Конец второй книги. 4 страница

Словно лев в клетке шагал он по своей комнате, и все в нем кипело. Возмездие впервые поразило его: он на­зван подлецом и похитителем чужой чести публично, да еще в присутствии Мэри. Что подумала бы она о нем, ес­ли бы узнала, в какую грязь окунулся он по шею? Любовь превратилась бы в презрение. А он опутан животной страстью надоевшей ему до отвращения женщины, кото­рая не выпускает его. У него явилось страстное желание все бросить и бежать, чтобы не переступать больше по­рога этого дома: баронесса способна ведь на такую вы­ходку, которая вызовет еще больший скандал. С тяжелым, как стон, вздохом он бросился в кресло и за­крыл лицо руками.

За обедом разговор шел вяло. Баронесса едва сдержи­вала кипевшее в ней бешенство, а доктор старался выйти из неловкого положения, болтал с детьми и предложил после обеда прогулку с ними и Мэри в развалины старого монастыря. Молчавшая до этого с надутым видом баро­несса вдруг заговорила о важном денежном деле, по ко­торому ей необходимо вечером же ехать в Петербург, и просила Заторского сопутствовать ей, с тем, что завтра вечером они вернутся. Вадим Викторович ответил, что обещал ехать в Бригитовку и в Петербург не поедет.

— Но дети могут прокатиться без вас, а мне нужны деньги и я должна ехать.

— У меня с собой две тысячи и я могу одолжить вам сколько потребуется, а в город можно поехать на буду­щей неделе.

— Нет, я хочу ехать именно сегодня, и вы отправитесь со мною, — вызывающим тоном настойчиво заявила баро­несса.

—А я попрошу оставить меня здесь, — возразил док­тор, хмурясь.

— Нет, я хочу, чтобы вы ехали со мною! Я хочу и вы поедете! — кричала уже баронесса, краснея, как мак.

Доктор ничего не ответил, но после этой выходки обед кончился при общем молчании.

По выходе из-за стола баронесса с доктором исчезли, а спустя час перед крыльцом остановился экипаж, куда, наскоро простившись, села баронесса, а через минуту вы­шел и Вадим Викторович и поместился рядом с нею.

Мэри из окна видела эту сцену и в ее сердце вспыхну­ла такая злобная горечь, что она кусала платок, чтобы не разрыдаться. Какими же тайными чарами обладала эта распутная женщина? Какою властью располагала она, что­бы держать человека, по-видимому, сильного и гордого, а между тем следовавшего за нею, как побитая собака? Прибежавший звать ее играть Борис прервал ее мысли и принудил овладеть собою; но под предлогом головной бо­ли она наотрез отказалась от прогулки, и дети пошли с гу­вернанткой, а Мэри осталась на маленьком диванчике в амбразуре окна. Она чувствовала себя разбитой и несча­стной, и, оставшись одна, горько расплакалась.

Утром за обедом Елена Орестовна внимательно следи­ла за Мэри и без труда, разумеется, читала в наивной ду­ше волновавшие ее чувства. Ей было сердечно жаль это юное существо, а между тем, тяжелое мучение готовило девушке ее необдуманное увлечение. Она решила пого­ворить с Мэри и, если возможно, отрешить ее от неудач­ной любви. Она нашла Мэри в маленькой гостиной, на диванчике, в позе глубокого отчаяния. Бармина села ря­дом, ласково привлекла ее к себе и поцеловала.

— Бедная Мэри, родители ваши сделали большую оп­лошность, отпустив вас сюда. Я вижу, что вам нравится доктор, но, милое детя, с вашей стороны безумно отда­вать ему ваше вердце. Баронесса никогда не отпустит его. Вы слышали, что я говорила утром этой гадкой твари? Другая умерла бы со стыда, а она ответила наглостью. Вы думаете, мне приятно жить здесь? Вовсе нет, и я при­ношу эту жертву только ради детей, а, главное, чтобы своим присутствием несколько смягчить семейный скан­дал, над которым смеется все наше общество. Максими­лиан — славный малый, честный и ученый человек, но для меня всегда было загадкой, как мог полюбить он эту по­шлую, глупую, развращенную женщину, которую выта­щил из нищеты, прикрыв своим честным именем ее сомнительное прошлое. Начинаешь верить в колдовство, до того невероятно, чтобы умный человек, с сердцем, принимал за чистую монету разглагольствования баронес­сы о любви, долге, радостях семейной жизни и других прекрасных вещах, которые она повторяет как попугай.

— Между тем, Вадим Викторович тоже любит ее и де­лает все, что она захочет, — задыхаясь, прошептала Мэри и в ее голосе послышались слезы.

Бармина покачала головой и сказала после некоторого раздумья: — Вадим Викторович превосходный врач, даже ученый, и мастер своего дела, но...если он влюблен в эту глупую и некрасивую корову, да еще позволяет ей трети­ровать себя, как лакея, то это дает лишь довольно жал­кое представление о нем, как о человеке. То, что я хочу сказать, Мэри, вам еще не следовало бы знать, по правде говоря, но вам восемнадцать лет и вы, очевидно, скоро выйдете замуж, а главное дело в том, что вы очень неу­дачно влюбились в человека, которому не должны дове­рять, так как его нравственный облик во многом разнится от созданного вашим воображением образа. Замужество готовит вам, Мэри, много неожиданностей, но пока вы еще не в состоянии понять, какими уловками некрасивая, глупая и пошлая баба забирает в руки мужа или возлюб­ленного, а что еще важнее — те остаются годами верны ей и из-за нее остаются слепы ко всякой другой молодой, красивой и умной женщине. Бесспорный факт — что весь­ма зрелые и лишенные всякого обаяния женщины одержи­вают победы и подолгу сохраняют обожателей.

— Но разве неизвестно, каким секретом пользуются для этого подобные женщины? — в смущении спросила Мэри.

— Секрет в том, что есть мужчины, которые остаются холодны перед честной и чистой любовью молодой девушки, а ценят только пошлую, чувственую любовь опытных женщин, которые удовлетворяют их развращенные вкусы. Манера обращения баронессы с доктором заставляет ме­ня предполагать в нем развратного, по существу, челове­ка, который ищет в женщине только удовлетворяющую его вкусы наложницу. Значит, еще большой вопрос: оце­нит ли Заторский вашу любовь и не готовит ли вам в буду­щем это увлечение одни неприятности и унижение. Послушайте моего совета, милое дитя, вырвите из сердца любовь, которая еще не могла пустить глубоких корней, и не поддавайтесь обману мнимого благородства, кото­рое опровергается фактами.

Мэри, конечно, не все усвоила из слов Барминой, но одно ей стало ясно, что Вадим Викторович человек раз­вращенный, а она, несмотря на молодость и красоту, не может соперничать с баронессой. И слезы потоком поли­лись из ее глаз.

— Никогда я не выйду замуж: одного его я люблю, а если он такой дурной и я не могу покорить его сердце, то останусь свободной. Папа и мама не будут принуждать меня выходить за кого-либо, кто мне не нравится.

—Какие пустяки вы болтаете, Мэри, — невольно рас­смеялась Елена Орестовна. — Хоронить свое блестящее будущее, целую жизнь свою из-за грязненького господи­на, который равнодушно проходит мимо розы, отдавая предпочтение чертополоху?

—Боже мой! А по-моему он так красив, так интере­сен! — шептала Мэри.

— Снимите розовые очки и увидите его в настоящем свете, погрязшего в помойной яме, где он неизбежно и потонет. Только воздух здешний для вас совсем не годит­ся, и я напишу вашему отцу...

— Нет, нет, милая Елена Орестовна, не пишите ничего: я сама напишу папе, потому что понимаю, что вы правы. Позвольте мне поблагодарить вас за ваши добрые и ра­зумные советы. Сознав, что я не могу соперничать с Ана­стасией Андреевной, я покоряюсь и сделаю все возможное, чтобы осилить это недостойное чувство. А теперь, разрешите мне уйти в мою комнату: от всех этих волнений у меня разболелась голова.

Генеральша поцеловала ее и ласково сказала:

—Идите, дорогая, отдохните, и не отступайте от свое­го благого и разумного решения. Молитесь Богу и да по­может он вам.

Мэри вернулась к себе сильно взволнованная. Она за­билась в угол дивана и старалась привести в порядок свои мысли. А пока она обдумывала слова Барминой ей при­шел на память один скабрезный роман, тайком прочитан­ный года два назад. Заметив, что гувернантка читала по ночам и тщательно потом прятала какую-то книгу, любо­пытная и хитрая девочка похитила ее и живо проглотила так, что м-ль Эмили и никто другой не заметили ее про­делки. В романе, интересном только по своему грязному содержанию, описывались приключения дамы средних лет, замужней и очень некрасивой, но великолепно сложенной. Особа эта, героиня романа встречает на маскараде моло­дого богатого аристократа, уже женатого на красивой молодой женщине, которая, однако, не внушала мужу ни­чего, кроме равнодушия, потому что тот был пресыщен и разочарован жизнью. Тем не менее он поддался оболь­щению пикантной «Коломбины», которая увлекла его в ка­бинет ресторана, а там, после хорошего ужина, дама разделась и танцевала в костюме Евы. Маркиз совершен­но забыл ее некрасивое лицо и безумно влюбился, упоен­ный чудными формами ее прекрасного тела. То, чего не могла достичь красавица жена, т. е. встряхнуть его и вы­вести из состояния пресыщенного равнодушия, сделала некрасивая женщина. И в конце концов она так забрала его в руки, что он бросил жену и стал жить с любовни­цей, обратившись в ее верного раба.

Когда Мэри прочла этот роман, он показался ей глу­пым, грязным и нелепым до неправдоподобия, но в насто­ящую минуту она иначе взглянула на него: очевидно, роман взят из действительности и, может быть, этот хо­лодный, чванный, пресытившийся маркиз служил прототи­пом доктора Заторского столь же развратного и распущенного, как и тот, и под одинаковой личиной стро­гой сдержанности.

Тут вспомнилось ей также ночное посещение баронес­сой комнаты доктора. Мэри сторожила тогда ее возвра­щение и Анастасия Андреевна лишь на заре появилась в галерее. Что делала она там в продолжение стольких ча­сов? Может быть, тоже плясала нагая, и это было основой ее господства над доктором? Мэри содрогнулась от брез­гливого чувства. Да, она решила выкинуть его из своего сердца и забыть: пусть он остается сколько угодно при этой бесстыдной негоднице! Эта решимость и вспыхнув­шее презрительное негодование вернули ей спокойствие и самообладание, а когда позднее приехали Норденскиольд и еще несколько гостей, она сошла в гостиную веселая и любезная.

Вечер прошел так приятно, что Мэри почти забыла свое горе и очень веселилась. Когда все разошлись, Елена Орестовна поцеловала ее и шепнула на ухо:

— Браво, вот такой я люблю тебя!

ГЛАВА V.

Только через день вернулась баронесса, нагруженная множеством пакетов: конфетами, фруктами и всякими га­строномическими тонкостями.

Мэри осталась в своей комнате и вышла только к обе­ду. Ей было противно видеть эту подлую пару, а вообще она была слишком молода и неопытна, чтобы таить свои чувства. Поэтому холодная сдержанность за столом, едва скрытое отвращение, с которым она отказалась от пред­ложенных Заторским конфет и пирожков, короткие и су­хие ответы доктору, все это бросалось в глаза и обнаруживало перемену в ее взглядах.

После обеда, сославшись на усталость, Мэри ушла к се­бе. Бармина также удалилась, а дети побежали в сад. Баро­несса с доктором остались вдвоем и перешли в гостиную.

— Что сегодня с Марией Михайловной? Она показалась мне странной: не хотела есть конфеты и свои любимые пирожки, избегала разговора... — мрачно проговорил Ва­дим Викторович.

Баронесса громко и зло расхохоталась.

— Вы наивны, мой милый. Разве вы не понимаете, что эта крокодилица, именуемая Еленой Орестовной, прибыв­шая сюда лишь для того, чтобы выслеживать и клеветать на нас, воспользовалась нашим отсутствием для того, что­бы раскрыть глаза этой дурочке? Ну, нечего притворяться школьником, мой милый Вадим, вы отлично знаете, что девочка втюрилась в вас, но это не опасно: в ее годы нра­вится каждый интересный мужчина. Так вот, достойная Елена Орестовна, знающая разумеется то, что все знают, рассказала ей что-нибудь пикантное или нарисовала оттал­кивающую картину наших интимных отношений, «двух не­годяев»... Ха, ха, ха!..

Вадим Викторович порывисто встал, с шумом оттолкнул стул: он был бледен и его губы нервно вздрагивали.

— Оставьте, пожалуйста, свои глупые и злые шутки. Мэри не любит меня. Она так молода и красива, что пе­ред нею свободный выбор среди блестящих и подходящих ей по летам поклонников. Что я такое, в самом деле? Врач, каких тысячи, да и в свете я ничего не представляю собой. Затем, позвольте сказать, что вследствие вашего вторжения в мою жизнь, я вынужден поставить крест на своем будущем и отказаться от всякой надежды на се­мейное счастье. Я сделался посмешищем общества, и любой порядочный человек вправе назвать меня подле­цом, марающим чужое честное имя! Я потерял всякое право протянуть руку невинной порядочной девушке. Ка­кие родители не задумаются отдать свою дочь, не рискуя навлечь на нее ненависть отвергнутой любовницы? Итак, оставьте, наконец, ваши поддразнивания, я вовсе не рас­положен переносить их.

Позеленев от изумления и бешенства, слушала его ба­ронесса, а его последние слова и сопровождавший их злобно-презрительный взгляд ударили по ней, точно хлы­стом.

—Вы, кажется, сошли с ума, мой милый, — произнесла она с резким смехом. — Разве я вас держу? Пожалуйста, ищите счастья в другом месте! Мне надоели ваши капри­зы, неблагодарность и грубость. Если вам наскучила холо­стая жизнь и вы влюблены, как мартовский кот, то я добуду вам согласие этой девчонки. — Она встала, нагну­лась к нему и прошептала медоточивым голосом, нежно глядя на него: — Неблагодарный! Так-то вы платите за мою любовь? А между тем, я всегда готова отказаться от собственного счастья ради любимого человека. Вы хо­тите жениться, Вадим? Боже мой! Да я первая помогу ва­шему счастью. Я останусь, конечно, вашим другом, но дружба наша будет платоническая. Так развеселитесь же, злючка, и не обижайте вашу бедную Настю.

Она обвила его шею и поцеловала, а Заторский не про­тивился. Несмотря на ученый диплом он был достаточно доверчив, чтобы лукавая нежность баронессы обманула его. Он молча поцеловал ее руку и вышел. Но едва за ним закрылась дверь, как лицо баронессы исказилось зло­бой.

— Постой, — прошептала она, сжимая кулаки. — Я уст­рою тебе счастье, которого ты не забудешь!

Едва все сели ужинать, как во дворе послышался шум подъехавшего автомобиля.

— Кто это может быть так поздно? Борис, взгляни кто приехал, — сказала удивленная баронесса.

Мальчик выбежал, а вслед затем раздались его гром­кие возгласы:

— Папа... папа приехал!..

Баронесса удивленно вытаращила глаза и сидела непод­вижно, точно пришибленная по голове; ее лицо покрылось красными пятнами, она дрожала как в лихорадке.

Заторский сперва побледнел, но поймав тоскливый взгляд Мэри понял, что она знает все, и покраснел. В эту минуту в соседней комнате раздались шаги и на пороге появился барон.

С глухим криком бросилась баронесса к мужу и обня­ла его. Нервно рыдая и смеясь, прижалась она головою к его груди, а счастливый и растроганный проявлением ра­дости по случаю его приезда барон поцеловал жену и пробовал успокоить ее, но та не могла оторваться от не­го. Она обхватила его голову руками и целовала, разгля­дывая его, осыпая вперемешку с рыданиями нежными именами.

Она успела оправиться и ловко играла двойную игру. С присущим ей апломбом она выражала нежную любовь к мужу и этим пробовала возбудить ревность возлюбленно­го: подобный прием ей не раз удавался. Наконец, барон вырвался из объятий жены, поцеловал тетку и потом про­тянул обе руки Заторскому.

— Благодарю, верный друг, за дружбу и заботу о моей семье.

Он не видел презрительной усмешки Елены Орестовны, но Мэри заметила ее и жала генеральше руку, умоляю­ще смотря на нее и как бы говоря: «Молчите о том, что мы знаем». В это время барон опять обратился к жене:

—Милая Настя, от радости снова увидеть все, дорогое мне, я сделал непростительную оплошность: забыл пред­ставить тебе моего друга и путевого товарища, князя Алексея Андриановича Елецкого.

Все обернулись к высокому молодому остановившему­ся в дверях столовой человеку, на которого в волнении никто не обратил внимания.

—Князь принял мое приглашение пожить у нас несколь­ко месяцев. Он мой сотрудник и нам придется еще пора­ботать вместе, а так как, на мое счастье, он холост, т. е. никто не ждет его с нетерпением, то я и забрал его. У тебя найдется помещение для моего друга? — весело про­должал барон, пока князь раскланивался с хозяйкой.

Князю Елецкому было лет тридцать. Он был высок рос­том и худощав. Правильное лицо его подернулось брон­зовым загаром, большие темно-синие непроницаемые глаза глядели строго, а на красиво очерченном рте из-под темных усов проглядывала складка могучей воли.

— Конечно найдется. Подле библиотеки две комнаты и кабинет, который можно обратить в уборную. Надеюсь, Алексею Андриановичу понравится там, — ответила баро­несса, любезно улыбаясь. — Но вы, должно быть, голо­дны, господа? Садитесь за стол, я прикажу подать вам что-нибудь посытнее.

Теперь князь перезнакомился со всеми присутствующи­ми и взгляд его скользнул по лицу доктора, а потом серь­езно и испытующе остановился на бледном, взволнованном личике Мэри. Какое-то загадочное выра­жение скользнуло по его лицу, когда он здоровался с мо­лодой девушкой и садился за стол. Вошла Анастасия Андреевна и разговор сделался общим. Барон был весел, без умолку рассказывал о своем путешествии и привезен­ных сокровищах, князь же, наоборот, молчал и лишь лако­нично отвечал на обращенные к нему вопросы.

Только все встали из-за стола, как лакей доложил, что из Ревеля прибыл фургон с багажом путешественников. Барон приказал внести только два сундука с необходимы­ми вещами в комнаты его и князя, а прочие ящики осто­рожно поставить в комнату первого этажа, подле прихожей. Затем все разошлись, так как приезжие были утомлены, а прислуга занялась перенесением и установ­кой множества всевозможных размеров ящиков.

Пробило полночь, люди собирались достать из фургона последний ящик, как вдруг со двора ворвался бурный по­рыв ветра, с треском распахнул несколько окон и в воз­духе закружились валявшиеся на полу клочки бумаги и соломы. Прислуга изумленно переглянулась, так как сна­ружи все было совершенно спокойно, а ясное небо усея­но звездами. Откуда же мог взяться внезапный порыв? Но в следующую минуту ветер возобновился; со свистом и воем, точно в бурю, пронесся поток холодного воздуха по прихожей, а с лестницы послышался странный шум, будто из мешка высыпали камни и те катились по ступенькам, устланным, между прочим, ковром. Вслед за тем с лест­ницы скатилась кубарем смертельно бледная и перепуган­ная горничная.

—Господи, Боже мой! С нами Крестная Сила! — про­бормотала она, крестясь. — Что это творится такое? Была я в галерее, окна закрывала, как вдруг ветром вырвало из моих рук обе половинки и меня чуть не опрокинуло. В это время я услыхала грохот, ровно камнями бросали в дверь князя, а ветер стонал и ревел на разные голоса, ну точно вот режут ребенка. И так стало страшно, что я убежала.

—Мы слышали то же самое... И вправду подумаешь, что сам Сатана приехал с ящиками этими, — прибавил один из лакеев.

Проворно внесли они последний ящик, заперли дверь и ушли в людскую.

Пока это происходило, если бы кто-то мог заглянуть в комнату князя, был бы очень удивлен. Около стола стоял бледный и озабоченный Алексей Андрианович. Из откры­того чемодана он вынул крест на металлической ножке, в центре которого была вделана маленькая лампада из го­лубого хрусталя. Князь зажег ее, как и вставленные в три конца восковые свечи: свеча наверху была белая, а по бо­кам одна голубая, а другая красная.

У подножья креста была металлическая чашечка и в ней курилось смолистое вещество, разливавшее сильный запах ладана, роз и сандала. Когда раздался шум бросае­мых в его дверь мнимых камней, он взял кропило и кре­стообразно окропил все четыре комнаты сильной ароматической эссенцией. Затем, надев на шею голубую ленту с золотой звездой, посередине которой была глава Спасителя, князь помолился и лег в постель. А в коридо­ре еще продолжался необыкновенный шум, слышалось глухое ворчание, царапание и мяукание, но постепенно звуки стали затихать в отдалении и, наконец, совершенно смолкли.

Доктор ушел к себе мрачно озабоченным: душу его волновали многие противоречивые чувства. С одной сто­роны, стыд, угрызения совести и страх за будущее, а с другой — жгучая ревность к этому князю, который часто и внимательно посматривал на Мэри. Молодой человек был красив, богат и титулован: значит — соперник опас­ный. Как знать? Может он уже произвел выгодное впечат­ление на молодую девушку, разочаровавшуюся в нем благодаря разоблачениям генеральши. После ужина он несколько раз пытался подойти к ней, но та, видимо, из­бегала его. О, зачем завязал он эту позорную и преступ­ную связь?..

Странный шум в коридоре он тоже слышал, но из-за плохого настроения не обратил на него внимания и лег.

Заторский чувствовал себя разбитым, голова его боле­ла и сон не приходил. Но вот, мало-помалу его охватило оцепенение, тело налилось точно свинцом, и он не мог по­шевелить пальцем. Взамен того все его чувства точно обострились, а вокруг, казалось, все вибрировало, потом вибрация эта перешла в удивительно звонкую мелодию, и звуки эти вызывали острую боль во всем его существе.

Вдруг тьма в комнате озарилась бледным розоватым светом, а подле окна он увидел клубившееся облако. Серо­ватый туман запестрел красными и золотистыми искрами и радужными переливами, точно на павлиньем хвосте или ги­гантской бабочке, потом дымка расширилась, удлинилась и посреди комнаты вдруг появилась высокая женщина.

Это было очень юное создание, с обаятельным пре­красным бронзовосмуглым лицом. На ней была газовая, вышитая золотом и блестками туника, столь легкая и про­зрачная, что едва-едва скрывала чудной красоты тело. Тя­желые браслеты украшали руки и ноги, блестящие узоры из драгоценных камней покрывали шею и поддерживали пышную массу сизо-черных волос, спускавшихся ниже ко­лен. Большие и черные, изумительно блестевшие глаза жадно глядели на доктора, а сладострастная, но вместе с тем и жесткая усмешка приоткрывала пурпурный ротик. Затем она пустилась плясать. Беззвучно скользили голые ножки, гибкое и тонкое тело извивалось по-змеиному, а руки,.ловно шарфом, играли длинной веревкой из крас­ного шелка. Продолжая танцевать она приблизилась к по­сте и и склонилась над доктором, а тот не мог шевельнуться. Ему казалось, что он чувствует горячее дыхание плясуньи, но затем с ужасом он увидел, что она сделала из веревки петлю и накинула ему на шею, говоря на незнакомом языке, который он однако отлично понял:

— Счастливец, ты будешь добычей Богини, а твое дыха­ние послужит ей живительной силой!

Таково было значение загадочных слов. В то же время незнакомка стала затягивать узел, а Заторский задыхался и отбивался, но его усилия были тщетны. Словно желез­ным кольцом стягивала веревка его шею, мозг, казалось, разлетался и мысль «я умираю» молнией мелькнула в по­тухавшем сознании. Наконец, ему показалось, что голова его закружилась, и он витает над мрачной бездной, а за­тем он лишился чувств.

Брезжил рассвет, когда Заторский открыл, наконец, глаза. Он лежал на полу, неподалеку от постели и окоче­нел от холода, а голова ныла. Он встал, хотел напиться, но с удивлением увидел, что графин и стакан валялись разбитые на полу. И в эту минуту он вспомнил свой «сон». Да, это был сон или глупый кошмар, как следствие вечерних волнений, а «видениям» ученый-скептик не ве­рил, разумеется. Он вытер лицо одеколоном, принял ус­покоительные капли и опять лег, забывшись вскоре тяжелым сном.

За завтраком баронесса сказала, смеясь:

— Радость приезда и рассказы Максимилиана должно быть подействовали на мои нервы. Он описывал мне раз­ные эпизоды из своего путешествия, и вот я видела себя во сне в джунглях, за мною будто гнался огромный тигр и хотел укусить. Я так закричала, что разбудила своего бедного Макса.

— Да, я действительно имел неосторожность рассказать ей подробности одной охоты на тигра в бенгальских джунглях, — ответил барон, тоже смеясь.

Ни он, ни остальные не заметили странной насмешли­вой улыбки, мелькнувшей на губах князя, а барон уже по­вернулся к доктору.

— У вас не было ли тоже кошмаров, Вадим Викторо­вич? Вы очень бледны, — сказал он, шутя.

Доктор ответил, что плохо спал вследствие мучавшей его нервной головной боли, но теперь чувствует себя хо­рошо.

После завтрака барон объявил, что намерен распако­вать ящики, в которых очень много интересного, и пригла­сил всех сопровождать его. Проходя через маленькую

залу возле столовой, барон увидел нишу в стене, где сто­яла большая ваза с цветами.

— Как хорошо. Вазу эту надо убрать, а на ее место по­ставить статую, которую я привез. Это крайне любопыт­ная древность, — прибавил он, довольный.

Затем все сошли в залу первого этажа, где стояли ящики, и барон, прежде всего, достал действительно ве­ликолепные, привезенные им подарки. Хотя он и не имел ввиду Мэри, а все же преподнес и ей великолепный вос­точный газовый шарф, словно руками фей вышитый золо­том и шелком. Затем вынули древности, оказавшиеся настоящим музеем, и скоро остались нераспакованными только два ящика: один средней величины, а другой — ог­ромный, помеченный красными знаками.

— Случай сберег нам под конец самое драгоценное из моей коллекции, — сказал барон, вынимая из малого ящи­ка завернутый в шерстяные шали продолговатый предмет и бронзовый литой пьедестал.

Под шерстяной обмоткой оказалась сидячая статуя женщины величиной с пятилетнего ребенка. С ее шеи спу­скался на массивной золотой цепочке медальон в форме сердца, из камня, похожего на рубин.

— Это статуя Богини Кали, весьма почитаемой индуса­ми. Она принадлежала раньше Алексею Андриановичу, но, зная мою страсть к подобным редкостям, он велико­душно пожертвовал ее мне. Должен прибавить, что со статуей этой связана трогательная драма на таинственной подкладке, но историю эту слишком долго было бы рас­сказывать. Кроме того, — пояснил барон, — признаюсь вам, что из атеиста и полного скептика я сделался верую­щим, даже мистиком, убежденный доказательствами в правдивости изречения Гамлета, что «на свете существует многое, что и не снилось нашим ученым».

Баронесса громко расхохоталась:

— Как, ты, Макс, сделался мистиком? Может быть, да­же святошей? Ха, ха! Вот так сюрприз! Только я боюсь, что твое обращение поверхностно, и мне еще нужно вре­мя, чтобы убедиться в нем. А пока покажи скорее, что у тебя там, в этом исполинском ящике. Очень любопытно посмотреть.

— Боюсь, что ты разочаруешься, хотя содержимое ящика чрезвычайно интересно, — добродушно ответил ба­рон, приказывая снять крышку.

С помощью слуги он вынул из ящика чучело огромного королевского тигра. Дамы от ужаса вскрикнули, а баро­несса заметила с содроганием:

— Фи, какая гадость! Даже от его мертвого вида воло­сы становятся дыбом!

— Я не отрицаю, что животное страшное, но оно со­всем не гадко. Бесспорно, это-один из лучших образцов своей породы. Посмотрите, какое мощное тело, какая богатая окраска его пестрой шкуры, — заметил Максими­лиан Эдуардович, придавая с помощью лакея сидячее по­ложение страшному зверю, лапы коего казались мягкими и гибкими, как у живого. — Помимо всего, — прибавил он, у этого тигра существует своя история, связанная, одна­ко, со статуей. Он принадлежал молодой жрице, служив­шей в Храмё-Кали, и она приручила его. Полагают, что животное погибло таинственной смертью, убитое взгля­дом одного йога, затем в него впрыснули вещество, сек­рет коего известен жрицам, а оно превращает тело в мумию, сохраняя ему гибкость и подобие жизни. Вместе со статуей князю подарили и тигра, а он пожертвовал мне их обоих.

— Вместо того, чтобы бросить их в море, как я настоя­тельно просил вас, — проговорил князь, до того молчав­ший и почти не вмешивавшийся в разговор.

—Ах, милый мой, у вас расстроены нервы, иначе вам никогда не пришли бы в голову такие нелепости. Бросать в море столь драгоценные и редкие предметы? Извините, это было бы безумием. А теперь, дамы и девицы, подой­дите ближе: грозный царь джунглей вас не укусит.

Дамы все-таки обнаруживали опасение, сколь не без­обиден был страшный зверь. Ни одна не решилась дотро­нуться до него, зато доктор рассматривал и ощупывал животное с видимым интересом.

—Препарировано в самом деле необыкновенно хорошо. Тигр совершенно сохранил жизненный вид, даже сви­репое выражение глаз, которые кажутся стеклянными, а между тем, фосфоресцируют.

—Совершенно верно. Это потому, что тигр не сдох, несмотря на всю видимость, — с улыбкой заметил князь.

Заторский встрепенулся и пристально, испытующе по­смотрел на князя, а потом улыбнулся.

— Вам надо полечиться, князь, говорю вам это, как врач. Подумайте только о том, что вы сказали! Как мо­жет просуществовать животное в продолжение недель, а может быть, и месяцев, да еще заключенное в ящике? У вас, вероятно, было какое-нибудь сильное нервное потря­сение, и ваши нервы нуждаются в серьезном лечении.

— Однако, дорогой доктор, всем известно, что факиры могут месяцами спать под землей. Я знал такого, кото­рый пролежал в земле семь лет, а между тем был со­вершенно здоров, — возразил князь.

— Положим, но то был факир, особыми приемами при­веденный в состояние летаргии, и до которого никто не дотрагивался во время его сна. Здесь же мы имеем дело с попросту околевшим животным.

—Извините, Вадим Викторович, это животное умерло неестественной смертью. А в той стране, где все тайна, никто не в состоянии постичь размеры сил, которыми рас­полагает этот удивительный народ. Мы все невежды, на­чиная с просто светских людей и до величайших ученых, которые ужаснулись бы знанию тех страшных очаровате­лей. Уверяю вас, что перед ними чувствуешь себя беспо­мощным, вроде грудного младенца. О! Беда тому, кто неосторожно затрагивает их и вызывает их мщение! — прибавил, глубоко вздохнув, Елецкий.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: