Конец второй книги. 9 страница

С блаженной улыбкой нагнулась она к нему.

— А что скажут ваши родители? — прошептал он, при­влекая ее к себе и целуя в розовые губки.

— О! Они будут очень рады. Все так любят вас и ува­жают. Я собственными ушами слышала, как папа говорил: «Жаль, что такой ученый, врач и умный человек подпал под влияние этой ведьмы!» Но, так как вы ее не любите, значит, все будет хорошо.

Не будь это сказано страстно любимой девушкой, то ее слова звучали бы жестокой насмешкой: настолько об­щеизвестна была его позорная связь, если о нем говорили Так открыто и с состраданием. Но в данную минуту Заторский был слишком счастлив, и даже не почувствовал укол самолюбия.

— Я постараюсь загладить прошлое и сделаться достой­ным незаслуженного счастья, выпавшего мне. Только, Мэ­ри, я очень хочу, чтобы вы уехали отсюда.

— Я сама решила уехать и даже написала об этом па­пе. Я рассчитывала отправиться послезавтра, хотя мама еще заграницей.

— Отлично. Под предлогом дел в городе я провожу вас. Только не говорите о нашем объяснении и даже скрывайте ваш отъезд до последней минуты.

—Ничего не скажу этой злой бабе. А ехать с вами я рада. Господи, как весело! — прибавила она, хлопая в ла­доши. — Да будет же благословен бродячий рыцарь! Не появись он, вы не пришли бы сюда, и мы не были бы сча­стливы. Как только приедем в город, я закажу обедню за упокой его души. Слава Богу, что вы решили исправить прошлое и вам не придется странствовать, подобно ему, — добавила она с таким наивным удовольствием, что Затор­ский от души рассмеялся.

В эту минуту Паша отворила дверь, а доктор встал и поцеловал руку Мэри.

— Теперь выпейте чаю, дорогая моя, примите успокои­тельных капель, лягте и думайте обо мне, — нежно ска­зал он.

Оставшись, наконец, одна, Мэри встала на колени пе­ред иконой Божьей Матери и горячо помолилась, благода­ря небесную Покровительницу за ниспосланное счастье...

ГЛАВА X.

Утром барон прислал телеграмму с извещением о сво­ем приезде на следующее утро.

Баронесса сказалась больною и. около десяти часов по­слала за доктором, который тотчас же пришел, но был холоден и сдержан.

Осмотрев ее, как подобает врачу, он прописал лекар­ство и посоветовал лежать, что было лучшим средством доставить себе случай поговорить несколько минут с Мэ­ри, о чем он только и думал.

Баронесса была раздражена его холодностью и подо­зрительно оглядела его. Было ясно, что в нем произошла радикальная перемена, но никогда ее возлюбленный не казался столь подозрителен. Неужели он до такой степе­ни обиделся на ее пощечину? Да ведь она же не в первый раз применяла к нему подобные исправительные меры.

Чтобы скрыть досаду, она принялась хныкать, будто бы из-за страшного видения, и сокрушаться о беде, которая, вероятно, грозит ее бедному Максимилиану.

Аннушка готовила своей барыне стакан лимонада, ког­да вошел Заторский, но как только доктор взял руку больной, чтобы пощупать пульс, горничная исчезла, как тень. Видя, что жалобы не производят никакого действия, баронесса схватила руку доктора и спросила, нежно глядя на него:

— Вадим, что значит ваше недовольство? Неужели вы все еще дуетесь на меня? Ну, поцелуйте же меня, прика­зываю вам, и конец всему.

Заторский вырвал руку и быстро отшатнулся. Отвра­щение, ясно отразившееся в его взгляде, которым он оки­нул лохматую голову, полинявшую, смятую шелковую кофту и весь беспорядочный ночной туалет, вызвало кра­ску на лице баронессы.

— Вы забываете, Анастасия Андреевна, оскорбление, которое осмелились мне нанести, — хмуря брови произ­нес он. — Чувство собственного достоинства не позволяет мне переносить дольше такое обращение. Впрочем, вы напрасно раздуваете пепел - единственный остаток наше­го безрассудства. По крайней мере с моей стороны не осталось ни одной искры. Кроме того, возвратился ваш муж, а вы так любите его, судя по вашим постоянным уверениям, что мне остается только безропотно уступить ему свое место.

Баронесса вскочила с таким проворством, какого нель­зя было ожидать от нее пять минут назад, видя ее умира­ющий вид и слыша слабый, разбитый голос.

—Подлый изменник, укравший мой покой, теперь хочет скинуть меня, как ненужную тряпку, — вскрикнула она за­дыхающимся от бешенства голосом. — Распутник, бес­стыдник и неблагодарный! Я пожертвовала тебе своей честью, счастьем и добрым именем, а теперь ты отталки­ваешь меня. — Голос ее оборвался и она разрыдалась. — Но я не потерплю этого, — продолжала она захлебываясь. — Я любл о тебя, и ть! останешься моим.

Она опять схватила его руку и прижала к губам, но он вторично вырвался и отступил, уже взбешенный.

— Никогда! Я не могу больше! Вы мне гадки и против­ны! Ничем вы мне не пожертвовали и никогда не любили меня. Когда я хотел бежать из вашего дома, вы — бес­стыдная и развратная - систематически соблазняли меня: вы бросились мне на шею, увлекая меня в грязь своего животного сладострастия. Что касается вашей чести, то вы пожертвовали ею гораздо раньше, а я, как муха, попал в паутину. Впрочем, оставим этот вопрос: вы больны се­годня, а после, в свое время, мы возобновим разговор.

Он почти выбежал из комнаты, а баронесса повалилась на подушки в припадке истерики, судорожно рыдая. Но утихла она скорее, чем можно было ожидать, и с закры­тыми глазами погрузилась в тяжелые думы, а единствен­ным предметом ее размышления было вернуть и более уже не выпускать строптивого любовника, пожелавшего избавиться от нее. Наконец, в черством сердце и ковар­ном воображении этой вакханки созрел план, который, однако, был до того подл, что перед ним отступила бы менее испорченная женщина. Окончательно остановив­шись на своем дьявольском умысле, Анастасия Андреевна приняла успокоительных капель и уснула.

В это время доктор и остальные обитатели замка завт­ракали, а главным предметом разговора было вчерашнее видение. Рыцарь-привидение и его история занимали всех, даже гувернантка-француженка, несмотря на заядлый скептицизм, не решалась отрицать существование призра­ка, который видели восемь здравомыслящих людей. Ле­генда рассказывала только, что некий ливонский рыцарь, заподозренный ревнивым мужем, был убит и замурован в старой капелле замка.

— Подождите, господа, мне кажется, что я могу удов­летворить ваше любопытство. Роясь в библиотеке я нашел старинную книгу в кожаном переплете со странным за­главием: «Поучительная и страшная история барона Виль- фрида, жены его Греты и преступного, но несчастного, рыцаря Раймонда». — Хроника благородной семьи фон Ко- зен, — сказал князь. — Посмотрим, об этом ли призраке- мстителе говорится в летописи.

Вскоре он вернулся со старинной книгой, напечатанной на пожелтевшем пергаменте, и с четырьмя гравюрами на дереве, изображавшими: чуть-чуть горбатого господина, очень нарядную даму, ливонского рыцаря и толстощекого упитанного патера, автора хроники. На последней страни­це совершенно точно было воспроизведено явившееся ви­дение.

—Боже мой! Какие они некрасивые! И как разобрать этот шрифт? Это «сизифоза работа», — воскликнула Мэ­ри, когда книга обходила весь стол.

—Я умею читать старинное письмо. Что же касается безобразия героев, то нельзя принимать это буквально. Картины, наверное, мало похожи на оригиналы. Хроника каноника Корнелиуса Роде гласила следующее:

«В конце XV века проживал в Зельденбурге барок Лютц фон Козен, имевший двух сыновей. Старший, Вильф- рид, от первого брака, был дурен лицом, уродлив и никто не любил его за угрюмый, злой и сварливый характер; второй, Раймонд, моложе брата на десять лет, был краси­вый, добрый, любезный и веселый юноша, пользовавшийся всеобщей любовью. Вильфрид был богат не только со стороны отца, но и благодаря наследству от матери — единственной дочери соседнего помещика. По смерти старого барона братья жили вместе в замке Зельденбург и предполагалось, что Раймонд получит баронство от бра­та, который еще не был женат, несмотря на свои трид­цать шесть лет, и по своему угрюмому характеру избегал женщин. К несчастью, на одной знатной свадьбе братья познакомились с молоденькой красивой девушкой по имени Грета, и оба влюбились в нее. Отец Греты, младший сын благородной семьи, но игрок и мот, совер­шенно расстроил свое состояние, жена умерла с горя, а дочь, то жила одна в старом разрушенном замке — един­ственной оставшейся недвижимости, то гостила у родст­венников. Неудивительно, что Грета полюбила Раймонда, но Вильфрид был не таков, чтобы отказаться от того, что захотел. Кроме того, наслаждение отнять любимую жен­щину у брата, ненавидимого за его красоту, возбуждав­шего в нем зависть и ревность, почти так же разжигало его, как и сама страсть к молодой девушке. Барон отпра­вился к отцу Греты и обещал, заплатив его долги, восста­новить благосостояние, если тот выдаст за него дочь. Промотавшемуся дворянину это предложение явилось не­ожиданным счастьем, и он без малейшего колебания дал согласие. Невзирая на слезы и мольбы дочери, жестокий и алчный отец принудил бедную Грету выйти за человека, внушавшего ей отвращение. С отчаяния Раймонд вступил в орден, сделался ливонским рыцарем и покинул Ревель. Так прошло десять лет.

Раймонд фон Козен воевал везде понемногу, отличился и, наконец, призван был гроссмейстером ордена на ко- мандорство в Ревеле. Он думал, что победил свое чувст­во и забыл жену брата, но когда увидел некогда любимую женщину, прежняя страсть разгорелась с еще большей силой.

Грете минуло двадцать семь лет, красота ее достигла полного расцвета, но брак ее не был счастлив и враждеб­ная холодность царила между нею и ненавистным ей Виль- фридом.

Отвращение к мужу распространялось даже на единст­венного сына, барона Конрада, некрасивого и неприятно­го, подобно отцу.

Любовь к Раймонду не угасла в ней, а при виде рыцаря вспыхнула с новой силой: наконец, долго сдерживаемая страсть обоих достигла высших пределов.

Подробностей любовной интриги в хронике не было и только говорилось, что существовал подземный путь из Зельденбурга в командорство ливонских рыцарей, а тай­ный вход в подземную галерею находился в капелле зам­ка. Этой-то дорогой Раймонд и приходил к Грете, и свидания происходили, видимо, в самой капелле.

Тайна подземелья была известна лишь гласе дома Козенов и командору ордена.

Внезапная ли смерть или какая другая причина помеша­ла барону Лютцу открыть секрет старшему сыну — неиз­вестно, но только он ничего не знал о ней, а когда завязалась интрига, он отсутствовал.

Предателем, известившим барона о происходящем в доме, был, кажется, оруженосец Руперт Крафт; он, ве­роятно, открыл истину и явился затем пособником в деле мести со стороны мужа.

Однажды ночью Вильфрид неожиданно вернулся домой и застал любовников в часовне. Увидя его, Грета упала в обморок, а барон с помощью Руперта повалил и связал рыцаря. Изверги задумали страшное преступление — за­муровать несчастного Раймонда живым, и пока Руперт го­товил нишу, Вильфрид старался вырвать тайну входа в подземелье: дверь так искусно была замаскирована, что невозможно было найти ее. Но тщетно старался Вильфрид — Раймонд молчал. Когда же его втиснули в нишу и стали замуровывать, он произнес страшное проклятие Вильфриду и его роду.

Все эти подробности Вильфрид поведал на смертном одре канонику Корнелиусу, разрешив ему описать исто­рию в назидание потомкам.

Грета очнулась в горячке, и ее жизни грозила опас­ность, но выздоровев, она постриглась в монастырь по на­стоянию мужа, а через несколько недель повесилась в своей келье.

Вход в капеллу заложили под тем предлогом, что она была осквернена любовными свиданиями, место же, где замуровали рыцаря Раймонда, отметили на стене красным крестом. Тайный ход так и не был открыт, но говорят, что многие видели монахиню, бегавшую по коридору, смеж­ному со старой капеллой, и исчезавшую через замурован­ную дверь.

Князь закрыл книгу и прибавил, когда его благодарили:

— Вчера мы имели доказательство того, что легенда о появлении рыцаря перед каким-нибудь несчастьем не ли­шена оснований. Будем надеяться, что на этот раз он только хотел напомнить о себе живым и просить молитв, которые сняли бы с него тягость проклятия, произнесен­ного им и приковавшего его к этому месту. А известно ли, где находилась капелла, и существует ли еще эта часть замка?

— На это я могу вам ответить, — отозвался Заторский. — Барон рассказывал мне, что последний представитель стар­шей линии Козенов, владевший Зельденбургом до барона Максимилиана, приказал размуровать вход в капеллу, кото­рая находится в северной башне, старейшей части замка. Я был там с бароном, когда он приезжал принимать наследст­во, и действительно — на стене есть красный крест. Но кто может сказать наверняка: указывает ли он на страшную мо­гилу несчастного? А легенде ни я, ни барон не придали тогда никакого значения. Максимилиан Эдуардович и его предшест­венник хотели во что бы то ни стало найти подземный ход, но все оказалось напрасно. Вероятно, это просто басня.

— Ах, надо бы осмотреть капеллу, только пойдемте все, иначе будет страшно! — воскликнула Мэри.

Вся компания отправилась в северную башню. Капелла была маленькая и мрачная, так как освещалась одним уз­ким, как бойница, окном. Старый престол, стоявший на высоте двух ступеней, был обнажен и пуст, украшавшие в прежнее время стены фрески почти совершенно стер­лись, а справа от входа, на куске стены, отличавшейся своим цветом от соседних частей, был нарисован большой красный крест. С любопытством и суеверным страхом смотрели все на этот крест, напоминавший, может быть, о братоубийстве. Одна Лиза встала на колени, перекре­стилась и прочла молитву. Заметив произведенное на всех тяжелое впечатление, доктор увел своих спутников з сад, так как стояла чудная погода, а князь ушел к себе под предлогом работы.

Доктор, Мэри, гувернантка и Лиза долго гуляли. Тяже­лое впечатление после вчерашнего случая и чтения затем легенды рассеялось, и беседа шла весело. Лиза — или Ли­ли, как ее предпочитали называть в семье — забавляла всех, восхищаясь красотою князя, на которого она «без устали готова была смотреть», по ее наивному призна­нию.

— Ой, Лили, ты слишком быстро зреешь, — смеялся Вадим Викторович. — Тебе еще нет и четырнадцати лет, а ты, кажется, влюбилась, прости Господи, в Алексея Анд- риановича.

— О! Что ты говоришь, дядя Вадим! — возразила, по­краснев, сконфуженная девочка. — Я просто нахожу его таким красивым, что на него приятно смотреть. Влюбить­ся в него я не посмела бы: я такая некрасивая и тощая, что он никогда не полюбил бы меня, — закончила она уны­лым тоном.

— Вовсе нет, Лили, ты очень хорошенькая. Смотри, ка­кие у тебя прелестные волосы, густые и чудного белоку­ро-пепельного цвета, а темные глазки напоминают газель. Правда, ты худенькая, потому что слишком быстро рас­тешь, но это пройдет, а лет семнадцати ты будешь даже хорошенькая. Не правда ли, Вадим Викторович? — сказала Мэри.

— Конечно, если к тому же будет без капризов прини­мать рыбий жир, — добродушно добавил доктор.

Счастливая и польщенная Лили с жаром целовала Мэ­ри, а Борис слушал с завистью и, надувшись, проговорил:

— А мне никто не говорит, буду ли я хорош собою... Как ты думаешь, дядя Вадим, буду я красив, как Лиза?

—Будешь недурен, если перестанешь толстеть, ну, а если будешь лениться и неохотно делать гимнастику, то расползешься во все стороны и станешь похож на мешок с мукой. Это, конечно, будет некрасиво.

Все посмеялись, но потом гувернантка объявила, что пора домой, брать уроки фортепиано. Дети, хотя и нео­хотно, отправились за ней, а Мэри и Заторский медленно шли по дороге к замку.

— Надо пойти к баронессе, сказать о моем отъезде и проститься, — сказала Мэри. — Следует поблагодарить и за любезное гостеприимство, которому я обязана своим счастьем, — прибавила она, краснея.

— Вы поедете в экипаже, который высылается за баро­ном, и я придерусь к этому случаю, но только уеду не прощаясь. С собой я возьму только дорожный мешок, а за остальными вещами пришлю потом человека. Ввиду то­го, что барон возвращается завтра, я могу исчезнуть та­ким образом, не рискуя сценами.

Оба посмеялись и вернулись в самом лучшем располо­жении духа.

После обеда Мэри послала спросить, можно ли видеть баронессу, и горничная тотчас принесла ответ, что барыня с удовольствием ожидает ее. Приняла она молодую де­вушку по-дружески, но Мэри поразила происшедшая с ней перемена.

Баронесса была бледна, глаза алились, а на устах за­стыло злое, жестокое выражение, кроме того, расстег­нутая ночная кофта, обнаженная грудь и растрепанные во­лосы, все это делало ее некрасивой и старило лет на десять.

Мэри обрадовалась, что хозяйка не поцеловала ее, а только протянула руку с усталым, расслабленным видом и указала на кресло в ногах постели.

— Очень мило с вашей стороны, дорогая Мэри, прийти побеседовать с больной. Страшное вчерашнее видение положительно разбило меня, а опасение, что дорогому мужу грозит несчастье, ужасно мучает меня и не дает покоя, а я в нем так нуждаюсь.

— К сожалению, я пришла проститься с вами, милая Анастасия Андреевна. Я получила письмо от папы, кото­рый вызывает меня немедленно, и я надеюсь, что вы бу­дете добры разрешить мне воспользоваться экипажем, который едет за бароном,

— О! Конечно! Но как это грустно, что вы покидаете нас, дорогая моя. Надеюсь, в письме вашего папы нет дурных вестей?

— Нет, милая Анастасия Андреевна. Папа пишет толь­ко, что сестра и мадемаузель Эмили уже вернулись, а мама приедет недели через две, но он уезжает по делам и хочет, чтобы я заменила маму до ее возвращения. Мне тем более жаль уезжать, что вы нездоровы. Но я не ре­шилась беспокоить вас завтра так рано, а потому с вече­ра пришла проститься с вами и от всего сердца поблагодарить за вашу любезность ко мне.

— Я рада, если вы не особенно поскучали, а теперь сядьте, моя милая, и поговорим немножко. Это рассеет мои грустные мысли.

Несмотря на свое отношение к баронессе Мэри ничего не оставалось, как сесть.

Анастасия Андреевна заговорила о зиме, о вечерах, которые намеревались устроить, о любви молодого Норденскиольда к Мэри, и пожелала увидеть ее на своем первом балу, по крайней мере уже невестою.

— Желаю вам этого, милая Мэри, потому что замуже­ство является обыкновенно мечтой молодых девушек, ко­торые воображают, что их ждет безоблачное счастье. Грустное заблуждение! Зачастую именно молодую жен­щину -ожидают наиболее тяжелые испытаний, величайшие опасности. Будьте осторожны, Мэри, остерегайтесь муж­чин, которые будут окружать вас, и не доверяйте их лю­бовным клятвам: все это бесстыдная ложь, приду­мываемая повесами для женщины, которую хотят соблаз­нить. На коленях вымаливают они нашу любовь, а если мы увлекаемся и падаем, спешат бросить нас, как ненужную тряпку, к тому же, это делается грубо, без стеснения, с возмутительным бесстыдством.

Не удивляйтесь, Мэри, то, что я вам говорю - истина, добытая тяжелым личным опытом. Вы уже не ребенок и мой печальный пример может послужить вам указанием на будущее. Кто, по-вашему, заслуживает большего ува­жения, как не Вадим Викторович? Ученый, профессор, до­статочно зрелый человек, а на самом деле под этой обманчивой оболочкой скрывается такой же негодяй, бес­совестный развратник, как и прочие. Больше того — это подлец, который причинил мне непоправимое зло. Я знаю, что в обществе меня осуждают, а все — по его вине, и никому не известно, как все случилось.

Едва только уехал мой муж, он пристал ко мне со своей грубой любовью. Макс все доверил ему: меня, де­тей, денежные дела, что давало ему свободный доступ в дом. Я же была одинока и неопытна в жизни, так как вы­шла замуж совсем молоденькой, когда мне не было еще шестнадцати. Увы! Я не сумела устоять против его гряз­ной страсти... Он втянул меня, наконец, в тину, а я, не­смотря на угрызения совести, привязалась к нему. Его любовь, собачья преданность, терпение, которое он выка­зывал, когда я дурно обращалась с ним, все это трогало меня... Теперь он хочет отделаться от меня, и слава Богу! Его надутая физиономия давно раздражает мои нервы, а кроме того я узнала, что он с ума сходит по какой-то ка­фешантанной певичке и мечтает совсем сойтись с ней. Не я, конечно, перейду ей дорогу. Эта... «артистка», вероят­но, какая-нибудь горничная или посудомойка, но именно такая-то женщина ему к лицу, так как, должна вам ска­зать, милая, что я ведь несколько обтесала этого небла­годарного олуха. Как ученый, может быть, он и представляет нечто, но как кавалер — это мужлан, кото­рому я привила порядочные манеры. Для меня истинное облегчение расстаться с ним, а остаток жизни я посвящу тому, чтобы загладить мои прегрешения относительно Максимилиана, доброго, несравненного мужа, рыцаря без страха и упрека. Итак, моя крошка, будьте осторож­ны и никогда не поддавайтесь на хитрости мужчин. Вы ви­дите, как обманчива внешность и как легко попасть в сети бессердечного и бесчестного негодяя...

Мэри дрожала от негодования; она отлично понимала,

что баронесса зла, теряя любовника и подозревая, что тот интересуется ею, Мэри. Она силилась унизить, очер­нить и представить в смешном виде бедного Вадима Вик­торовича. Чтобы положить конец этому потоку оскорблений против любимого человека, Мэри встала.

— Благодарю вас, дорогая Анастасия Андреевна, за доб­рые советы, которым придаю подобающую им цену, но, извините, я прощусь с вами: мне надо еще уложить вещи и встать завтра очень рано.

Еще раз поблагодарила она за оказанное гостеприимст­во и, с внутренним отвращением приняв прощальные объ­ятия баронессы, Мэри убежала в свою комнату, счастливая, что избавилась, наконец, от противной бабы, которая под видом добродушия и дружбы поливала грязью любимого будто бы человека.

Оставшись одна баронесса задумалась, а потом позва­ла Феню, свою старшую горничную и поверенную, кото­рая обычно доносила все, что делалось и говорилось в доме. Расспросив ее, она узнала, что Мэри с доктором долго гуляли вдвоем и вернулись очень веселые, точно влюбленные. Глумливая и злая усмешка скривила лицо ба­ронессы при этом докладе. Приказав подать шкатулку с золотыми вещами, она достала хорошенькие часики с це­почкой и подарила их горничной. Затем, получив от бары­ни приказание, Феня вышла и скоро вернулась, неся в фартуке золотую цепь, украшавшую статую Кали, с ви­севшим на этой цепи медальоном в виде сердца.

Баронесса внимательно осмотрела эту своеобразную вещь. Цепь была массивная и в каждое кольцо, на месте соединения, был вделан маленький рубин, сверкавший на свету, точно капля крови. Медальон был также весьма оригинален, точно это было настоящее человеческое серд­це, только в половину обычной величины. Прозрачное, как чистой воды рубин, оно висело на застежке, изображав­шей золотую лапу тигра или льва, с изумрудными когтя­ми.

Баронесса положила индийское ожерелье в футляр, из которого вынула нитку жемчуга с медальоном, написала записку и все вместе передала горничной, приказав отне­сти Марии Михайловне.

— Возьми и увози его с собой. Пусть он принесет тебе то заслуженное счастье, которого я от души тебе желаю, — проворчала она, когда Феня вышла, и ее лицо исказило выражение дьявольской злобы.

Для того, чтобы объяснить подобное пожелание, необходимо привести разговор, бывший за несколько дней до этого между баронессой и князем Елецким. Произошло это утром; князь работал в музее над описанием предме­тов древности, когда вошла Анастасия Андреевна. Подой­дя к статуе Кали, она внимательно рассматривала ожерелье и особенно рубиновое сердце, а потом замети­ла:

— Вот оригинальная вещь. Воображаю, сколько зависти возбудит она, когда я надену ее зимой на бал. Неправда ли, что гораздо умнее украсить себя таким роскошным ожерельем, нежели оставить его на шее противного исту­кана?

— Берегитесь, баронесса, прикасаться к ожерелью. Го­ре тому, кто будет владеть им и носить эту страшную вещь, — сказал князь, взглянув на баронессу так строго и неодобрительно, что она, в ту минуту по крайней мере, отказалась от своего намерения.

Зато теперь баронесса сочла полезным подарить дра­гоценную вещь ненавистной сопернице, ничего не знавшей о гибельном значении ожерелья.

Мэри укладывала в своей комнате последние вещи, когда Феня принесла ей футляр и записку баронессы, где та в самых любезных выражениях просила принять от нее подарок на память о Зельденбурге.

Мэри была неприятно удивлена, но, чтобы не обидеть баронессу, она не могла отказаться и потому написала благодарное письмо, которое Феня и унесла. Только по­сле этого Мэри открыла футляр, но ожерелья Кали не уз­нала, так как ни разу не рассматривала его подробно, да кроме того ей не могло прийти в голову, чтобы можно было снять украшение со статуи, которой так дорожил барон, и подарить ожерелье ей, наконец, со времени ви­дения подползавшего к ней тигра она не переступала по­рога музея. Однако в данную минуту, несмотря на свою бесспорную ценность, вещь эта внушала ей смутное от­вращение, и не рассматривая ее дольше, она захлопнула футляр и бросила его в корзину.

Пока все эти события происходили в замке Зельденбург, барон спокойно занимался в Петербурге приведени­ем в порядок своих дел. С помощью своего секретаря он составил каталог и размещал в библиотеке новые приве­зенные книги, а затем занялся устройством комнат, на­значенных для будущего музея.

Однажды утром его благодушное спокойствие наруши­ло письмо баронессы, извещавшей о неожиданной смерти

Карла и странных случаях, вызванных этой таинственной смертью.

Это известие произвело неприятное впечатление на ба­рона, и он вспомнил князя, который настойчиво убеждал его бросить в море тигра и статую. Но его размышления прервал лакей, сказав, что его прежний камердинер, Осип, настойчиво просит принять его по важному делу.

Осип был безупречный слуга, семь или восемь лет слу­живший барону, и если тот не взял его с собой в послед­нее путешествие, то лишь для того, чтобы оставить жене честного и надежного человека. К своему большому неу­довольствию, барон не нашел по возращении из путешест­вия у себя в доме Осипа. На его вопрос баронесса ответила, что тот уехал в деревню по случаю смерти от­ца, привести в порядок дело о наследстве, а когда вер­нется — неизвестно. Услыхав, что Осип желает его видеть, барон предположил, что тот надеется, может быть, снова поступить к нему, или хочет просить реко­мендации, и приказал впустить его.

—Наконец ты вернулся из своей деревни. Ну, если ты закончил раздел с братьями отцовского наследства и хо­чешь поступить ко мне, я буду рад принять тебя обратно, — благосклонно сказал барон.

Лицо лакея изобразило глубокое изумление.

—Да я, ваше превосходительство, вовсе не был в де­ревне, мне и делать там нечего, потому что отец, слава Богу, жив и здоров.

Настала очередь барона удивляться.

— Но почему же ты ушел от меня? — уже смущенно спросил он.

— Потому что баронесса отказала.

—За что? — порывисто спросил барон, отбрасывая бу­маги, которые читал. Видя нерешительность Осипа, оче­видно боявшегося говорить, он нетерпеливо сказал: — Говори смело. Я хочу знать, почему жена отказала тебе.

— Потому что я знал слишком много про ихние дела. По совести говоря, я и пришел для того, чтобы открыть вам правду, и надеюсь, добрый барин, что вы простите мне мою дерзость, но я считаю своим долгом предупре­дить вас о том, что творится в доме и о чем громко гово­рят уже все ваши знакомые.

Барон побледнел и выпрямился, нахмурив брови.

—Говори без утайки, Осип. Как бы тяжело мне ни бы­ло, но я хочу знать всю правду и буду благодарен тебе за предупреждение.

Лакей достал из кармана старый бумажник, набитый письмами и розовыми раздушенными конвертами, и выло­жил все на стол перед бароном.

— Должен сказать, что еще до отъезда вашего превос­ходительства между баронессой и доктором Заторским дело было неладно, а с вашим отъездом становилось с каждым днем все хуже и виднее. Нельзя было войти в бу­дуар барыни не натолкнувшись на какое-нибдь безобра­зие. Письма так и летели с обеих сторон, а когда доктор уезжал на три недели в Москву, так писали каждый день. Все, что я мог перехватить из этой переписки, вот здесь. Но еще хуже стало за последний год. Феня призналась мне, что барыня беременна, а потом она уезжала, не знаю куда, а только известно, что есть ребенок и воспи­тывается в Стрельне, у колониста, которому барыня по­сылает деньги. Аннушка же и носит их на почту, да мне удалось украсть две квитанции — вот они. Барыня иногда тоже ездит в Стрельну, будто бы к отцу. Вот, вскоре по­сле рождения ребенка, вошел я как-то нечаянно в будуар и застал барыню на коленях у доктора. После этого баро­несса очень прогневалась и рассчитала меня, наказав, что­бы и ноги моей не было в доме.

Яркая краска залила загорелое лицо барона во время рассказа камердинера, который прибавил в заключение:

— А что я говорю, про то знают все люди и могут под­твердить: да все молчат, потому что боятся потерять ме­сто. А я не хочу, чтобы дурачили и поднимали на смех барина, который всегда был добр ко мне.

—Спасибо, Осип, за сообщение. Оставь cвой адрес, ты, может быть, понадобишься мне.

Дрожащей рукой достал барон из бумажника сторуб­левую бумажку, протянув ее слуге и жестом отпустил его.

Лишь только закрылась за Осипом дверь, барон вско­чил, сорвал с шеи голстук и зашагал по комнате: вся кровь прилила к голове, и он думал, что задохнется.

Так вот, каков «друг», которому он, считая его олицет­ворением честности, доверил свой дом и семью! Какого же подлеца почтил он своим доверием и дружбой! Он и не подозревал, что эта наглая рожа, с которой он посто­янно сталкивался еще до отъезда и нашел устроившейся у его очага, пользовалась его добродушием, чтобы опозо­рить его честное имя. А та, низкая, негодная тварь!.. С каким лицемерием разыгрывала она страстную супругу и нежную мать, для которой весь смысл жизни заключается в семье: муже и детях. Какова же, однако, наглость, что­бы приютить под боком любовника и нежно встречать му­жа, делая его посмешищем общества. И невинные дети были свидетелями такого позора! Как знать? Может быть они уже поняли гнусность положения, может, даже виде­ли какую-нибудь сцену, вроде той, из-за которой при­шлось рассчитать лакея!..

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: