Холокост: трагедия евреев Европы.

Гг.

План Гейдриха, озвученный на конференции в Ванзее в январе 1942 г., поражал своей масштабностью. По словам одного из его соратников, Гейдрих обладал «неуемным честолюбием, умом и бешеной энергией». Стратегический план под названием «Окончательное решение еврейского вопроса», по подсчетам Адольфа Эйхмана, должен был охватить более одиннадцати миллионов евреев, включая проживающих в нейтральных государствах: Турции, Португалии и Ирландии, – а также на территории Великобритании, которая не была оккупирована немецкими войсками.

Тот факт, что план был представлен через несколько недель после неудачи вермахта под Москвой, а в войну против Гитлера к тому времени вступили США, мог свидетельствовать либо о неколебимой уверенности нацистов в «окончательной победе», либо об их решимости выполнить свою «историческую миссию» до того, как неблагоприятное развитие событий сделает это невозможным. Вероятно, имели место оба фактора. Безусловно, в конце лета 1941 г. надежды на скорую победу способствовали радикализации нацистской расовой политики. Наступил переломный момент в мировой истории, и не могло быть возврата в прошлое. Если раньше «Окончательное решение еврейского вопроса» предполагалось осуществлять с помощью пуль, то теперь нашлось более кардинальное «решение»: с использованием газовых камер.

Как и «план голодомора», и зверское обращение с советскими военнопленными, «окончательное решение» преследовало двойную цель. Наряду с уничтожением расовых и идеологических врагов, необходимо было обеспечить продовольствием войска и население Германии, особенно ввиду того, что рейх наводнили иностранные рабочие. «Окончательное решение» предусматривало параллельное использование двух стратегий уничтожения: доведение до смерти непосильным трудом и немедленную ликвидацию. Выполнение обоих заданий возлагалось на подразделения СС Totenkopf («Мертвая голова» – не путать с одноименной эсэсовской дивизией). Единственное исключение тогда сделали для тех пожилых или знаменитых евреев, профессионалов высокого класса, полуевреев и евреев, состоящих в браке с арийцами, которых отобрали для поселения в «образцово-показательном» гетто Терезиенштадт. Решение их судьбы было отложено на будущее.

В это время уже действовал лагерь смерти в Хелмно (Кульмхофе), вскоре заработали Белжец и комплекс Освенцим-2 (Аушвиц-Биркенау). В Хелмно для умерщвления евреев из близлежащих городов использовали закрытые грузовики с угарным газом. В январе 1942 г. туда привезли и уничтожили около 4400 цыган из Австрии. Трупы зарывали в лесу отряды специально отобранных евреев, работавших под надзором сотрудников немецкой полиции порядка. Хелмно стало центром массового истребления евреев из гетто в Лодзи, в пятидесяти пяти километрах к югу от лагеря. Белжец, расположенный между Люблином и Львовом, считался лучше оснащенным технически, поскольку там угарный газ подавался в газовые камеры из внешних мобильных установок. В январе в Белжеце новые установки были опробованы при уничтожении 150 евреев, а в середине марта там начались регулярные казни, в основном евреев из Галиции. Лагерь Майданек построили практически на окраине Люблина.

В Аушвице (Освенциме), силезском городке неподалеку от Кракова, со времен Австро-Венгерской империи сохранились кавалерийские казармы, в которых в 1940 г. эсэсовцы стали содержать заключенных-поляков. Концлагерь получил название Аушвиц-1. Именно здесь в сентябре 1941 г. проводились, в основном на советских военнопленных, первые испытания Циклона Б – газа, получаемого из гранул цианистого водорода (синильной кислоты), обычно используемых для борьбы с паразитами.

В конце 1941 г. началось сооружение нового лагеря, Аушвиц-2, вблизи Биркенау. Пару крестьянских домов переоборудовали под газовые камеры, которые были введены в действие в марте 1942 г., но с размахом стали использоваться только в мае. Однако уже к октябрю комендант-эсэсовец Рудольф Хесс понял, что оснащение не соответствует масштабам стоящих перед ним задач, а массовые захоронения отравляют грунтовые воды. В течение зимы была построена совершенно новая система газовых камер и печей.

Хотя Аушвиц окружали болота, реки и березовые рощи, туда было легко добраться по железнодорожной дороге, и это стало одной из причин, по которой им заинтересовался немецкий химический концерн «ИГ Фарбениндустри» – как удобным местом для строительства завода по производству синтетического каучука, буны. Эта идея очень понравилась Гиммлеру, который стремился германизировать Силезию, и он предложил реализовать проект, используя труд заключенных Аушвица. Он лично приехал в лагерь, чтобы ввести в курс дела Хесса, и сам вступил в переговоры с хозяевами «Фарбен». Узнав о планируемых объемах производства и подсчитав, какого количества бесплатной рабочей силы потребует новое предприятие, Гиммлер информировал Хесса, что придется утроить численность заключенных лагеря, которая на тот момент составляла 10 тыс. человек. В результате «Фарбен» будет ежедневно выплачивать СС по 4 рейхсмарки за каждого купленного раба. В свою очередь, для надзора за евреями-рабами и физического воздействия на недостаточно добросовестных, СС создаст привилегированную касту заключенных, так называемых капо, из уголовников, отбывающих срок в других местах лишения свободы.

Строительство огромного предприятия «Буна-Верке» началось летом 1941 г., когда немецкие войска одерживали одну за другой победы на Восточном фронте. В октябре, в условиях продолжающейся нехватки рабочей силы, Гиммлер потребовал от вермахта передать в ведение СС 10 тыс. пленных красноармейцев. Незадолго до своей казни за военные преступления Хесс отметил в автобиографических записках, что заключенные были доставлены в очень плохом состоянии. «В дороге их практически не кормили, а на привалах выпускали на ближайшее поле, чтобы они «паслись«там, как скот, в поисках чего-нибудь съедобного». Всю зиму пленные работали на стройке без теплой одежды, измученные и больные, голодные настолько, что было зафиксировано несколько случаев каннибализма, и, по словам Хесса, «мерли как мухи». «Они больше не были похожи на людей, – писал Хесс. – Они превратились в животных, которым хотелось одного – есть». Понятно, что вместо двадцати восьми запланированных бараков пленные смогли построить только два.

С экономической точки зрения, нацистская стратегия умерщвления посредством непосильного труда оказалась еще менее рентабельной, чем практика использования труда заключенных в ГУЛАГе Берии. Единственной уступкой прагматизму было решение построить новый лагерь – Аушвиц-3, или Моновиц, – по соседству с «Буна-Верке», чтобы рабам «Фарбен» не приходилось терять время на переходы от бараков к цехам. Однако эсэсовцы-надзиратели и капо продолжали так старательно избивать своих подопечных, словно верили, что после экзекуций те смогут, наконец, выполнить задания, даже ранее для них непосильные.

После войны члены правления акционерной компании «Фарбен», которой принадлежала часть акций предприятия по производству Циклона-Б, уверяли, что ничего не знали о массовом уничтожении евреев. Но на химическом гиганте «Буна-Верке» работали 2500 немцев. Они жили в городке и общались с эсэсовцами-надзирателями лагеря Аушвиц-Биркенау. Один из немецких сотрудников, только что приехавший из рейха, спросил эсэсовца, что за отвратительный запах распространяется от лагеря по всему городку. Тот ответил, что это еврейские большевики «горят в трубе Биркенау».

В мае 1942 г. в Аушвиц стало прибывать все больше евреев, и руководство депортировало оставшихся польских политзаключенных на принудительные работы в Германию. 17 июля инспектировать растущий производственный комплекс в Аушвиц прибыл сам Гиммлер. Когда его лимузин въехал на территорию лагеря Аушвиц-1, лагерный оркестр евреев-музыкантов заиграл триумфальный марш из «Аиды» Верди.

Рейхсфюрер СС вышел из машины, постоял, слушая музыку, потом вскинул руку, отвечая на приветствие Хесса. Они вдвоем обошли почетный караул заключенных, одетых в новую, выданную для такого случая, полосатую форму. Гиммлер с холодной отчужденностью смотрел на них через круглые очки. Хесс проводил высокого гостя в контору лагеря и показал последние разработки новых газовых камер и крематориев. Потом Гиммлер в сопровождении своей свиты отправился в железнодорожный тупик посмотреть, как под звуки все того же оркестра будет разгружаться только что прибывший «юдентранспорт» с голландскими евреями. «Вначале людей ввели в заблуждение порядок на станции и музыка, которой их встречали, – свидетельствовал позже депортированный в Аушвиц офицер “Сражающейся Франции” в беседе с советскими военными. – Но скоро они почувствовали трупный запах, а когда их разделили на группы по здоровью, они обо всем догадались».

Вначале мужчин отделили от женщин и детей, что означало разделение семей и не могло не вызвать волнений и беспорядков, которые были быстро прекращены слаженными действиями охранников с собаками и надзирателей с плетьми. Гиммлер особенно хотел увидеть проводимую здесь же двумя врачами-эсэсовцами процедуру осмотра, целью которой было поделить прибывших на тех, кого можно использовать на тяжелых физических работах, и тех, кто для этого не годился, а значит, подлежал немедленному уничтожению. Впрочем, попавшим в первую группу повезло ничуть не больше, чем оказавшимся во второй: на протяжении следующих двух-трех месяцев все они либо умерли от истощения и непосильного труда, либо погибли в газовых камерах.

Гиммлер, находясь в бункере №1, через смотровое окошко наблюдал, как умирали отобранные на немедленное умерщвление в газовой камере. Его также интересовало воздействие происходящего на эсэсовцев охраны, ибо он помнил, какое психологическое перенапряжение испытывали годом раньше во время массовых казней гражданского населения солдаты айнзатцгрупп. Затем он посмотрел, как евреи из трудовой команды убирают тела, и сказал Хессу, что в дальнейшем трупы надо будет сжигать. Гиммлер, который с содроганием говорил о жестокости убийства животных на скотобойнях, проявлял чисто профессиональный интерес к организации уничтожения тех, кого он считал паразитами человечества. «Избавление от вшей – это не вопрос идеологии. Это гигиеническое мероприятие», – рассуждал он позже в письме к одному из своих подчиненных. У Гиммлера и выражение лица было, как у озабоченного соблюдением стерильности дантиста, хотя он увлекался фантазиями на темы неоготического воинства и стремился уподобить СС средневековому рыцарскому ордену.

Из Аушвица-Биркенау Гиммлер со свитой отправился с визитом на «Буна-Верке» в лагере Аушвиц-Моновиц. Концерн «Фарбен» повинен в гибели десятков тысяч заключенных, однако его химический гигант «Буна-Верке» так и не произвел ни грамма синтетического каучука. Зато компания финансировала бесчеловечные эксперименты, в частности, на детях, особенно однояйцевых близнецах, которые в Аушвиц-Биркенау проводил гауптштурмфюрер СС доктор Йозеф Менгеле. Кроме удаления здоровых органов, стерилизации и намеренного заражения своих тщательно отобранных жертв разными болезнями, Менгеле также тестировал «первые образцы сывороток и лекарств, многие из которых ему поставляла фармацевтическая фирма “Байер”, входившая в концерн “Фарбен”».

Менгеле не был одинок. На «Фарбен» в Аушвице работал также эсэсовец доктор Гельмут Феттер, проводивший опыты на женщинах. Когда компания «Фарбен» сделала Хессу заказ на 150 женщин-заключенных для экспериментов Феттера, он запросил 200 рейхсмарок за каждую «подопытную морскую свинку», но концерну удалось сторговаться с ним на 170 рейхсмарках.

Ни одна из подопытных не выжила, что компания подтвердила в письме Хессу. Феттер был в восторге от своей работы. Он писал коллеге: «У меня есть возможность тестировать наши новые препараты. Я чувствую себя, как в раю». Фармацевтические опыты на заключенных компания проводила также в концлагерях Маутхаузен и Бухенвальд. «Фарбен» была особенно заинтересована в разработке эффективного метода химической кастрации, который нацисты собирались использовать на оккупированной территории СССР.

Полную поддержку Гиммлера получали также проводимые в Аушвице опыты профессора Карла Клауберга по стерилизации заключенных. Преступное нарушение врачебного долга при нацистском режиме, с реалиями которого молчаливо согласились многие ведущие немецкие медики, может служить страшным примером того, как перспективы почти неограниченной власти и престижность участия в секретных разработках могут извратить восприятие действительности даже интеллигентными людьми. Позже эти «ученые» пытались оправдать свои бессмысленные и жестокие опыты тем, что их исследования должны были помочь всему человечеству. Знаменательно, что вступая в симбиоз с медициной, сознательно или случайно, нацистская Германия и другие диктатуры того времени часто пользовались хирургическими метафорами, в частности, говоря о политическом решении удалить раковую опухоль на теле общества. А примером больного чувства юмора и патологической лживости нацистов может служить тот факт, что Циклон-Б перевозился в машинах с красным крестом.

Несмотря на то, что и офицеры, и рядовые СС давали клятву не разглашать характер своей деятельности, информация все равно просачивалась наружу, иногда самым неожиданным образом. В конце лета 1942 г. оберштурмфюрер СС доктор Курт Герштейн, специалист по газам, возвращавшийся из инспекционной поездки, был настолько взволнован только что увиденным, что в полутемном купе ночного экспресса Варшава − Берлин выложил все, что знал, шведскому дипломату барону фон Оттеру. Оттер передал информацию в МИД, но шведское правительство не хотело сердить нацистов и просто замолчало полученные данные. Тем не менее, сообщения о лагерях смерти вскоре начали доходить до союзников по другим каналам, в основном от польской Армии Крайовой.

Комендант Аушвица Рудольф Хесс был совсем не похож на интеллектуальную элиту СС, которая в основном работала в службе безопасности СД. Флегматичный, среднего возраста, Хесс когда-то был простым солдатом и поднялся по ступенькам лагерной системы, никогда не подвергая сомнению получаемые приказы. Примо Леви не называет его ни монстром, ни садистом, а говорит, что это был «грубый, ограниченный, заносчивый, многоречивый негодяй». Он раболепствовал перед начальством, особенно перед рейхсфюрером СС Гиммлером, которого почитал почти так же, как самого фюрера. Читая его разглагольствования о семейных ценностях, подкрепляемые примерами из собственного жизненного опыта, можно только поражаться цинизму этого образцового отца семейства, методично, день за днем уничтожавшего тысячи других семей.

Он жалеет самого себя, сетуя, что СС присылает работать в Аушвиц второсортные кадры, и особенно жалуется на капо, которых набирали из обычных уголовников. В лагере их называли «зелеными»: они носили нашитые на форму зеленые треугольники. (У евреев треугольники были желтые, у политзаключенных – красные, у испанских республиканцев в Маутхаузене – темно-синие, а у гомосексуалистов – розовато-лиловые). Капо, особенно женщины-уголовницы, которые отвечали за работу карательного отряда, находившегося вне лагеря в поселке Буды, славились необыкновенной жестокостью. «Я не мог себе представить, что человеческие существа могут превратиться в таких тварей. То, как «зеленые«избивали французских евреек, рвали их на куски, рубили топорами, душили, было просто отвратительно», – писал Хесс. Но, ужасаясь зверствам капо, Хесс в, то, же время позаботился о том, чтобы мужской состав охраны был обеспечен услугами лагерного борделя. Для этой цели в отдельном бараке содержали заключенных-евреек, которые должны были удовлетворять садистские инстинкты охранников, пока те не отправляли их в газовую камеру.

В противоположность этим лагерным изгоям, самыми привилегированными среди женщин-заключенных были «Свидетели Иеговы», по прозвищу «книжные черви» (за то, что постоянно читали Библию), которые попали в лагерь за отказ от участия в любых видах военной службы и производства вооружения на основании своих религиозных убеждений. Они работали в офицерских столовых и домах эсэсовцев, а одну из них Хесс держал в качестве няни своих малолетних детей. Эсэсовцы даже мирились с тем, что эти необыкновенно надежные во всех других отношениях женщины из-за своих пацифистских принципов отказывались чистить мундиры и даже просто прикасаться к ним. Внутри лагеря порядок среди узниц поддерживали с помощью собак. Этих злобных рычащих тварей, которых охранники время от времени для развлечения спускали с поводка, женщины боялись больше, чем мужчины. Вполне возможно, что именно страх перед собаками был причиной того, что женщины не решались на практикуемый мужчинами самый простой способ самоубийства: броситься на колючую проволоку в надежде, что охрана застрелит тебя при попытке к бегству. На в такой ситуации скорее спустят собак.

Хесс отмечал, что с женщинами было больше хлопот. Одна из проблем состояла в том, что в раздевалках при газовых камерах «многие женщины прятали среди одежды детей». Поэтому перед пуском газа еврейская трудовая команда должна была проверить раздевалку и забросить всех найденных детей в камеру до того, как двери закрывались и запирались на засов.

Хесса удивляла покорность тех заключенных-евреев, которым в результате поистине фаустовской сделки была временно дарована жизнь. Он стремился изобразить их добровольными соучастниками нацистских преступлений, но на самом деле ими просто руководило отчаянное желание жить, оказавшееся сильнее как осознания неизбежности скорой смерти, так и моральных принципов, которые становились немыслимыми в бесчеловечной атмосфере Аушвица. Члены трудовых команд очень редко предупреждали прибывших о том, что их ждет. Нацистская система лагерей смерти создала полигон для реализации весьма ими почитаемой дарвиновской теории выживания сильнейшего, за пределами стесненного условностями нормального человеческого общества.

Разрушение всех человеческих чувств и социальных связей в сочетании с невообразимым ужасом повседневной работы доводило членов трудовых команд до частичной утраты человеческого облика. «Они выполняли все получаемые задания с полным безразличием и равнодушием, словно это была обычная работа. Они перетаскивали трупы, не переставая, есть или курить. Они не прекращали, есть, даже когда доставали полуистлевшие трупы из массовых захоронений и тащили их к печам», – вспоминал Хесс.

Среди мужчин-заключенных наибольшими привилегиями пользовались работающие в «Канаде». Так назывался отдел, в котором собирали и сортировали одежду, обувь, очки и другое имущество убитых, а также прессовали и готовили к отправке тюки с человеческими волосами. Понимая, однако, что никому из них не избежать скорой смерти, летом 1944 г. евреи из «Канады» подняли вооруженное восстание, во время которого убили четырех эсэсовцев, и осуществили массовый побег из лагеря Аушвиц-Биркенау. При подавлении бунта были застрелены 455 заключенных.

После лагерей в Хелмно, Белжеце и Аушвице гитлеровцы приступили к строительству таких же фабрик смерти в Треблинке и Собиборе. Программа носила название операция «Рейнхард» в честь убитого в мае 1942 г. Рейнхарда Гейдриха.

В условиях острого соперничества различных фракций нацистов общее руководство и координация частей программы были поручены начальнику Главного административно-хозяйственного управления СС обергруппенфюреру Освальду Полю. Поль, опытный государственный чиновник, был полон решимости достичь максимальной эффективности и рентабельности процесса физического уничтожения врагов рейха. Предписывалось вести полную отчетность по экспроприированным у жертв ценностям, поэтому Гиммлер был крайне огорчен и возмущен сообщениями о случаях коррупции среди надзирателей некоторых лагерей.

До захоронения или кремации трупов следовало вырвать все золотые зубы. Одежда, обувь, очки, чемоданы, белье собирались и отправлялись в рейх, где все это распределялось между нуждающимися, обычно теми, кто потерял имущество во время бомбежек. Поскольку считалось, что волосы заключенных, которых стригли, прежде чем отправить в газовую камеру, сохраняют тепло лучше, чем шерсть, их добавляли в вязаные носки для летчиков люфтваффе и экипажей подлодок. Основная масса волос использовалась для набивки матрацев. Моряков-подводников по возвращении на родину ожидали ящики, доверху наполненные наручными часами, которые они получали в качестве подарка. Вскоре они стали догадываться об источнике столь щедрых даров.

Экономическая выгода от массовых убийств основывалась на бесперебойности процесса, в ходе которого нагие жертвы непрерывно поступали с ленты конвейера в газовые камеры. Однако Поль оказался бессильным перед принципиально неразрешимой проблемой организации производства в концлагерях: как показал опыт, если работники медленно умирают от голода, непосильных физических нагрузок и издевательств, то никак не добиться от них повышения производительности труда.

Летом 1944 г., когда Треблинка была освобождена частями Красной Армии, Василий Гроссман на примере этого ужасного места изучал немецкую систему концлагерей. Он присутствовал на допросах бывших охранников, местных жителей-поляков и сорока выживших узников трудового лагеря Треблинка-1 (расположенная рядом Треблинка-2 была лагерем смерти). Ему стало ясно, что для гитлеровцев было важно поставить деятельность лагерной системы на поток. Никому в истории не удалось уничтожить такую массу людей руками столь малого количества палачей. В Треблинке в период между июлем 1942 и августом 1943 г. примерно двадцать пять эсэсовцев и сотня надзирателей-украинцев – так называемых вахманов – убили около 800 тыс. евреев и цыган, что, по словам Гроссмана, соответствует населению «столицы небольшого европейского государства». Секретность и ложь были важнейшими факторами безотказного функционирования системы. «Людям говорили, что их везут на Украину, и они будут работать в сельском хозяйстве». Жертвы до последнего момента не знали, что их ждет. Даже охрана поездов не знала всей правды и не имела доступа на территорию лагерей.

В Треблинке «железнодорожный тупик был специально замаскирован под пассажирскую станцию с кассой, камерами хранения багажа и вокзальным рестораном. Повсюду были стрелки-указатели: «На Белосток», «На Барановичи». В здании вокзала новоприбывших встречал оркестр, все музыканты были хорошо одеты». Когда о Треблинке все-таки стали распространяться тревожные слухи, железнодорожную станцию переименовали в Обермайдан.

Не всех удавалось обмануть. Более наблюдательные скоро понимали, что что-то тут не так: брошенные на привокзальной площади личные вещи, которые трудовая команда не успела убрать после предыдущего поезда, слишком высокий забор, внезапно прерывающаяся железнодорожная колея. Эсэсовцы научились использовать подсознательный оптимизм, характерный для большинства людей, которым так хотелось верить, что здесь все будет лучше, чем в гетто или пересылочном лагере, откуда они прибыли. Однако бывали, хотя и редко, случаи, когда после открытия дверей вагона люди, знавшие, что обречены, сбивали с ног охрану и бежали к лесу, встречая смерть от пулеметных очередей.

Обычно в железнодорожном составе из вагонов для перевозки скота прибывало три-четыре тысячи человек. Получив приказ оставить привезенные вещи на площади, люди начинали волноваться, смогут ли найти их позже. Унтер-офицер СС зычным голосом приказывал им взять с собой только ценные вещи, документы и все необходимое для бани. Беспокойство нарастало, когда вооруженные охранники, часто с кривыми ухмылками, проводили их через ворота в стене шестиметровой высоты, с колючей проволокой поверху и пулеметами на сторожевых вышках. В это время на привокзальной площади евреи из трудовых команд Треблинки-1 уже сортировали их багаж. Часть вещей будет отправлена в Германию, остальные за ненадобностью сожгут. Украдкой отправляя в рот найденную в чемоданах еду, «трудовики» должны были проявлять крайнюю осторожность. Если что-нибудь такое заметит украинский вахман, то может избить до полусмерти, а то и пристрелить.

В центральной части лагеря была еще одна площадь, где стариков и больных отделяли от колонны и направляли к выходу с надписью «Санаторий». Там их ожидал врач в белом халате с красным крестом на рукаве. Затем по приказу шарфюрера СС женщины и дети должны были зайти в барак, расположенный на левой стороне площади, и там раздеться. В этот момент обычно начинались слезы и причитания, так как люди боялись, что их надолго разлучают с родными. Зная это, эсэсовцы усиливали психологическое давление на толпу, отдавая короткие резкие команды: «Achtung! Schneller! Мужчины остаются! Женщины и дети раздеваются в бараке слева!»

Предчувствие надвигающейся беды не имело выхода, потому что было необходимо слушать и выполнять приказы и потому, что хотелось надеяться на лучшее. «При входе в барак женщинам и детям снять обувь. Чулки положить в туфли. Детские носки – в сандалии, ботинки и туфли. Аккуратно! Отправляясь в баню, вы должны иметь с собой документы, деньги, полотенце и мыло. Повторяю…»

В бараке женщинам следовало раздеться, после чего их стригли наголо, якобы с целью предотвращения вшивости. Раздетые догола, они должны были сдать свои документы, деньги, драгоценности и часы сидящему в будке унтер-офицеру СС. Как заметил Гроссман, «голый человек моментально теряет способность к сопротивлению, к борьбе с судьбой». Однако были и исключения. Еврейский юноша из варшавского гетто, связанный с движением Сопротивления, умудрился спрятать ручную гранату, которую затем бросил в группу эсэсовцев и украинских надзирателей. Другой ударил вахмана спрятанным ножом. Высокая молодая женщина выхватила у охранника карабин, но ее быстро разоружили и после лютых пыток казнили.

Когда у жертв оставалось мало сомнений относительно их дальнейшей судьбы, эсэсовцы в серой форме и вахманы в черной начинали выкрикивать еще более громкие и резкие приказы, которые должны были ускорить процесс: «Schneller! Schneller!» Теперь людей выводили на посыпанную песком дорожку между двумя рядами елей, за которыми проглядывал высокий забор с колючей проволокой наверху. Следовала команда держать руки над головой. Заключенных подгоняли дубинками, плетками и очередями из автоматов. Нацисты называли это «дорогой без возврата».

Ничем не спровоцированные проявления садизма усиливали шоковый эффект происходящего, снижая вероятность сопротивления обреченных. Но охранники еще и получали извращенное удовольствие от своих зверств. Один здоровенный эсэсовец, которого называли Цепф, развлекался тем, что хватал ребенка за ноги, раскачивал в воздухе, а потом разбивал ему голову об землю.

Попав на третью площадь, заключенные видели перед собой нечто вроде храма из камня из дерева. На самом деле за фасадом находились газовые камеры. По рассказам очевидца, когда группа цыганок, которые все еще не догадывались об уготованной им участи, стала восхищаться красотой здания, их наивность вызвала дружный хохот эсэсовцев и украинских надзирателей.

Чтобы загнать заключенных в газовые камеры, охранники спускали на них собак, и крики несчастных разносились далеко за пределами лагеря. Один из попавших в плен охранников рассказывал Гроссману: «Теперь они видели приближающуюся смерть, и, кроме того, там была ужасная давка. Их жестоко избивали, а собаки буквально рвали их на куски». Тишина наступала, только когда закрывались тяжелые двери газовых камер. Через двадцать пять минут после пуска газа открывались двери с другой стороны камеры, и трудовые команды заключенных из Треблинки-1 начинали вытаскивать трупы с застывшими желтыми лицами.

Потом приходила другая группа евреев из трудовых команд – вырывать зубы с золотыми коронками. Хотя продолжительность их жизни в лагере была больше, чем у обыкновенных заключенных, им не стоило завидовать. «Умереть от пули считалось необыкновенным подарком судьбы», – сказал Гроссману один из немногих выживших «трудовиков».

В переполненных газовых камерах люди умирали в течение двадцати-двадцати пяти минут. Старший охранник, наблюдавший за ними через смотровое окошко, ждал, когда в камере прекратится всякое движение. Затем в глубине камеры открывались тяжелые двери, через которые начинали волоком вытаскивать трупы. Если кто-то подавал признаки жизни, унтер-офицер СС использовал табельное оружие для осуществления «акта милосердия». Далее по его сигналу к работе приступали те, кто должен был находить и вырывать золотые зубы. И, наконец, третья группа заключенных лагеря Треблинка-1, также получивших временную отсрочку смертного приговора, грузила тела на повозки или тележки и перевозила туда, где паровые экскаваторы рыли новые могилы для массовых захоронений.

В это время в «Санатории» жизнь стариков и больных заканчивалась выстрелом в затылок. И снова «трудовики» из Треблинки-1 перевозили их тела к вырытым ямам. Как и в Аушвице, жизнь этих временно помилованных напоминала ад на земле. Над ними издевались с садистским удовольствием, их расстреливали, молодых евреек насиловали и потом убивали. Один эсэсовец сочинил восхваляющий Треблинку гимн, и немцы-охранники развлекались тем, что заставляли заключенных его петь. Гроссман также записал, что в Треблинке-1 прославился особой жестокостью «одноглазый немец из Одессы по фамилии Свидерский, а по прозвищу – «Молотобоец». Он считался непревзойденным специалистом по убийствам с помощью холодного оружия, и был известен случай, когда он сумел за несколько минут отправить на тот свет пятнадцать детей в возрасте от восьми до тринадцати лет, которые были признаны негодными к использованию на физических работах».

В начале 1943 г. Треблинку посетил Гиммлер. Он приказал коменданту вырыть и сжечь все тела, а пепел развеять по ветру. По-видимому, после Сталинграда верхушка СС стала задумываться, какие последствия может иметь обнаружение Красной Армией свидетельств осуществления немецкой расовой политики. «Разлагающиеся трупы, до четырех тысяч за один раз, раскладывали на железнодорожных рельсах над огромными ямами, в которых горел огонь. Они назывались “жаровнями”. Трупов было так много, что работа продолжалась восемь месяцев».

800 евреев-трудовиков, которые выполняли это жуткое задание, знали, что будут уничтожены, как только сожгут все тела. Стояла сильная жара, когда 2 августа 1943 г. в Треблинке началось восстание под руководством еврея Зело Блоха, бывшего лейтенанта чехословацкой армии. Вооруженные в основном лопатами и топорами, восставшие захватили сторожевые вышки и помещение охраны, убив шестнадцать эсэсовцев и вахманов. Потом они подожгли часть лагеря и взяли приступом стену. Около 750 заключенных вырвались на свободу. Командование СС срочно прислало подкрепление. Эсэсовцы с собаками прочесывали окрестные леса и болота, а над ними непрерывно летали самолеты-корректировщики. Приблизительно 550 беглецов были возвращены в лагерь и казнены, кого-то убили на месте. Прихода Красной Армии в следующем году дождались только семьдесят человек.

Однако восстание было началом конца Треблинки. Оставшиеся после пожара здания, включая газовые камеры и имитацию железнодорожной станции, разрушили, развеяли последний пепел от «жаровен». В абсурдной попытке доказать, что никакого лагеря никогда не было, всю территорию засеяли люпином. Но, как писал Гроссман, «земля извергает обломки костей, зубы, куски одежды, обрывки газет. Она не хочет хранить свои тайны».

Производственные мощности фабрики смерти в Треблинке намного превосходили возможности Аушвица-Биркенау. За тринадцать месяцев там было истреблено 800 тыс. узников, что ненамного уступает миллиону убитых в Аушвице-Биркенау за тридцать три месяца. В Треблинку в основном поступали польские евреи, небольшой процент составляли прибывшие из рейха и Болгарии, в то время как Аушвиц-Биркенау принимал «юдентранспорты» со всей Европы: из Польши, Нидерландов, Бельгии, Франции, Греции, Италии, Норвегии, Хорватии, позднее из Венгрии. В Белжеце было уничтожено около 550 тыс. человек, в основном польских евреев. Лагерь в Собиборе, где погибло около 200 тыс. человек, специализировался на евреях из Люблинского воеводства, но туда привозили на уничтожение также некоторое количество голландских, французских и белорусских евреев. Кроме того, около 150 тыс. евреев, большей частью из Польши, было убито в Хелмно, и еще 50 тыс. польских и французских евреев – в Майданеке.

6 октября 1943 г. Гиммлер выступил на конференции рейхсляйтеров и гауляйтеров в Позене (Познани). Его речь слушали также гросс-адмирал Дениц, генерал-фельдмаршал Мильх и Альберт Шпеер (хотя последний всю оставшуюся жизнь отрицал этот факт). Впервые отказавшись от стандартных эвфемизмов «окончательного решения», таких как «очищенный Восток» и «особое обращение», Гиммлер откровенно рассказал посторонним о том, чем занимается его ведомство. «Мы столкнулись с вопросом: что делать с женщинами и детьми? Я принял решение дать абсолютно четкий ответ. Я не нашел оправдания действиям, при которых мы уничтожаем, то есть убиваем или содействуем смерти, мужчин и позволяем вырасти их детям, которые захотят отомстить за своих отцов нашим детям и внукам». Пришлось принять трудное решение стереть этот народ с лица земли. 25 января 1944 г. Гиммлер снова выступил в Позене, на этот раз перед генералами и адмиралами. Они тоже должны были осознать, на какие жертвы идет СС. Война с неполноценными расами, осуществляемая его «идеологическими войсками», как снова разъяснял Гиммлер, не «позволит мстителям подняться на борьбу против наших детей». В политике тотального истребления евреев исключений не будет.

Гиммлер мог бы похвастать перед своей аудиторией, что никогда раньше столь небольшой кучке негодяев не удавалось убить такое огромное количество ни в чем не повинных людей. Сочетая наглую ложь с секретностью и неописуемой жестокостью, нацисты захватили и уничтожили около трех миллионов человек, до последнего отказывавшихся поверить в существование лагерей смерти на территории Европы, которую традиционно считают колыбелью цивилизации.

Глава 35.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: