О ЗАРАЗИТЕЛЬНОСТИ СИЛЬНОГО ВООБРАЖЕНИЯ 5 страница

В медицине и морали есть множество вопросов этого рода. Все науки, представляющие собою подробное описание тел и их отдельных свойств, как-то: науки о животных, о растениях, о металлах и их особых свойствах, — принадлежат к наукам, которые никогда не могут быть ни достаточно достоверны, ни очевидны, особенно, если их не станут разрабатывать иначе, чем это делается теперь, если не начнут с наук простейших и наименее сложных, от которых и зависят более сложные. Но люди ученые не желают дать себе труд философствовать, держась известного порядка; они не признают, чтобы принципы физики были достоверны; они не знают ни природы тел вообще, ни их свойств; они сами сознаются в этом; а между тем они воображают, что могут объяснить, почему, например, волосы у стариков седеют, а зубы их чернеют, и вообще разрешить подобные же сложные вопросы, зависящие от стольких вещей, что никогда невозможно указать истинное разрешение их; ибо для этого, например в нашем случае, необходимо знать наверно, в чем состоит белизна у стариков в частности; соки, которыми они питаются;

сосуды, которые находятся в теле и по которым проходят эти соки;

строение корня волос или кожи, из которой они вырастают, и разницу во всем этом между молодым человеком и стариком, что, безусловно, невозможно или, по крайней мере, очень трудно знать.

II. Аристотель, например, утверждал, что ему известна причина, почему белеют волосы у стариков; он указывает несколько причин тому в различных местах своих сочинений. Но, как гений по природе, он этим не ограничился; он пошел дальше. Он открыл, что причина, заставляющая седеть волосы у стариков, та же самая, в силу которой у некоторых людей и лошадей один глаз бывает голубого, а другой — другого цвета. Вот его слова: «йтероуаиког 8е (^а^юта yiyvovtai ксч ol avQpconoi кои ol auciroi 5ia tt|v o.utt)v ai'n'av, r|VTCe<; 6 цбу av&pcoTioi; яе^лойтси, ^i6vov».1

Это звучит довольно странно; но нет ничего сокровенного для этого великого человека, и почти во всех своих сочинениях по физике он разъясняет такое множество вещей, которые самые просвещенные люди нашего времени считают непостижимыми и справедливо говорят о нем, что он нам дан Богом для того, чтобы мы не оставались в неведении всего, что может быть познано. «Aristotelis doctrina est summa veritas, quoniam ejus intellectus fuit

' De gener. anim. Liv. 5, chap. 1.

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

finis humani intellectus. Quare benedicitur de illo quod ipse fuit creatus et datus nobis divina providentia, ut non ignoremus possibilia sciri». Аверроэс должен был бы сказать даже, что Божественное Провидение даровало нам Аристотеля, чтобы научить нас и тому, что невозможно знать. Ибо этот философ знакомит нас не только с вещами, которые можно знать, но, так как ему следует верить на слово, его учение есть высшая истина, «summa veritas», поэтому он учит нас даже вещам, которые невозможно знать.

Конечно должно иметь большую веру, чтобы так верить Аристотелю, когда он дает нам лишь логические доводы и объясняет явления природы лишь смутными понятиями чувств; особенно, когда он смело решает вопросы, которые едва ли людям будет возможно решить когда-либо. Поэтому-то Аристотель особенно старательно предупреждает, что ему следует верить на слово; ибо для этого писателя неоспоримая аксиома, что ученик должен верить, «Ssi mcrTSueiv tov /nav9avovTav>.

Правда, ученики иногда обязаны верить своему учителю, но их вера должна простираться только на опыты и факты; ибо, если они хотят действительно стать философами, они должны рассматривать доводы своих учителей и не принимать их иначе, как признав своим собственным разумом очевидность их. Но, чтобы быть философом — перипатетиком, необходимо только верить и запоминать и к чтению этой философии следует приступать с тем же расположением ума, как к чтению какой-нибудь истории: ибо если осмелиться пользоваться своим разумом и рассудком, то нечего надеяться стать великим философом; «Ssi yap mcreuEiv tov jiiavffavovTa».

Причина же, почему Аристотель и многие другие философы уверяли, что знают то, что невозможно знать, заключается в том, что они не знали различия между двумя видами знания, между знанием достоверным и очевидным и знанием только вероятным; и они не проводили строго этого разграничения потому, что предметы, которыми они занимались, всегда были сложнее, чем в состоянии был охватить их разум, и они, обыкновенно, усматривали только некоторые части их, не будучи в состоянии охватить предмет весь в целом, чего достаточно вполне для нахождения некоторых вероятностей, но не для нахождения истины с очевидностью. Помимо того, они искали знания по тщеславию; вероятности же более пригодны, чтобы приобрести уважение людей, чем сама истина, так как они более соответствуют силе средних умов, а потому эти философы и пренебрегали изысканием необходимых средств для усиления способности ума и для сообщения ему большей обширности, чем та, какою он обладает; и они не могли постичь сущность более или менее недоступных истин.

III.—IV. Одни геометры прекрасно поняли, как невелика обширность человеческого ума; по крайней мере из того, как они поступают в своих научных исследованиях, видно, что они ее познали в совершенстве, особенно те, которые пользовались алгеб-

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

рою и аналитикою, введенными вновь и усовершенствованными в | нашем веке Виетом и Декартом. 1

Мы видим, что эти лица принялись за решение весьма сложных 1 и трудных вопросов только после того, как ясно познали самые i простые, от которых те зависят; они занялись рассмотрением кривы» | линий, как-то: конических сечений — лишь после того, как хорошо ';

усвоили простую геометрию. Особенность же аналитиков составляет -то, что они, видя невозможность для разума одновременно занимать- > ся несколькими фигурами, даже воображать тела, имеющие больше • трех измерений, хотя часто приходится мыслить тела, имеющие больше трех измерений, воспользовались обыкновенными буквами, ':

нам весьма знакомыми, чтобы выражать и сокращать свои идеи. '• Благодаря этому, разум, не будучи ни затруднен, ни занят представлением нескольких фигур или бесчисленного множества линий, ' может одним взглядом охватить то, чего иначе он не мог бы увидеть,, так как разум понимает гораздо лучше и схватывает гораздо больше вещей, когда берегут его силу. 1

Стало быть, все искусство сделать его проницательнее и обширнее;

состоит, как мы это объясним в другом месте', в том, чтобы беречь его i силы и способности, не прилагать его некстати к вещам, которые ему > не необходимы для открытия искомой им истины, что следует себе I хорошенько заметить. Ибо это одно показывает, что обычные логики 3 скорее могут уменьшить способность ума, чем усилить ее, так как, ] очевидно, если пользоваться в исследовании какой-нибудь истины | теми правилами, которые они дают, способность ума будет раздваич :i ваться, так что у разума будет меньше силы, он будет менее внима-1 телен и не схватит рассматриваемого предмета во всем его объеме. <

Итак, из только что сказанного ясно, что большинство людей | совершенно не размышляет о природе разума перед тем, когда хочет| прилагать его к исследованию истины; ясно, что люди никогда не были| вполне убеждены в его ограниченности и в необходимости беречь| его силу и даже увеличивать ее, а это и есть одна из важнейших'! причин их заблуждений и их неуспеха в научных исследованиях, щ

Это не значит, однако, что мы утверждаем, будто были люди»| не знающие, что их разум ограничен и что его обширность щ способность невелики. Всем это, без сомнения, известно, и всЩ признают это, но большинство знает это лишь смутно и признает^ лишь на словах. То, как они поступают в своих научных исслеДОт^ ваниях, противоречит их собственному признанию, потому что онщ действуют так, как будто бы думают, что их ум не имеет гран! они хотят постичь вещи, зависящие от очень многих причин, которых по большей части ни одна им не известна.

V. Есть еще один недостаток, довольно обыкновенный в учены» они занимаются слишком многими науками разом, и если занимав ются шесть часов в день, то иногда изучают шесть разных предмете

i Первая часть книги шестой.

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

Очевидно, этот недостаток возникает из той же причины, что и другие, о которых только что говорилось; ибо по всей вероятности, если бы те, кто занимается подобным образом, знали с очевидностью, что этот способ не соответствует способности их ума и скорее внесет в него путаницу и заблуждение, чем истинное знание, то они не поддавались бы неумеренным побуждениям своей страсти и тщеславия: не этим способом можно удовлетворить свое тщеславие, такие занятия — верное средство ничего не знать.

ГЛАВА IV

I. Разум не может долго заниматься предметами, не имеющими к нему отношения или не содержащими в себе нечто бесконечное. — II. Неустойчивость воли есть причина этого недостатка прилежания, а следовательно, заблуждения. — III. Наши ощущения занимают нас больше, чем чистые идеи разума. — IV. В этом заключается причина порчи нравов. — V. И невежества большинства людей.

I. Разум человеческий подвержен заблуждениям не только потому что он не бесконечен и менее обширен, чем рассматриваемые им предметы, как мы это только что объяснили в двух предшествовавших главах; но также потому, что он непостоянен, в его действии нет никакой устойчивости, и он не может долго останавливаться на предмете, чтобы рассмотреть его весь в целом.

Чтобы понять причину этого непостоянства и неосновательности человеческого разума, должно знать, что его действием управляет воля; она прилагает его к предметам, которые любит; а сама она находится в постоянной неустойчивости и тревоге, причина которой следующая.

Не подлежит сомнению, что Бог — творец всех вещей, что Он создал их для Себя и обращает сердце человека к Себе силою природного и непреодолимого влечения, которое непрестанно сообщает ему. Бог не может желать, чтобы была воля, которая не любила бы Его или любила бы Его меньше какого-нибудь другого блага, если возможно иное благо, кроме Него; ибо Он не может желать, чтобы воля не любила того, что в высшей степени достойно любви, или любила всего больше то, что наименее достойно любви. Итак, природная любовь необходимо влечет нас к Богу, потому что она исходит °т Бога, и никто не может остановить движений ее, кроме самого bora, который сообщает их. Таким образом, нет воли, которая не ^едовала бы неизбежно движениям этой любви. Праведные и нечестивые, блаженные и осужденные любят Бога этою любовью; ибо эта "Риродная наша любовь к Богу есть то же самое, что природная "аклонность, которая влечет нас ко благу вообще, ко благу бесконеч-

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

ному, благу высшему, а потому, очевидно, все духи любят Бога этою любовью, потому что только Он один всеобщее благо, благо бесконечное и высшее. Ибо, наконец, все духи и сами бесы страстно желают быть счастливыми и обладать высшим благом; и они желают его бессознательно, не в силу рассуждения и не свободно, а по необходимости их природы. Итак, мы созданы для Бога, для блага бесконечного, блага, которое содержит в себе все блага, а потому движение нашего сердца прекратится только при обладании этим благом.

II. Таким образом, наша воля, всегда томимая неутолимою жаждою, всегда волнуемая желаниями, ревнующая и беспокоящаяся о благе, которым она не обладает, лишь с большим трудом терпит то, что разум останавливается на некоторое время на абстрактных истинах, не затрагивающих ее и не способных, по ее мнению, сделать ее счастливою. Вследствие этого, она непрестанно побуждает его к исканию других предметов; и когда в этом искании, сообщаемом ему волею, разум встречает какой-нибудь предмет, имеющий признак блага, я хочу сказать, при своем приближении заставляющий душу чувствовать некоторое удовольствие и некоторое внутреннее удовлетворение, тогда жажда сердца пробуждается вновь; желания, рвение, весь пыл возгораются, и разум, принужденный им повиноваться, исключительно обращается к предмету, который их причиняет или, по-видимому, причиняет их затем, чтобы приблизить предмет таким образом к душе, которая наслаждается им и удовлетворяется на некоторое время. Но ничтожество тварей не в состоянии удовлетворить бесконечной способности человеческого сердца, и эти мелкие удовольствия, вместо того, чтобы утолить его жажду, только возбуждают ее и внушают душе глупую и тщетную надежду найти себе удовлетворение во множестве земных удовольствий; это вызывает опять-таки в разуме, который должен ей раскрыть все эти блага, непостоянство и невероятную неосновательность.

Правда, когда разум встречает случайно какой-нибудь предмет, имеющий в себе нечто бесконечное или заключающий нечто великое, то его непостоянство и волнение на некоторое время прекращаются; ибо, видя, что этот предмет носит тот характер, которого желает душа, он останавливается на нем и привязывается к нему на довольно долгое время. Но эта привязанность или, вернее, это упорство разума в рассмотрении предметов бесконечных или слишком обширных ему столь же бесполезна, сколь бесполезна и неосновательность, с какою он рассматривает предметы, соответствующие его способности. Он слишком слаб, чтобы выполнить такую трудную попытку, и тщетно старается он достичь этого. Душу сделает счастливее не понимание, если можно так сказать, предмета бесконечного: на это она не способна; — но любовь и обладание бесконечным благом, на что воля способна, благодаря стремлению к любви, непрестанно сообщаемому ей Богом.

После этого нечего удивляться невежеству и ослеплению людей, так как раз разум их подчинен их непостоянной и неосновательной

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

воле, что делает его неспособным что-либо рассматривать с серьезным вниманием, то он и не может постичь что-либо, заключающее в себе значительную трудность. Ибо, наконец, внимание разума относится к объектам разума так же, как внимательный взгляд — к объектам нашего зрения. Как человек, который не в состоянии остановить своего взгляда на телах, окружающих его, не может настолько рассмотреть их, чтобы подметить различия между малейшими их частями и узнать все отношения всех этих частей друг к другу; — так и человек, который не может остановить своего умственного взора на вещах, какие ему желательно знать, не может познать их настолько, чтобы различить все их части и познать все отношения, какие они могут иметь между собою или к другим предметам.

Между тем, несомненно, всякое знание заключается не в чем ином, как в ясном представлении отношений вещей одних к другим. Следовательно, когда случается, как например в трудных вопросах, что разум должен с одного взгляда охватить множество отношений, какие две или несколько вещей имеют друг к другу, то ясно, что, если он не рассмотрел этих вещей с большим вниманием и если ор их знает лишь смутно, — для него невозможно будет увидеть отчетливо их отношения, а следовательно, составить о них основательное суждение.

III. Одна из главных причин недостаточного внимания нашего разума к абстрактным истинам заключается в том, что мы видим их как бы издали, и нашему разуму непрестанно представляются вещи, которые ему гораздо ближе. Усиленное умственное внимание приближает, так сказать, к нам идеи рассматриваемых предметов. Но часто в то время, когда бываешь весьма внимателен к метафизическим размышлениям, отвлекаешься от них, потому что в душе возникает какое-нибудь чувство, которое ей еще ближе этих идей;

ибо для этого достаточно лишь немного страдания или удовольствия. Причина этого та, что страдание и удовольствие — вообще все ощущения — находятся в самой душе; они ее модифицируют и гораздо ближе ее затрагивают, чем простые идеи объектов чистого умозрения, которые хотя и присущи духу, но его не затрагивают и не модифицируют заметно.' Таким образом, душа, с одной стороны, очень ограничена, с другой — не может не чувствовать своего страдания и всех других своих ощущений, и они поглощают ее силу, а потому она не может одновременно чувствовать что-нибудь и думать свободно о предметах, которые не могут ощущаться. Жужжание мухи или какой-нибудь иной небольшой шум, если предположить, что он сообщится главной части мозга, благодаря чему душа воспримет его, может, несмотря на все наши усилия, помешать нам рассматривать отвлеченные и весьма возвышенные истины, потому что все абстрактные идеи не модифицируют душу таким образом, каким модифицируют ее все ощущения.

' См. главу седьмую второй части этой книги.

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

IV. Это-то и делает наш разум тупым и беспечным по отношению к величайшим истинам христианской морали, здесь-то и кроется причина того, почему люди без благодати Иисуса Христа познают их лишь умозрительным образом и без пользы. Все знают, что есть Бог, что должно поклоняться и служить Ему; но кто поклоняется и служит Ему без благодати, которая одна заставляет нас находить удовольствие и страдание в этих обязанностях? Лишь очень немногие не замечают ничтожества и непрочности благ земных, большинство даже убеждено, правда, путем абстрактных рассуждений, но все же очень достоверных и очевидных, что они не заслуживают нашего внимания и забот. Но где те, которые презирали бы эти блага на деле и не приложили бы забот и старания своего для приобретения их? Только те, кто чувствует некоторую горечь и некоторое отвращение при обладании ими, или кого благодать сделала чувствительными к духовным благам силою внутренней высшей радости, которую Господь связал с духовными благами, — только те побеждают впечатления чувств и силу вожделения. Одно понимание умом никогда не может нас заставить противостоять, как это мы должны, усилиям вожделения; помимо этого понимания, нужно еще известное сердечное чувство. Познание разума само по себе, если угодно, достаточная благодать, но она нас только осуждает и заставляет познать, что мы слабы, что мы должны прибегать в молитве к Тому, Кто наша сила. Чувство же сердечное — это живая благодать, которая действует. Она трогает нас, проникает и убеждает наше сердце, и без нее никто не подумает от сердца: «Nemo est qui recogitet corde». Все наиболее незыблемые истины нравственности остаются сокрытыми в изгибах и тайниках разума, и все время, пока они остаются там, они бесплодны и лишены силы, потому что душа не находит в них удовольствия. Но удовольствия чувств ближе душе, и так как невозможно не чувствовать и даже не любить своего удовольствия', то невозможно своими собственными силами2отрешиться от земли и избавиться от чар и иллюзий своих чувств.

Я не отрицаю, однако, что праведные, сердце которых уже было живо обращено к Богу предваряющей высшей радостью, могут и без этой особой благодати совершать некоторые действия, заслуживающие награды, и противостоять побуждениям вожделения. Есть между ними такие, которые мужественны и тверды в законе Божием силою своей веры, своим старанием отрешиться от чувственных вещей и презрением и отвращением ко всему, что может искусить их. Есть такие, которые действуют почти всегда, не испытывая того непроизвольного или предваряющего удовольствия, о котором я говорю. Та радость, которую они испытывают, делая угодное Богу,

' Именно любовью природною: ибо можно ненавидеть удовольствие ненавистью сознательною.

2Так как любовь сознательная не может долгое время не сообразоваться с любовью природною.

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

есть единственное удовольствие, ощущаемое ими, и этого удовольствия достаточно, чтобы удержать их в их состоянии и укрепить в расположении их сердца. Так как они любят Бога и Его святой закон, то они думают о Нем с радостью, ибо всегда мы думаем с удовольствием о том, что мы любим; или, что то же самое, нельзя отрешиться от Него без некоторого ужаса, а этого достаточно, чтобы праведные могли побеждать, по крайней мере, легкие искушения. Но те, которые только начинают обращаться к Богу, нуждаются в непроизвольном и предваряющем удовольствии, чтобы отрешиться от благ чувственных, к которым они привязаны другими непроизвольными и предваряющими удовольствиями; печали и угрызений их совести им недостаточно еще для такого отрешения, они не испытывают в нем еще радости. Праведники могут жить верою и терпя лишения; и в этом состоянии заслуга их велика: так как люди разумны, то Бог хочет быть любимым скорее любовью сознательною, чем любовью инстинкта, любовью непроизвольною, подобною той, какою мы любим чувственные вещи, узнавая, что они хороши лишь по удовольствию, получаемому от них. Но большинство людей маловерно; постоянно находя случаи наслаждаться удовольствиями, они не могут долгое время сохранять своей сознательной любви к Богу и противиться любви природной к чувственным благам, если высшая радость благодати не поддерживает их в борьбе с наслаждением; ибо высшая радость, даваемая благодатью, производит, поддерживает и усиливает любовь к ближнему, тогда как чувственные удовольствия усиливают корыстолюбие.

V. Из всего только что сказанного по данному поводу ясно, что раз люди всегда волнуются какою-нибудь страстью или какими-нибудь чувствованиями, приятными или неприятными, то большая часть силы и способности их ума бывает, обычно, обращена на эти последние, и когда остаток силы они хотят приложить к рассмотрению какой-нибудь истины, они часто отвлекаются от нее какими-нибудь новыми ощущениями, неудовольствием, испытываемым при этом занятии, и непостоянством воли, волнующей разум и заставляющей его переходить безостановочно с предмета на предмет. Таким образом, если с юности не приобрести привычки побеждать все эти препятствия, как это было объяснено во второй части, становишься, наконец, неспособным постичь что-либо, представляющее небольшую трудность и требующее некоторого внимания.

Отсюда следует заключить, что все науки, а особенно науки, содержащие вопросы очень трудно разъяснимые, полны бесчисленных заблуждений, и мы должны относиться с недоверием ко всем тем многотомным сочинениям, которые постоянно пишутся по медицине, физике, морали и, главным образом, по частным вопросам этих наук, которые гораздо сложнее вопросов общих. Чем лучше даже приняты эти сочинения толпою, — я подразумеваю под толпою тех, кто мало способен к прилежанию и не умеет пользоваться своим разумом, — тем более заслуживают они презрения; ибо одобрение толпою како-

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

го-нибудь мнения о трудном предмете — непреложный признак, что оно ложно и опирается только на обманчивые понятия чувств и ложный блеск воображения.

Однако ничего нет невозможного в том, чтобы один человек нашел немало истин, сокрытых от прошлых веков, если предположить, что у этого лица нет недостатка в уме, что, находясь в уединении и удаляясь, насколько возможно, от всего, что могло бы развлечь его, оно серьезно занимается исследованием истины. Вот почему неразумно поступают те люди, которые презирают философию Декарта, не зная ее, презирают только потому, что им кажется невозможным, чтобы один человек мог найти истину столь сокровенных вещей, как дела природы. Но если бы они знали образ жизни этого философа, знали, какими средствами он пользовался в своих занятиях, чтобы отвлечь свой разум от всех предметов, помимо тех, истину которых он хотел открыть; если бы они знали ясность идей, на которых он основывал свою философию, и вообще все преимущества, которые он имел перед древними, благодаря новым открытиям, то они увлеклись бы им, без сомнения, сильнее, чем древностью, увлечение которой создало авторитет Аристотеля, Платона и некоторых других.

Однако я не посоветую людям успокаиваться на этом суждении и думать, что Декарт был великий человек и философия его хороша по той причине, что можно сказать в похвалу ей. Декарт был человек, как все, был подвержен заблуждениям и иллюзии, как и другие; нет ни одного его сочинения, не исключая даже его геометрии, в котором не обнаружились бы слабые стороны человеческого ума. Итак, не следует ему верить на слово, но следует читать его, как он сам нас предупреждает, с осторожностью, рассматривая, не ошибся ли он, и верить только тому, чему верить принуждают нас очевидность и тайные увещевания нашего разума; ибо разум знает действительно лишь то, что он видит с очевидностью.

В предшествовавших главах мы показали, что разум наш не безграничен, что, напротив, способность его весьма посредственная, что эта способность обыкновенно поглощена ощущениями души, и, наконец, что разум, получая направление свое от воли, не может рассматривать внимательно какой-нибудь предмет, не будучи вскоре отвлекаем от него по причине ее непостоянства и неосновательности. Бесспорно, все это служит наиболее общими причинами наших заблуждений; и можно было бы еще дольше остановиться на этом пункте, чтобы рассмотреть его в деталях. Но для людей, способных к некоторому вниманию, сказанного достаточно, чтобы заставить их познать слабости человеческого ума. В четвертой и пятой книге мы будем говорить подробнее о заблуждениях, причина которых — наши природные наклонности и наши страсти, о чем мы сказали уже кое-что в этой главе.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: