писал об Иване III: «Предполагается, что этот король в скором времени направится на борьбу с турками, потому что он — зять деспота Фомы Палеолога, умершего в Риме, и в случае смерти обоих сыновей последнего без потомства Римская империя (Византия — прим. авт.) перейдет именно к нему»[357]. Беда заключалась в том, что все «византийское приданое» следовало еще отвоевать у османов.

Привлечение к борьбе с турецкой экспансией в Европе еще одного союзника было не единственным резоном налаживания Ватиканом связей с далекой Московией. Папа также рассчитывал привлечь Московскую Русь к унии католической и греческой православной церквей. На предложение о браке Иван III ответил положительно (посольство Ивана Фрязина в Рим в 1469 г.), но с заключением брака не стал торопиться. В 1469–1471 гг. Ивана III отвлекли поход на Казань и осложнения с Новгородом. Задуматься заставляла и эфемерность «приданого», а также резко отрицательная позиция митрополита Московского и всея Руси Филиппа относительно разговоров об унии. В сентябре 1471 г. венецианский дипломат Антонио Джилярди привез в Москву повторное предложение от Папы Римского. Подумав еще три месяца, Иван III в январе 1472 г. отправил в Рим своего посла Ивана Фрязина (Джана Батисту делла Вольпе) с положительным ответом.

С середины XIII в., то есть со времен второго[358] резкого ответа Александра Невского на папскую буллу, а также с 1439 г. — года Флорентийской унии и свержения в Москве признавшего унию митрополита грека Исидора — Северо-Восточная Русь не имела контактов с «римскими еретиками». Сам факт переговоров православной Руси с католическим Римом и принятия римского посредничества стал знаковым шагом для московской дипломатии. В Европе даже ходили слухи, что Иван III просил у Папы королевского титула. По крайне мере в 1489 г. австрийский посол Поппель говорил государю всея Руси: «…мы слышали, что ты посылал к римскому Папе просить у него королевского титула…»[359]. Возможно, по ходу переговоров о браке Ивана III и Зои Палеолог поднимался вопрос о титуле московского монарха. Однако слух о предложении Папой королевского титула Ивану III циркулировал в Милане. Из миссии имперского посла Поппеля в Москву в 1489 г. мы знаем, что и в Вене были об этом наслышаны. Кстати, уже в великое княжение сына Ивана III - Василия III (1505-1533), судя по сочинению о московском посольстве Павла Иовия, Папа Климент VII «по-видимому, обещал, что если Василий, отвергнув догматы греческой веры, обратится к покровительству Римской церкви, то он, Папа, на основании святейшей власти первосвященника, назовет его королем и дарует ему королевские отличия»[360]. Но неуступчивость русских в отношении унии и при Иване III и при Василии III само собой сняла вопрос о папском короновании русских монархов. Но и без этого Папский Престол оказался в числе первых государств Западной Европы, с которыми новое единое Московское государство вступило в регулярные дипломатические отношения. Они активно развивались последующие 50 лет.

С конца 1460-х и до конца 1520-х при Папах Сиксте IV, Иннокентии VIII, Александре VI, Льве Х, Адриане VI, Клименте VII контакты были весьма насыщены. К примеру, в начале XVI в. Папа Лев Х Медичи, несмотря на неудачу его миссий в Москву Пизона, Николая Шомберга, Захария Фуррери и Джиовани Тедальди (первая и третья не добрались до Москвы из-за противодействия польского короля Сигизмунда, вторая – по причине немилости к Н. Шомбергу императора Максимилиана), наладил контакт и передал свои послания Василию III через посредников - Дитриха Шомберга (брата Николая Шомберга и «правую руку» тевтонского гроссмейстера), а также генуэзского купца-авантюриста Паоло Чентурионе. Дитрих, посещавший Москву не один раз, привозил Льву X, а Чентурионе - его преемнику Адриану VI самые обнадеживающие отзывы о перспективах церковной унии. Это, конечно, не свидетельствует о реальных планах Москвы относительно унии, но говорит о том, что «римских вояжеров» встречали в Москве исключительно дружественно и хорошо одаривали. Сменивший Адриана VI Клемент VII, кузен покойного Льва Х, отправил генуезца Павла (Паоло) Чентурионе опять в Москву уже в качестве своего посла с очередной грамотой (от 25 мая 1524 г.), призывающей к унии и антиосманскому союзу. Как и прежде посланец Папы был отпущен назад с богатыми дарами и с грамотой, где не было четкого ответа на вопрос об антиосманском союзе, уния отклонялась, но «в самых почтительных выражениях, - как писал Павел Иовий, - изъявлялось свое отменное расположение к римскому первосвященнику»[361].

Стоит отметить манеру поведения московских послов в Риме. Вели они себя корректно. Греки Дмитрий и Манул Ралевы охотно посещали торжественные богослужения с участием Папы в 1488 г.[362] Дмитрий Ралев и Митрофан Корачаров 11 марта 1500 г. присутствовали на заседании Консистории при объявлении Папой крестового похода против османов[363]. Андрей Траханиотов ездил в 1505 г. сообщить о кончине Ивана III и восшествии на трон Василия III[364]. Москва посылала в Рим людей, не чуждых учености, владеющих латынью, а часто и другими языками, отчего они блестяще справлялись с задачей поддерживать с Папским двором дружеские отношения, а ненужные Москве темы обходить. Образцом здесь может считаться московский переводчик Дмитрий Герасимов. Он был родом скорее всего новгородец, владел латинским и немецким языками, которые выучил в Ливонии, где, по свидетельству Павла Иовия, Дмитрий «в юности посещал школу»[365]. Дмитрий сотрудничал с Максимом Греком, который, размышляя об Италии, написал «Повесть о Савонароле»[366], где был представлен цельный образ папы Александра VI Борджия. Негативному образу его двора Максим Грек противопоставил идеализированный образ Флоренции времен Савонаролы, когда там, по мнению Максима Грека, процветали «нестяжани» и «книжная мудрость»[367]. Сам Дмитрий Герасимов перевел на русский латинскую грамматику Доната «Песню песней» и ряд немецких сочинений[368]. Дмитрий ездил гонцом в Данию, Швецию, Пруссию. Первый раз был в Риме в 1491 г. как гонец Ивана III. Второй - в 1528 как гонец Василия III. В 1528 Дмитрий Герасимов прибыл в Рим вместе с отбывшим из Москвы папским посланцем Паоло Чентуриони. Вопрос об унии Дмитрий Герасимов умело обходил, но его рассказ о России и ее вере произвел такое впечатление на знаменитого писателя и гуманиста Павла Иовия, что тот вскоре подал Папе трактат, в основу которого было положено описание посольства Герасимова. Об османах гонец, очевидно, высказывался соответственно официальной позиции, изложенной в письме Василия III Клименту VII: «Мы, по воле Божией, как и прежде сего стояли за Христианство, так и ныне стоим... а с вами и с иными христианскими государями желаем быть в союзе»[369].

В этой формуле чувствуется понимание русского государства своей стратегической заинтересованности в борьбе с османами. Необходимость ее осмыслялась и русским обществом. Автор написанного в 1520-е гг. «Сказания брани венециан противу турецкого царя», как отмечает Н.А. Казакова, «выступал …в какой-то мере пропагандистом идей западной дипломатии»[370] об общехристианском отражении турецкой экспансии.

Эти примеры «лояльности» породили одно из стойких заблуждений Ватикана относительно России в XV-XVI вв., а именно иллюзию, что до церковной унии с Москвой и антитурецкого союза остается один шаг.

В первой половине XVI в. с началом реформации эти иллюзии даже усилилась ввиду демонстрации Москвой своей неприязни к «лютеранской ереси» и продолжавшейся до 1550-х гг. самочинной автокефалии русской митрополии, не признанной законной константинопольским патриархатом.

Москва начала восприниматься в Риме как противовес «грекам-схизматикам». Это, полагали, приближает ее к унии с Римом. Москва как союзник в борьбе с реформацией, Москва как член антиосманской лиги европейских государств – вот перечень надежд Ватикана после 1517 г. Эти иллюзии прекрасно видны в публицистических памфлетах близких к Святому престолу гуманистов и известных в ренессансной Европе писателей. Прежде всего это венский епископ и личный исповедник эрцгерцога Фердинанда Иоганн Фабри, автор «Религии московитов, [обитающих] у Ледовитого моря» (Moscouitarum iuxta mare glaciale religio); Павел Иовий, сподвижник пап Адриана VI, Климента VII и Льва Х, автор описания посольстве Василия III в Рим («De legatione Basilii M.P. Moscoviae liber»); фламандский теолог Альберт Кампензе, автор «Письма Альберта Кампенского к Папе Клементу VII о делах Московии» («Lettera d’Alberto Campense»).

Вопрос о религиозных и внешнеполитических представлениях западноевропейских католиков о России конца XV-XVI вв., в том числе на примере сочинений Иовия, Фарби и Кампензе, серьезно и по-новому поднят в работах современных историков О.Ф. Кудрявцева и Н.В. Синицыной[371].

Мы же приведем лишь квинтэссенцию рассуждений Иоганна Фабри, Павла Иовия и Альберта Кампензе. Предварительно укажем на важность двух моментов. Во-первых, это выходцы из разных западноевропейских стран (один немец, один итальянец, один нидерландец), но они демонстрируют удивительное единомыслие на предмет России. Во-вторых, их «единомыслие» явно становится стереотипом, очень востребованным в католическом мире, о чём говорит статистика изданий сочинений о Московии вышеназванных авторов. Бельгийский историк Стефан Мунд составил каталог сочинений о Московии, которые были изданы с 1497 по 1600 гг. Католог не исчерпывает всех изданий, но в нем отмечено 470 книг, где рассказывалась о Московии и о Литовской Руси. Судя по этому перечню С. Мунда, с 1525 по 1579 гг. Павла Иовия издали 16 раз. 11 раз в общепризнанном центре западноевропейского книгопечатного дела - швейцарском Базеле, дважды - во Франкфурте, по разу - в Риме, Венеции, Антверпене[372]. Несколько раз Иовия издавали вместе с «Записками о Московии» С. Герберштейна. А.И. Филюшкин указывает, что с 1525 по 1600 трактат Иовия о России выходил из печати 30 раз. (В случае с Павлом Иовием, конечно, стоит учитывать не только интерес к Московии на Западе, но и популярность самого Иовия как писателя, блестяще владевшего латынью.) Альберта Кампензе, по данным А.И. Филюшкина, с 1543 по 1583 г. публиковали 5 раз (в каталоге С. Мунда указано одно самостоятельное издание 1543), труд Иоганна Фабри в XVI в. выходил из печати 4 раза[373].

К каким же выводам пришли все три высокоученых автора первой половины XVI в.? Россия - страна «нецивилизованная», но своим религиозным рвением, хоть и обязанным отчасти невежеству народа, достойна уважения. Религиозное рвение москвитян можно поставить в пример многим жителям ренессансной Европы. Кроме того монарх русских «схизматиков» достаточно богат и силен, власть его над подданными безраздельна, ресурсы его обширной державы велики. Святой престол и Священная Римская империя должны прилагать усилия, чтобы привлечь этого государя к церковной унии, борьбе с османами и противостоянию с протестантами.

Трактаты Фабри, Кампензе и Иовия отражают стереотип, который конечно сложился ранее, чем появились их сочинения. Это видно и из письма Папы Климента VII Василию III от 18 ноября 1525 г. Эту грамоту не так давно опубликовала Ю.П. Язькова[374]. Ранее это документ не был известен отечественным историкам. Вскоре после написания данной грамоты Папа отправил в Москву посольство епископа Скарентского, а позже в Рим последовательно прибывали два русских посольства Иеронима Матвеева и дьяка Тимофея Семенова[375]. Но ни союз, ни уния не были заключены.

Насколько беспочвенны были надежды Рима на унию с русской церковью и антиосманский союз с Москвой свидетельствуют не только конкретные результаты обмена посольствами между Москвой и Ватиканом, но и содержание всех отечественных документов, имеющих хоть какое-то касательство к вопросам о вере или войне с турками.

Законен вопрос: а зачем Москве тогда нужны были все эти контакты? Сразу же выявляется чисто прагматическая цель: «звать в Москву лекарей, пушечного и серебряного дела мастеров, каменщиков добрых, которые умели бы церкви и палаты строить» (из грамоты посла Юрия Фрязина в 1485 г. к Папе Иннокентию VIII)[376]. Посольство братьев Ралевых 1488 г. прибыло на Русь с нанятыми мастерами, в частности ювелирами[377]. Просьба «прислать мастеров» содержится в грамоте к Папе Александру VI, которую вручили в 1499 г. русские послы Д. Ралев и М. Карачаров[378]. Они также вернулись в Москву с нанятыми в Италии специалистами и т.д. Рим, как Милан и Венеция, шел навстречу подобным запросам москвитян, надеясь, что в ответ москвитяне «услышат» то главное, что заставляет Рим контактировать с Россией: уния и борьба с османами. Иногда присылка очередной партии нанятых в Италии специалистов выставлялась Ватиканом как аргумент для склонения России к перемирию с Литвой. Так было, к примеру, в 1500 г., но опять-таки в контексте организации усилий ряда европейских стран, включая Польшу и Литву, в противодействии османам. В 1500 г. Папа Александр VI объявил крестовый поход против них, а война Александра Казимировича с Иваном III мешала Ягеллонам сконцентрироваться на османах.

Еще одним партнером России Ивана III в Италии оказалась Венеция. Уже известный нам Иван Фрязин (Джан Батиста дела Вольпе), итальянский денежный мастер на московской службе и по совместительству московский посол к Папе на переговорах о браке Софьи Палеолог, по дороге в Рим останавливался в Венеции и имел беседы с дожем. Русские летописи по-разному описывают подробности происшедшего далее, но суть дела ясна[379]. Венеция, занятая противостоянием с турками, вначале надеялась, что сумеет привлечь к борьбе с ними татар. Поскольку Крым отнесся к османам благожелательно, венецианцы сделали ставку на злейшего врага крымских Гиреев — хана Большой Орды Ахмата. К Ахмату они намеревались отправить посла, минуя посредничество Москвы — союзницы Крыма. Наверняка Иван Фрязин рассказал дожу об альянсе великого князя Московского Ивана III с крымским ханом Менгли-Гиреем. Прямые контакты Венеции с Большой Ордой были невыгодны Москве, но московский посол Иван Фрязин (естественно, небескорыстно) вызвался помочь венецианцам и затеял двойную игру. Он привез венецианского посла к Ахмату Иоанна Тревизана в Москву, где выдал за своего племянника, который «пришел до него своим делом и да гостьбою»[380], а потом, снабдив переводчиком, отправил в Рязань, откуда до татарской границы было рукой подать. Однако находившийся в свите Зои (Софьи) Палеолог в Москве папский легат Антоний и «протчии фрязи и грецы» раскрыли глаза великому князю на истинное лицо Иоанна Тревизана. Венецианского посла схватили в Рязани, привезли в Москву, где чуть было не казнили. «…лягатос и протчие иже с ним послы начаша бити челом князю, чтоб пожаловал смиловался над ним, доколе обшлетца с веницианским дюкою; князь же великий велел сковати его» и посадить под охраной на двор Никиты Беклемишева. «Двойного» же «агента» Ивана Фрязина в оковах посадили в темницу в Коломне, а дом его великий князь повелел «разграбити, разорити и жену и дети изимати»[381].

Вся эта история послужила поводом для прямых переговоров Москвы с Венецией. К дожу был послан брат арестованного Ивана Фрязина — Антон Фрязин. Он от лица русского монарха упрекал дожа в желании тайно от Москвы через ее территорию посылать своих людей в Большую Орду. Дело завершилось компромиссом. Москва отпустила в Большую Орду венецианского посла, снабдив его средствами, которые потом должна была компенсировать венецианская сторона. Но согласилась не просто так, а опять-таки в обмен на согласие Венеции помочь нанять на русскую службу западных специалистов. В Венецию «для вызова мастеров» в 1475 г. ездил русский посол Семен Толбузин (он же известил дожа об исполнении его просьбы разрешить Тревизану поехать в Орду). Летописная запись утверждает, что 26 марта 1475 г. в Москву «из Рима» вернулся Семен Толбузин и привез с собой «мастер Муроля, пушечника, именем Аристотель»[382]. Из других документов мы знаем, что А. Фиораванти наняли около Венеции, а не в Риме. Возможно, Толбузин и Аристотель проезжали через Рим, или в Риме, куда мог заехать Толбузин, ему порекомендовали Аристотеля Фиораванти. Из миланского архива Сфорца следует и участие в деле миланцев. В дальнейшем Венеция стала посредником в поиске специалистов на русскую службу не меньшим, чем Милан. Венецианцем, как предполагают, был Алевиз Новый – строитель второго по значимости кремлевского собора – храма Архангела Михаила, великокняжеской и царской усыпальницы. В 1493 и 1499 гг. в Венецию за мастерами выезжали два специальных московских посольства. В итоге, как мы видим, контакты Ивана III и венецианского дожа Джованни Моцениго были достаточно частыми, а главной их целью, как и в случае с Миланом и Римом, был наем западноевропейских специалистов.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: