Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Почему Ьото ^иепз является объектом современной филологии?




Термин кото ^о^иет входит в терминологический ряд, от­крываемый кото заргепз 'человек разумный': кото /аЪег 'чело­век — создатель орудий труда', кото ИЪег 'человек свободный', кото Ьийепз 'человек играющий' и др.

Термином кото ^о^иет (от лат. кото — человек и 1о- ^иет — разговаривающий), или русским человек говорящий, обозначается человек говорящий (пишущий), слушающий (читающий), а в широком смысле — человек, участвующий в речевой коммуникации. В сравнении с русским термином «че­ловек говорящий» латинский удобнее, так как он напоминает не только об одном из видов речевой деятельности — говоре­нии.

Вопрос о Ьото ^иепз как объекте филологии своими кор­нями уходит в историю этой науки: человек говорящий уже в Древнем мире выделяется, различается, осмысливается. Он предстает в разных обличьях. Античные филологи видели чело­века в связи с решением задач установления авторства текста и его понимания. В античной риторике человек стал центральной фигурой, выступающей в двух ролях — оратора и аудитории: «Речь слагается из трех элементов: из самого оратора, из пред­мета, о котором он говорит, и из лица, к которому он обращается; он-то и есть конечная цель всего (я разумею слушателя)» (Ари­стотель).

Фундаментальное значение в придании человеку статуса объекта филологии сыграли работы В. фон Гумбольдта. Разви­тие филологии как целого и составляющих ее наук и дисциплин от Гумбольдта до середины ХХ в. проходит под знаком борьбы за обращение филологии к человеку. Приведем одно из суждений Гумбольдта: «Язык — это мир, лежащий между миром внешних явлений и внутренним миром человека». Так великий филолог прошлого объяснил причину единства человека и языка.

Влияние Гумбольдта присутствует в сочинениях и по язы­кознанию, и по литературоведению. так, американский линг­вист первой половины ХХ в. Э. Сепир сделал следующий шаг в укреплении единства филологии и человека: «В общем и целом ясно, что интерес к языку в последнее время выходит за преде­лы собственно лингвистических проблем,...лингвисты должны осознать, какое значение их наука может иметь для интерпрета­ции человеческого поведения в целом»1. Приведем еще оценку В.А. Звегинцева (1910—1988), который определяет «лингвисти­ку.. как науку о коммуникативном поведении человека или, точ­нее, о деятельности человеческого общения»2. Эти свидетельства фактически дополняют друг друга. В целом же оказывается, что язык и человек неразделимы. В науке о языке возникает новое триединство: человек — язык — коммуникация.

Из работ в области литературоведения выделяются тру­ды французского литературоведа и литературного критика Ш.О. Сент-Бёва (1804—1869), который заложил основы осмыс­ления литературного творчества на основе изучения личности пи­сателя, его жизненного опыта. В литературоведении ХХ в. одной из самых влиятельных фигур является, безусловно, М.М. Бахтин. В цикле его работ о Достоевском содержится следующее сужде­ние: «Человек реально существует в формах "я" и "другого" ("ты", "он" или "тап")»3. На этой основе в разные периоды научного творчества Бахтиным рассматриваются две пары категорий: ав­тор — герой, автор — читатель. В совокупности они оказываются достаточными для признания человека центральным объектом литературоведения. В самом деле: «Жизнь по природе своей диа­логична. Жить — значит участвовать в диалоге — вопрошать, вни­мать, ответствовать, соглашаться и т.п.» (там же).

Одной из центральных задач современного литературоведе­ния является изучение восприятия литературного произведе­ния читателем (слушателем). Такую задачу ставит перед собой рецептивная эстетика — направление в литературоведении и критике ХХ—ХХ1 вв. (Р. Ингарден, Х.Р. Яусс, В. Изер и др.). Если текст произведения читателем не изменяется, то смысл зависит от читателя, его «диалога» с автором и текстом. Это направление опирается на идеи герменевтики, психологии, семиотики, ком- муникативистики и других гуманитарных наук, сосредоточив­ших свои интересы на человеке.

К концу ХХ в. пришло осознание того, что человек говоря­щий есть объект филологии. Что же произошло?

В середине ХХ в. в гуманитарной науке совершается антро­пологический поворот (др.-греч. апШгороз — человек и 1о§о$ — учение, наука). В гуманитарных науках человек становится приоритетным объектом исследования, условием понимания социальных процессов. Пришло понимание, что игнорирование человека как главной ценности препятствует осознанию мно­гих этических, эстетических, коммуникационных и иных про­цессов.

Это движение захватило и филологические науки. Прояв­лением антропологического поворота в филологии стала пе­реориентация исследования с языка, текста и произведения как «продуктов» человеческой деятельности на человека как «главного героя» исследования. В связи с этим укрепляются позиции филологии в гуманитарных науках. Основа этого про­цесса — развитие связей филологии с гуманитарной семиотикой, герменевтикой, теорией коммуникации, психологией, социоло­гией и другими науками.

В этой ситуации оказалось, что человек в его разных гранях изучается целым спектром наук и научных дисциплин. Человек как «Ьото ^иепз» только на рубеже веков приобретает «пропи­ску» в филологии на правах ее объекта. В качестве иллюстрации рассмотрим ситуацию в науке о языке художественной литера­туры.

До середины ХХ в. при изучении языка художественных произведений задача сводилась главным образом к тому, чтобы определить образные (выразительные, изобразительные) сред­ства в изучаемом тексте. Поэтому исследования нередко стро­ились как перечни этих средств. так, исторический колорит в прозе одного из региональных писателей демонстрируется сле­дующими средствами: отражение диалектного произношения героев («г»-фрикативный в утвердительной частице ага пере­дается автором буквой «х»: Аха!); историзмы (Воевода грозно крикнул дворовых девок); архаизмы (гораздо — очень: Гораздо упился муж, и конь грызет пьяного); грамматические варианты литературной лексики (деньга вместо деньги: Десять алтын и две деньги, — озираясь, предложил мужик); и др. Тем самым фак­тически устанавливается язык текста как система, но не язык в действии. Эти данные имеют меньшую ценность для осмысле­ния роли языка в создании художественной реальности, потому что художественная реальность есть не только отельные элемен­ты вымышленного мира, но и отношения между ними, а самое главное — авторские оценки, авторское отношение. Более того, по отдельным элементам текста часто невозможно определить, с какой реальностью имеет дело читатель — художественной или документальной: все приведенные примеры вполне могли быть зафиксированы в текстах нехудожественных, принадлежащих своему времени.

В 1960—1970-е годы, в развитие идей В.В. Виноградова, Г.О. Винокура, важнейшим стал вопрос об образе автора, т.е. о том, как конструируется автором текст: что автор «поруча­ет» повествователю, что — персонажу, как соотносятся диалог и монолог, прямая, косвенная и другие виды чужой речи с «ав­торским» словом и т.д. В этих речевых соотношениях, в пали­тре речевых средств и создается, по Виноградову, образ автора. Вспомните, как устроены тексты рассказов, например, А.П. Че­хова. В них явно преобладает речевой слой персонажа. Это озна­чает, что своим персонажам автор не только «доверяет» «ра­боту» по самораскрытию, но и «поручает» выполнение своих, авторских, функций, связанных с описанием, повествованием, оценкой, сюжетопостроением и др.

Приведем в качестве иллюстрации рассказ А.П. Чехова «Длинный язык» (1888). В этом коротком рассказе повествова­тель наделен служебными функциями по аналогии с функция­ми драматурга — автора ремарок. Повествователь обозначает, кто, где, когда ведет разговор. Иногда приводятся замечания о мимике, жестах персонажей.

Вот начало рассказа:

Наталья Михайловна, молодая дамочка, приехавшая утром из Ялты, обедала и, неугомонно треща языком, рассказывала мужу о том, какие прелести в Крыму. Муж, обрадованный, глядел с умилением на ее восторженное лицо, слушал и изредка задавал вопросы...

Легкомысленная болтовня героини, откровенная ложь (в на­чале сцены: — Впрочем, я видела их (татар-проводников. — А.Ч.) издалека, мельком. .. и затем: — Я со своим проводником подъез­жаю к ней.; — У меня Сулейман не выходил из границ. .. и под.), повторы-заклинания (Я тебе не Юлия какая-нибудь. ..; Я ведь знаю, какие у тебя мысли! Я знаю, что ты думаешь.; Я знаю, о чем ты думаешь! Всегда у тебя такие гадкие мысли! и под.) — все это служит саморазоблачению героини, которая фактически сама на себя доносит мужу.

Таким образом, не языковые средства в проявлении языка как системы, а автор текста как своего рода режиссер — вот что оказывается существенным для изучения языка художествен­ной литературы.

С середины ХХ в. в мире (с середины 1980-х годов — в нашей стране) происходит изменение статуса речевой коммуникации и человека как ее субъекта. Это второе обстоятельство, способ­ствовавшее выдвижению Ьото ^иепз в число объектов фило­логии: оно привлекло внимание филологии к человеку.

Человек как субъект речевой коммуникации отличается активностью, самостоятельностью, независимо от того, какую функцию — говорящего (пишущего) или слушающего (читаю­щего) — в тот или иной момент он выполняет. В этой ситуации обостряется проблема понимания.

В советское время модель понимания и истолкования тек­стов задавалась партийно-государственными документами и пропагандой. Следовательно, истолкование текстов должно было быть однозначным (например, даже в школьном учебни­ке литературы и всеми учителями этого предмета). Это делало понимание «групповым», где группа — это и все общество, и каждая из его составляющих (социальные, национальные, воз­растные, профессиональные и т.д.), а коммуникацию — моно­логической по своей сути, когда один говорит, остальные же слушают и слушаются его. Если содержание текста оценивается с точки зрения партийности, то общественная и коммуникатив­ная жизнь устроена так, что всё, не соответствующее данному критерию, признается неправильным. Так, в 1936 г. Постановле­нием ЦК ВКП(б) была запрещена к постановке пьеса Д. Бедного «Богатыри»: в ней была усмотрена попытка возвеличения раз­бойников Киевской Руси и огульного очернения богатырей4.

С середины 1980-х годов ситуация в нашей стране стала ме­няться: уходит в прошлое однозначная модель понимания и ис­толкования. Понимание превращается в индивидуальное, что и соответствует его сущности: понимание есть понимание субъек­том. Согласно М.М. Бахтину, «всякое понимание есть соотнесе­ние данного текста с другими текстами.». У каждого субъекта свой «набор» текстов, свое их понимание, свои «излюбленные» способы соотнесения текстов друг с другом! Соответственно монологический принцип коммуникации уступает место диа­логическому. Это означает, что оба участника акта коммуника­ции имеют равные права на воздействие друг на друга, на исти­ну. Приведем фрагмент диалога журналиста Б. Ноткина (Б.Н.) с А.Н. Шохиным (А.Ш.), политическим деятелем, экономистом, членом Правительства России (1994, март):

Б.Н. Я слышал такой анекдот/не шоковая терапия/ а шо- ховая терапия... / /

А.Ш. Независимо от этих ярлыков/главное/нащупать мо­мент /который состоит в том/что (. ..) надо удерживаться на низком уровне инфляции.}.

Приведенный материал показывает отсутствие монополии на истину и у журналиста, и у собеседника, занимающего вы­сокое положение в структуре власти. Это-то и означает, что данный диалог есть диалог не только формально, но и по су­ществу.

Так обнаруживаются связи человека, языка и текста.

Эти связи и стали своего рода несущей конструкцией совре­менной филологии как отрасли гуманитарного знания. Рассмо­трим роль каждого из компонентов этих связей.

Прежде всего обратимся к человеку. «Разве человек не яв­ляется в достаточной мере самим собой без языка?», — ставит вопрос немецко-американский ученый О. Розеншток-Хюсси (1888—1973). И отвечает: «Нет! Человек нуждается в самореа­лизации. Самореализация возможна только через язык». (См. в приводимых ниже материалах для чтения фрагменты книги О. Розенштока-Хюсси.)

Теперь рассмотрим язык в его отношении к человеку. Пе­реводя на русский язык работы Э. Бенвениста, Ю.С. Степанов сформулировал главный тезис французского автора: «я з ы к создан по мерке человека, и этот масштаб за­печатлен в самой организации языка (разрядка в тексте. — А.Ч.)». Бенвенист задал, казалось бы, наивный вопрос: если язык — это орудие общения, то чему он обязан этим свой­ством? По мысли ученого, ответ здесь такой: «именно в языке и благодаря языку человек конституируется как субъект»6. (См. в приведенных ниже материалах для чтения фрагменты книги Э. Бенвениста.)

Приведем несколько иллюстраций, доказывающих тезис французского ученого. В языках существует разряд слов, кото­рый строится вокруг обозначения говорящим самого себя, т.е. с я в центре. См., например, следующий ряд слов в современном русском языке: я — мой — по-моему — у меня (= здесь) — сей­час (= в то время, когда я здесь). Существуют такие структуры предложений, которые свидетельствуют о присутствии в ситуа­ции человека, хотя он и не назван: За стеной пели; В доме шум. Предполагается, что соответственно по другую сторону стены или дома есть хотя бы один человек, который слышит пение или шум.

Человек, далее, конституирует себя и в тексте. Ср. два из­вестных текста «о клене» (приводим фрагменты):

Клен ты мой опавший, клен заледенелый, Что стоишь нагнувшись под метелью белой?

Или что увидел?Или что услышал?

Словно за деревню погулять ты вышел.<...>

(С. Есенин)

и

Осенний мир осмысленно устроен

И населен.

Войди в него и будь душой спокоен,

Как этот клен.

...Не забывай, что выпрямится снова,

Не искривлен,

Но умудрен от разума земного

Осенний клен

(Н. Заболоцкий).

Каждый из авторов предстает своеобразно: эти способы кон- ституирования обычно описывают в терминах «лирический ге­рой», «образ автора» и др.

Соотношение «человек и текст»: текст создается челове­ком и для человека (см. рассуждения о высказывании в главе 3). Текст «живет» в мире человеческой коммуникации. Многочис­ленные примеры превратностей этой жизни известны из исто­рии отечественной литературы. Начиная с 1970—1980-х годов в нашей стране появилась так называемая «возвращенная» лите­ратура — произведения литераторов, в течение длительного вре­мени находившихся под запретом (Е. Замятина, А. Платонова, отчасти М. Булгакова, Б. Пастернака и др.); сочинения же ряда писателей, признававшиеся, например, в середине ХХ в. образ­цовыми, «классическими», ушли из активной жизни.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных