Июнь–август 1944 г.

В то время как Главное командование сухопутных войск и ставка фюрера отвергали любую вероятность наступления Красной Армии в Белоруссии, у частей Группы армий «Центр» на передовой линии фронта росли мрачные предчувствия. 20 июня 1944 г. эти ожидания подкрепились «жаркими днями середины лета, с отдаленными раскатами грома», и нарастающими ударами партизан в тылу немецких войск. За десять дней до этого немецкая станция радиоперехвата прочла советскую радиограмму, приказывающую партизанским соединениям усилить активность в тылу Четвертой армии. Соответственно, немцы начали крупную операцию против партизан под названием «Корморан». В ней участвовала имеющая дурную славу бригада Каминского, чья исключительная жестокость по отношению к мирным жителям казалась средневековой, а буйная недисциплинированность оскорбляла уважавших военные традиции немецких офицеров.

Указания Москвы крупным партизанским соединениям в лесах и болотах Белоруссии были очень четкими. Им было приказано вначале взрывать железные дороги, а после начала советского наступления нападать на подразделения вермахта. Это подразумевало захват мостов, нарушение коммуникаций завалами деревьев на дорогах и проведение атак с целью задержать доставку подкреплений на фронт.

На рассвете 20 июня 25-я немецкая моторизованная дивизия подверглась часовому артобстрелу и непродолжительной атаке. Затем все снова стихло. Это была или разведка боем, или попытка выбить немцев из колеи. В штабе фюрера не верили, что летнее советское наступление будет направлено против Группы армий «Центр». Ожидали большого наступления к северу от Ленинграда, против финнов, и другого массированного удара – к югу от Припяти, в направлении южной Польши и на Балканы.

Гитлер был уверен, что стратегия Сталина состоит в том, чтобы ударить по сателлитам Германии: финнам, венграм, румынам и болгарам, – заставив их выйти из войны, как итальянцев. Его подозрения, казалось, подтвердились, когда сперва Ленинградский, а затем Карельский фронты начали наступление. Сталин, который теперь чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы выбирать не месть, а прагматичный подход, не собирался полностью громить Финляндию. Это отвлекло бы слишком много сил, необходимых в других местах. Он просто хотел заставить финнов подчиняться и снова забрать у них те земли, которые захватил в 1940 г. Как он и надеялся, эти операции на севере отвлекли внимание Гитлера от Белоруссии.

Красная Армия успешно провела операцию по дезинформации противника, создав видимость подготовки крупного наступления на Украине, тогда как на самом деле танковые и общевойсковые армии скрытно перебрасывались севернее. Задача облегчалась тем, что самолеты люфтваффе практически исчезли с неба на Восточном фронте. Стратегические бомбардировки Германии союзниками, а теперь и вторжение в Нормандию, привели к снижению числа самолетов люфтваффе, поддерживающих войска на Восточном фронте, до катастрофически низкого уровня. Полное советское превосходство в воздухе почти не давало немцам возможности проводить какие-либо разведывательные полеты, поэтому штаб Группы армий «Центр», расположенный в Минске, получал очень мало данных о громадной концентрации советских войск, которая происходила в тылу Красной Армии. Всего Ставка ВГК сосредоточила до пятнадцати армий общей численностью 1607 тыс. человек с 6 тыс. танков и самоходных орудий, более 30 тыс. артиллерийских орудий и тяжелых минометов, включая большое количество «катюш». Их поддерживали более 7500 самолетов.

Группа армий «Центр» с некоторых пор стала в вермахте «бедным родственником». Некоторые участки в полосе ее обороны были настолько плохо укомплектованы личным составом, что часовым приходилось каждую ночь стоять шестичасовые смены. Ни у них, ни у офицеров не было ни малейшего представления о той огромной и напряженной работе, которая в это время проходила за советскими позициями. Лесные просеки расширялись для прохода большого количества бронетехники, через топи настилались гати для танков, ближе к передовой подвозились понтоны, укреплялось дно рек в местах переправ вброд, через реки возводились мосты, скрытые под поверхностью воды.

Эта громадная передислокация отодвинула начало наступления на три дня. 22 июня, в третью годовщину начала операции «Барбаросса», Первый Прибалтийский и Третий Белорусский фронты провели разведку боем. Сама операция «Багратион», которой Сталин лично дал название в честь грузинского князя – героя Отечественной войны 1812 г., по-настоящему началась на следующий день.

Ставка планировала вначале окружить Витебск на северном выступе фронта Группы армий «Центр» и Бобруйск на южном фланге, затем нанести из этих двух пунктов удар по диагонали, чтобы окружить Минск. На северном фланге Первый Прибалтийский фронт маршала И. Х. Баграмяна и Третий Белорусский фронт молодого генерал-полковника И. Д. Черняховского очень быстро, так что немцы даже не успели отреагировать, провели наступление с целью окружить Витебский выступ. Они даже отказались от артподготовки, если та не представлялась крайне необходимой на отдельных участках фронта. Их рвущиеся вперед колонны танков поддерживали волны штурмовиков. Третья немецкая танковая армия была полностью застигнута врасплох. Витебск находился в самой середине уязвимого выступа, центральную часть которого обороняли две слабые дивизии, набранные из солдат люфтваффе. Командиру корпуса было приказано удерживать Витебск любой ценой как опорный пункт всей немецкой обороны на этом участке, хотя его сил для выполнения этой задачи было совершенно недостаточно.

На центральном участке фронта, от Орши до Могилева, в котором в Первую мировую войну находилась ставка русского царя, генерал пехоты Курт фон Типпельскирх с его Четвертой армией также не ожидал столь мощного наступления Красной Армии. «У нас был по-настоящему черный день, – написал домой один унтер-офицер 25-й моторизованной дивизии, – день, который я забуду не скоро. Русские начали с мощнейшего, какой только возможен, артобстрела. Он продолжался около трех часов. Всей своей мощью они пытались подавить нашу оборону. Их войска неумолимо надвигались на нас. Мне пришлось бежать сломя голову, чтобы не попасть им в руки. Их танки с красными флагами быстро приближались». Только 25-я моторизованная и 78-я штурмовая дивизии при поддержке самоходных артиллерийских установок яростно отражали советское наступление восточнее Орши.

На следующий день Типпельскирх запросил разрешения отвести войска к северной части Днепра, но ставка фюрера отказала. Когда некоторые дивизии уже были полностью разгромлены, а оставшиеся в живых солдаты и офицеры находились на пределе сил, Типпельскирх решил не выполнять больше безумных приказов держаться до конца, которые были повторены слово в слово подобострастным командующим Группы армий «Центр» генерал-фельдмаршалом Эрнстом Бушем из своего штаба в Минске. Многие немецкие командиры подразделений понимали, что единственный способ спасти в этот момент свои войска – давать ложные сводки о боевой обстановке и записи в журналах боевых действий, чтобы оправдать перед лицом вышестоящего командования свое отступление.

Находившаяся перед Оршей немецкая 12-я пехотная дивизия отошла как раз вовремя. Когда один майор спросил офицера-сапера, почему тот торопится взорвать мост после прохода его батальона. Сапер передал ему свой бинокль и указал за реку. Посмотрев в бинокль, майор увидел колонну Т-34, которые были уже на расстоянии выстрела. Орша и Могилев на Днепре были окружены и взяты через три дня. Немцам пришлось бросить несколько сот раненых. Генерал, которому было приказано удерживать Могилев до последнего, был на грани безумия.

В тылу советских войск самую большую проблему создавали огромные заторы военных машин на дорогах. Сломавшийся танк было непросто объехать из-за болот и высившегося по обеим сторонам дороги леса. Хаос был такой, что «иногда регулировать движение на перекрестках мог даже полковник», – вспоминал позже один офицер Красной Армии. Он также отмечал, как хорошо для советских войск, что в воздухе так мало немецких самолетов – ведь все эти машины, стоявшие одна за другой, были бы для них легкими целями.

На южном фланге Первый Белорусский фронт маршала Рокоссовского в 04.00 начал наступление массированной артподготовкой. Взрывы поднимали фонтаны земли. Вся земля на огромной территории была перепахана и изрыта воронками. С треском валились деревья, немецкие солдаты в дотах инстинктивно свертывались калачиком и тряслись, когда содрогалась земля.

Северное крыло войск Рокоссовского, которые клещами охватывали позиции противника, вклинилось в стык между Четвертой армией Типпельскирха и Девятой армией, оборонявшей Бобруйск и прилегающий к нему участок. Командующий Девятой армией генерал пехоты Ганс Йордан ввел в бой все свои резервы – 20-ю танковую дивизию. Вечером началась немецкая контратака, но уже вскоре 20-й танковой дивизии приказали отходить и двигаться к югу от Бобруйска. Наступление другого фланга «клещей», в авангарде которого шел 1-й гвардейский танковый корпус, оказалось гораздо опаснее для немецких войск. Оно грозило окружением города и могло отрезать левый фланг Девятой армии. Неожиданное наступление Рокоссовского по краю Припятских болот имело не меньший успех, чем проход немцев через Арденны в 1940 г.

Гитлер все еще не разрешал отступать, поэтому 26 июня генерал-фельдмаршал Буш вылетел в Берхтесгаден, чтобы явиться с докладом к фюреру в Бергхоф. Вместе с ним был генерал Йордан, к которому у Гитлера были вопросы о том, как он использовал 20-ю танковую дивизию. Но пока они отсутствовали в штабе своих войск, докладывая обстановку Гитлеру, почти вся Девятая армия попала в окружение. На следующий день и Буш, и Йордан были сняты с должностей. Гитлер немедленно прибег к помощи генерал-фельдмаршала Моделя. Но даже после такой катастрофы и угрозы, которая нависла над Минском, Верховное главное командование вермахта не имело представления о размахе замыслов советской ставки.

Модель, один из немногих генералов, которые могли переубедить Гитлера, сумел провести необходимый отвод немецких войск на линию по реке Березина, перед Минском. Гитлер также разрешил 5-й танковой дивизии занять оборону в Борисове, к северо-востоку от Минска. Дивизия прибыла на фронт 28 июня, и тут же была атакована с воздуха советскими штурмовиками. Усиленная батальоном «тигров» и подразделениями СС, дивизия заняла позиции по обе стороны дороги Орша–Борисов–Минск. Ни офицеры, ни солдаты не имели представления об общем положении дел на фронте, хотя и слышали, что Красная Армия переправилась через Березину немного севернее.

В ту ночь авангард советской 5-й гвардейской армии вступил в бой с мотопехотой 5-й дивизии. Немецкое командование подтянуло для укрепления своих позиций на этом участке еще батальон танков «пантера», но в этот самый момент войска Черняховского прорвались севернее, на стыке позиций немецких Третьей танковой армии и Четвертой армии. Тут началось беспорядочное бегство немцев под непрестанными ударами штурмовиков и неутихающим огнем советской артиллерии. Охваченные ужасом водители немецких грузовиков на полной скорости неслись к последнему остававшемуся мосту через Березину, обгоняя друг друга, чтобы успеть оказаться на другом берегу до того, как мост взорвут. В этих же местах, немного севернее Борисова, происходила переправа Наполеона после катастрофического поражения в 1812 году.

Витебск уже горел, когда немецкие войска LIII корпуса отходили в тщетной попытке прорвать кольцо окружения и соединиться с Третьей танковой армией. Пылали склады и бензохранилища, извергая в небо клубы густого черного дыма. Немецкие войска потеряли почти 30 тыс. человек убитыми и пленными. Это катастрофическое поражение подорвало у многих веру в фюрера и в победный исход войны. «Сегодня утром прорвались иваны, – писал домой унтер-офицер 206-й пехотной дивизии. – Короткая пауза позволяет мне написать письмо. У нас приказ оторваться от врага. Мои дорогие, положение отчаянное. Я уже никому не верю, если везде так же, как здесь».

Южнее войска маршала Рокоссовского окружили почти всю немецкую Девятую армию и город Бобруйск, который вскоре был ими взят. «Когда мы вошли в Бобруйск, – писал Василий Гроссман, находившийся тогда в составе 120-й гвардейской стрелковой дивизии, которую он знал еще со Сталинграда, – некоторые дома в городе горели, другие лежали в руинах. В Бобруйск привела нас дорога мести. Наша машина с трудом пробирается между обгоревшими и искореженными немецкими танками и самоходными орудиями. Бойцы идут по немецким трупам. Трупы, сотни и сотни трупов устилают дорогу, лежат в придорожных канавах, под соснами, в зеленых полях ячменя. В некоторых местах технике приходится ехать по трупам, так плотно они лежат на земле. Люди все время заняты захоронением убитых, но их так много, что эту работу не закончить за день. День страшно жаркий, безветренный, и люди проходят и проезжают, зажимая носы платками. Здесь кипел адский котел смерти – страшной, безжалостной мести тем, кто не сложил оружия и не прорвался на запад».

После разгрома немцев на улицы вышли горожане. «Наши, которых мы освободили, рассказывают о себе и плачут (это в основном старики), – писал домой молодой солдат Красной Армии. – А молодым так радостно, что они все время смеются – смеются и говорят без умолку».

Для немцев это отступление было катастрофическим. Пришлось бросить огромное количество самой разнообразной техники, потому что закончилось топливо. Еще до начала советского наступления всех ограничивали десятью – пятнадцатью литрами в день. Стратегия генерала Спаатса – бомбардировки нефтеперерабатывающих заводов – оказывала Красной Армии реальную помощь на Восточном фронте, как и действия союзников в Нормандии. Раненые немцы, которым повезло быть эвакуированными, ужасно страдали на запряженных лошадьми повозках, которые гремели, тряслись и раскачивались. Многие умерли от потери крови, не добравшись до перевязочных пунктов. В связи с тем, что первая помощь на фронте уже почти не оказывалась из-за потерь среди медперсонала, серьезные ранения означали почти верную гибель. Тех, кого удалось вывезти с передовой, направляли в госпитали в Минске, но теперь и Минск был уже на острие главного удара Красной Армии.

Остатки немецких войск лесами пробирались на запад, пытаясь выйти из-под удара советских войск. У них не хватало воды, из-за жары многие солдаты страдали от обезвоживания. Все находились в страшном нервном напряжении, опасаясь засады партизан или того, что их возьмут в плен бойцы Красной Армией. Отступавших подгоняли бомбардировщики и артиллерия, под бомбами и снарядами падали деревья, осыпая немцев градом щепок. Накал и масштаб сражения были настолько велики, что в боях погибли не менее семи немецких генералов Группы армий «Центр».

Даже Гитлеру пришлось отказаться от того, чтобы обязательно назначать совершенно неподходящие для такой цели города крепостями. По тем же причинам теперь старались избегать обороны городов и его командующие. К концу июня 5-я гвардейская танковая армия проломила себе путь и начала окружать Минск с севера. В городе воцарился хаос: штаб Группы армий «Центр» и тыловые учреждения обратились в бегство. Тяжелораненых в госпиталях бросили на произвол судьбы. 3 июля Минск был взят ударом с юга, и почти вся Четвертая армия попала в окружение в районе между городом и рекой Березина.

Даже обер-ефрейтору медицинской службы, не имевшему доступа к штабным картам, была хорошо понятна вся горечь положения. «Враг, – писал он, – делает то, что мы делали в 41-м: окружение за окружением». Обер-ефрейтор люфтваффе заметил в письме своей жене в Восточную Пруссию, что он теперь всего в 200 км от нее. «Если русские продолжат наступление в том же направлении, вскоре они будут у твоих дверей».

В Минске мстили захваченным в плен, особенно бывшим красноармейцам, пошедшим служить во вспомогательные части вермахта. Мстили за зверские расправы в Белоруссии, жертвами которых стала четверть населения республики. «Партизан, маленький мужичок, – писал Гроссман, – убил двух немцев деревянным колом. Он упросил охранника колонны отдать ему этих немцев. Он убедил себя, что это они убили его дочь Олю, и двух сыновей, совсем еще мальчиков. Партизан переломал им кости, проломил черепа, и пока бил, все плакал и кричал: “Вот тебе за Олю! Вот тебе за Колю!” Когда они уже были мертвы, он прислонил их тела к стволу дерева и продолжал избивать».

Механизированные соединения Рокоссовского и Черняховского рвались вперед, пока стрелковые дивизии позади них уничтожали окруженные немецкие войска. К этому времени советское командование очень хорошо понимало все преимущества непрерывного преследования отступающего врага. Немцам нельзя было давать времени на то, чтобы опомниться и закрепиться на новых рубежах. 5-я гвардейская танковая армия двигалась к Вильнюсу, другие соединения – на Барановичи. Вильнюс был взят 13 июля после тяжелых боев. Следующей целью был Каунас. А за ним лежала территория Германии – Восточная Пруссия.

Ставка ВГК теперь планировала удар в сторону Рижского залива, чтобы окружить Группу армий «Север» в Эстонии и Латвии. Эта Группа армий отчаянно сражалась за то, чтобы удержать проход на запад, отбиваясь от восьми советских армий на востоке. К югу от Припятских болот 13 июля части Первого Украинского фронта маршала Конева перешли в наступление, позже получившее название Львовско-Сандомирской операции. Прорвав немецкую линию обороны, войска Конева начали развивать общее наступление с целью окружения Львова. В операции по освобождению города, которая началась через 10 дней, им помогали 3 тыс. бойцов Армии Крайовой под командованием полковника Владислава Филипковского. Но как только город был взят, офицеры НКВД, уже захватившие местное гестапо и все находившиеся там документы, арестовали офицеров АК, а солдат заставили вступить в Первую армию Войска Польского, которой командовали коммунисты.

После взятия Львова Первый Украинский фронт Конева продолжил наступление на запад, дойдя до Вислы, но в это время самый большой страх в сердца немцев вселяла мысль о советских войсках, приближающихся к Восточной Пруссии – территории «старого рейха». Как и в Нормандии, немецкое командование все надежды теперь возлагало на Фау, особенно на ракеты Фау-2. «Их действие должно быть во много раз мощнее, чем у Фау-1», – писал домой один обер-ефрейтор люфтваффе, но он, как и многие другие, боялся, что союзники ответят газовыми атаками. Некоторые даже советовали семьям в Германии по возможности купить противогазы. Другие начинали бояться, что их собственная сторона «может применить газ как последнее средство».

Некоторые немецкие части отходили от одного рубежа обороны к другому в напрасной надежде остановить натиск неприятеля. «Русские атакуют постоянно, – писал ефрейтор строительной роты при пехотной части. – Артобстрел идет с 5 часов утра. Они хотят прорвать нашу оборону. Их штурмовая авиация слаженно координирует свои действия с огнем артиллерии. Удар следует за ударом. Я сижу в нашем крепком блиндаже и пишу, наверное, последнее письмо». Почти каждый солдат молился про себя, чтобы попасть живым домой, хотя в это уже и не верил.

«События развиваются так быстро, – как отмечал один обер-ефрейтор, оказавшийся в наспех сколоченной из остатков разных соединений части, – что уже нельзя говорить о каком-либо целостном фронте. – И продолжал. – Могу только сообщить тебе, что сейчас мы недалеко от Восточной Пруссии, а затем, наверное, настанет худшее». В самой Восточной Пруссии местное население со все нарастающим ужасом смотрело на забитые отступающими войсками дороги. Женщина, жившая у восточной границы, видела проходившие мимо ее крыльца «колонны солдат и беженцев из Тильзита, который сильно бомбили». Налеты советских бомбардировщиков заставляли горожан искать убежища в подвалах и заколачивать досками выбитые окна. Фабрики и заводы практически остановились, потому что на работу выходили лишь немногие женщины. Передвигаться на расстояния свыше 100 км было запрещено. Гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох не хотел, чтобы население бежало на запад, так как это было бы «пораженчеством».

Наступление Конева быстро развивалось, и за Люблином был обнаружен концлагерь Майданек. Гроссман в это время уже двигался с генералом Чуйковым, чья сталинградская армия, теперь 8-я гвардейская, взяла город. Главной заботой Чуйкова было не пропустить наступление на Берлин, что для него было так же важно, как Рим для генерала Марка Кларка. «Это абсолютно логично и здраво, – рассуждал Чуйков. – Ты только представь: сталинградцы наступают на Берлин!» Гроссман, который возмущался тщеславием командующих, был и сам очень недоволен тем, что не его, а Константина Симонова направили освещать тему Майданека. Тогда он поехал на север, в Треблинку, которую только что обнаружили.

Симонов с большой группой иностранных корреспондентов был направлен в Майданек Главполитуправлением Красной Армии, чтобы засвидетельствовать преступления нацистов. Позиция Сталина: «Не нужно разделять мертвых», – была понятна. Когда речь шла о страданиях, не стоит упоминать о евреях как особой категории. Жертвы Майданека – в первую очередь советские и польские граждане. Ганс Франк, глава созданного нацистами генерал-губернаторства, пришел в ужас, когда подробности о массовом уничтожении людей в Майданеке появились в иностранной прессе. Быстрота советского наступления застала СС врасплох, не позволив уничтожить изобличающие улики. Впервые до Франка и других дошло, что по окончании войны их ждет петля.

В Треблинке у СС было чуть больше времени. 23 июля, когда уже была слышна артиллерия Конева, комендант Треблинки получил приказ ликвидировать оставшихся в живых узников. Эсэсовцам и украинским охранникам лагеря выдали шнапс, после чего они приступили к расстрелам немногих еще оставшихся в живых заключенных, которые входили в различные рабочие команды. Макс Левит, плотник из Варшавы, остался единственным уцелевшим в этой бойне. Раненый первым залпом, он упал и был накрыт упавшими на него телами. Ему удалось уползти в лес, откуда он прислушивался к беспорядочной стрельбе. «Сталин отомстит за нас!» – выкрикивала группа русских юношей перед расстрелом.

Незадолго до того, как началась операция «Багратион», в результате которой были полностью разгромлены немецкие войска в Белоруссии, Гитлер перебросил II танковый корпус СС с Восточного фронта в Нормандию. В состав корпуса входили две дивизии: 9-я танковая дивизия СС Hohenstaufen («Гогенштауфен») и 10-я танковая дивизия СС Frundsberg («Фрундсберг»). Перехваты Ultra предупредили командование союзников в Нормандии, что эти дивизии уже находятся в пути. Эйзенхауэр кипел от нетерпения, потому что следующее наступление Монтгомери на Кан и Виллер-Бокаж задерживалось в подготовке до 26 июня. Вряд ли это происходило по вине Монтгомери, потому что сосредоточению сил для операции «Эпсом» мешал сильный шторм. Монтгомери намеревался еще раз нанести удар западнее Кана и таким образом, обойдя город, взять его в кольцо.

25 июня отвлекающий удар был нанесен еще дальше к западу. Там ХХХ корпус возобновил сражение с элитной Учебной танковой дивизией вермахта. Английская 49-я дивизия по прозвищу «Белые медведи» – из-за нашивок, на которых был изображен белый медведь, эмблема дивизии – смогла оттеснить Учебную танковую дивизию назад, к деревням Тессель и Рорэй, где начались особенно ожесточенные бои. С тех пор как 12-я танковая дивизия СС Hitlerjugend стала убивать пленных, обе стороны не проявляли особой жалости. Перед атакой на Тессельский лес сержант Кульман, командир минометного взвода Королевского гвардейского Йоркширского полка легкой пехоты, записал в полевой журнал полученные приказы. В конце было записано: «NPT ниже звания майора», что означало «не брать пленных званием ниже майора». Другие тоже вспоминали, что получали приказы «не брать пленных», и утверждали, что именно из-за этого немецкая пропаганда начала называть 49-ю дивизию «Белыми медведями-убийцами». Перехваты Ultra подтвердили, что Учебная танковая дивизия понесла «тяжелые потери».

Монтгомери докладывал Эйзенхауэру об операции «Эпсом» как о «решающей», хотя явно имел намерение провести сражение осторожно, как обычно. Официальная версия истории Итальянской кампании позднее отмечала, что Монтгомери «имел необычный дар убедительно сочетать очень громкие заявления с очень осторожными действиями». Это особенно сильно проявилось во время кампании в Нормандии.

Вновь прибывший английский VIII корпус начал крупное наступление силами 15-й Шотландской дивизии и 43-й Уэссекской, наступающими в первом эшелоне, и силами 11-й танковой дивизии во втором эшелоне, готовой в любой момент войти в прорыв, созданный дивизиями первого эшелона. Артподготовка проводилась совместно дивизионной и корпусной артиллерией, а также орудиями главного калибра стоящих у побережья линкоров союзного флота. 15-я Шотландская продвигалась довольно быстро, но вот 43-й дивизии на левом фланге пришлось отражать контратаку 12-й танковой дивизии СС. К ночи шотландцы дошли до долины реки Одон. Хотя дальнейшее продвижение и замедлилось из-за опасного скопления техники на узких дорогах Нормандии, оно все же продолжалось. На следующий день 2-й Аргайлский и Сазерлендский полк, мудро пренебрегая действовавшей на тот момент тактической доктриной, переправился через реку Одон мелкими группами и захватил мост.

28 июня генерал-лейтенант сэр Ричард О’Коннор, отличившийся тем, что сумел бежать из немецкого лагеря для военнопленных в Италии и теперь командовал VIII корпусом, хотел совершить бросок вперед силами 11-й танковой дивизии и захватить плацдарм на реке Орна, что было довольно далеко за рекой Одон. Генерал сэр Майлз Дэмпси, командующий английской Второй армией, знал из разведданных Ultra о надвигающемся подходе II танкового корпуса СС, но из-за того, что Монтгомери находился на то время у него в штабе, решил не рисковать. Возможно, он повел бы себя решительнее, если бы знал о тех чрезвычайных событиях, которые в это время происходили на немецкой стороне.

Гитлер как раз в это время, в самый разгар важнейшего сражения, вызвал фельдмаршала Роммеля в Бергхоф, что было совершенно необычно. Возникшая неразбериха осложнилась еще и тем, что внезапно умер командующий Седьмой армией генерал-полковник Фридрих Дольманн – по официальной версии, от сердечного приступа, но многие немецкие офицеры подозревали, что это было самоубийство после сдачи Шербура. Не посоветовавшись с Роммелем, Гитлер назначил обергруппенфюрера Пауля Хауссера, командира II танкового корпуса СС, командующим Седьмой армией. Хауссеру, которому до этого было приказано контратаковать наступающие части англичан силами танковых дивизий СС Hohenstaufen и Frundsberg, пришлось сдать командование своему заместителю и поспешить в свой новый штаб, расположенный в Ле-Мане.

29 июня авангард английской 11-й танковой дивизии, которой командовал выдающийся английский военачальник генерал-майор Филипп Робертс (или Пип Робертс, как его называли), захватил ключевую высоту 112 – важнейшую позицию между реками Одон и Орна. После этого английской дивизии пришлось отбивать контратаки 1-й танковой дивизии СС Leibstandarte Adolf Hitler, частей 21-й танковой дивизии и 7-й минометной бригады, на вооружении которой были многоствольные реактивные минометы Nebelwerfer, издающие при стрельбе звуки, похожие на рев осла. Только теперь немецкое командование осознало всю важность захвата англичанами высоты 112. Группенфюреру СС Вильгельму Биттриху, сменившему Хауссера на посту командира корпуса, был передан срочный приказ – в течение часа атаковать позиции противника на другом фланге силами своего II танкового корпуса, усиленного боевой группой из состава 2-й танковой дивизии СС Das Reich. Английская Вторая армия, таким образом, оказалась атакованной семью немецкими танковыми дивизиями одновременно, причем четыре из них были эсэсовскими, а в наступлении на позиции англичан принимали участие еще и части 5-й дивизии СС. В это же время вся немецкая Группа армий «Центр» в Белоруссии имела в своем распоряжении всего три танковые дивизии, и это уже после того, как немецкие войска в Белоруссии получили подкрепления. Так что саркастическое замечание Ильи Эренбурга, что союзники в Нормандии воевали с отбросами немецкой армии, было очень далеко от правды.

Монтгомери развернул свои войска навстречу основной массе контратакующих немецких танковых дивизий по очень простой причине, о которой его предупредили еще до начала вторжения. Английская Вторая армия на восточном фланге была ближе других к Парижу. Если бы англичанам и канадцам удалось прорвать немецкую оборону, то Седьмая армия, находившаяся западнее, и все немецкие соединения в Бретани были бы окружены.

То упорное сопротивление, которое оказывали немецкие войска на участке наступления англичан заставило Монтгомери отказаться от идеи захвата равнины южнее Кана для создания там полевых аэродромов. Он попытался выдать неприятную правду за рассчитанные действия, утверждая, что сдерживал танковые дивизии противника, чтобы дать американцам возможность прорвать немецкую линию обороны. Но ему не удалось убедить в этом, ни американцев, ни Королевские ВВС, отчаянно нуждавшиеся во взлетно-посадочных полосах.

Несмотря на все бравые заверения, данные Эйзенхауэру, Монтгомери дал понять генерал-майору Джорджу Эрскину, командиру 7-й танковой дивизии, что вовсе не желает никаких «решительных сражений». «Что касается нас – все меняется, – отметил в своем дневнике незадолго до начала операции офицер разведки из дивизии генерала Эрскина, – потому что Монти не хочет, чтобы мы продвигались. Он доволен тем, что Вторая армия оттянула на себя все немецкие танковые дивизии, и теперь на этом участке фронта он хочет только Кан, и пусть американцы дальше наступают на порты Бретани. Поэтому наступление VIII корпуса продолжится, но цели у нас очень ограниченные».

Контратака немцев днем 29 июня была нацелена главным образом на 15-ю Шотландскую дивизию в западной части выступа. Шотландцы сражались хорошо, но самый большой урон частям вновь прибывшего танкового корпуса СС нанесла артиллерия Королевских ВМС. Дэмпси, опасаясь еще более мощной немецкой контратаки на юго-западе от высоты 112, приказал О’Коннору отвести танки и оставить высоту. На следующий день Монтгомери прекратил общее наступление, потому что VIII корпус потерял более 4 тыс. человек. Английское командование снова не смогло быстро развить успех. К сожалению, в боях за высоту 112 на протяжении последующих нескольких недель погибло гораздо больше солдат и офицеров, чем потеряли бы англичане, если бы смогли удержать высоту и продолжали ее оборонять.

И фельдмаршал Роммель, и генерал Гейр фон Швеппенбург были потрясены, когда увидели результаты обстрела находившихся на марше подразделений дивизий Hohenstaufen и Frundsberg артиллерией союзного флота с расстояния почти в 30 км. Воронки от снарядов имели четыре метра в ширину и два метра в глубину. Необходимость убедить Гитлера в том, что нужно отвести войска за реку Орна стала совершенно неотложной. Гейр фон Швеппенбург был шокирован теми потерями, которые понесли его войска в этой оборонительном сражении, хотя он предпочел бы использовать танковые дивизии для мощной контратаки. Его дивизии были введены в бой для того, чтобы послужить укрепляющим «корсетом» для слабых пехотных дивизий, обороняющих этот участок фронта. Но теперь оказалось, что прибывающих в качестве пополнения на фронт пехотных частей явно не хватает, чтобы удержать позиции и тем дать ему возможность отвести потрепанные танковые соединения в тыл на переформирование. Таким образом, Монтгомери, хоть и не «заказывал музыку» на поле сражений, как он любил заявлять, на самом деле оказался втянутым в войну на истребление, что поневоле произошло из-за внутренних проблем немецкой армии.

О стратегии немецкого командования в Нормандии Гейр фон Швеппенбург написал крайне критичную докладную, в которой обосновал необходимость более гибкой обороны и отвода войск за реку Орна. Его комментарии о вмешательстве Верховного главного командования вермахта в управление войсками, явно намекавшие непосредственно на Гитлера, привели к немедленной отставке генерала. Его сменил генерал танковых войск Ганс Эбербах. Следующей высокопоставленной жертвой стал сам генерал-фельдмаршал Рундштедт, который заявил Кейтелю, что немецкая армия не сможет остановить войска союзников в Нормандии. «Вы должны прекратить эту войну», – сказал он Кейтелю. Рундштедта, который также одобрял доклад фон Швеппенбурга, сменил генерал-фельдмаршал Ганс фон Клюге. Гитлер хотел заменить и Роммеля, но это произвело бы нежелательное впечатление на многих как в самой Германии, так и за границей.

Клюге прибыл в штаб Роммеля, расположенный в великолепном шато в городке Ля-Рош-Гийон на реке Сене, и принялся насмехаться над тем, как ведут боевые действия, вверенные Роммелю войска. Роммель взорвался и посоветовал ему сначала отправиться на фронт и лично ознакомиться с положением дел. Следующие несколько дней Клюге провел на фронте и ужаснулся увиденному. Оно разительно отличалось от той картины, которую ему рисовали в ставке фюрера, где считали, что Роммель чрезмерно пессимистичен и переоценивает силу авиации союзников.

Немного западнее Первая армия США под командованием генерала Брэдли завязла в тяжелых кровопролитных боях, происходивших в топях южнее полуострова Котантен и в сельских районах севернее Сен-Ло. Постоянные и многочисленные атаки американской пехоты силами до батальона на позиции немецкого II парашютно-десантного корпуса привели к многочисленным жертвам среди наступающих американцев. «У немцев мало чего осталось, – отмечал командир американской дивизии с мрачным уважением, – но, черт возьми, они знают, как этим пользоваться».

Используя уроки боев на Восточном фронте, немцы ухитрялись компенсировать свою малочисленность и нехватку артиллерии, а особенно самолетов. Они рыли небольшие блиндажи на возвышенностях у основания непроходимых живых изгородей. Это была трудоемкая работа, учитывая многовековые сплетения древних корней. Таким образом, они оборудовали пулеметные гнезда на передовой линии обороны. За передовой проходил основной рубеж обороны, на котором было достаточно войск для стремительной контратаки. Еще чуть дальше, позади основного рубежа, обычно на возвышенностях, размещали 88-мм орудия, которые вели огонь по наступающим «шерманам», поддерживавшим наступление американской пехоты. Все позиции и техника тщательно маскировались, а это означало, что истребители-бомбардировщики союзников не многим могли помочь наступающим войскам. Брэдли и его командиры очень полагались на артиллерию, а французы резонно считали, что американцы полагаются на нее даже чересчур.

Сами немцы называли боевые действия в Нормандии, между бесконечными живыми изгородями «грязной войной в зарослях». Они устанавливали мины на дне воронок от снарядов перед своими позициями, чтобы американским солдатам, прыгавшим туда, как в укрытие, взрывом отрывало ноги. На многих тропинках устраивали мины-ловушки, которые американские солдаты называли «кастрирующими минами» или «скачущей Бетти»: они подпрыгивали и взрывались на высоте паха. Немецкие танкисты и артиллеристы стали мастерами по «взрывам в деревьях», когда снаряд разрывался в кроне дерева, чтобы ветки и щепки разлетались от взрыва и ранили тех, кто под ним укрывался.

Тактика американцев основывалась преимущественно на «обстрелах по ходу» продвижения пехоты, что означало постоянный обстрел любой возможной позиции врага. В результате американцы тратили невероятное количество боеприпасов. Немцам приходилось быть более бережливыми. Привязанный к дереву немецкий стрелок ожидал, пока мимо пройдут американские пехотинцы, затем стрелял одному из них в спину. Это заставляло всех остальных распластаться на земле, а немецкие минометные расчеты накрывали их, лежавших в полный рост и полностью открытых для осколков. Санитаров, которые приходили им на помощь, отстреливали специально. Довольно часто с земли вставал одинокий немецкий солдат с поднятыми руками, а когда американцы приближались к нему, чтобы взять в плен, он падал в сторону, а прятавшиеся пулеметчики расстреливали американцев. Понятно, что мало кто из американцев после таких случаев брал пленных.

Боевая усталость не признавалась у немцев каким-то особым состоянием. Она считалось трусостью. Солдат, которые хотели избежать участия в боевых действиях самострелом, просто расстреливали. В этом смысле американская, канадская и английская армии были чересчур цивилизованными. Большинство психоневротических потерь произошли в результате сражений в живых изгородях, и большинство таких жертв были солдаты из пополнений, брошенные в бой плохо подготовленными. К концу этой кампании около 30 тыс. военнослужащих Первой армии США были зарегистрированы как психологические потери. По оценке главного врача сухопутных войск США, в частях на передовой психологические потери составляли до 10 процентов личного состава.

После войны и английские, и американские армейские психиатры писали, что они были поражены тем, как мало случаев боевой усталости они отмечали среди немецких военнопленных, хотя те гораздо сильнее страдали от бомбардировок и артобстрелов союзников. Они пришли к заключению, что пропаганда нацистского режима с 1933 г., очевидно, способствовала психологической подготовке солдат. Можно отметить и то, что тяготы жизни в СССР закалили тех, кто служил в рядах РККА. От солдат западных демократий нельзя было ожидать, что они могут выдержать такие же лишения.

Роммель и Клюге предполагали, что главный прорыв в Нормандии надо ожидать на англо-канадском участке фронта у Кана. Они также считали, что наступление американцев пойдет вдоль атлантического побережья. Но Брэдли сосредоточился на Сен-Ло, на восточной оконечности своего участка фронта, для концентрации своих сил перед большим наступлением.

После жалких результатов операции «Эпсом» Монтгомери не посвящал больше Эйзенхауэра в детали происходящего – того все больше раздражало нескрываемое самодовольство англичанина. Монтгомери никогда не признавал, что какая-то операция идет не по утвержденному им «генеральному плану». Но он знал, что и в штабе Эйзенхауэра, и в Лондоне росло недовольство отсутствием у него прогресса в деле продвижения вперед. Знал он и о той острой нехватке людских ресурсов в Англии. Черчилль побаивался, что если его военная мощь сойдет на нет, то Британия будет иметь слишком мало веса при решении вопросов послевоенного устройства.

В попытке прорвать немецкую оборону без больших людских потерь, Монтгомери был готов предать забвению одно свое знаменитое изречение. Прошлой осенью на брифинге для военных корреспондентов в Италии он категорически заявил, что «тяжелые бомбардировщики нельзя применять в наземных сражениях вблизи от линии фронта». Но 6 июля он запросил именно такой поддержки от Королевских ВВС для взятия Кана. Эйзенхауэр, который очень хотел достичь успеха на этом участке фронта и сделать это как можно быстрее, полностью поддержал его и на следующий день встретился с главным маршалом авиации Харрисом. Харрис согласился и вечером того же дня направил 467 бомбардировщиков «ланкастер» и «галифакс» на северные пригороды Кана, которые обороняла 12-я дивизия СС Hitlerjugend. Но этот налет не удался вследствие «перелета за цель».

Также как и при налете в секторе «Омаха», штурманы задержали сброс бомб на секунду-другую, чтобы не попасть по своим передовым частям. В результате основная часть бомб упала на центр древнего нормандского города. Немцы понесли небольшие потери по сравнению с французским мирным населением, которое осталось не воспетым при описании сражений в Нормандии. В этой кампании проявился парадокс: пытаясь уменьшить свои потери, командующие войск союзников убивали большое количество мирных граждан чрезмерным использованием мощных фугасов.

Наступление английских и канадских войск началось на следующее утро. Эта задержка дала дивизии Hitlerjugend более двадцати часов на то, чтобы укрепить оборону и восстановить силы. Ее ожесточенное сопротивление привело к тяжелым потерям наступающих союзных войск. Затем эсэсовцы неожиданно исчезли, получив приказ отходить южнее реки Орна. Англичане быстро заняли северную и центральную часть Кана. Но даже такой частичный успех не решил ключевую проблему Второй армии. Все еще не хватало пространства для строительства требуемого количества полевых аэродромов, а союзное командование по-прежнему не могло развернуть остальные части Первой канадской армии, томившейся в Англии в ожидании высадки.

С большой неохотой Монтгомери согласился с планом Дэмпси по использованию трех танковых дивизий: 7-й, 11-й и вновь прибывшей гвардейской, – для прорыва в направлении Фалеза, с плацдарма восточнее реки Орна. Сомнения Монтгомери скорее были вызваны его предубеждениями против танковых формирований, «от которых нет толку». В представлении этого закоренелого военного консерватора план не был правильным наступлением, но он не мог допустить еще больших потерь пехоты, и в любом случае на тот момент что-то надо было срочно предпринимать. Жалобы и насмешки исходили не только от американцев. Командование Королевских ВВС было вне себя от гнева. Призывы к отставке Монтгомери теперь слышались от заместителя Эйзенхауэра главного маршала авиации Теддера, и от маршала авиации Конингема, который так и не простил Монтгомери, что тот бессовестно присвоил себе лавры победы в Северной Африке, а ВВС почти не упоминал.

Начавшаяся 18 июля операция «Гудвуд» оказалась выдающимся примером «очень боевых заявлений и очень осторожных действий» Монтгомери. Он так сильно отстаивал перед Эйзенхауэром возможность решительного наступления, что Верховный главнокомандующий ответил: «Я рассматриваю эти перспективы с исключительным оптимизмом и энтузиазмом.

Я совсем не удивлюсь, если увижу, что вы добьетесь победы, которая заставит «классические победы прежних времен«выглядеть как простое столкновение двух разведывательных отрядов». Такое же впечатление Монтгомери оставил и у фельдмаршала Брука в Лондоне, но уже на следующий день он представил Дэмпси и О’Коннору более скромные цели. Все свелось к тому, чтобы продвинуться на треть расстояния до Фалеза и прощупать ситуацию. К несчастью, на брифингах для офицеров делались намеки, что это будет более крупное наступление, чем при Аламейне. Корреспондентам заявили о прорыве в «русском стиле», который мог бы обеспечить Второй армии продвижение на сотню миль вперед. Пораженные журналисты заметили, что «на сотню миль вперед» – это все расстояние до самого Парижа.

Королевские ВВС, которым все так же были крайне необходимы аэродромы передового базирования, снова были готовы предоставить свои бомбардировщики в помощь наступающим войскам. Поэтому 18 июля в 05.30 2600 бомбардировщиков английских и американских ВВС сбросили 7567 т. бомб на участок фронта протяженностью всего в 7 тыс. метров. К несчастью, разведка Второй армии не смогла обнаружить, что позиции немецкой обороны имели здесь пять линий, уходящих в глубину до хребта Буржбю, которые пришлось бы преодолевать, если бы Вторая армия двигалась на Фалез. Еще больше осложняло ситуацию то, что три танковые дивизии имели очень сложный маршрут наступления, который вел их по понтонным мостам через Канский канал и реку Орна на небольшой плацдарм за рекой, захваченный частями 51-й Шотландской дивизии, где саперы установили очень плотное минное поле. Боясь насторожить неприятеля, О’Коннор только в самый последний момент приказал сделать в нем проходы вместо того, чтобы убрать минное поле целиком. Но немцы хорошо знали о предстоящей атаке. Они наблюдали за приготовлениями с высоких фабричных зданий, находившихся восточнее в глубине их расположения, а также получили данные своей авиаразведки. Одна из расшифровок Ultra дала подтверждение того, что люфтваффе знали об операции, но командование Второй армии не стало менять свои планы.

Солдаты забирались на броню танков и с восторгом смотрели на разрушения от налетов бомбардировщиков, но заторы техники, образовывавшиеся из-за узких проходов в минном поле, привели к роковому замедлению наступления. Задержки были так велики, что О’Коннор остановил движение пехоты на грузовиках, чтобы дать возможность вначале пройти танкам. Миновав это узкое место, 11-я танковая дивизия стала быстро продвигаться, но вскоре попала в засаду, оказавшись под плотным огнем хорошо замаскированных на каменных фермах и в деревушках противотанковых орудий противника. С такими целями должна была разбираться пехота, но танки оказались без пехотного прикрытия и понесли огромные потери. К тому же в самом начале боя дивизия потеряла офицера, отвечавшего за связь с авиацией, и поэтому не могла вызвать на помощь кружившие в небе «тайфуны». Потом дивизия попала под ураганный огонь 88-мм орудий на хребте Баржбю и была контратакована 1-й танковой дивизией СС. 11-я и Гвардейская танковые дивизии вместе потеряли в тот день более 200 машин.

Генерал Эбербах ожидал, что английский танковый кулак с легкостью пробьет слишком растянутую оборону, и едва мог поверить своей удаче. На следующий день Второй армии и канадцам удалось в нескольких местах пробиться вперед, расширив удерживаемую территорию до южных окрестностей Кана. Однако хребет Баржбю оставался полностью в руках немцев. Вскоре пошли проливные дожди, и у Монтгомери появился повод прекратить наступление, но ущерб, нанесенный его репутации, был уже непоправим.

Командование американской авиации и Королевских ВВС еще больше разгневалось на Монтгомери из-за невыполненных обещаний и его невыносимого самодовольства, хотя достиг он в ходе наступления совсем немногого. Однако совершенно бесславная операция «Гудвуд» оказала союзникам довольно большую услугу, поскольку подтвердила ожидания Клюге и Эбербаха, что основное наступление в Нормандии все-таки будет проходить по дороге на Фалез. В результате, когда через пять дней генерал Брэдли начал операцию «Кобра», Клюге вначале не двинул ему навстречу ни одной танковой дивизии, а 20 июля, когда в Нормандию пришли дожди, в Wolfsschanze близ Растенбурга взорвалась бомба.

Глава 40.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: