Самоидентификация большевизма

Оставшись один на один с обществом, до предела взбудораженным революцией, а также с самими собой, большевики в новых для них условиях вынуждены были обратиться к проблеме самоидентификации. Суть ее практически одновременно с созданием РСДРП на излете XIX столетия сформулировал французский художник-постимпрессионист П.Гоген, назвав свою программную картину так: “Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?”

Первым шагом на пути постижения собственной идентичности как монопольно правящей в стране политической структуры стало изменение названия партии. Решение о переименовании Российской [c.392] социал-демократической рабочей партии (большевиков) в Российскую коммунистическую партию (большевиков) было принято в марте 1918 г. на ее Первом послеоктябрьском и Седьмом по общему счету экстренном съезде. Экстренность его определялась срочной необходимостью решить вопрос о сепаратном мире с Германией, но и проблема “смены старого белья” представлялась лидерам большевиков неотложной. Процедура переименования партии, ставшая итогом развернувшейся с апреля 1917 г. внутрипартийной дискуссии по этому вопросу, прошла без особых осложнений. Ответом на замечание Ю.Ларина, что партия теряет в названии свое определение как партии рабочей, стала довольно небрежная ленинская реплика, что “мы слишком впадаем в мелочи”, а “за кривотолками все равно не угонишься”.

Принципиальную суть происходящего как окончательного разрыва не только с социалистическим движением внутри -страны, но и с ведущим направлением массового рабочего движения на Западе, большинство делегатов съезда, надо думать, даже не осознало. Ленинские доводы о том, что партия идет по пути, начертанному авторами “Манифеста Коммунистической партии”, что “старое понятие демократизма, – буржуазного демократизма, – оказалось в процессе развития нашей революции превзойденным”, а европейский социализм потерпел полный крах, ввиду чего партия “связь с этим старым официальным социализмом рвет”, вполне удовлетворили делегатов. Предостережение о роковых последствиях этого шага прозвучало лишь из уст видного большевистского публициста, редактора “Известий” Ю.М.Стеклова – одного из тех, кто стоял у истоков партии: “...Политически мы страшно потеряем от такой замены,.. не скоро приучим массу забыть, что такое была социал-демократия”. Последовавшее ровно через год провозглашение III Коммунистического Интернационала на десятилетия вперед определило линию на раскол мирового рабочего и социалистического движения, на острую, не утихающую борьбу его левого, радикального коммунистического крыла с социал-демократией ведущих стран Запада, а затем практически и всего мира.

Вторым шагом на пути установления своей постоктябрьской идентичности стало принятие новой программы партии. С решением этого вопроса большевики также не желали медлить. “...У нас нет месяцев для того, чтобы за эту работу засесть со спокойствием”, – заявил Ленин с трибуны VII съезда, выразив уверенность в том, что “у нас достаточно теоретических сил... чтобы в несколько недель получить программу”. Первоначальному желанию утвердить новую программу партии в ближайшие недели и месяцы помешали, надо полагать, вначале азарт максимального использования условий мирной передышки, а затем обстановка “вползания” в гражданскую войну. Так что утверждать вторую программу пришлось в разгар последней, ровно через год – в марте 1919 г. на VIII съезде РКП(б).

Съезд собрался в обстановке, когда в нависших с осени 1918 г. над большевистской властью тучах стали появляться первые просветы. Остановлен и потеснен Колчак, нанесен урон Краснову на Дону. Заняв в январе Вильно, Ригу, Харьков, советские войска 5 февраля [c.393] освободили Киев. Образованы в марте Литовско-Белорусская советская и (уже в дни работы съезда) Башкирская автономная советская республики. После месяцев тяжелых разочарований и сомнений в отношении перспектив “мировой революции” и здесь появились надежды: 21 марта была провозглашена советская республика в Венгрии. Лозунг “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” наполнялся новым, конкретным содержанием. Если в международном аспекте он по-прежнему служил установкой на “мировую социалистическую революцию”, то во внутреннем употреблении все более превращался в коммунистическую интерпретацию исторически устоявшейся формулы “Единой и неделимой России”, которую большевики были намерены вновь сплотить, но уже под красными знаменами.

Обнадеживающие изменения во внутренних делах и международном положении советской республики и надежды на дальнейшее развитие революционных процессов в Европе позволили РКП(б) в своей программе провозгласить начало эры “всемирной пролетарской, коммунистической революции”. Россия, которая уже “осуществила диктатуру пролетариата” (т.е. требование первой программы РСДРП) получала возможность “созидать основы коммунистического общества”.

Разрыв с мировой социал-демократией, осуществленный уже изменением названия партии, получал в программе РКП(б) теоретическое обоснование и закрепление. В мировом революционном движении ставка делалась на “распространение советской формы этого движения, т.е. такой, которая направлена прямо к осуществлению диктатуры пролетариата”. Все остальные течения и направления рабочего и социалистического движения назывались “буржуазным извращением социализма”, требовавшим со стороны коммунистов “принципиального решительного разрыва и беспощадной борьбы”. В этой связи подчеркивалась неизбежность гражданских войн внутри государств и революционных войн “против ига империалистических держав”, а лозунги пацифизма, международного разоружения при капитализме расценивались как реакционная утопия и прямой обман трудящихся. Руководителем борьбы пролетариата за его освобождение объявлялся “лишь новый, III Коммунистический Интернационал”.

Источники продемонстрированного в программе РКП(б) левого радикализма и политического сектантства большевиков следует искать в конкретно-исторической обстановке того времени. Мировая война девальвировала многие ценности западной цивилизации. Ее демократический облик оказался глубоко скомпрометированным, утопленным в море пролитой человеческой крови и погребенным под развалинами опустошенной Европы. Это был самый критический момент в судьбе западного общества. И надежды большевиков на “мировую социалистическую революцию” в этих условиях не были абсолютной утопией. Левый радикализм “вовне” призван был решать задачу всемерного “подталкивания” социального взрыва в Европе, во внутреннем варианте он был ориентирован на то, чтобы выстоять до прихода помощи со стороны победившего пролетариата западных стран, а также подготовить базу для “движения к [c.394] социализму” в общей колонне с более объективно готовыми к этому развитыми странами Европы. Случись в них ожидаемый большевиками социальный взрыв (что в теории тогда не исключалось), и сверхрадикальные действия большевиков в русле “движения к социализму” могли приобрести в истории иной смысл и иное звучание. Принципиально по-другому они начинают выглядеть в последующие годы, когда исчерпание шансов на социализм как общемировое явление не умерило, но, напротив, усилило стремление политических наследников Ленина “прямой дорогой” идти к социализму и коммунизму, до неузнаваемости деформировав изначальную суть этих понятий.

О том, что это произойдет именно так, а не иначе, делегаты VIII съезда РКП(б), обсуждая новую программу партии, конечно же, не подозревали. Обширный документ рисовал впечатляющую картину преобразования отсталой, лапотной России на неизвестных еще истории началах социальной справедливости. Авторы программы отдавали себе отчет в том, что главной особенностью России как объекта этого грандиозного эксперимента “является численное преобладание мелкобуржуазных слоев населения”. Отсюда в текст программы были включены и специальные обращения к этим слоям. Партия видела свою задачу по отношению к среднему крестьянству в том, чтобы “отделить его от кулаков, привлекать его на сторону рабочего класса внимательным отношением к его нуждам,.. идя на уступки ему в определении способов проведения социалистических преобразований”. По отношению к мелкой и кустарной промышленности предполагалось “широкое использование ее путем дачи государственных заказов кустарям”. Но подобного рода благие порывы во многом перечеркивались подтверждением курса на полное огосударствление промышленности и социалистическое кооперирование сельского хозяйства, на “замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов”, на проведение “ряда мер, расширяющих область безденежного расчета и подготавливающих уничтожение денег”, и другими акциями в духе “военного коммунизма”.

Действительно важные мероприятия в области охраны труда и социального обеспечения, народного просвещения, здравоохранения, жилищного вопроса, науки, подробно прописанные в программе, создавали предпосылки для обновления социальных отношений в стране. Но возможность реализации их во многом наталкивалась на отсталость страны, усугубленную разрухой и гражданской войной. Тем не менее положения программы о незыблемости закрепленных уже в “Кодексе законов о труде” норм 8-часового рабочего дня для всех трудящихся, 42-часового еженедельного непрерывного отдыха, месячного отпуска с сохранением содержания и других мер социальной защиты, об обеспечении “общедоступной, бесплатной и квалифицированной лечебной и лекарственной помощи”, о введении “бесплатного и обязательного всеобщего и политехнического... образования для всех детей обоего пола до 17 лет” и т.д. стали новациями в социальной практике не только России, но и всего мира. В дальнейшем [c.395] они методично проводились в жизнь, подталкивая капиталистический мир к адекватным шагам.

Но и в этой сфере были не только прорывы, но и деформирующие их противоречия. Так, декларируя необходимость “заботливо избегать всякого-оскорбления чувств верующих”, программа РКП(б) одновременно предусматривала “полное отмирание религиозных предрассудков” Постановка же задачи “воспитания поколения, способного окончательно установить коммунизм”, логически вела в перспективе” к диктату в идеологической и духовной сферах. На это же ориентировала и установка на превращение школы “в орудие коммунистического перерождения общества”.

Отражая большевистскую ментальность, программа РКП(б) выявляла, с одной стороны, немалые – с учетом исторических традиций России – потенции социального эксперимента на базе единой воли – однопартийной диктатуры, с другой же – неразрешимость внутренних противоречий, лежащих в основе планируемых преобразований, а отсюда – и историческую предопределенность качественных деформаций в процессе воплощения большевистской доктрины в жизнь.

Какими же силами и с опорой на какую социальную базу собирались большевики осуществлять свою программу? [c.396]

Численность, организационные основы и социальный состав РСДРП(б)–РКП(б)

Сведения о численности партии в первые годы советской власти носят общий, приблизительный характер. Отправной точкой являются весьма условные цифры, приводимые на съездах партии. В организационном отчете ЦК VII съезду (март 1918 г.) был зафиксирован рост партийных рядов по сравнению с VI съездом (август 1917 г.) на 60 тыс. человек и число членов партии определено в 300 тыс. человек. Я.М.Свердлов посчитал эту цифру минимальной. Можно предположить, что названа она была с определенным расчетом: с одной стороны, чтобы показать рост партийных рядов, с другой – подтвердить правомочность съезда, делегаты которого представляли 170 тыс. большевиков, выступать от имени всей партии. Авторы многотомной истории КПСС, посвятив рассматриваемому периоду две увесистых книги 3-го тома, коснулись данного вопроса вскользь. В набранном петитом подстрочнике, глухо ссылаясь на “подсчет, произведенный на основе данных местных организаций”, они декларируют, что к VII съезду партия объединяла “примерно 400 тысяч членов”. Делегаты VIII съезда (март 1919 г.) представляли около 314 тыс., а IX съезда (марта 1920 г.) – 612 тыс. коммунистов.

Такой разнобой отражал не только слабый учет, но и неупорядоченность организационного строения партии к моменту прихода ее к власти. Претендуя на роль политического ядра всей системы советской власти, большевики сразу же столкнулись с кризисным для партии фактом несоответствия структуры советов, построенных по административно-территориальному принципу, исторически [c.396] сложившейся структуре партийных организаций, базой формирования которых были промышленные предприятия.

Весь первый год жизнедеятельности РСДРП(б) – РКП(б) как правящей партии, по существу, ушел на создание губкомов в губерниях, укомов в уездах, волкомов в волостях, на укрепление аппарата этих парторганизаций. Постепенно сложилась сохранившаяся на годы структура партийных объединений, включающая областные, губернские, уездные, районные, подрайонные, городские и волостные организации. В партийном лексиконе первого года существования советской власти можно встретить многообразие терминов, обозначавших низовую партийную организацию; группа, коллектив, организация, фракция, ячейка. Такое положение было прежде всего следствием разнообразия подходов к организации партийной жизни на местах. Со временем наиболее распространенным наименованием низовой организации стала ячейка (заводская, железнодорожная, сельская, армейская и т.д.). Объединяясь в границах волости или подрайона, ячейки составляли соответственно волостную или подрайонную организации. Последние объединялись в уездные партийные организации. Во главе их стоял избираемый на конференции уездный комитет.

Вопросы строительства и укрепления партийного аппарата с 1918 г. становятся основными в рамках проблем внутрипартийной жизни. Об этом шла речь практически на каждой из проходивших тогда по стране уездных и губернских конференций партии. В решении II Самарской губернской конференции, например, было записано: “Стройный и крепкий аппарат пролетарской партии есть лучшая гарантия того, что советская власть не уклонится с пути пролетарской революционной тактики”. Даже VII (экстренный) съезд, целиком отданный дискуссии по проблемам Брестского мира, уделил специальное внимание организационным вопросам. VIII съезд определил внутреннюю структуру ЦК (политбюро, оргбюро, ответственный секретарь ЦК), регламентировал порядок созыва пленумов ЦК (не реже двух раз в месяц), а также закрепил унитарный тип строения партии в условиях образования независимых советских республик (Украины, Латвии, Литвы, Белоруссии). Высказавшись против превращения РКП (б) в федерацию самостоятельных коммунистических партий, съезд определил: “Все решения РКП и ее руководящих учреждений безусловно обязательны для всех частей партии, независимо от национального их состава”. Тогда же были заложены основы будущей партийно-государственной номенклатуры решением о том, что расстановка партийных работников всецело находится в руках ЦК партии.

“...Настоящий интерес эпохи больших скачков” В.И. Ленин видел прежде всего в том, что она “требует уменья выделить самое существенное в линии или в цепи развития”, то решающее звено в цепи задач, ухватившись за которое, можно было вытянуть всю цепь. И первым таким звеном стало для большевиков укрепление советской власти, распространение ее на всю огромную территорию страны. На достижение этих целей были брошены силы всей партии. Выступая при закрытии VII съезда РКП(б) 8 марта 1918 г., Я.М. Свердлов подчеркнул: “...Мы всю свою душу, все свои главные силы вливаем [c.397] поныне в советскую работу”. В сентябре того же года, подводя итоги первым после октября 1917 г. месяцам деятельности партии по упрочению новой власти, он посчитает необходимым заострить проблему, заявив, что “роль партии раньше была подсобной, что ее задачи вводились к наиболее рациональной организации советской работы”. Партии, ушедшей с головой после Октября в советскую работу, стало крайне необходимым – особенно в условиях нарастания внутрипартийного кризиса – организационно укрепиться и создать свой аппарат. О самодовлеющем характере этого аппарата в то время не было и речи. Он был первоначально более чем скромным по своим размерам и выполнял чисто исполнительские функции по отношению к соответствующим выборным партийным органам. Коммунистам в рассматриваемое время не пришло бы даже в голову ставить на одну доску и тем более отождествлять выборные органы РКП(б) с их аппаратом. Поначалу большевики еще стремились также отличать свои служебные советские функции от своих обязанностей как коммунистов.

Ситуация стала меняться по мере того, как примерно с весны 1918 г. начался постепенный отток части коммунистов из советских учреждений для укрепления партийных структур. Они принесли с собой багаж и опыт хозяйственников и администраторов, который стали применять – часто бездумно – в своей партийной работе. Ставя себя “над советами”, такого рода партийные кадры своей кипучей деятельностью способствовали размыванию функций политического руководителя, что вело в свою очередь к постепенному сужению функций и прав выборных советских органов. Эти вначале во многом субъективные тенденции и поползновения влились в русло объективных условий периода гражданской войны, жизни страны по законам осажденной крепости, в прокрустовом ложе политики “военного коммунизма”.

Обстановка гражданской войны, превращение РКП(б) в “воюющую партию” способствовали тому, что ведущей организационной формой строения партии становилось то, что в партийных документах официально именовалось как “милитаризация партийной организации”, когда решения ЦК обретали форму военных приказов. При этом, правда, процедурная коллегиальность принятия этих решений сохранялась: пленумы ЦК, заседания политбюро и оргбюро проходили регулярно. Тем не менее в рамках официально провозглашаемого “демократического централизма” как ведущего принципа строения и функционирования РКП(б) начала централизации неуклонно оттесняли внутрипартийную демократию. Тенденцию эту подтвердили решения VIII партийной конференции (декабрь 1919 г.), принявшей новый устав РКП (б) – первый после октября 1917 г., а также документы IX съезда, которые, в частности, предусматривали создание чрезвычайных партийных органов (политотделов), непосредственно подчиненных ЦК.

Милитаризации партийных рядов способствовали регулярные перерегистрации коммунистов в годы гражданской войны, выливавшиеся в чистки партии. Целью перерегистраций, подчеркивалось в инструкции ЦК (апрель 1919 г.), является “очищение партии от [c.398] некоммунистического элемента, главным образом от лиц, примазавшихся к партии ввиду ее господствующего положения”. В обстановке бюрократизации партийно-государственных структур чистки нередко использовались на местах в целях сведения личных счетов, а также служили своеобразным молотом для инакомыслящих. Чистка весны 1919 г. привела к тому, что из 211 тыс. членов партии и 70–80 тыс. кандидатов и сочувствующих после перерегистрации и мобилизации на фронт осталось в рядах РКП(б) соответственно 120 и 30 тыс. человек. Чистка осени 1920 г. обернулась сокращением численности партии на одну треть.

Одной из важных функций чисток партии было регулирование ее социального состава, проводившееся в целях сохранения и поддержания “классовой сущности пролетарской партии, выражавшей интересы широких трудящихся масс”. На начало 1918 г. рабочие составляли 56,9%, служащие 22,4%. В течение 1918 г. число рабочих в партии выросло, по данным Всероссийской переписи членов РКП 1922 года, почти вдвое – с 65,4 до 120,1 тыс. человек, число крестьян более чем в 3 раза – с 16,7 до 54,9 тыс. человек. “Революция истощает руководящую партию, – говорилось в “Бюллетене Архангельского губкома РКП(б)”, – самые сознательные, смелые, преданные члены партии много работают, изнашиваются, погибают. Партия должна постоянно пополняться, постоянно питаться соками рабочего класса”.

Решали эту задачу партийные органы на местах нередко валюнтаристскими, бюрократическими методами, когда за внешним благополучием скрывались подспудные негативные процессы фактического отрыва партии от своей социальной базы. К исходу гражданской войны (осень 1920 г.) из 214 тыс. коммунистов в 38 губерниях и автономных областях Российской Федерации рабочих было 93 тыс. (44%), крестьян и кустарей – 53 тыс. (24%), служащих и интеллигенции – 54 тыс. (25%), прочих – 14 тыс. (7%). Уменьшение доли рабочих и повышение удельного веса служащих в составе партии к концу 1920 г. было очевидным, но далеко не самым тревожным для руководства партии фактом. Серьезнее было другое: 70% коммунистов стали таковыми лишь в 1919–1920 гг., а доля партийцев с дореволюционным стажем сократилась до 10%. Хваткие прагматики и бюрократы “нового призыва” за спиной коммунистов, сражавшихся на фронтах гражданской войны, постепенно занимали ключевые позиции в партийных и государственных структурах на местах.

В вышедшей в разгар гражданской войны популярной книге двух видных деятелей РКП(б) Н.И.Бухарина и Е.А.Преображенского “Азбука коммунизма” приводился неотразимый аргумент в пользу того, что пролетарское государство органически не способно эксплуатировать пролетариат: “Человек не может ездить верхом на самом себе. Точно так же пролетариат не может эксплуатировать самого себя”. Формальная логика, однако, подвела теоретиков нового строя. К исходу гражданской войны тот же Бухарин вынужден был признать, что в рамках партийно-государственного руководства произошло “превращение необходимого централизма в бюрократический отрыв от масс”. А представители возникшего в РКП(б) оппозиционного [c.399] течения “демократического централизма” (“децисты”) прямо говорили с трибуны Х съезда партии (март 1921 г.) о “диктатуре партийного чиновничества” как о реальности, появившейся взамен официально провозглашаемой диктатуры пролетариата. Было ясно, что тот, кто сможет в перспективе командовать партийными чиновниками, будет командовать всем. И первым, кто претворил все это в жизнь, стал далеко не самый яркий и влиятельный тогда в партии, но самый упорный и методичный деятель макиавеллиевского типа – И.В.Сталин. [c.400]

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: