Конец второй книги. 6 страница

—Вы говорите загадками, Алексей Андрианович. Про­шу вас, скажите яснее!..

— Я говорю, что люди, убитые так называемыми «вам­пирами» низшего разряда, как в данном случае тигром, также становятся в свою очередь вампирами. Такой чело­век, еще совершенно безобидный вчера, сегодня, хотя и мертвый, представляет большую опасность для живых. Я нисколько не удивлюсь, если на этих же днях кто-нибудь из слуг или других обитателей замка, а то и в его окре­стностях, сделаются жертвою первого или второго вампи­ра.

— Но, князь, ведь вампиров не существует, все это бабьи или, если хотите, волшебные сказки.

— Дай Бог, чтобы вам не пришлось в скором времени убедиться в действительности этих сказок! — вздохнул князь.

Заторский нагнулся к собеседнику и испытующе, при­стально посмотрел в его глаза.

— Алексей Андрианович, вы — посвященный, исследова­тель таинственного знания, адепты коего живут, как гово­рите, в недоступных убежищах Гималаев? — спросил он.

— Нет, я не посвященный и не прошел никакой герме­тической школы: я — невежда. Но у меня был приятель, молодой индус, с которым я познакомился в Лондоне в доме одного друга. Этот загадочный человек заинтересо­вался мною и почтил своим покровительством, даже дружбой. Я называю его молодым по внешности, потому что в его непроницаемых и глубоких, как бездна, глазах таятся знание и опытность древнего старца. Кто опреде­лит возраст кого-нибудь из этих странных существ, кото­рые подчинены, кажется, другим законам природы, нежели мы, простые смертные. С большой готовностью и добродушием поучал он меня многому, открывал мне но­вые горизонты, объяснял неподозреваемые ранее тайны и показал необычные явления. Видя мое горячее желание учиться, он похвалил мое усердие и однажды сказал: «Справедливы слова Христа, что — дух бодр, а плоть не­мощна. Пылкая душа желала бы взлететь на вершины, но обременяющее вас жалкое тело тяжело, как скала, и па­рализует ваши стремления. Поэтому, друг мой, первая работа, которая ожидает человека, желающего изучить истинную науку, состоит в том, чтобы разрядить густую массу плоти и тем приспособить ее к огненному току, со­ставляющему нашу душу».

— И вы пробовали применить на практике эту удиви­тельно заманчивую и новую, с этой именно точки зрения, задачу? — спросил, видимо пораженный, Вадим Викторо­вич.

— Да, ведь задача разрешалась уже многими неведо­мыми публике учеными или вдохновенными свыше людь­ми, которых мы называем святыми. С помощью советов этого выдающегося человека, которого я называю своим учителем, я также работал нар разрешением этой задачи, боролся и борюсь, как с диким зверем, с грубыми инс­тинктами своего тела, и, благодаря Богу, мне удалось до­биться кое-какого успеха на тяжелом, тернистом пути са­мообуздания. Вы только что были свидетелем загадочного происшествия, и боюсь, что увидите еще не одно подобное этому, а потому, думаю, что вас, как вра­ча и ученого, должны интересовать такие факты.

— Без сомнения, князь. Тем более потому, что мой скептический до сих пор разум требует особого просве­щения, чтобы понять явления, которые совершенно опро­кидывают все мои прежние убеждения.

Слуга, пришедший объявить, что обед подан, прервал их разговор.

— Зайдите ко мне после обеда, Вадим Викторович. Под предлогом занятий мы проведем вечер вместе, и я рас­скажу вам странные приключения, в которых мне при­шлось принимать участие.

Мэри и дети ожидали в столовой, но баронессы не было.

— Разве мама не вернулась? — спросил доктор.

— Вернулась, и даже много раньше, нежели мы ее ожидали. Но у нее такая мигрень, что она легла в постель и сказала, чтобы мы обедали одни, — сказала Лиза.

— Она была такая расстроенная и бледная, какой я ее никогда не видел! — прибавил Борис.

Обед прошел в молчании. И гости были расстроены, да и слуги имели убитый, встревоженный вид: смерть Карла и присутствие в доме покойника тяготили всех.

Придя позже в комнату князя, доктор увидел на столе бутылку шампанского в вазе со льдом и поднос с двумя стаканами и тарелкой с фруктами.

— Вот какая подруга будет с нами на время ваших странных рассказов, — улыбнулся Вадим Викторович, ука­зывая на бутылку.

— На случай, если вы чуточку содрогнетесь, слушая мой рассказ, тогда оцените пользу стакана хорошего ви­на, которое согревает тело и поддерживает бодрость ду­ха, — серьезным тоном возразил князь.

Когда оба уселись и закурили сигары, Елецкий сказал, после минутного молчания:

— Прежде, чем начать рассказывать, я должен предуп­редить, что лишь под безусловной тайной поверяю вам мои странные приключения. Может быть, было бы даже благоразумнее совсем молчать про такие грозные собы­тия в моей жизни, но, как и всякий неофит, я одержим страстью проповедничества, а ведь обратить к истине не­верующего ученого особенно соблазнительно. — Оба по­смеялись, а потом князь продолжил: — Видите, это жела­ние делиться с другими своим сокровенным — новое добытое душевное свойство, первое пробуждение альтру­изма. Обыкновенно эгоизм и зависть мешают нам распо­лагать приобретенными благами, и в каждом ближнем своем люди подозревают и боятся соперника: будто те богатство, знания и общественное положение они хотят хранить все в своем исключительном пользовании. Поэто­му горячее желание поделиться завоеванным знанием яв­ляется, может быть, первым пробуждением духа, его первым шагом к высшей цели.

— Я счастлив, что могу воспользоваться вашим велико­душным желанием, князь, и вполне ценю оказанное мне доверие. Клянусь честью, что никогда ни одним словом не выдам кому бы то ни было то, что вы мне расскажете, — сказал доктор, протягивая князю руку, которую тот мол­ча пожал и с минуту собирался с мыслями.

— Я должен начать свою исповедь несколько издалека, с одного происшествия, которое, собственно, меня лично не касается, но оно было тем непонятным оккультным яв­лением, на которое я впервые натолкнулся. В то время я был таким же, как и вы, неверующим, мне не случалось беседовать с настоящим оккультистом, т. е. с человеком, который живет, если можно так выразиться, вне матери­альной жизни и знает, что происходит там, где наши гру­бые восприятия не дают ничего.

Я был тогда в Лондоне, намереваясь провести там не­сколько месяцев, чтобы развлечься и попутно заняться ар­хеологией, к которой всегда питал большую склонность. Устроившись, я отправился повидать своего приятеля, Ли­онеля Ворстед: он служил в Петербурге при посольстве, и я с ним очень подружился. Это был богатый светский молодой человек, и вел он весьма рассеянный образ жиз­ни, но это не мешало ему быть прекрасным, симпатич­ным малым. Увидев его, я поразился происшедшей с ним страшной перемене: он был так бледен, худ, грустен и мрачен, ну точно встал после тяжелой болезни. Он вел уединенную жизнь, а все его общественные и религиоз­ные убеждения так радикально изменились, что я не узна­вал его, хотя до меня уже доходили слухи об одном загадочном приключении, где он являлся главным действу­ющим лицом, и вследствие которого с ним произошла за­меченная мною перемена. Я передам вам это таинственное происшествие в том виде, как слышал от са­мого Лионеля, пробелы же дополнила потом его старшая сестра, леди Эвелина, принимавшая деятельное участие в этой истории.

ГЛАВА VII.

— Случилось это вскоре по возвращении его из Петер­бурга. Лионель отправился на несколько недель охотиться в замок сестры, леди Эвелины, а там влюбился в дочь фермера, Фенимора Вильсона, и молодая девушка тоже полюбила его. По виденному мною портрету, должен признаться, что молодая особа была восхитительна: насто­ящая головка херувима с белокурыми густыми кудрями, большими голубыми глазами и ослепительным цветом ли­ца. Лионель был без ума от нее. Молодые люди виделись потихоньку и мечтали сочетаться, как вдруг их тайна от­крылась и вызвала бурю в семье Лионеля. Отец намере­вался женить его на дочери богатого соседа, своего старого друга, и Лионель был с ней с детства помолвлен, так сказать, а леди Эвелина сочла даже обидой намере­ние брата жениться на дочери ее арендатора. Кроме то­го, Вильсон считался человеком грубым, злым, наглым, а его жена за год до того утопилась с горя: не было также тайной, что фермер решил выдать дочь за соседа, тоже фермера. Значит, Лионелю пришлось выдержать натиск с двух сторон, а так как характера он был доброго, сговор­чивого, даже слишком слабого, то и уступил, дав слово отказаться от своей любви и «безрассудного намерения»: он позволил торжественно обручить себя с мисс Эллинор Кроун. Через несколько дней после этого торжества ста­ло известно, что на ферме Вильсона тоже отпраздновали обручение Фенимор с фермером Джонсом и что вскоре состоится свадьба. Все это глубоко потрясло душевно и даже физически Лионеля. Отцу он объявил, что ему не­обходимо несколько месяцев полного уединения и отды­ха, а потому он намерен отправиться в замок на берегу моря, перешедший к нему из рода его покойной матери. Домашние не противились его желанию, и Лионель, будто бы по предписанию врача, уехал подышать свежим возду­хом. Дальнейшее я знаю от него самого.

Однажды около полуночи сидел он в кабинете и читал, как вдруг на него пахнул порыв холодного ветра. Он поду­мал, что открылось окно и оттуда ворвался свежий, мор­ской ветер, но в ту же минуту послышались удивительные звуки: на струнах словно стеклянного инструмента играли такую невыразимо грустную мелодию, что Лионель со­дрогнулся, не понимая к тому же, откуда шла эта душе­раздирающая музыка. В эту минуту приподнялась портьера и на пороге спальни появилась Фенимор, в ши­роком белом кисейном платье и черном плаще с капюшо­ном. Онемев от изумления смотрел он на нее, а потом в порыве радости бросился к ней и сжал в объятиях.

— Ты изменил мне, Лионель, — произнесла она с груст­ной улыбкой, сбрасывая плащ на кресло.

— Фенимор, не осуждай меня, пока не выслушала! Но откуда ты пришла? Ты совсем мокрая! — воскликнул мой приятель.

— Погода скверная и идет дождь, а я здесь поблизости гощу у дяди, преподобного Вильсона. У нас тут, около церковного дома, семейный склеп, — ответила она.

В ту минуту мой приятель не обратил внимания на эти ее слова и подумал, что она приехала по случаю какого-нибудь поминального дня. Вполне счастливый он угостил ее вином с пирожками, и они болтали. Во время разгово­ра она сказала ему:

— Никогда не буду я женой того, с кем меня обручили. Я люблю тебя и тебе хочу принадлежать.

Человек слаб, а молодому влюбленному еще труднее устоять против таких слов. Лионель признавался мне, что с того дня Фенимор каждую ночь приходила к нему и бы­ла страстной... Ее приход неизменно сопровождался хо­лодным ветром и странным звоном, а уходила она всегда до зари: но Лионель был словно околдован и не обращал внимания на эти странности. Несмотря на письма домаш­них и их убеждения вернуться, он не уезжал из замка. Тем не менее, однако, он заметил, что каждый раз по уходе Фенимор он ощущал слабость, точно уходила вся его жизненная сила, а вслед за этим он впадал в тяжелый и глубокий, словно летаргический сон. Но даже и такому тревожному обстоятельству он не придавал никакого зна­чения... Беспричинное его затворничество стало, наконец, беспокоить леди Эвелину, которая очень любила брата, а потому приехала взглянуть, на него. Она была поражена его мертвенной бледностью и чрезвычайной слабостью. На ее вопросы Лионель отвечал, что здоров и чувствует себя так хорошо в своем уединении, что нескоро расста­нется с ним. Весьма смущенная и озабоченная леди Эве­лина допросила прислугу, и жена смотрителя призналась, наконец, что к молодому лорду каждую ночь приходит женщина, с которой он беседует и смеется. Никто не знал, что это за особа и откуда она: прислуга не видела даже, когда она входила и выходила. Один только Боб, грум, заметил однажды, что перед восходом солнца с террасы, примыкавшей к кабинету Лионеля, спустилась женщина в черном плаще и так скоро побежала по доро­ге, что он не смог проследить. Самым странным являлось то обстоятельство, что на плитах террасы всегда остава­лась полоска воды, в спальне и кабинете ковер тоже был совершенно мокрый, но сэр Лионель не говорил об этом обстоятельстве, как будто не замечал его. Старая Сара, жена смотрителя, призналась еще, что раз пришла из лю­бопытства в гардеробную посмотреть в замочную сква­жину и увидела на коленях у лорда красивую, с длинными белокурыми волосами женщину, страстно целовавшую его, а его лицо было бледно, как мел, а глаза горели, как уголья.

Встревоженная леди Эвелина спросила Сару, не слыха­ла ли та случайно имени посетительницы.

— Да, слышала, — ответила старушка, — сэр Лионель несколько раз назвал ее Фенимор.

При этом ответе леди Эвелина едва не упала в обмо­рок, и повторяла только:

—Невозможно!.. Невозможно!..

Заметив изумление преданной женщины леди Эвелина затворила дверь и объяснила ей причину своего необыкно­венного волнения. Она рассказала Саре про любовь Лио­неля к фенимор Вильсон, несогласие домашних на такой неравный брак и разрыв между молодыми людьми. К это­му она добавила, что о старом Вильсоне — дурная слава, человек он безнравственный, завел незаконную семью и так тиранил детей с женой, что несчастная утопилась, лишь бы избавиться от страдальческой жизни. Через не­сколько дней по отъезде Лионеля и обручения Фенимор с тамошним фермером, богатым, но уже пожилым челове­ком, тело молодой девушки нашли на берегу моря. Она утопилась подобно матери, но обстоятельства, связанные с ее смертью, были так неправдоподобны, что леди Эве­лина отказалась верить им. Подробности происшествия леди Эвелина знала от своей ключницы, женщины, заслу­живавшей доверия и служившей ей более двадцати лет, а та слышала историю от родной сестры Вильсона, своей приятельницы.

В самый день несчастья Вильсон устроил большой пир в честь обрученных: веселились очень долго и гости разо­шлись поздно. Тетка Фенимор, две служанки, да еще мальчик-конюх мыли и убирали в кухне горы посуды. По­года была ужасная: лил проливной дождь, а с моря дул бурный ветер, выл в трубах и потрясал вековые деревья в саду. Глухой рокот волн, разбивавшихся о прибрежные утесы, еще более усиливал мрачное впечатление. В кухне работали молча, с искренним и глубоким сожалением по­глядывая на бедную Фенимор, по щекам которой кати­лись тихие слезы. Едва пробила полночь, как ясно донесся заунывный звон церковных колоколов, и почти в ту же ми­нуту раздались три сильных удара в дверь. Фенимор по­шла отворять, а так как тетка опасалась, чтобы не забрался в дом какой-нибудь бродяга, то и сама пошла со свечой вслед за молодой девушкой, позвав с собою слу­жанок и мальчика. Каков был их ужас, когда Фенимор от­ворила дверь и на пороге все увидели утонувшую фермершу, в том платье, как ее похоронили, и даже с крестом, который вложили тогда в руку покойной. По платью и волосам призрака струилась вода. Все бывшие тут замерли, понятно, от страха и одна Фенимор броси­лась вперед с криком:

—Мама, дорогая! Если бы ты знала, как я несчастна!

— Знаю, дитя мое милое. Ведь люди так злы, а смерть гораздо милосерднее. Пойдем вместе, ко мне, бедная Фенимор, — ответил слабый, но отчетливый голос. Выро­нив из рук крест, призрак обнял девушку и увлек ее за собою, и мгновение спустя обе исчезли во мраке ночи. В первое время свидетели этой сцены оцепенели от ужаса, затем тетка, мальчик и одна из служанок бросились в по­гоню за Фенимор, но девушка и призрак исчезли. А на дворе бушевала такая буря, что валила с ног людей, и им пришлось спасаться в дом. Между тем крики и шум раз­будили старого Вильсона. Он был взбешен поднятой тре­вогой и, услыхав о происшедшем, стал ругаться, но когда ему показали оставленный видением крест, он помертвел и, шатаясь, опустился на стул. Крест был несомненно тот, который он вложил в руки покойной жены. Лишь на заре стих страшный ураган и тогда немедленно приступили к поискам Фенимор, но все было тщетно, и уже позднее рыбаки принесли ее тело, найдя его плававшим между ри­фами. Кроме того, рыбаки утверждали, что буря вовсе не была так ужасна, как утверждали на ферме Вильсона.

Как я уже говорил, леди Эвелина не поверила этому рассказу, но то, что она услышала теперь от Сары, силь­но поколебало ее убеждения. С другой стороны, у нее явилось подозрение, что вся эта история могла быть вы­думкой или интригой, с целью добиться любви ее брата, наперекор всему, и что молодая девушка была не схоро­нена, а спрятана. Естественно, что она хотела расследо­вать эту историю во что бы то ни стало, и приказала по­звать грума, которому обещала хорошую награду, если он проследит уход таинственной незнакомки и сумеет уз­нать, откуда она является и где вообще живет. Боб был малый лет двадцати, смелый, энергичный и ничего на све­те не боялся, а обещанная хорошая награда подбодрила его. Он решил непременно проследить даму, как бы она ни была хитра. Впоследствии Боб рассказывал, что наме­ревался также уловить и самый приход дамы, но когда он занял сторожевой пост в коридоре, неподалеку от терра­сы, то в первый раз в жизни на него напал страх, которо­го он не мог себе объяснить, и, несмотря на это, он уснул, а когда проснулся, незнакомка была уже в комна­те сэра Лионеля, в чем он убедился, подслушав у двери спальной. Рассерженный, но и озадаченный своим прома­хом, Боб решил теперь караулить внизу террасы. Кроме того, из предусмотрительности, он оседлал лошадь, что­бы преследовать даму, если та оставила где-нибудь авто­мобиль или экипаж. На этот раз Боб преодолел валившую его с ного сонливость и, когда запели петухи, он увидел появившуюся на террасе женщину в черном плаще с опу­щенным капюшоном. Точно порыв холодного ветра про­неслась она мимо Боба и бежала быстро, точно олень, преследуемый сворой собак. Боясь выпустить ее из вида в темноте, Боб вскочил на лошадь и гнался почти открыто, думая, что дама бежит к своему экипажу. А погоня ста­новилась все труднее, потому что незнакомка бежала не по дороге, а полем, а потом направилась прямо к болоту, которое было совершенно непроходимо. Следовать за нею по этому пути было тем более невозможно, что ло­шадь словно взбесилась: ощетинилась, становилась на ды­бы и не хотела идти. Но грум был настойчив: хлыстом и шпорами он заставил коня слушаться и во весь опор мчал­ся по дорожке, огибавшей болото, по которому незна­комка летела, будто не касаясь земли. Ее окружал легкий фосфорический свет, и это навело Боба на мысль, что у нее был потайной фонарь.

Продолжая свою бешеную погоню, грум видел, как не­знакомка выбежала из болота и полями направилась к ма­ленькому городку, колокольня которого издали обрисовывалась в предрассветном сумраке. Вдруг дама исчезла, а когда Боб, обливаясь потом, достиг того же места, то очутился перед невысокой стеной. Долго не раздумывая, он закинул поводья на шею лошади, перелез через стену и спрыгнул на землю.

Он оказался на кладбище, со всех сторон виднелись кресты, а в конце длинной аллеи погребальная часовня. По этой аллее бежала таинственная дама, но уже не так быс­тро, как раньше, и внезапно скрылась. Бобу показалось, что она вошла в часовню.

Он осмотрел небольшой, окруженный изящной бронзо­вой решеткой, памятник и прочел надпись, что тут нахо­дится фамильный склеп семьи Вильсон. Грум предположил, что ловкая незнакомка, видя за собой пого­ню, спряталась где-нибудь, рассудив, вероятно, что на кладбище, тем более в фамильном склепе ее не будут искать. Однако, чем больше он думал, тем загадочнее казалась ему вся эта история. Каким образом могла эта особа перейти болото и не утонуть в нем, а потом про­никнуть в погребальную часовню семьи, к которой она, может быть не принадлежала?

Решив выяснить, насколько возможно, это дело, Боб как только начало светать, пошел в церковный дом и пе­реговорил со служанкой, которая охотно рассказала ему, что Вильсон человек старый и бессемейный, живет уеди­ненно, никого не принимая. Ключ от склепа он хранит у себя и нельзя допустить, чтобы кто-нибудь мог проник­нуть туда...

Рассказ грума совершенно расстроил леди Эвелину.

Лионелю она ничего не сказала, потому что он был ли­хорадочно возбужден и имел очень болезненный вид, жа­луясь на нестерпимую головную боль и колики во всем теле.

Но леди Эвелина была умна и поняла, что тут происхо­дит какая-то таинственная драма, объяснение которой она не могла найти по своему незнанию, а потому и помочь не в состоянии. Однако инстинктивно, по чувству любви, она угадывала, что дело идет о жизни брата, попавшего во власть страшных и неведомых сил. Она не знала, что делать и пришла в отчаяние, сознавая, что обращение к «официальной» науке делу не поможет, а кого-нибудь сведущего в темной науке неведомого мира она не зна­ла. На помощь ей пришла жена смотрителя.

Она сообщила, что неподалеку живет один старый гос­подин по имени Брандль, который слывет в окрестностях ученым, занимающимся чернокнижием. О нем рассказы­вали странные вещи, будто бы он беседует с покойника­ми, фабрикует волшебные снадобья и совершил несколько чудесных исцелений. Может быть, он прольет свет на эту таинственную историю, а так как он умеет разговаривать с мертвыми, то через них может узнать правду о Фенимор и ее отношениях к сэру Лионелю.

Леди Эвелина ухватилась за эту надежду и не говоря никому ничего отправилась к колдуну.

Мистер Брандль внимательно выслушал рассказ леди Эвелины и никакого объяснения по делу не дал, но зато обещал вечером же приехать в замок и просил ничего не говорить об этом Лионелю. Кроме того, он сделал еще некоторые распоряжения.

Ворстеры были католики и в замке имелась небольшая капелла, где иногда по большим праздникам проводилась служба. Мистер Брандль указал взять престольное Распя­тие и поставить его в изголовье постели, но скрыв драпи­ровкой, чтобы Лионель его не видел. Затем надо было окропить всю комнату святой водой, а в ящик стола, на который ставился поднос с вином и пирожками, спрятать ковчежец с мощами и освященной остией.

К вечеру Лионелю стало, по-видимому, лучше: он был весел, смеялся и болтал с сестрой, но рано ушел к себе. Около десяти часов приехал мистер Брандль. Он попросил принести два канделябра с престола, зажег их и поставил в комнате, рядом со спальней Лионеля, где и спрятался сам. В полночь к нему должны были прийти леди Эвелина, Сара, смотритель и грум Боб.

Когда они явились, мистер Брандль держал в одной ру­ке ковш, который издавал сильный запах, а в другой ма­ленький кусок зажженной восковой свечи.

Только что пробило полночь, как в спальне раздался шум или, скорее, шипение, точно лили воду на раскален­ное железо.

- Она! - прошептал мистер Брандль.

- Боже мой! Что с тобой, Фенимор? С чего... - по­слышались тревожно-изумленные расспросы Лионеля, но последние его слова заглушил дикий крик, а затем хрипе­ние.

Мистер Брандль кинулся в спальню, за ним вбежали ос­тальные. Лионель полулежал на постели, а женщина в бе­лом, окруженная словно мантией, длинными распу­щенными волосами, держала его за горло и душила, судя по тому, что лицо Лионеля посинело и глаза были на­выкате.

Брандль вмиг очутился возле постели. Женщину отбро­сило от кровати словно порывом бурного ветра, и теперь она витала в воздухе, а тело ее съеживалось, испуская клубы черного и до того вонючего дыма, что миледи, смотритель, жена его задохнулись и упали, лишившись со­знания. Тело Фенимор представляло какой-то пустой, ко­жаный мешок. В эту минуту окно с шумом открылось, пронесся вихрь ледяного ветра и все исчезло...

Мистер Брандль поспешил достать из кармана флакон и вылил его содержимое на пол: по комнате распростра­нился сильный запах, очистивший воздух.

Все, кроме. Боба, лежали замертво, один он, хотя и дрожал, но держался на ногах, помогая Брандлю перене­сти Лионеля с прочими в смежную комнату.

Оккультист приказал груму немедленно затопить ка­мин, а тем временем раздел Лионеля и натирал его аро­матной эссенцией, использованные же при этом кусочки ваты он бросал в камин. Затем он разжал ему зубы и впил в рот какую-то красную жидкость. Немного спустя Лионель открыл глаза, но был так слаб, что не мог даже говорить. Только после этого Брандль занялся другими, которые вскоре очнулись. Когда все оправились и были на ногах, Брандль посоветовал леди Эвелине немедленно увезти брата к себе, выдержать его несколько дней в по­стели, давать лекарство, которым снабдил ее, прибавив, чтобы его немедленно известили, если произойдет какое- нибудь тревожное явление. Леди Эвелина только и дума­ла, как бы поскорее покинуть замок, внушавший ей суеверный ужас, и два часа спустя уехала с Лионелем, который спал мертвым сном, так что его должны были вынести в автомобиль.

Мистер Брандль сказал смотрителю, что до восхода солнца надо еще дезинфицировать спальню, но старик на­отрез отказался переступать порог дьявольского места, и снова неустрашимый грум предложил оккультисту сопро­вождать его.

В спальне был неописуемый беспорядок. Поднос, бу­тылка вина и пирожки лежали на полу, а постель — про­стыни, подушки, одеяла были буквально растерзаны, и даже шелковые старинные драпри висели в лохмотьях, за исключением, впрочем, занавеси у изголовья, где нахо­дился крест, которая осталась нетронутой. Посреди ком­наты стояла лужа черной крови, с окровавленными кусками чего-то, похожего на печенку, и в этой гадкой массе плавало точно желтоватое вонючее тесто. На всю эту массу насыпали негашеной извести, а затем оккуль­тист окурил комнату, окропил и сжег в камине все белье и растерзанные занавеси постели. Боб помогал всем этим манипуляциям с мужеством, которое росло по мере ра­боты, так что мистер Брандль похвалил его храбрость и предложил, что если он не боится и поклянется не бол­тать о том, что увидит, взять его с собою, чтобы помочь в последнем акте драмы. Грум ответил, что после случив­шегося ничто на свете уже не может испугать его и что он жаждет видеть, чем закончится история «кладбищен­ской леди», что же касается болтовни, то он воздержится рассказывать трусам и дуракам о таких необыкновенных событиях, которые те не способны даже понять.

На другой день, утром, мистер Брандль с грумом от­правились в городок, где оккультист сообщил пастору Вильсону о происшедшем, прося дать ему ключ от склепа и разрешить открыть гроб Фенимор для предупреждения могущих произойти несчастий. Смущенный пастор с неко­торым недоверием выслушал этот рассказ.

— Что вы думаете найти в гробе несчастной девушки? — спросил он.

— Следы, которые уничтожили лярву, — ответил Брандль.

По некотором размышлении Вильсон согласился, но с условием, чтобы также взяли и его. Затем все трое спу­стились в склеп.

Тело Фенимор покоилось в металлическом гробу, еще украшенном венками высохших цветов.

Когда сняли крышку, глазам присутствующих предстала поистине ужасная картина.

На почерневшей голове покойной не осталось ни одно­го волоса от прежней роскошной золотистой гривы, иска­женное судорогами лицо было лицом восьмидесятилетней старухи, полуобнаженное тело, едва прикрытое лохмотья­ми, представляло скорченные члены и раскрытый живот, запекшийся кровью и клейкой, вонючей, прилипшей к внут­ренностям массой.

Пастор в ужасе упал на колени и бормотал молитвы, а мистер Брандль поспешил возложить на грудь покойной мистический символ из красной эмали, осыпал внутрен­ность гроба ароматической травой и смолистыми ветвя­ми, потом покрыл тело простыней с кабаллистическими знаками и опустил крышку. Затем, окурив и окропив склеп, все вышли.

В тот же вечер верховой прискакал к мистеру Брандлю с просьбой немедленно приехать к леди Эвелине, так как Лионель впал в летаргическое состояние, из которого его не могли ничем вывести. Брандль тотчас же отправился и нашел больного в состоянии, похожем на смерть, а при­глашенные врачи оказались бессильными и считали его погибшим.

Тщательно осмотрев больного оккультист объявил за­ливавшейся слезами леди Эвелине, что если не оказать быстрой помощи ее брату, летаргия действительно окон­чится смертью, и прибавил:

— Сэр Лионель — жертва могущественной злой силы, и должен сказать вам, что тут угасает только его тело, а дух унесен в сферу лярв и элементалей. Но для того, что­бы помочь в данном случае, нужен ученый посильнее ме­ня, я же только скромный ученик геометрической науки..

Леди Эвелина была в отчаянии. Она обожала брата, ко­торого вырастила после смерти матери, так как была лет на пятнадцать старше. Она горько плакала и умоляла Брандля спасти Лионеля.

— Попробую последнее средство и постараюсь оказать вашему брату нужную ему помощь. Как только приготов­лю здесь все необходимое, я на время уеду.

Он поставил у постели жаровню с угольями и травами, которые посыпал белым порошком и полил густой, как мед, смолистой жидкостью, а когда он зажег этот кос­тер, то повалил густой дым с сильным, но довольно прият­ным запахом. В запасе Брандль оставил корзину с различными травами, предписав круглые сутки поддержи­вать курения и следить, чтобы огонь не потух. Одинаково нельзя было отходить от больного, обтирая каждый час его лицо и руки святой водой с гримесью небольшого ко­личества ладана. Леди Эвелина говорила мне, что два про­веденных без мистера Брандля дня были для нее и ее компаньонки самыми ужасными в ее жизни. Компаньонка, мисс Консуэла Смит, добрая и набожная старая дева, по­могала леди Эвелине в уходе за Лионелем, вокруг кото­рого происходили необыкновенные и зловещие явления.

Должен сказать, что обе они видели и слышали одно и то же, а прежде всего непонятный шум: то птицы хлопали крыльями, то волочили тяжелые мешки, то по комнате проносились порывы холодного ветра и по углам слыша­лось мяуканье невидимой никем кошки. Но более всего пугали появившиеся невесть откуда черные тени, которые толпились около постели.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: