Сентябрь–декабрь 1944 г.

В последние дни августа 1944 г. разгром немецких войск в Нормандии и освобождение Парижа вызвало на Западе эйфорические надежды на то, что война закончится «к Рождеству». Эти надежды усиливались по мере неуклонного продвижения союзников к Рейну. 3 сентября английская Гвардейская танковая дивизия вошла в Брюссель под такие же восторженные приветствия, какие неделю назад гремели в Париже. Третья армия Паттона приближалась к Мецу.

На следующий день частями 11-й танковой дивизии вслед за Брюсселем был взят Антверпен. Дивизия прошла 550 км всего за шесть дней. Правее, у Монса, частям американского VII корпуса удалось окружить значительные силы немцев, отступающих из Нормандии и Па-де-Кале. Было убито 2 тыс. и взято в плен 30 тыс. человек. Среди этих немцев, скорее всего, были и те, кто сжег дома вокруг Монса и убил 60 мирных жителей в ответ на действия бельгийского Сопротивления. Зверства и грабежи сопровождали отступление немецкой армии по всей Бельгии. Занимались этим в основном подразделения войск СС.

Тогда казалось, что американская Первая армия вот-вот возьмет Аахен – первый немецкий город. Большая часть его населения в панике бежала на восток. Ход наступления, казалось, ничем не остановить, а сопротивление немецкой армии находилось на грани полного развала. Союзники не считали, что заброшенный немцами «Западный вал», который называли «линией Зигфрида», окажется серьезным препятствием. Гитлер вновь назначил генерал-фельдмаршала фон Рундштедта главнокомандующим на западе, но, по словам генерала Омара Брэдли, именно генерал-фельдмаршалу Моделю удалось «удивительным образом срастить хребет немецкой армии» и прекратить воцарившуюся в войсках панику. Геринг выделил шесть полков парашютистов, усилив их десятитысячным контингентом из состава войск люфтваффе, включая военнослужащих подразделений аэродромного обслуживания и даже курсантов-летчиков, чья учеба прервалась из-за отсутствия топлива. Они составили костяк Первой парашютно-десантной армии генерал-полковника Курта Штудента, развернутой на юге Голландии.

Как раз в этот момент союзники столкнулись с крайне серьезной проблемой – острой нехваткой топлива, которое все еще доставляли из самого Шербура колонны грузовиков, в шутку прозванные «экспрессом красных шаров». Теперь темп наступления зависел от тоннажа полученных грузов и от соотношения между топливом и боеприпасами. Первая канадская армия все еще вела тяжелые бои за порты Ла-Манша, которые немцы по приказу Гитлера отчаянно защищали. Таким образом, Антверпен оставался единственной возможностью решить проблемы снабжения союзных войск. Несмотря на то, что английская Вторая армия взяла город и порт фактически неповрежденными, Монтгомери не смог захватить побережье и острова в устье реки Шельды. Он пропустил мимо ушей предупреждение адмирала Рамсея о том, что мины в море и немецкие береговые батареи на островах, особенно на Валхерене, не позволят пройти кораблям, а потому жизненно важный порт не сможет функционировать.

Вина за это также лежала на Эйзенхауэре и Верховном командовании союзных экспедиционных сил, которые не настояли на том, чтобы Монтгомери очистил устье реки от сил противника, прежде чем начать наступление к Рейну. В результате у немцев было время усилить гарнизоны на островах. Результатом стали долгие и тяжелые бои за острова, включая высадку морского десанта канадцев, чтобы исправить допущенную ошибку. В этой операции они потеряли 12 873 чел. убитыми, тогда как можно было обойтись гораздо меньшими потерями, если бы за дело взялись сразу после взятия Антверпена. Проход по Шельде будет очищен лишь 9 ноября, а первый корабль войдет в Антверпен только 26 ноября. Эта задержка стала серьезным ударом по возможностям союзников сосредоточить силы в Европе до наступления зимы.

Монтгомери продолжал негодовать по поводу решения Эйзенхауэра продвигаться широким фронтом к Рейну и далее в Германию. Полагаться на превосходящие силы было стандартной американской доктриной, и Монтгомери не следовало бы удивляться. Но он горячо верил в то, что, поскольку Эйзенхауэр не командует войсками на передовой, эта роль будет отдана ему. Монтгомери хотел, чтобы его 21-я группа армий и 12-я группа армий генерала Брэдли вместе продвигались севернее Арденн и окружили Рурскую область. Но на встрече 23 августа Эйзенхауэр настаивал на том, чтобы Третья армия Паттона соединилась с американской Седьмой армией и Первой французской, идущей с юга Франции.

Эйзенхауэр, все еще раздраженный уклончивыми донесениями Монтгомери в ходе кампании в Нормандии, не собирался менять установленный план. Он только согласился увеличить долю ресурсов, выделяемых 21-й группе армий и оставить Третью армию Паттона на реке Мозель. Реакция Паттона была предсказуемой. «Монти делает все, что хочет, а Айк говорит: “Есть, сэр”», – писал он в своем дневнике. Паттон был не единственным, кого раздражало присвоение Монтгомери звания фельдмаршала – кость, которую Черчилль бросил для успокоения английской прессы, когда Эйзенхауэр 1 сентября принял командование над всеми союзными войсками в Европе. Паттон, несмотря на приказ Эйзенхауэра, продолжил наступление и переправился через Мозель, но взять Мец не смог, так как город оказался укреплен значительно сильнее, чем он предполагал.

Хотя Эйзенхауэр и стал главнокомандующим, в те решающие дни он оказывал прискорбно мало влияния на управление войсками и даже связь с ними была недостаточной. Он повредил колено и не покидал своего штаба, который по-прежнему находился в Гранвиле на побережье Нормандии. Монтгомери выходил из себя из-за того, что был не в состоянии быстро реагировать на указания главнокомандующего. Когда Эйзенхауэр прилетел в Брюссель, Монтгомери, в отвратительном настроении, явился к больному главнокомандующему в приземлившийся самолет. Размахивая копиями радиограмм, он разразился целой тирадой о предложенной стратегии. Эйзенхауэр подождал, пока он переведет дух, потом наклонился, положил руку ему на колено и тихо сказал: «Спокойно, Монти! Ты не должен так со мной разговаривать. Я ведь твой босс». Монтгомери, которого поставили на место, промямлил: «Извини, Айк».

Монтгомери был решительно настроен, переправиться через Рейн первым, чтобы таким образом открыть путь для широкомасштабного прорыва в Германию, которым должен командовать именно он. Это привело к одной из самых известных катастроф союзников во время войны. Брэдли был изумлен дерзким планом Монтгомери совершить стремительный рывок и форсировать Рейн в нижнем течении, в районе Арнема, с помощью целой серии парашютных десантов. Все были поражены тем, насколько это было на него непохоже. «Если бы крайне набожный трезвенник Монтгомери, шатаясь с похмелья, вломился в штаб Верховного командования, – писал он позже, – я бы не так удивился, как тогда, когда он предложил это отчаянное предприятие». Но у Монтгомери все, же было одно оправдание, о котором Брэдли решил не упоминать. Ракеты Фау-2, которые немцы запускали с территории северной Голландии, в это время стали падать на Лондон, и военный кабинет хотел знать, можно ли что-то предпринять для прекращения обстрелов английской столицы.

17 сентября началась операция «Огород». Суть ее заключалась в высадке парашютного десанта английских, американских и польских частей с целью захватить ряд мостов через два канала, реки Маас, Ваал и, наконец, через Рейн. На предупреждения разведки о том, что в районе Арнема обнаружены танковые дивизии СС, не стали обращать внимание. Преследуемая неудачами и плохой погодой, десантная операция провалилась. Это произошло в основном из-за того, что зоны высадки оказались слишком далеко от целей, катастрофически подвела радиосвязь, а немцы отреагировали гораздо быстрее, чем ожидалось. Они сделали свое дело благодаря решительным действиям энергичного Моделя, а также благодаря тому, что 9-я и 10-я танковые дивизии СС оказались в этот момент недалеко от Арнема.

План Монтгомери зависел от стремительного наступления ХХХ корпуса под командованием генерала Хоррокса вдоль единственной дороги на помощь парашютистам, но упорное сопротивление немцев на ключевых участках не дало союзникам возможности сохранить темп наступления. Несмотря на героизм всех десантных соединений, особенно 82-й американской воздушно-десантной дивизии, которой даже удалось форсировать Ваал средь бела дня под сильным огнем противника, ХХХ корпус так и не смог соединиться с 1-й воздушно-десантной дивизией. 27 сентября парашютисты, удерживавшие плацдарм в Арнеме, без воды, продовольствия и, главное, без боеприпасов, были вынуждены сдаться в плен. Жалкие остатки разбитой дивизии пришлось эвакуировать ночью через Рейн. Немцы взяли почти 6 тыс. пленных, половину из которых составляли раненые. Общие потери союзников дошли до 15 тыс. человек.

На Восточном фронте Красная Армия продолжала развивать успех, достигнутый в результате операции «Багратион», начав 20 августа новое наступление на юге страны. Генерал Гудериан, новый начальник Генерального штаба сухопутных войск, назначенный Гитлером после июльского заговора, перебросил пять танковых и шесть пехотных дивизий из группы армий «Южная Украина», пытаясь укрепить группу армий «Центр». У генерал-полковника Фердинанда Шернера остались всего одна танковая и одна моторизованная дивизии, которые могли поддержать немецкие и румынские части на этом участке фронта. Эти войска были растянуты на огромном расстоянии: от Черного моря вдоль Днестра до восточных предгорий Карпат.

Маршалы Малиновский и Толбухин получили из Ставки ВГК детальные указания о дальнейших действиях. Находящиеся под их командованием Второй и Третий Украинские фронты должны были вывести Румынию из войны и захватить нефтепромыслы Плоешти. В первый же день наступления румынские части стали разваливаться, а солдаты дезертировали массами. Немецкая Шестая армия, которую Гитлер создал, пытаясь воскресить потерянную под Сталинградом, вновь попала в окружение и была полностью разгромлена. Группа армий «Южная Украина» потеряла более 350 тыс. убитыми и сдавшимися в плен. Румыния предала своего союзника Германию и заключила мир с Советским Союзом, а через две недели за ней последовала Болгария. Крушение наступило значительно быстрее, чем того ожидали немцы и даже Советский Союз.

Потеря месторождений в Плоешти стала для Германии огромным ударом. Кроме того, немецкие оккупационные войска на Балканах, особенно в Югославии и Греции, теперь могли быть отрезаны от основных сил. Когда советские войска хлынули с Карпатских гор, Словакия и последний для Гитлера источник нефти у озера Балатон в Венгрии, оказались в зоне досягаемости Красной Армии.

2 сентября, уже после того как советские войска заняли Бухарест и нефтепромыслы Плоешти, Финляндия также подписала мирный договор с СССР на условиях, которые выдвинул Сталин. Советский лидер теперь стремился окружить на балтийском побережье войска группы армий «Север», которой к этому моменту времени стал командовать невероятно беспощадный генерал Шернер, нацист до мозга костей. Любимым занятием генерала было вешать дезертиров и пораженцев. По приказу Гудериана, немцы контратаковали и ценой огромных потерь пробили себе коридор до Рижского залива. Шернер с боями отступал через Ригу, пытаясь вывести из окружения части Шестнадцатой и Восемнадцатой армий. Но мощный удар советских войск в западном направлении, к Мемелю (Клайпеде), полностью блокировал группу армий «Север» на Курляндском полуострове.

«Наши душевные и нравственные силы на исходе, – писал солдат зенитной батареи, охранявшей штаб Шестнадцатой армии. – Я могу только скорбеть по тем многим-многим моим погибшим товарищам, которые так и не узнали, за что боролись». Часть группы армий «Север» была эвакуирована морем, но четверть миллиона ее личного состава осталась в окружении, лишенная возможности защищать рейх только потому, что Гитлер отказался сдать уже ненужную тогда территорию.

Во время этих исторических событий Черчилль в сопровождении фельдмаршала Брука, адмирала Каннингема, ныне начальника штаба ВМС, и главного маршала авиации Портала, пересек Атлантический океан на лайнере Queen Mary. 13 сентября началась еще одна конференция союзников в Квебеке. Черчилль приводил Брука в отчаяние. Он считал, что Черчилль болен, поскольку не совсем оправился от пневмонии. Премьер-министр не мог избавиться от навязчивых идей, которые могли только раздражать американцев. Он все еще хотел высадиться на Суматре, чтобы вернуть нефтяные месторождения, захваченные японцами, и возвратить Сингапур. Одновременно с этим он потерял всякий интерес к кампании в Бирме.

Черчилль также желал высадки в северной части Адриатики, чтобы захватить Триест, и проталкивал свой любимый проект – взять Вену раньше Красной Армии. Для воплощения своей мечты Черчилль, как Александер и генерал Марк Кларк, настаивал на том, что наступление в Италии должно продолжиться далеко за «Готскую линию» между Пизой и Римини. И когда начальники штабов доказывали ему, что театр военных действий в Италии имеет второстепенное значение, премьер-министр считал, что они вступили в тайный сговор против него. Он не мог понять, что даже если войска Александера прорвутся в долину реки По, дальнейшее продвижение на северо-восток через Люблянское ущелье к Вене будет фактически невозможно из-за решительного сопротивления немцев в Альпах.

В конечном итоге конференция в Квебеке – «Октагон» – прошла вовсе не так плохо, как опасался Брук. Удивительно, но и сам Брук склонялся к поддержке стратегии Черчилля относительно Вены, хотя позже ему было стыдно за такие колебания. Что еще более удивительно – это то, что генерал Маршалл предложил десантные суда для высадки у Триеста, хотя американцы и отказывались участвовать в кампании на юге Центральной Европы.

Однако напряжение возросло, когда адмирал Кинг заявил, что не желает, чтобы Королевские ВМС, в тот момент лишь незначительно участвующие в боевых действиях в западных водах, приняли на себя более весомую роль на Тихом океане. Он не без оснований подозревал, что Черчилль стремился восстановить британские колониальные владения, а потому и хочет, чтобы его флот играл ведущую роль на Дальнем Востоке. Однако Кинг вел себя настолько агрессивно на заседании начальников штабов союзников – он даже назвал Королевские ВМС «обузой», – что даже потерял поддержку генерала Маршалла и адмирала Лихи.

15 сентября Рузвельт и Черчилль согласились с планом министра финансов США Генри Моргентау расчленить Германию и превратить ее «в страну преимущественно аграрную» – одно из самых плохо продуманных решений за всю войну. Черчилль, впервые услышав об этом плане, выразил негодование, но когда встал вопрос о соглашении по ленд-лизу на сумму 6,5 млрд. долларов, согласился с планом.

Непреклонным противником плана Моргентау был Энтони Иден. Брук тоже был в ужасе. Он предвидел, что демократическому Западу, Германия будет необходима в качестве форпоста в борьбе с советской угрозой. К счастью, позже Рузвельт пришел в чувство, правда, только после резких нападок в американской прессе. Но вернуть уже ничего нельзя было, вред был причинен. Геббельсу был преподнесен пропагандистский подарок, который помог внушать немцам, что от западных союзников им следует ждать милости не больше, чем от Советского Союза. Когда впоследствии оккупационные власти западных союзников расклеили листовки генерала Эйзенхауэра, заявляющие, что «мы пришли как завоеватели, но не как угнетатели», немецкое население читало их «открыв рот» от удивления.

В Квебеке очень мало говорилось об отношениях с СССР, куда Черчилль должен был скоро отправиться на вторую Московскую конференцию, и удивительно мало о Польше и варшавском восстании, которое все еще продолжалось. Мнения Черчилля и Рузвельта о Сталине и его режиме значительно расходились. Рузвельта не интересовали послевоенные угрозы. Он был уверен, что очарует Сталина, и сказал, что такая многонациональная страна, как Советский Союз, распадется, как только будет побежден общий враг – Германия. Черчилль, со своей стороны, хоть и был ужасно непоследователен во многих вопросах, видел в оккупации Центральной и Южной Европы Красной Армией главную угрозу миру в послевоенный период. И теперь, когда он понимал, как мало шансов завладеть ими посредством продвижения к северо-востоку от Италии, он совершил один из самых скандальных и неуклюжих поступков в истории дипломатии в стиле германской «реаль-политик».

Вечером 9 октября Черчилль и Сталин встретились в кабинете Сталина в Кремле в присутствии только переводчиков. Черчилль приступил к переговорам, предложив начать их с «самого утомительного вопроса – о Польше». Попытка премьер-министра расположить к себе деспота была довольно неуклюжей. Чувствовалось, что Сталин очень обрадовался, понимая, что произойдет. Черчилль затем сказал, что послевоенная восточная граница Польши была «установлена» в Тегеране без консультаций с польским эмигрантским правительством. Это случилось потому, что Рузвельт не хотел разочаровывать своих польских избирателей до президентских выборов. Когда премьер-министр Миколайчик узнал об этом на встрече, состоявшейся по настоянию Черчилля, то был глубоко этим потрясен. Он отверг все доводы и даже угрозы Черчилля, которыми тот пытался заставить его признать «линию Керзона» в качестве восточной границы. Вскоре он ушел в отставку. Сталин игнорировал протесты эмигрантского правительства. Настоящим правительством Польши на тот момент были «люблинские» поляки. На его стороне была Первая армия Войска Польского под командованием генерала Зигмунта Берлинга, хотя многие ее командиры из числа офицеров Красной Армии понимали иронию происходящего, когда им приходилось притворяться поляками. Дело в том, что в отличие от корпуса генерала Андерса, они находились на польской территории. Реальная власть и есть закон, и это Сталин знал очень хорошо. Знал это и Черчилль, продолжая делать хорошую мину при плохой игре.

Когда речь зашла о Балканах, Черчилль представил то, что он называл «неудобным» документом, который позже стал известен как «процентное соглашение». Это был список стран с предлагаемым разделением влияния в них Советского Союза и западных союзников.

Румыния: Россия – 90 %; остальные – 10 %.

Греция: Англия (совместно с США) – 90 %; Россия – 10 %.

Югославия: 50 % на 50 %.

Болгария: Россия – 75 %; остальные – 25 %.

Сталин внимательно просмотрел бумагу, затем увеличил долю Советов в Болгарии до 90 % и в левом верхнем углу поставил «птичку» своим знаменитым синим карандашом, затем подвинул бумагу через стол Черчиллю. Черчилль довольно робко заметил, что «могут подумать, что это очень цинично – распоряжаться такими вопросами, судьбоносными для миллионов людей, в такой пренебрежительной манере. Не лучше ли сжечь этот листок?».

«Нет, оставьте себе», – небрежно ответил Сталин. Черчилль сложил его и положил в карман.

Премьер-министр пригласил Сталина на обед в британское посольство, и тот согласился, к искреннему удивлению официальных лиц в Кремле. Впервые за все время вождь решил посетить иностранное посольство. За обедом разговор вертелся в основном вокруг Балкан и Центральной Европы. Когда подавали одно из блюд, гости услышали раскаты артиллерийского салюта в честь взятия города Сегед в Венгрии. В послеобеденной речи Черчилль вернулся к вопросу о Польше: «Англия вступила в войну ради сохранения свободы и независимости Польши, – сказал он. – У англичан есть моральная ответственность по отношению к народу Польши и его духовным ценностям. Важно то, что Польша – католическая страна. Мы не можем позволить, чтобы развитие событий внутри страны осложнило отношения с Ватиканом».

«А сколько у папы римского дивизий?» – перебил Сталин. Это единственное замечание, ставшее теперь знаменитым, показало, что Сталин умел крепко держать то, что ухватил. Оккупация Польши Красной Армией автоматически вела к приходу к власти правительства, «дружественного Советскому Союзу». К большому удивлению, Черчилль, несмотря на весь свой внутренний антибольшевизм, тем не менее, полагал, что его поездка в Советский Союз была очень успешной, и что Сталин его уважает и даже симпатизирует ему. Временами он так же обманывался, как и Рузвельт.

Однако Черчилль, по крайней мере, получил согласие Сталина на интервенцию англичан в Грецию, чтобы спасти ее от «большевистского потопа», как он позднее выразился. III корпус генерал-лейтенанта Рональда Скоби должен был находиться в готовности, чтобы предотвратить любую попытку захвата власти в стране силами Фронта национального освобождения ЭАМ-ЭЛАС, где преобладали коммунисты, как только немецкие войска покинут территорию Греции. Черчилль, питавший самые добрые чувства к греческой королевской семье, намеревался создать в Афинах правительство, дружественное Великобритании.

Хотя фельдмаршал Брук и обсудил военную обстановку с генералом Антоновым, зам. начальника Генштаба и членом Ставки Верховного Главнокомандования, и другими советскими военачальниками, тема поражения вермахта не затрагивалась лидерами ни в Квебеке, ни в Москве. Рейх атаковали теперь с двух сторон. В дополнение к «Западному валу», немцам было приказано теперь соорудить и «Восточный вал». Гауляйтер Эрих Кох и руководство нацистской партии в Восточной Пруссии мобилизовали большую часть взрослого населения – и мужчин и женщин – на оборонительные земляные работы. С армией не советовались, поэтому большая часть этих работ была совершенно бесполезна.

5 октября Красная Армия начала наступление на Мемель. Приказ об эвакуации гражданского населения поступил только через два дня, потом был отменен. Коху не понравилась мысль об эвакуации, и Гитлер поддержал его: эвакуация подала бы пораженческий пример всему остальному рейху. Началась паника, в результате которой многие женщины и дети оказались отрезанными в Мемеле. Некоторые утонули в Немане, пытаясь бежать из горящего разрушенного города.

16 октября Ставка ВГК отдала приказ Третьему Белорусскому фронту генерала Черняховского начать наступление на Восточную Пруссию на участке между Эбенроде и Гольдапом. Гудериан перебросил туда танковые подкрепления, чтобы отбросить назад советские войска. После того как советские войска отступили, были обнаружены следы зверств по отношению к гражданскому населению. В деревне Неммерсдорф были изнасилованы и убиты женщины и девушки, а тела некоторых жертв, по слухам, были распяты на дверях амбаров. Геббельс послал туда фотографов. Переполненный праведным гневом, он не упускал возможности показать немецкому народу, почему они должны воевать до конца. Поначалу казалось, что его усилия приводят к нулевому результату. Но когда через три месяца началось настоящее вторжение в Пруссию, снимки, опубликованные в нацистской прессе, стали всплывать в памяти людей.

Даже до событий в Неммерсдорфе многие женщины были напуганы тем, что может произойти. Несмотря на то, что в послевоенные годы подавляющее большинство немцев уверяло, что ничего не ведало об ужасах, происходивших на Восточном фронте, в действительности все они имели известное представление о том, что творили на Восточном фронте немецкие войска. И по мере продвижения Красной Армии вглубь рейха они представляли, какой должна быть месть. «Вы знаете, что русские действительно продвигаются в наши края, – писала в сентябре одна молодая мать, – поэтому я не собираюсь ждать: я предпочитаю убить себя и детей».

Объявление Гиммлером 18 октября массовой мобилизации гражданского населения в ряды народного ополчения – фольксштурма – настроило некоторых немцев на решительное сопротивление, но подавляющее большинство было очень подавлено этой вестью. Их вооружение было жалким: разнокалиберные старые винтовки, захваченные у разных армий в самом начале войны, и противотанковые гранатометы «фаустпатрон». Но поскольку все мужчины, годные к призыву, уже были призваны в вермахт, ряды фольксштурма могли пополняться только стариками и подростками. Вскоре такое ополчение станут называть «рагу», потому, что оно состояло из «старого мяса и молодых овощей». Поскольку правительство не выдавало бойцам фольксштурма никакого обмундирования, кроме нарукавных повязок, многие сомневались, что к ним будут относиться как к законным военнослужащим, особенно из-за отношения вермахта к партизанам на Восточном фронте. Позже Геббельс организовал большой парад в Берлине с камерами кинохроники, перед которыми призывники фольксштурма присягали на верность Адольфу Гитлеру. Ветераны Восточного фронта не знали, плакать им или смеяться во время этого спектакля.

Гитлер, убежденный в том, что Третья армия Паттона представляет собой самую большую угрозу, приказал перебросить большую часть танковых дивизий в Саарскую область. Эти дивизии, которыми командовал генерал-полковник Хассо фон Мантейфель, были сведены в новую Пятую танковую армию. Это название не вселяло энтузиазма, поскольку предыдущие две армии с таким номером были наголову разбиты. Рундштедт, предполагая, что американцы сначала сконцентрируют свои силы для того, чтобы взять Аахен, перебросил туда столько пехотных дивизий, сколько смог собрать.

Первая армия генерал-лейтенанта Кортни Ходжеса подошла к Аахену с полным ощущением того, что она, наконец, на немецкой территории. Всего в нескольких сотнях метров от границы американцы захватили замок XIX в. в «готическом стиле Бисмарка», с тяжелыми железными решетками и массивной мебелью. Он принадлежал племяннику бывшего главнокомандующего сухопутными войсками Гитлера генерал-фельдмаршала фон Браухича. Австралийский военный корреспондент Годфри Бланден так описал свой первый бой на немецкой земли: «Сражались под ярким солнцем и безоблачным небом, где самолеты-корректировщики “пайпер” плавали в воздухе, как воздушные змеи. Бой шел на красивейшей местности, среди зеленых полей с аккуратными живыми изгородями, холмами, покрытыми нежным леском, и небольшими деревушками с иглами шпилей на церквях».

Но к этому времени Моделю удалось доукомплектовать войсками «Западный вал», и сопротивление немцев возросло. Союзники теперь сильно сожалели, что из-за кризиса в снабжении войск в начале сентября они остановились прямо перед валом. Офицер штаба Первой армии отметил: «В сентябре я смог бы, наверное, гулять там с дочкой и собакой». Теперь же союзников встретили укрепления, выкопанные жителями на принудительных работах, дома, превращенные в доты и бетонные бункеры со стальными дверями. Для ведения боевых действий туда были переброшены танки «шерман», использовавшие бронебойные снаряды. Как только американские пехотинцы зачищали бункер гранатами, а иногда и огнеметами, они вызывали саперов, и те заваривали двери кислородно-ацетиленовыми горелками, чтобы немцы не смогли снова его занять.

12 октября Ходжес предъявил немецкому командованию ультиматум о безоговорочной капитуляции, пригрозив в противном случае сровнять Аахен с землей артобстрелом и бомбардировками. Беженцы рассказали американским офицерам, что от 5 до 10 тыс. мирных жителей отказались покинуть город, невзирая на приказы местного руководства нацистской партии. Гитлер объявил, что столицу Карла Великого и германских императоров будут защищать до последнего. Первая армия Ходжеса окружила Аахен, и тогда американские войска столкнулись с жесточайшими немецкими контратаками. Сложилась ситуация, в чем-то отдаленно напомнившая Сталинград. Американцы арт-огнем успешно отразили все немецкие контратаки. Многие орудия вели огонь по наступающим немецкими же снарядами, захваченными во Франции.

Защитники города представляли собой пеструю смесь пехоты, мотопехоты, войск люфтваффе, подразделений СС, морской пехоты и даже добровольцев гитлерюгенда. Городу был нанесен значительный ущерб, здание муниципалитета полностью разрушено. Аахен имел плачевный вид завоеванного города – с каменными обломками и битым стеклом на улицах, зияющими окнами и оборванными проводами. К счастью, американская артиллерия и пилоты бомбардировщиков-истребителей «тандерболт» П-47 получили приказ не бомбить большой городской собор.

Кровопролитные бои за каждый дом в тесных кварталах города продолжались в течение всего октября. Захватив первый дом в начале улицы, американские солдаты прокладывали себе путь к следующему зданию с помощью гранатометов. Передвигаться по улицам было слишком опасно. 30-я дивизия понесла настолько тяжелые потери, что едва прибывший на фронт рядовой через три недели после начала сражения в городе стал сержантом и принял командование взводом.

Аахен до войны был процветающим городом, население которого составляли в основном представители среднего класса. Американские солдаты обыскивали жилища с массивной мебелью, с портретами Гинденбурга и кайзера, пенковыми курительными трубками, расписными глиняными кружками и фотографиями университетских дуэльных братств. Но немцы установили в домах мины-ловушки с растяжками и зарядами. «Я не понимаю, – говорил сердито солдат американской армии, – они же знают, что их, скорее всего, убьют. Почему не сдаются?» Американские солдаты бросали гранаты практически в каждую комнату, прежде чем войти, потому, что обороняющиеся прятались, где только было возможно, готовясь отстреливаться. Некоторые, выстрелив американцу в спину, выскакивали с поднятыми руками, готовые сдаться, словно играя в детскую игру. Неудивительно, что с пленными не слишком церемонились.

Однажды четыре немецких мальчишки, младшему из которых было всего восемь, начали стрелять из брошенных винтовок по американскому артиллерийскому расчету. На поиск, откуда стреляют, вышла группа солдат. «Командир группы так разозлился, найдя мальчишек, что ударил рукой по лицу старшего из них. Позже он докладывал, что мальчик встал по стойке “смирно” и принял удар так, словно был солдатом».

Американскому командованию удалось эвакуировать немецкое гражданское население из подвалов и бомбоубежищ, в то время как на улицах города еще продолжались бои. Они обратили внимание, что после всей нацистской пропаганды немцы нервно таращились на чернокожих американских солдат – водителей грузовиков, которые доставляли их во временные лагеря. Среди гражданского населения искали членов нацистской партии, но это была почти невыполнимая задача. Многие жаловались на то, как с ними обращались защищающие город немецкие войска, потому что они отказались уйти из города. Были и дезертиры, которые смогли достать гражданскую одежду. Около Аахена из засады атаковали армейский джип, и это породило страх, за которым пошли слухи о нацистских партизанах под кодовым наименованием «вервольф».

Военным властям США пришлось также иметь дело с тремя тысячами польских и русских рабочих, насильно угнанных в Германию, включая «толстых женщин с пустыми лицами, в старых рваных юбках, с платками, намотанными вокруг головы, и узлами с одеждой в руках». Мужчины уже начали с ножами в руках нападать на немецких домовладельцев, чтобы раздобыть еду, а иногда и грабили. У них были причины для мести, но военная полиция задержала семьсот или восемьсот таких нападавших и удерживала их в лагере. Это было лишь начало предстоящих сложностей с приблизительно восемью миллионами угнанных в Германию.

Нацистский режим не намерен был позволять беспорядки ни в какой форме. После провала июльского заговора, в значительной мере усилившего власть таких людей, как секретарь нацистской партии Мартин Борман, Геббельс и Гиммлер, нацистская идеология все сильнее внедрялась в вермахте. Это сделало все последующие попытки сместить Гитлера невозможными. Кроме символов: замены воинского приветствия на нацистское и т. д., – в армии возросло число офицеров, ответственных за национал-социалистскую пропаганду. Солдат и офицеров, попавших в тыл без письменного разрешения, чаще всего расстреливали на месте, а офицеров штаба обыскивала эсэсовская охрана, когда они входили в ставку Гитлера.

Репрессии усиливались и у Советов. Чтобы восполнить потери в личном составе, Красная Армия проводила насильственную мобилизацию украинцев, белорусов, поляков и прибалтов, вернувшихся в состав СССР. «Литовцы ненавидят нас больше, чем поляки, – писал солдат Красной Армии домой 11 октября, – и мы им платим тем же». Новобранцы дезертировали чаще всего. «Люди из Особого отдела присматривают за мной, так как я сын репрессированного, – пояснял позже сержант. – В моей части было много солдат из Средней Азии, которые часто сбегали или в тыл, или перебегали к немцам. Однажды сбежала целая группа. После этого нам, русским, приказали присматривать за узбеками. Я тогда был сержантом, и политрук сказал мне: “Ты отвечаешь головой, если кто-нибудь из твоего отделения перебежит”. Меня легко могли расстрелять. Однажды сбежал белорус. Его поймали и вернули в часть. Особист сказал ему: “Если будешь воевать хорошо, мы забудем об этом случае”. Но он опять сбежал. Его повесили. Не застрелили, а повесили, как дезертира. Нас выстроили на лесной дороге. Появился грузовик с установленной на нем виселицей. Особист зачитал приказ: “Казнить за измену Родине”. Приговоренного повесили, потом особист выстрелил в него».

У немцев, отступавших из Белоруссии после разгрома группы армий «Центр», не было никаких иллюзий по поводу судьбы той части мирного населения, которая относилась к ним дружественно. Обер-ефрейтор медицинской службы, вовремя вырвавшийся из окружения, размышлял: «Что будет с теми беднягами, которые остаются – я имею в виду местных?» Немецкие солдаты хорошо знали, что вслед за войсками придут НКВД и СМЕРШ, чтобы допросить гражданское население о тех, кто сотрудничал с врагом.

Во время наступления на Румынию один советский офицер записал, что рота состояла в основном из украинских крестьян, которые находились «под временной оккупацией» врага. «Многие из них не имели никакого желания воевать, и их нужно было принуждать к этому. Я помню, как шел по окопу. Копали все, кроме одного солдата, который должен был готовить огневую позицию для “максима”. Он стоял и бездельничал. Я спросил: “В чем дело?” Он упал на колени передо мной и завопил: “Пощади меня! У меня трое детей. Я жить хочу!” Что я мог сказать? Все мы понимали, что у пехотинца на фронте два пути: в госпиталь или в могилу». Этот офицер, как и большинство в Красной Армии, были убеждены, что рота может быть боеспособной, если ее костяк составляют русские. «Я всегда перед боем отбирал нескольких надежных русских солдат. И когда рота поднималась в атаку, эти солдаты оставались в окопе и выталкивали тех, кто пытался спрятаться и не идти вперед».

Глубоко в тылу проводились акции возмездия против тех нацменьшинств, которые приветствовали немцев в 1941–1942 гг. В декабре 1943 г. Берия депортировал 200 тыс. крымских татар в Узбекистан. Около 20 тыс. этих мусульман пошли служить в немецкую армию, а 90 % остальных должны были страдать за это, хотя многие из них хорошо сражались в Красной Армии, а некоторые стали Героями Советского Союза и были удостоены других высших наград СССР. Их всех согнали вместе 18 марта и не дали даже времени на то, чтобы собрать вещи. Около 7 тыс. человек умерли в дороге, во много раз больше погибло от голода в ссылке. Около 390 тыс. чеченцев также были согнаны и доставлены на железнодорожные станции в грузовиках «студебеккер», полученных по ленд-лизу и предназначенных для Красной Армии. По некоторым данным, около 78 тыс. из них погибли в пути. Сталин начал со своих соотечественников, прежде чем приступить к врагам и полякам, которые, по крайней мере, теоретически были союзниками.

Сталина и его генералитет не удовлетворяли боевые качества новобранцев, потому что сопротивление немцев усиливалось. В битве за Карпаты, которые противник так упорно оборонял, чтобы не допустить Красную Армию в восточную Венгрию и Словакию, войска последнего союзника Гитлера удивили бывалых советских солдат, особенно после неожиданного краха румынской армии. «Венгры действительно оказали упорное сопротивление в Трансильвании, – писал офицер Красной Армии. – Они храбро воевали до последнего патрона и до последнего человека. Никогда не сдавались».

Малиновский силами находящегося под его командованием 2-го Украинского фронта, получившего значительные подкрепления, попытался провести масштабное окружение вражеских войск в восточной части Венгрии. Во время проведения этой операции, получившей название «Дебреценской», начавшееся 6 октября мощное наступление Красной Армии было остановлено через две недели контратакой немецких III танкового и XVII пехотного корпусов. Малиновский по приказу Ставки начал еще одно наступление, в этот раз на юге Венгрии у города Сегед и по направлению к Будапешту, прорвав почти сразу оборону Третьей венгерской армии. Но крупные силы Малиновского, наступающие на Будапешт, были остановлены недалеко от венгерской столицы еще одной немецкой контратакой силами трех танковых дивизий и моторизованной дивизии Feldherrnhalle. Становилось все очевиднее, что битва за Будапешт будет одной из самых жестоких за всю войну.

Следуя примеру Румынии и Болгарии, адмирал Хорти, регент Венгрии, установил тайные контакты с СССР. Молотов потребовал, чтобы Венгрия немедленно объявила войну Германии. 11 октября представитель Хорти подписал в Москве соглашение. Через четыре дня Хорти проинформировал немецкого дипломатического представителя в Будапеште и сделал заявление о прекращении военных действий по радио. Немцы, уже знавшие обо всех действиях Хорти, отреагировали немедленно. По приказу Гитлера Отто Скорцени, командир группы диверсантов СС, который спас Муссолини, уже был готов захватить Хорти в его резиденции – Цитадели над Дунаем. Нацисты заменят его Ференцем Салаши, ярым антисемитом, лидером фашистской партии «Скрещенные стрелы».

Операция под названием «Панцерфауст» будет проводиться под надзором обергруппенфюрера СС фон дем Бах-Зелевски, который только что завершил свою кровавую задачу – подавление восстания в Варшаве. Скорцени убедил Бах-Зелевски не повторять тактику железного кулака в Будапеште и избежать крупных разрушений в городе при захвате Цитадели. Вместо этого утром 15 октября, перед тем как Хорти объявил о перемирии, люди Скорцени похитили его сына, устроив засаду на одной из улиц города и перебив при этом всю его охрану. Миклош Хорти был связан, отправлен самолетом в Вену, затем в концлагерь Маутхаузен, где уже содержались такие знаменитости, как Франсиско Ларго Кабальеро, бывший премьер-министр Испанской Республики.

Хорти было прямо сказано, что если он будет упорствовать в своем «предательстве», его сына казнят. Адмирал, будучи на грани нервного срыва от такой угрозы, все же продолжил зачитывать по радио заявление о перемирии. Тогда штурмовики из «Скрещенных стрел» немедленно захватили здание радиостанции и зачитали опровержение, настаивая на том, что Венгрия полна решимости продолжать борьбу. Во второй половине дня власть взял в свои руки Ференц Салаши. У Хорти уже не было выбора. Он был доставлен в Германию и содержался под арестом.

Летом адмирал Хорти остановил депортацию Эйхманом евреев, но к тому времени уже было убито 437 402 человек, в основном в Освенциме. И хотя Гиммлер с приближением Красной Армии приостановил программу массового уничтожения евреев, оставшихся в живых принуждали к рабскому труду и отправляли пешком в Германию из-за недостатка железнодорожных вагонов. Замученные, избитые и забитые палками до смерти эсэсовцами и венгерскими охранниками из «Скрещенных стрел», тысячи умерли по дороге. И хотя Салаши прекратил эти марши смерти в ноябре, более 60 тыс. евреев остались, блокированы в крошечном гетто Будапешта. Многие из последователей Салаши были полны решимости устроить свое «окончательное решение еврейского вопроса». Скандально известный активист «Скрещенных стрел», католический священник Альфред Кун, который позже признался как минимум в пятистах убийствах, бывало, давал команду: «Именем Иисуса Христа – огонь!».

Боевики «Скрещенных стрел», некоторым из которых было от 14-ти до 16-ти лет, хватали нескольких евреев из гетто, заставляли раздеться до нижнего белья и маршировать босиком по замерзшим улицам к набережной Дуная, где их расстреливали. Зачастую стрельба была такой неточной, что части жертв удавалось прыгнуть в ледяную воду и уплыть. Однажды немецкий офицер остановил это побоище и отослал евреев домой, но это была не более чем временная отсрочка.

И хотя некоторые младшие чины жандармерии и присоединились к тем 4 тыс. боевиков «Скрещенных стрел», которые с утра до вечера занимались истязаниями и убийствам евреев, было много и таких, кто помогал евреям. Среди них были даже члены «Скрещенных стрел», помогавшие евреям бежать. Это свидетельствует о том, что нельзя делать огульных обобщений. Усилия одного из них, д-ра Ары Ерезяна, позже были вознаграждены благодарностью от Яд-Вашем – израильского мемориала жертв холокоста.

Самая большая операция по спасению евреев была проведена шведом Раулем Валленбергом, который, несмотря на свой официальный дипломатический статус в Венгрии, изготовил десятки тысяч документов, подтверждающих, что их обладатели находятся под защитой правительства Швеции. Позднее, уже во время осады Будапешта Красной Армией, боевики «Скрещенных стрел» ворвались в шведское посольство и убили нескольких сотрудников, отомстив за их деятельность. Наряду со шведами и швейцарский дипломат Карл Лутц, португальский дипломат Карлуш Бранкинью, Международный Красный Крест и папский нунций изготавливали документы, чтобы помочь бежать венгерским евреям.

Посольства Сальвадора и Никарагуа выдали несколько сот свидетельств о гражданстве, но самую необычную мистификацию совершило посольство Испании. Испанский поверенный в делах Анхель Санс-Брис знал, что режим Салаши очень хочет признания своего режима испанским правительством. Он поддерживал такую иллюзию, выступая в то же время против «Скрещенных стрел» даже более резко, чем шведское посольство. Санс-Брис был вынужден покинуть Будапешт, но передал дела новому «поверенному в делах» – Джорджо Перласке, который на самом деле был итальянским антифашистом. Перласка собрал 5 тыс. евреев в домах, находящихся под защитой Испании, тогда как правительство Франко в Мадриде понятия не имело о том, что делается от его имени. Но к еще более рискованному мошенничеству прибег Микша Домонкош, член Еврейского совета, который подделал пропуска от имени начальника будапештской жандармерии. Все эти попытки спасти жизнь людям становились все более и более отчаянными, по мере того как советские войска подходили к городу, а боевики «Скрещенных стрел» зверели от этого все сильнее.

18 октября, когда американская Первая армия уже почти взяла Аахен, Эйзенхауэр провел в Брюсселе, в штабе 21-й группы армий, совещание по обсуждению вариантов стратегических действий. Выбор места был намеренным, так как Монтгомери разозлил американских коллег, не явившись на предыдущее совещание, проходившее в штабе Верховного командования союзников в Версале 22 сентября. Вместо себя он тогда прислал генерал-лейтенанта Фредди де Гинганда, своего любимого начальника штаба и «гениального миротворца», как назвал его Брэдли. А в этот раз Монти не мог не явиться.

Одним из вариантов было пересидеть зиму, ожидая, пока из США прибудут дополнительные дивизии, и будет создан большой резерв боеприпасов и всех других необходимых ресурсов. Поставляться они должны будут через Антверпен, когда туда смогут заходить транспорты. Второй вариант – начать крупное наступление в ноябре, используя наличные ресурсы. Пассивность на Западе была немыслимой хотя бы из-за того, что Сталин будет говорить о нежелании союзников сражаться. Новые аргументы Монтгомери в пользу рывка на север Рура были снова отвергнуты. Эйзенхауэр при полной поддержке Брэдли хотел нанести двойной удар: силами Первой и Девятой армий на севере и Третьей армии Паттона в Саарской области. Монтгомери приказали начать наступление южнее Неймегена, между Рейном и Маасом. Сосредоточение сил севернее и южнее Арденн оставит слабо защищенную часть в середине. Чтобы прикрыть этот участок фронта, Брэдли ввел VIII корпус генерал-майора Троя Мидлтона, который освобождался в Бретани.

Сам Аахен не был окончательно взят до конца третьей недели октября. 13 октября очередной налет бомбардировщиков Харриса нанес поистине смертельный удар Кельну. Полное разрушение железной дороги означало, что не будет поездов для эвакуации тех, кто остался в развалинах. А затем город стал свидетелем единственного за всю историю фашистского режима примера вооруженного сопротивления мирных жителей нацистам, когда коммунисты и иностранные рабочие разоружили полицейских. Воюя партизанскими методами в городе, они нападали на полицейских и даже убили начальника местного гестапо, пока жесткие ответные действия не подавили сопротивление полностью.

Бомбардировки Германии союзниками усилились. Для Королевских ВВС и авиации США люфтваффе больше не представляли особой угрозы, хотя генерала Спаатса и беспокоило возможное появление в воздухе новейших немецких реактивных истребителей «Мессершмитт» Ме-262, что могло полностью изменить баланс сил. Приблизительно 60 % всех бомб, сброшенных на Германию, пришлись на последние девять месяцев войны. Альберт Шпеер, министр вооружений, признавал, что «ущерб инфраструктуре германской экономики стал непоправимым только осенью 1944 г. Это было следствием систематического разрушения коммуникаций непрестанными бомбардировками, начатыми англо-американцами в октябре». Несмотря на скептицизм Харриса, «нефтяной план» Спаатса, направленный на разрушение нефтеперерабатывающих заводов, также повлиял на боеспособность немецкой армии, особенно люфтваффе. Поддерживалось более или менее только производство оружия, в основном благодаря энергии и таланту Шпеера.

В действительности решимость Харриса продолжать бомбить Рур по площадям принесла такой успех в уничтожении нефтехимических заводов, что к ноябрю ни одного из них не осталось. Разница между стратегией Королевских ВВС и Восьмой воздушной армии США была, скорее, в том, как их рекламировали, а не в результатах. В то время как американцы представляли свои операции «точными бомбардировками», действительность была совсем иной. «Грузовые станции», определенные в качестве целей, были на самом деле эвфемизмом, используемым для сокрытия того, что целью был весь прилегающий город. Преимущественно из-за плохой видимости в зимнее время более 70 процентов бомб Восьмой воздушной армии падало, где придется – как и у англичан. Харрис просто не скрывал того, что бомбит города, и презирал всех, кто брюзжал по этому поводу. В чем он совершенно ошибался, так это в своих упрямых утверждениях, что войне можно положить конец одними бомбардировками.

После черных дней 1942 г. Англия так много вложила в бомбардировщики – финансов, ресурсов и человеческих жизней, чтобы создать эту дубинку, – что теперь эту машину невозможно было остановить. Она продолжала работать, хотя уже многие налеты в конце войны не имели военного смысла, не говоря уже о моральном оправдании. Для одержимого Харриса было вопросом чести не оставить до конца в целости ни одного города Германии любого размера. 27 ноября на самом краю Шварцвальда разбомбили красивейший город Фрайбург. Во время бомбардировки погибло более 3 тыс. человек и был полностью разрушен центр средневекового города. Это был крупный транспортный узел в тылу противника и, таким образом, законная цель в соответствии с директивой «Пойнтблэнк», но сократило ли это войну хоть на день, хоть на час, хоть на минуту – вряд ли можно быть уверенным.

Как и массированное применение артиллерии, бомбардировки выявили удивительный парадокс демократии. Из-за сильного давления внутри своих стран – прессы и общественного мнения – командующие союзными войсками должны были сводить к минимум свои потери. Поэтому они прибегали к максимальному использованию фугасов, которые неизбежно приводили к большему числу жертв среди мирного населения. Многие немцы взывали к небесам об отмщении. Фау-1 не поставили Англию на колени, не похоже было, что и Фау-2 изменят ход войны, и тогда распространились слухи о Фау-3. «Молитвы за нашего фюрера и народ – тоже оружие, – писала одна женщина. – Всевышний не оставит фюрера».

8 ноября генерал Паттон, отказавшийся ждать улучшения погоды, начал в Сааре наступление силами Третьей армии без поддержки с воздуха. «В 05.15 меня разбудила артподготовка, – записал он в своем дневнике в тот день. – Стрельба более чем из 400 орудий звучала, как громкое хлопанье дверьми в пустом доме». Его ХХ корпус начал главное наступление на город-крепость Мец. Небо расчистилось, и в бой вступили истребители-бомбардировщики, но проливной дождь поднял воду в реке Мозель до небывалого уровня. Паттон рассказывал Брэдли, что у одной саперной роты ушло два дня разочарований и тяжелой работы, чтобы навести понтонный мост через бурную реку. Одна из первых машин, пересекавших реку, – самоходное противотанковое орудие, наехала на трос, порвав его. Мост распался, и его унесло течением. «И вся чертова рота сидела в грязи, – рассказывал Паттон, – и ревела, как малыши».

Погода была такой же плохой и дальше к северу, где находились Первая и Девятая армии. Самолеты Девятой воздушной армии генерал-майора Элвуда Кесады нанесли удары по мостам через Рейн, чтобы не дать подойти немецким подкреплениям. 5 ноября один пилот истребителя очень удивился тому, как взорвался весь мост и рухнул в Рейн, когда он нечаянно попал во взрывчатку, заложенную немецкими саперами, чтобы взорвать мост в случае приближения союзных войск.

Погода с постоянными дождями стояла в течение тринадцати дней подряд. 14 ноября Брэдли проехал на джипе через Арденны, которые только что усыпал первый легкий снежок. Он направился в штаб Первой армии на бельгийский курорт Спа, где располагался Генеральный штаб немецкой армии во время Первой мировой войны. Теперь штаб Ходжеса заседал за раскладным столом в казино, под огромными люстрами, в то время как самолеты-снаряды Фау-1 и ракеты Фау-2 рассекали небо по направлению к Лондону и Антверпену.

Рано утром 16 ноября метеосводка обещала хорошую погоду, как раз после того как Ходжес решил в любом случае наступать. На рассвете, впервые за последние несколько недель, взошло солнце. Все смотрели в небо с сомнением. Вскоре после полудня над головой появились «крепости» и «либерейторы» американской Восьмой воздушной армии и «ланкастеры» английской бомбардировочной авиации, для того чтобы проложить союзным войскам путь через «Западный вал». Брэдли нервничал после катастрофы, произошла в самом начале операции «Кобра», и принял все меры предосторожности, чтобы американские бомбардировщики не разбомбили свои войска, готовящиеся к наступлению. И хотя в этот раз обошлось без жертв от собственной авиации, продвигающаяся вперед пехота и бронетехника вскоре наткнулись на немецкие «сады дьявола» и по всему фронту, и в глубину.

Первая армия должна была наступать из Аахена через Хюртгенский лес к реке Рур. Ее части планировали захватить дамбы к югу от города Дюрен, которые немецкая армия могла бы использовать для того, чтобы пресечь впоследствии любую возможность союзников переправиться через реку. Излишне полагаясь на мощные артподготовки и воздушные налеты, которые должны были пробить союзникам дорогу вперед, как Брэдли, так и Ходжес недооценили предстоящие сложности. Они окажутся гораздо тяжелее, чем в битве среди живых изгородей Нормандии.

Хюртгенский лес, к юго-востоку от Аахена, был темным зловещим скоплением тридцатиметровых сосен на крутых холмах. Американские солдаты никак не могли сориентироваться в пугающем своим величием лесу. Они воспринимали этот район «как жуткую охотничью местность, где может находиться логово ведьм». Предстояло тяжелое для пехоты сражение, однако батальоны, полки и дивизии, брошенные в него, были не обучены и не подготовлены к тому, что их ожидало. Крутые овраги, лесные массивы – это была местность не для танков или орудий, к чьей поддержке они так привыкли, и не для активной поддержки истребителей-бомбардировщиков. Для немецкой же 275-й пехотной дивизии, с ее хорошими навыками маскировки, устройства блиндажей, установки мин и ловушек, это было идеальное место для обороны.

Тяжелые потери в пехоте после высадки в Нормандии означали, что на передовой возрастала доля частей, состоящая в основном из плохо обученных новобранцев. Брэдли был зол не только на качество подготовки войск, но и на малое количество частей, прибывающих на европейский театр военных действий. Он только что узнал, что генерал Макартур придерживает львиную долю пополнения для кампании на Филиппинах. Казалось, что в Вашингтоне уже даже и на словах не поддерживали позицию «Германия важнее». Военное министерство урезало пополнения Эйзенхауэру с 80 тыс. до 67 тыс. человек в месяц.

Система пополнения в армии США была жестокой и не очень продуманной, да и у англичан не намного лучше. После тяжелых потерь в результате любого сражения любой солдат из тыловых частей мог неожиданно оказаться в одном из пересыльных пунктов пополнения, которые прозвали repple depple, вместе с зелеными юнцами, только, что прибывшими из Штатов. Было приложено много организационных усилий, чтобы вновь прибывшие не были сразу брошены в бой, не успев понять, где они и с кем воюют. И, тем не менее, они были совершенно не подготовлены к тому, что им предстояло. Если этим пополнениям удавалось выжить в первом бою и победить свой страх, у них был шанс выжить и в следующем.

Тактика немцев была простой и жестокой. Она была нацелена на максимальное уничтожение живой силы противника. Казалось, у немецких солдат был дьявольский талант устраивать различные ловушки: противотанковые мины Теллера, соединенные с растяжками и печально знаменитые противопехотные фугасные мины нажимного действия, которые отрывали ногу, как только ее убирали с педали. Любая просека или тропинка были заминированы и завалены упавшими деревьями. Эти баррикады были оборудованы ловушками и пристреляны минометными и артиллерийскими батареями. Неудачу терпело одно наступление за другим. «Несколько отделений и взводов просто исчезли, – говорилось в одном из отчетов злополучной 28-й дивизии. – Минометные мины, падая на наступающих, несущих взрывчатку, вызывали детонацию, и люди взрывались; если кто-нибудь двигался, из-за деревьев без промаха начинал строчить пулемет. Один солдат-резервист, истерически всхлипывая, пытался выкопать себе в земле нору руками. После полудня этот батальон отступил на исходные рубежи».

Дождь редко прекращался, что усугубляло ситуацию. С деревьев все время капало, земля раскисла, а окопы залило водой. Поскольку одежду для плохой погоды не подвезли и мало кто помнил уроки ведения окопной войны четвертьвековой давности, американские солдаты несли большие потери от увечий «траншейной стопы» или «погружения». Еще больше тревожило и усиливалось зловещей атмосферой леса резкое увеличение паники при отступлении, самострелов, истерик, самоубийств и дезертирств. Рядовой Эдди Словик из 28-й дивизии в Хюртгене был единственным американцем, расстрелянным за трусость. В вермахте не могли поверить тому, насколько мягкими оказались англо-американцы. У немцев за дезертирство расстреливали автоматически, а после особого указа Гиммлера могли расстрелять еще и семью дезертира.

Офицеров снимали с должностей одного за другим, когда они не могли поднять солдат в атаку. В 8-й дивизии почти все офицеры в одном батальоне были сняты со своих должностей, и их смену постигла та же участь. В этой кровопролитной, ужасной и грязной битве одна дивизия за другой выводились с передовой на переформирование. Люди, страдающие от физического и психологического истощения, выходили с немигающими мертвыми глазами, с «остекленевшим» от ужаса взглядом. Всего в Хюртгенском лесу американцы потеряли 33 тыс. человек, более чем четверть всех задействованных боях войск.

Ходжеса сурово критиковали в первую очередь за отсутствие изобретательности и ведение боевых действий в таких невыгодных условиях, где американцы неминуемо должны были выказать свою слабость, а немцы – силу. Однако лес был единственной дорогой к деревне Шмидт и рурским плотинам, которые нужно было взять для обеспечения переправы. Даже на более открытых участках севернее Аахена немецкие части защищали каждую укрепленную деревню, пока американцы не уничтожали ее дотла. Когда американский офицер разведки спросил молодого пленного лейтенанта вермахта, не жаль ли ему, что его страну разрушают, немец просто пожал плечами и ответил: «Скорее всего, после войны она не будет нашей. Почему бы и не разрушить?» А дальше к северу английская Вторая армия, поворачивающая на юг от Неймегена, оказалась в густом лесу Райхсвальда в таком же положении, как и солдаты Ходжеса в Хюртгене. 53-я (Уэльская) дивизия потеряла за девять дней боев 5 тыс. человек.

Союзные войска, находившиеся намного южнее, добились гораздо большего успеха. 19 ноября Первая французская армия генерала де Латра де Тассиньи прорвалась через Бельфортское ущелье и дошла до верхнего Рейна. Через три дня в северном секторе 6-й группы армий генерала Джекоба Л. Деверса XV корпус генерала Уэйда Х. Хэйслипа прорвался в Савернское ущелье. 23 ноября 2-я танковая дивизия генерала Леклерка вошла в Страсбург, исполнив клятву, принесенную им в пустыне Северной Африки.

Очень довольный генерал де Голль на следующий день отправился окольными путями в Москву на встречу со Сталиным. Его сопровождали управляющий делами кабинета министров Гастон Палевски, министр иностранных дел Жорж Бидо и генерал Жюэн.

Добирались позорно долго, так как устаревший двухмоторный самолет главы правительства ломался с удручающей частотой. Добравшись, наконец-то, до Баку, они пересели на поезд, предоставленный советским правительством, и оказались в старомодном вагоне великого князя Николая Николаевича, командующего фронтом в Первую мировую войну. Путешествие по заснеженной степи было таким долгим, что де Голль сухо выразил надежду, что в его столь затянувшееся отсутствие во Франции не произойдет революция.

Де Голль надеялся установить хорошие отношения со Сталиным – в частности, добиться, чтобы тот держал Французскую Коммунистическую партию под контролем. И он не разочаровался. На тот момент Сталину не были нужны никакие революционные потрясения во Франции. Коммунистические восстания могли привести к тому, что Рузвельт прекратит помощь Советскому Союзу по ленд-лизу или же – что совсем Сталина не устраивало – использует их как предлог для сепаратного сговора с Германией. Сталин знал, насколько Рузвельт не доверяет Франции. Другой целью де Голля было заручиться поддержкой Сталина по вопросу присутствия Франции на мирной конференции, от которой ее могли отстранить американцы.

По прибытии в Москву французской делегации пришлось пережить один из кошмарных банкетов Сталина в Кремле, где он заставлял своих маршалов и министров обегать вокруг стола, чтобы чокаться с ним. Потом он предложил тосты, угрожая им казнью, демонстрируя жестокий юмор палача. Де Голль дал запоминающееся описание Сталина как «коммуниста, одетого в форму маршала, диктатора, восседающего на троне, погруженного в интриги завоевателя с видом добряка». Целью Сталина во время переговоров было признание его польского правительства – «люблинских поляков». Он определенно пытался расколоть единство Запада. Де Голль вежливо, но твердо отказывался. В какой-то момент Сталин повернулся к Гастону Палевски со злобной ухмылкой: «Поляком быть не перестают, мсье Палевски».

Сталин был готов проявить великодушие, хотя он и презирал Францию за поражение 1940 г., которое так помешало его планам. (Чуть позже он уколол де Голля, устроив ему встречу с Ильей Эренбургом, который подарил генералу экземпляр своего романа о падении Парижа.) Тем не менее, Сталин отлично знал о неприязни де Голля к Рузвельту и понимал, что французскую карту можно разыграть внутри западного союза в будущем. Сталин не доверял англичанам и американцам. Он опасался, что они вновь вооружат Германию в будущем. Сталин знал, что де Голль в действительности хочет не просто полного поражения Германии, а ее расчленения. В этом их желания совпадали, хотя Сталин не поддерживал претензий де Голля на Рейнскую область в послевоенном территориальном устройстве.

Визит прошел очень хорошо, если не считать того, что Бидо упился на банкете. Франко-советское соглашение было, в конце концов, подписано в четыре часа утра, перед отъездом французской делегации. Де Голлю пришлось согласиться на компромиссную формулу по правительству Польши, но теперь он знал, что с коммунистами у него проблем не будет. Их лидер, Морис Торез, приехавший во Францию в отсутствие де Голля, не вывел людей на баррикады и не объявил забастовку. Он потребовал крови, пота, роста производительности труда, национального единства, чтобы победить Германию. Коммунистическое Сопротивление было ошеломлено, но на следующий день партийная пресса подтвердила его слова. Кремль явно переговорил с ними. Де Голль и его спутники возвратились во Францию 17 декабря и столкнулись с совершенно неожиданным кризисом. Немецкие войска прорвались через Арденны, и все полагали, что они рвутся к Парижу.

Глава 43.

Арденны и Афины.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: