Беседа, в которой дается небольшое разъяснение 11 страница

Вскинув ружье к плечу, он выстрелил два раза подряд.

Два выстрела слились в один долгий звук.

Но они были такими слабыми, что дед, не подумав в ту минуту о снеге, который имеет свойство заглушать звуки, решил, что у него всего лишь сгорел запал. Схватив ружье за ствол, словно это была простая дубина, он приготовился встретить врага, но вдруг увидел, что тот выпустил палку, всплеснул руками, пошатнулся и упал лицом в снег.

Первым дедушкиным порывом было подбежать к недругу.

Томас Пише был мертв! Он умер, не издав ни единого стона. Его грудь пробило двумя пулями.

Несколько мгновений онемевший дедушка неподвижно стоял возле человека, которого только что убил. Он думал о том, что у Томаса Пише есть жена и дети, которые ждут его возвращения. Он представлял, как они тревожатся, бегут при малейшем шуме к двери, и чувствовал, что ненависть, которую питал к живому Томасу, тускнеет и улетучивается перед огромным горем, ожидавшим их, невиновных. Ему показалось, что одной его воли будет достаточно, чтобы вернуть Томаса к жизни, которой он его лишил.

— Эй, Томас! — сказал он. — Ну-ка вставай.

Ясно без слов, что мертвец не только не встал, по и не ответил ни единым звуком.

— Да вставай же! — говорил дед.

Он наклонился, чтобы взять Томаса под мышки и помочь ему подняться. Кровь, сочившаяся из груди лесника, очертила на снегу вокруг него красноватый ореол. Вид его вернул дедушку к ужасной действительности. Он подумал о собственной жене, о детях и ради них решился жить. Не мог он оставить вдовами двух женщин и сиротами четырех ребятишек. Но чтобы жить, нужно было скрыть с глаз труп, который навлек бы на него людское возмездие.

Дедушка поспешил к Тэсу, пробежал вдоль городских изгородей и прыгнул через забор в свой собственный сад. В доме все спали. Он взял кирку и лопату и вернулся к перепутью.

Приближаясь к месту убийства, он дрожал, словно рядом с трупом должен был встретиться с судьей и палачом.

Когда ему осталось пройти не больше сотни шагов, скрывшаяся на несколько минут луна вышла из-за низких, темных туч и ярко осветила белый ковер, покрывший землю. Вокруг было безмолвно, пустынно, уныло.

Тогда дедушка взглянул на перепутье. Он слишком хорошо знал это место! Там, на снегу, чернел труп Томаса Пише.

И странное дело, на этом черном пятне, на трупе, что-то было. Казалось, там сидело, нахохлившись, какое-то четвероногое существо.

Бедный Жером Палан покрылся холодным потом. Волосы у него на голове встали дыбом. Он говорил себе, что это игра воображения, галлюцинация, обман, и хотел идти дальше, но ноги его словно вросли в землю. Однако каждая минута была дорога. В ночь Святого Юбера полным-полно охотничьих пирушек. Какой-нибудь охотник мог пройти мимо и обнаружить труп.

Жером Палан сделал над собой нечеловеческое усилие. Он собрал всю свою смелость, чтобы победить охвативший его ужас, и пошел вперед, шатаясь, как пьяный.

Когда до трупа оставалось не более пяти или шести шагов, неясные очертания предмета, который он заметил издали, стали более отчетливыми. По длинным подрагивающим ушам, по передним лапам, более коротким, чем задние, он понял, что это заяц.

Однако бывалый охотник но мог не засомневаться. Дело было не только в том, что самый пугливый на земле зверек, казалось, не боялся ни мертвого, ни живого, но еще и в том, что он выглядел раза в три-четыре больше обыкновенного зайца.

Смутное воспоминание мелькнуло у него в голове. Парнишка просил его принести зайца размером с Рамоно. Девчушка просила принести ей зайца размером с осленка матушки Симоны. Уж не исполняются ли желания детей, как в волшебных сказках? Все это показалось Жерому Палану таким нелепым, что он, подумав, что спит, принялся хохотать. Страшное эхо раздалось в ответ на этот смех.

С той стороны, став на задние лапы и ухватившись за бока, смеялся заяц.

Дедушка замолчал, тряхнул головой, огляделся и ущипнул себя за руку. Он, безусловно, не спал.

Дедушка снова перевел взгляд на странное видение.

На земле лежал труп. На трупе сидел заяц. Заяц, как я сказал, в три раза больше обычного. Заяц, глаза которого светились в темноте, как глаза кошки или пантеры.

Несмотря на странное поведение зайца, уверенность в том, что он имеет дело с обычным зверьком, успокоила деда. Он подумал, что, увидев его совсем рядом, заяц даст стрекача.

Дедушка подошел так близко, что мог прикоснуться к трупу. Заяц даже не пошевельнулся.

Дедушка дотронулся ногой до тела Томаса Пише. Заяц не шевелился, лишь его глаза еще сильнее сверкали в лунном свете, особенно когда встречались с взглядом деда.

Дед решил обойти вокруг трупа. Не переставая следить за ним, заяц поворачивался на месте так, что дедушка не смог скрыться ни от одного чарующего взгляда его горящих глаз. Дед кричал, махал руками, делал всевозможные бр-р-р, бр-р-р! — при звуке которых ни один заяц, будь он даже Александром, Ганнибалом или Цезарем среди зайцев, не остался бы на месте. Все было бесполезно.

Несчастному убийце стало страшно, как никогда. Он хотел броситься на колени и молиться, но поскользнулся и упал на руки. Встав, попытался перекреститься. Однако, поднеся пальцы ко лбу, заметил, что его рука — красная от крови. Кто же осеняет себя крестным знамением кровавой рукой? Тогда он оставил мысль отдаться на милость Божью.

Его затрясло. Он откинул подальше кирку и лопату, снял с плеча ружье, взвел курок, прицелился в зайца и нажал на спуск. Из оружия выбило тысячи искр, но выстрела не последовало. Дедушка вспомнил, что разрядил дуплетом ружье в Томаса Пише и от испуга забыл перезарядить его. Схватив ружье за ствол и подняв его над по-прежнему безучастным зайцем, он замахнулся на него прикладом.

Заяц легонько отскочил в сторону.

Деревяшка, стукнув о труп, издала глухой звук.

А гигантский заяц сам принялся описывать круги вокруг убийцы и его жертвы. Круги все увеличивались. И, странное дело, чем больше удалялся чертивший их зверь, тем большим он казался деду, который, будучи не в силах выносить дольше этот ужас, упал без сознания рядом с тру­пом.

Когда дедушка пришел в себя, снег валил густыми, крупными хлопьями. Он приподнял голову и осмотрелся. Его взгляд сразу же упал на труп Томаса.

Снег покрывал мертвеца белыми одеждами. Его уже почти не было видно, и под снежными складками лишь слегка угадывались очертания человеческой фигуры.

Однако, надо сказать, больше всего Жером Палан боялся не трупа, а зайца. К счастью, тот исчез.

Видя, что бояться нечего, дедушка поднялся. Он двигался механически, как заведенный. Он уже отказался от мысли захоронить тело Томаса.

У него на это больше не было ни сил, ни смелости. Он торопился уйти. А вдруг гигантский заяц вернется?

Он поглядел вокруг, поднял ружье, кирку, лопату, и, шатаясь, как пьяный, с поникшей головой, сгорбившись, пошел обратно в Тэс.

На этот раз дедушка вернулся через дверь, положил вещи на кухне, добрался на ощупь до комнаты и залез в кровать, где ему всю ночь не давала заснуть жестокая лихорадка.

На следующий день он увидел в окно, что снег продолжает падать. Окно выходило в сад. За садом расстилалась равнина. Снегопад не прекращался двое суток, и снежный покров достиг тридцати шести дюймов. Все это время дедушка не вставал с постели. Это казалось естественным. Хотя горячка немного улеглась, было заметно, что он но и своей тарелке.

Хорошенько, однако, надо всем подумав и рассудив, что произошедшее с ним входит в разряд вещей невозможных, он отнес видение в ночь убийства на счет испуга.

Теперь он остался наедине со своим преступлением. Должен вам сказать, что дед очень старался избавиться от угрызений совести. Впрочем, все было за него. Если бы не снегопад, всем было бы давно известно, что Томас Пише мертв, а так о его смерти никто не знал. Дед молил провидение, чтобы снег не растаял. Ведь до оттепели труп Томаса Пише не обнаружат.

Дедушке приходила мысль о побеге, по у него совершенно не было денег. К тому же нищенское существование, на которое бы он обрек себя на чужбине, без жены и детей, страшило его больше, чем эшафот. С другой стороны, все произошло ночью, за городом, в полной глуши и, главное, без свидетелей. Почему его должны подозревать больше, чем кого-либо другого? По всей вероятности, его будут подозревать меньше всего. Многие видели, как он вышел из дома в воскресенье утром и вернулся к ночи. Но никто не видел, 1 что он выходил и возвращался дважды. Правда, всю ночь его мучила лихорадка, и он был болен в понедельник. Но, если человек болен и у него лихорадка, это еще не значит, что он убил ближнего своего.

Дедушка положился на судьбу. Минутная слабость, в порыве которой он хотел молиться, больше, разумеется, не повторялась. У него была готова легенда на тот случай, если подозрение падет на него, и он ждал.

Проснувшись однажды утром, он по обыкновению посмотрел на улицу и увидел на небе низкие темные тучи. Он встал и распахнул рт;ио. Густой, плотный воздух дохнул ему в лицо. Затем упали первые капли дождя. Сначала мелкие, потом крупные и тяжелые. И вот они уже образовали настоящий ливень.

Оттепель.

Приближался ужасный миг. Несмотря на придуманную версию, он так разволновался, что у него снова поднялась температура и ему пришлось лечь в кровать. Закутавшись в одеяло, он весь день оставался в постели.

Время от времени дед подумывал, а не лучше ли самому признаться, прежде чем все откроется.

На следующий день снег почти полностью растаял. С кровати деду было видно поле, и он не мог отвести от него глаз. Повсюду виднелись большие черные пятна. Они вырастали среди снега, словно острова в океане.

Вдруг на улице послышались голоса. Сердце его сжалось, на лбу заблестела испарина. Не было ни малейшего сомнения, что что-то произошло и это имеет отношение к смерти Томаса Пише. Дед решил приподнять занавеску и осторожно выглянуть в окно. Он даже встал, чтобы выполнить свое намерение. Однако не успел сделать и шага, как ему отказали ноги. Он умирал от желания спросить кого-нибудь про шум, нараставший за окнами, но чувствовал, что его голос будет дрожать, а это могло показаться странным.

На лестнице послышались шаги. Дед живо забрался в постель и натянул одеяло до самого носа.

Это бабушка спешила к мужу с известием.

Она резко открыла дверь.

Дед вскрикнул. Он решил, что попался.

— Ах, милый! — воскликнула бабушка. — Извини, пожалуйста.

— Я спал, жена, — сказал дед. — Ты меня разбудила.

— Понимаешь, Жером, я подумала, тебе будет интересно узнать новости.

— Что за новости?

— Ты слышал, что несколько дней назад исчез Томас Пише?

— Да… нет… то есть… — с этими словами дед вытер концом простыни мокрый от пота лоб.

— Так вот, — продолжала бабушка, не заметив движения мужа. — Принесли его тело.

— А! — выдохнул больной.

— Ну да, Боже мой!

У деда было сильное искушение спросить, что говорят о причине смерти Томаса Пише, но он не осмелился.

Жена и в этот раз угадала наперед его желание.

— Так-то, — сказала она. — Похоже, бедняга замерз в снегу.

— А… а… труп? — спросил дедушка о усилием.

— Его наполовину сожрали волки.

— Да что ты! — вскричал Жером. — Наполовину!.. Несчастный Томас! Наверное, обглодали голову и ноги?

— Почти все тело. По сути говоря, нашли одни кости.

Дед перевел дух. Он подумал, что теперь никто не узнает, что Томас был убит из ружья.

Между тем бабушка наставительно сказала:

— Видишь, Жером! Неисповедимы пути Господни. Суд его хоть и нескор, но неминуем. Рано или поздно он настигает виновного. И возмездие свершается, когда тот спокоен и уверен в собственной безнаказанности.

Дедушка застонал.

— Что с тобой? — испугалась бабушка.

— Дай мне воды, жена. Мне нехорошо.

— И правда, ты белый, как мертвец.

— Это все новость, Я такого не ожидал.

— На, муженек, пей.

Дедушка поднес стакан к губам. Его зубы застучали о край стекла, а рука так тряслась, что половина воды пролилась на белье.

— Боже мой! — воскликнула бабушка. — Да ты, видно, серьезно болен. Может, мне пойти за врачом, господином Депре?

— Нет, нет! — закричал дед. — Не надо!

Он схватил жену за руку. Его ладонь была потной и холодной. Бабушка посмотрела на него с еще большим бес­покойством.

— Ничего страшного. У меня приступ лихорадки, но я чувствую, это последний. Я пойду на поправку.

В самом деле, радуясь такой счастливой развязке, Жером Палан, как больной, перенесший страшный, но целительный кризис, чувствовал себя все лучше.

Вечером, узнав, что тело Томаса Пише со всеми почестями препроводили на городское кладбище и забросали шестью добрыми футами земли, он совсем успокоился. Велел жене привести к нему детишек, расцеловал их и их мать, чего не бывало с памятной ночи третьего ноября. Но каков же был восторг семейства, когда дед заявил, что чувствует себя хорошо и собирается спуститься вниз. Его хотели поддержать. Бабушка подала ему руку, но он выпрямился во весь свой огромный рост и сказал:

— К чему это?! Уж не считали ли меня умершим?

И глазом не моргнув, он спустился по лестнице.

Стол был накрыт на бабушку и детей.

— Ну и дела! — воскликнул он весело, видя только три прибора. — А я что же, не ужинаю?

Бабушка поспешила поставить четвертую тарелку и пододвинула к столу еще один стул.

Дед сел и принялся выстукивать вилкой и ножом по тарелке какой-то марш.

— Коль уж так, — сказала бабушка, — в подвале осталась бутылка старого бургундского, я берегла ее к торжественному случаю. Случай представился.

Все сели ужинать. Счастливая бабушка наливала деду стакан за стаканом. Вдруг она увидела, как он побледнел, побежал за ружьем к камину. Схватив ружье, прицелился во что-то в самом темном углу комнаты. Однако не выстре­лил, а отшвырнул его подальше. Он вспомнил, что оно не было перезаряжено с третьего ноября.

Бабушка стала расспрашивать мужа, что значат его странные действия, но он отказался отвечать.

Польше получаса дед ходил взад-вперед по дому. Затем поднялся к себе в комнату и лег спать, так и не вымолвив ни единого слова.

Ночью его, вероятно, мучил какой-то кошмар. Он несколько раз внезапно просыпался, издавая дикие крики и взмахивая руками, словно целясь в кого-то или во что-то, что ему не давало покоя.

Жерому Палацу опять явился гигантский заяц!

— Таким образом, — продолжал свой рассказ хозяин харчевни, — убийство Томаса Пише не осталось, как на то надеялся мой дед, тайной между ним и Потом.

Тело жертвы покоилось в могиле, а ужасный зверь днем и ночью приходил к Жерому Палану, чтобы напомнить, что был свидетелем преступления и что в могиле жертвы не хоронят угрызений совести убийцы.

Жизнь, к которой дедушка с такой радостью вернулся в вечер похорон Томаса Пише, стала мукой из-за видения, преследовавшего его по пятам. Порою он встречал мерзкого зайца в каминном углу. Тот грелся вместе с дедом у огня, посылая ему пылкие взгляды, которых мой бедный дедушка, хотя и был отважным человеком, не мог ни перенести, ни позабыть.

Иногда за обедом заяц пробирался под стол и начинал скрести его но ногам своими острыми когтями. А если бедняге удавалось побороть свои страхи и заснуть, через несколько минут он снова просыпался, задыхаясь из-за тяжести, давившей ему на грудь. Гигантский заяц, сев Жерому Палану на живот, преспокойно умывал себе морду передними лапами!

Бабушка и дети никого не видели. Казалось, бедный Жером сражается с воображаемыми преследователями, поэтому все посчитали, что он сходит с ума. В доме поселилась великая печаль.

Однажды утром после кошмарной ночи дед встал с постели другим человеком. Он принял окончательное решение.

Надев подбитые железом башмаки, зашнуровал большие кожаные гетры, взял ружье, почистил его, продул оба ствола, проверил кремень, удостоверился, что порох хорошо просушен, и засыпал его в ствол, стараясь не обронить ни крупинки. Затем вложил войлочный пыж, края которого смазал жиром, и долго утрамбовывал его шомполом. После всыпал в ствол добрую порцию свинца. Дробь третьего номера была безукоризненно подобрана по форме и размеру. Наконец с той же основательностью, с какой он подошел к своему занятию с самого начала, вбил последний пыж. Положив порох на полку ружья, он соединил его затравкой с зарядом в стволе. Закинул ружье за плечо, отвязал радостно прыгавших у конуры собак и направился вместе с ними к Ремушану.

Читатель помнит, что по этой дороге он шел к месту засады в ночь на третье ноября.

Бабушка, следившая за каждым движением мужа, радовалась, думая, что удовольствие, которое ему доставит любимое занятие, вытащит деда из странной ипохондрии, жертвой которой он стал. Она проводила его до порога и оставалась у двери, пока он не скрылся из виду.

Был конец января. В полях лежал густой туман. Однако славному охотнику были так хорошо знакомы все стежки и дорожки, что, несмотря на облако пара, застилавшего землю, он пришел, ни разу не сбившись с пути, прямо на перекресток, на котором произошла ноябрьская сцепа.

В десяти шагах от него уже показались очертания кустов, за которыми он прятался в роковую ночь. Вдруг с другой стороны зарослей, на то самое место, куда упал Томас Пише, выскочил большой заяц. Дедушка вмиг распознал в нем зверя, навсегда унесшего его покой. Он, конечно, был готов к его появлению, и все же, пока он вскидывал ружье на плечо, заяц исчез в тумане. Сцепленные одним поводком Рамоно и Спирон кинулись за ним. Едва переводя дух, дед поспешил следом.

На вершине Спримона дул сильный ветер, и туман рассеялся. Охотнику стало видно собак. Они разорвали соединявшую их веревку и заливались что было мочи. В двухстах метрах от них бежал заяц, белеющая шкура его отчетливо выделялась на красноватом ковре верескового поля.

— Кажется, — воскликнул дедушка, — он сдает? Черт возьми! Они его схватят! А ту, Рамоно! Ату, Спирон!

И воодушевленный дедушка еще быстрее бежал вперед. Клянусь, это была горячая охота! Казалось, и охотник, и заяц, и собаки обладали стальными мускулами. Как на крыльях, они пересекали поля, леса, луга, холмы, овраги, ручейки и пригорки. При этом не останавливались ни на минуту.

Удивительно, гигантский заяц вел себя как старый волк. Он не запутывал следы, не петлял, не бежал вдоль воды, по канавкам или по борозде, оставленной сохой. Он нисколько не старался сбить собак со следа. Его вроде бы и не заботило, что за ним гонятся. Казалось, он неторопливо трусил вперед, держась в ста шагах от собак, которые, чувствуя его свежий, горячий след, заливались пуще и под аккомпанемент нескончаемых “Ату! Ату!” бежали еще быстрее, ничуть, однако, не сокращая при этом разделявшую их дистанцию.

В этой немыслимой гонке дед отбросил подальше мешавшую ему охотничью сумку. Веткой сбило шапку, он не стал подбирать ее, чтобы не терять времени. На дедушкино счастье, заяц описал большой круг, и они вернулись к началу: миновали земли Спримона, Тилора, Френо, Сени и к полудню снова были на Аниванле.

Дедушка, подуставший от пятичасовой погони, был еще на вершине горы, когда собаки, сбежав вниз, очутились на берегу реки Урт. Он подумал, что зверек никогда не рискнет пересечь реку, вода которой сильно тогда поднялась из-за дождей. Заяц обязательно повернет обратно и окажется под дулом его ружья. На собак, увы, не было никакой надежды. Заяц просто издевался над ними!

Дедушка устроился в середине косогора, у лесочка. Чтобы не прокараулить зайца, он не спускал со зверя глаз. Тот мог придумать что-нибудь новенькое. Заяц же спокойно сидел на берегу реки в зарослях тростника и время от времени пощипывал его зеленые верхушки. Приближавшиеся собаки, казалось, его вообще не занимали.

II вот они уже в десяти шагах от него. Сердце деда бешено колотилось, у него перехватило дыхание. Расстояние между собаками и зайцем все уменьшалось.

Вдруг бежавший впереди Рамоно прыгнул, чтобы разорвать зверя. Заяц кинулся в грозно ревущий поток, кативший вперед свои пенистые волны, и Рамоно лишь щелкнул клыками.

— А! Теперь он утонет! — закричал дедушка. — Молодцы!

Он бросился вниз по склону так стремительно, что едва не влетел на всей скорости в Урт.

Бежал и все повторял:

— Утонет! Утонет! Утонет!

Но заяц уверенно пересек реку и благополучно достиг противоположного берега.

Собаки, как и их хозяин, остались на берегу и, казалось, ждали катастрофы, по видя, что заяц против всякого ожидания появился на суше целый и невредимый, тоже прыгнули в реку. Им повезло меньше. Охваченный азартом погони, Рамоно не смог справиться с течением. Бедный пес устал сражаться с мощным потоком. На трети реки его оставили силы. Он исчез, потом снова появился на поверх пости. Его лапы слабо били по воде, ему было не преодолеть реки. Несмотря на все свои усилия, он опять ушел и глубину.

К тому времени дедушка спустился или, скорее, скатился по крутому берегу.

Рамоно в третий раз показался над водой. Дедушка позвал его. Бедное животное посмотрело на него своими умными глазами, и до деда донесся жалобный стон. Пес уже пересек большую часть реки. Услышав голос хозяина, он решил вернуться.

Это предрешило его трагический конец. Подхваченный потоком, он несколько раз перевернулся, еще раз заскулил, с трудом развернулся к хозяину — и его отнесло течением.

Дедушка стоял по колено в воде.

Он зашел дальше в реку, подплыл к собаке, схватил ее и вытащил на сухую траву. Тщетно дедушка пытался согреть ее закоченевшие лапы.

Бедный Рамоно издал последний стон и сдох.

Пока отчаявшийся охотник старался вернуть свою собаку к жизни, до его слуха с противоположного берега донесся лай. Дед поднял глаза и увидел на другой стороне гигантского зайца, который, сделав крюк, вернулся обратно, словно находя какое-то злорадное удовольствие от смерти одного из своих преследователей.

Более удачливому, чем Рамоно, Спирону удалось переплыть Урт, и он продолжал гнаться за проклятым зверем.

Дед, прощаясь, взглянул на своего несчастного верного друга и с новым ожесточением вернулся к охоте. Травля продолжалась до вечера и, разумеется, безрезультатно. Когда стало темнеть, Спирон, прыжки которого за последний час стали реже и слабее, лег, отказываясь бежать дальше. Он был просто не способен сделать еще хотя бы шаг.

Дедушка взвалил его на плечи и постарался сориентироваться, в какой стороне находится дом.

Они были около Френо, в восьми или девяти лье от Тэса.

Дедушка никогда не охотился так далеко от дома.

К концу дня в нем, казалось, что-то сломалось. Он был так потрясен, что, хотя и пробежал за день около двадцати — двадцати пяти лье, но совсем не чувствовал усталости. А если и чувствовал, то превозмог ее, взял себя в руки и направился к Тэсу.

Перед ним расстилался темный, прореженный лишь узкими тропинками лес Сен-Ламберской долины. Ни минуты не сомневаясь, дедушка отважно углубился в дремучие заросли. Не прошло и пяти минут (он, может быть, сделал шагов пятьсот), как сзади послышался шорох сухих листьев. Дедушка обернулся. Следом за ним бежал гигантский заяц.

Дедушка замедлил шаг. Заяц сделал то же самое. Дедушка остановился. Заяц тоже. Дедушка опустил Спирона на землю и показал ему на зайца, понукая собаку к погоне. Несчастный Спирон принюхался и, тяжело вздохнув, улегся калачиком передохнуть. Тогда дедушка взялся за ружье — на этот раз оно было хорошо заряжено, — взвел оба курка, нажав пальцем на спусковой крючок, чтобы собачки не щелкнули при взводе, и вскинул ружье на плечо.

Увы, он не смог взять зайца на мушку. Тот исчез.

Вне себя от ужаса и отчаяния, дед забрал загнувшего Спирона, который и во сне продолжал лаять — видно, в погоне за гигантским зайцем, — и лихорадочно заспешил дальше, не осмеливаясь посмотреть назад.

Домой он вернулся в три часа ночи. Обеспокоенная бабушка собиралась слегка выбранить мужа, но, увидев, в каком он состоянии, не стала его ругать.

Он устало спустил Спирона с плеча. Бабушка подхватила у него ил рук ружье. Вы помните, при нем не было ни охотничьей сумки, ни шапки.

Жена поскорее уложила его в кровать, принесла большой бокал доброго вина, которое нагрела с пряностями, и присела тут же, на краешек. Потом взяла мужа за руки и тихонько заплакала.

Дедушка был тронут ее заботой и слезами. Ему пришло в голову, что, если бы он разделил с ней свою горькую тайну, ему стало бы вдвое легче. В ее нежности и верности он не сомневался и потому признался во всем.

О! Бабушка Палан была достойной женщиной, будьте уверены! Она не разразилась упреками, не стала поносить и проклинать роковую страсть к охоте, причину всех их бед. Наоборот, постаралась оправдать вспыльчивость мужа, которая привела к убийству. Не обвиняя мертвого, она все же согласилась, что он сам был всему виной. Она обняла и утешила дедушку, склонившись над ним, как мать над любимым ребенком, и попыталась придать ему своими словами немного спокойствия и бодрости. Видя признательность деда, она наконец отважилась сказать:

— Послушай, Жером. Во всем этом есть длань Божия. Господь привел несчастного Томаса под дуло твоего ружья, чтобы наказать его за злобный поступок, но он же позволяет злому духу терзать тебя, чтобы покарать за безбожие.

Жером Палан вздохнул, но не высмеял ее, как наверняка сделал бы раньше.

— Пойди к нашему кюре, муженек. Упади перед ним на колени, расскажи о своем несчастье, и он поможет тебе изгнать дьявола, который, видно, сидит в гадком зайце.

Тут уж дед не вытерпел:

— Еще чего! Пойти к кюре, чтобы он донес на меня судьям епископа! Хорошенькая мысль! Нот, я уже имел с ними дело, и, клянусь, мне не хочется снова попасться им в лапы. Да и вообще, ты что, с ума сошла? Нет во всем этом ни Бога, ни дьявола.

— Что же тогда? — воскликнула добрая женщина в отчаянии.

— Случайность и мое воспаленное воображение. Мне надо убить этого чертова зайца, обязательно! Когда я увижу его у моих ног — недвижимого, мертвого, совсем мертвого! — все уладится само собой, и я больше не буду об этом думать.

Бедная бабушка отступила, злая, что в этом вопросе спорить с ее мужем было совершенно бесполезно.

После двухдневного отдыха, в котором так нуждались, дедушка и его собака — собака еще больше, чем он, — они снова ушли из дома.

Дед застал зайца на том же самом месте, что и в первый раз. Ото было тем более удивительно, что лежка — самая настоящая лежка! — находилась на перепутье, через которое проходило более тридцати человек в день.

И снова заяц перехитрил своих преследователей.

Дедушка опять вернулся грустный и изнуренный, с пустой новой охотничьей сумкой.

Целый месяц, каждые два–три дня, он возобновлял ожесточенную борьбу. И все так же безрезультатно.

Через мрсяц бедный Спирон сдох от истощения сил. Сам дедушка был на последнем издыхании и больше не мог продолжать эту гонку.

Его дела тем временем полностью остановились, и в скудное хозяйство пришла нищета.

Сначала бабушка поддерживала дом строгой экономней, потом продавала какое-нибудь украшение или что-нибудь из мебели — словом, остатки их былого благополучия.

Но экономия не помогла. Ящики были пусты, стены — голы. В доме не осталось ни одной вещи, которая имела бы хоть какую-нибудь ценность. В тот вечер, когда сдох Спирон, добрая женщина была вынуждена признаться мужу, что в доме нет хлеба.

Дед вытащил из жилета фамильные золотые часы. Он ими очень дорожил, и бабушка, зная об этом, продавала в гамом деле необходимые вещи, так и не осмелившись потребовать от него этой жертвы. А теперь дед отдал их ей, не сказав ни слова!

Бабушка пошла в Льеж, где часы были проданы за девять золотых луидоров. Вернувшись, она выложила деньги на стол.

Папаша Палан долго смотрел на них — с вожделением и в то же время с сомнением. Потом, забрав четыре луидора, он позвал бабушку.

— Сколько времени ты сможешь вести хозяйство на эти пять луидоров?

— Что тут сказать! — приговаривала, подсчитывая, бабушка. — Экономя, на них можно жить два месяца.

— Два месяца, — повторил дед. — Два месяца, это даже больше, чем нужно. До того времени либо я сделаю из зайца рагу, либо он сведет меня в могилу. Бабушка заплакала.

— Успокойся, — сказал дед. — Зайцу — крышка. С четырьмя луидорами я отправлюсь в Люксембург. Там живет один мой знакомый, браконьер. У него были щенки моих бедных Фламбо и Раметты. Если там осталась еще пара собак, то разрази меня гром, коль через две недели у тебя не будет муфты из шкуры моего мучителя.

С тех пор, как дедушка потерял покой, бабушка каждый день замечала на его лице все новые следы усталости и муки, и поэтому не стала возражать против его замыслов.

В одно прекрасное утро Жером Палан вышел из дома и поехал прямиком в Сент-Юбер. Он остановился как раз в нашей харчевне. В те времена ее содержал его брат, Кризостом Палан, то есть мой двоюродный дедушка.

Жером встретился со своим знакомым, купил у него пса и суку из помета Раметты, Рокадора и Тамбеллу, и пять дней спустя победоносно вернулся домой.

На следующий день с восходом солнца он был уже в поле.

Увы, заяц оказался хитрее и выносливее любой собаки. Потомки Фламбо и Раметты, как и Рамопо со Спироном, оставались далеко позади него.

Наученный горьким опытом, дедушка больше берег их, хорошо понимая, что, если гигантский заяц загонит и этих, заменить их будет некем. Он не давал им травить проклятого зайца больше трех-четырех часов подряд и, убедившись, что силой его не возьмешь, решил прибегнуть к хитрости: старательно заделал все просветы между рядами кустарника, по которым обычно бежал заяц, и, оставив свободными один или два прохода, разместил в них изготовленные тщательнейшим образом силки. Затем сел поблизости в засаду — не только для того, чтобы при случае подстрелить зайца, но и чтобы помочь собакам, если они сами угодят в петлю.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: