Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Бог войны и богиня любви: о чем молчат исторические хроники 16 страница




Они миновали притихший стан и выехали на дорогу, где их ожидали люди эмира и сам жених Пионы.

Брат султана вышел навстречу и поклонился, коснувшись пальцами груди и лба. Аль-Адиль был в светлой распашной одежде поверх облегавшей его тело посеребренной кольчуги, его голову венчал богатый атласный тюрбан. Вокруг эмира стояли его воины в островерхих шлемах, они выстроились, образовав живой коридор, по которому Малик направился к своей невесте. Приблизившись с улыбкой, он положил руку на поводья ее лошади.

– Рад приветствовать вас, прекрасная госпожа! И да озарит солнце своими лучами ваш сегодняшний день, да усыплет путь лепестками роз! Итак, свершилось! Нам довелось встретиться, о чем я все это время неустанно молил Всевышнего. Теперь же душа моя ликует при мысли, что я получу самую желанную из женщин в подлунном мире. Хвала Аллаху – да будет он велик и славен!

Джоанна не решилась произнести ответное приветствие в присутствии гарцующего рядом Обри и ограничилась только поклоном.

Аль-Адиль какое-то время всматривался в нее, а потом сказал:

– Могу ли я попросить вас о том, что не осмелился бы сказать ни одной женщине мира ислама? Но христианки гордятся своей красотой, и с моей стороны не будет большого неуважения, если я скажу, что хочу видеть ваше лицо.

«Эмир желает удостовериться, что увозит ту, которая ему нужна», – догадалась Джоанна. Похвальная предусмотрительность. Но все равно аль-Адиль будет обманут.

А тут еще Обри крутится рядом, и Джоанне пришлось повелительным жестом приказать ему отъехать. Только после этого она подняла вуаль и горделиво поглядела на брата султана.

В руках одного из спутников Малика горел факел, и в его свете аль-Адиль жадно устремил на нее взгляд своих миндалевидных черных глаз. Да, это она – его очаровательная знакомая королевских кровей; он узнал ее светлые глаза в обрамлении черных ресниц, тонкие скулы, яркие, как розовый бутон, уста.

Аль-Адиль счастливо улыбнулся, блеснув ровными крепкими зубами.

– Я снова вижу вас, о звезда моя, а значит, день для меня будет светел и ясен. И хотя я знаю, какая вы великолепная наездница, я не посмею снова подвергать вас подобному испытанию, ибо намерен беречь вас, как драгоценную каплю на лепестке розы моей любви. Путь будет непростой, но вскоре нас встретят мои люди, и вы будете путешествовать со всеми удобствами.

У Джоанны его слова вызвали облегченный вздох – она опасалась, что Малик пожелает опять устроить скачку, наподобие той, когда они неслись к Назарету, а это, учитывая ее нынешнее положение, могло повредить ребенку. И хотя она заранее подготовила речь, желая упредить, что не желает нестись вскачь до самого Иерусалима, теперь же только ограничилась благодарным поклоном и снова набросила на лицо вуаль.

Дорога паломников слабо светлела в предутреннем сумраке, всадники ускоряли шаг коней, стучали копыта на каменистой почве, бряцало железо доспехов. Вскоре запели птицы, стало подниматься солнце. Двигаясь легкой размеренной рысью, кавалькада миновала несколько былых крепостей – по сути груды камней, где уже шли восстановительные работы и откуда охранники наблюдали со стороны за проезжающим отрядом. Крестоносцы, зная о посольстве, не задержали его, поэтому они проехали мимо без всяких происшествий.

Когда совсем рассвело, аль-Адиль оставил свое место во главе кавалькады и вплотную подъехал к Джоанне.

– Госпожа моего сердца, ваши люди будут сопровождать нас до Лидды. Но там нас ожидает уже мой эскорт.

Джоанна только кивнула. Что она почувствует, оставшись без охраны: страх, что окажется во власти «жениха», или облегчение, что рядом наконец-то не будет Обри, который может в любой миг ее узнать? Джоанна прогнала тревожные мысли и постаралась сосредоточиться на том, что говорил эмир.

– Для Мелека Рика Лидда очень важна. Но она важна и для нас – Аллах тому свидетель. Ибо мы тоже почитаем великого воина Джирджу, какого вы зовете великомучеником Георгием.

– И это из почтения вы разрушили его храм в Лидде? – хмыкнула Джоанна.

Аль-Адиль повел плечом.

– Разрушить храм неверных – это одно. Другое же, что мы не тронули саму гробницу Джирджу. Однако давайте больше не говорить о том, что вызывает грусть. О, война всегда сестра печали. Мы же с вами хотим принести радость и процветание этой земле.

– Аминь, – перекрестилась под вуалью англичанка.

Аль-Адиль не сводил с нее глаз.

– Вы выглядите спокойной, моя нежная пери, а ведь царственный Мелек Рик опасался, что вы будете всю дорогу лить слезы. Может, брак со мной не так уж пугает вас, как думает король англов? Если моя догадка верна, то я буду считать себя счастливейшим из смертных. Ибо я непрестанно думал о вас, вспоминал ваши дивные глаза, так похожие на это утреннее небо над головой!

Джоанна машинально устремила взгляд вверх – небесная голубизна еще не залила небосвод, он впрямь был сероватым, но занимающаяся заря придавала ему перламутровый лиловый оттенок. Красиво. Эмир верно подметил, что это сочетание похоже на цвет ее глаз. Он вообще очень мил. Ей даже стало неловко за свою ложь, но она напомнила себе: аль-Адиль прежде всего враг, которому ее – а точнее, Иоанну Плантагенет – отдают как искупительную жертву. Поэтому, когда Джоанна заговорила, голос ее прозвучал несколько резко:

– Меня не радует приказ, по которому я вынуждена сопровождать вас в Иерусалим. Однако некогда я доверилась вам и не пожалела об этом. Надеюсь, что и в дальнейшем ваша честь будет порукой моему благополучию.

– У нас все будет хорошо, о моя светлая звезда! – Эмир счастливо улыбнулся. – Мы будем жить, как сами пожелаем, а кому это не понравится, пусть к нам не ездят в гости!

Джоанна опять ощутила укол в груди. Эмир Малик аль-Адиль был окрылен возможностью соединиться с той, что мила его сердцу, а она, по сути, подло обманывает его. И все же ей было лестно, что ей удалось пленить этого великолепного вельможу, пробудив в нем такую страсть. Следуя за ним и все больше отдаляясь от лагеря крестоносцев, Джоанна испытывала странное пугающее ощущение пустоты под ногами, точно она оторвалась от земли и летит. На душе было неспокойно. Куда она едет? Что ее ждет? Джоанна уверяла себя, что они с Пионой все продумали и не пройдет даже месяца, как она вернется по этой же дороге. Вернется к Обри, которому она так и не призналась, что беременна. Интересно, достаточно ли ей будет сказать мужу, что та единственная ночь в его шатре во время марша к Яффе послужила тому, что она понесла?

Солнце поднималось все выше, Джоанна с содроганием смотрела на голую выжженную землю, но старалась отвлекать себя мыслями, что она – наконец-то! – совершит паломничество в Иерусалим. Этот город считался центром земли, и побывать в нем в глазах христиан приравнивалось к подвигу. А для Джоанны это было и паломничество, и ответственная миссия одновременно. Она спасала Пиону от насильственного брака, но, кроме этого, сама хотела побывать в Святом Граде. Это отвлечет ее от изнуряющей тоски по Мартину, от краха ее любовных надежд, от стыда перед братом Уильямом, который считает ее предательницей. О, Уильям не сможет не простить ее, ибо всем известно: паломникам, преодолевшим все трудности и опасности и преклонившим колени у Гроба Господнего с искренним, полным раскаяния сердцем, прощаются все грехи.

Об этом размышляла Джоанна, когда уже ближе к вечеру они достигли пределов Лидды с руинами церкви Святого Георгия.

Здесь аль-Адиля поджидали его люди, которые принялись устраивать на спинах мулов подарки короля Англии султану Саладину, поднесли для знатной спутницы эмира богатые носилки. Здесь же мнимую Иоанну Плантагенет должны были оставить ее спутники, но прежде все они преклонили колени у гробницы святого Георгия.

Джоанна тоже молилась у гробницы святого Георгия, покровителя милой ее сердцу Англии. Но, даже молясь, она не могла скинуть вуаль, а когда после молитвы ее спутники стали прощаться с мнимой Иоанной Сицилийской, только молча протянула рыцарям руку для поцелуя. Обри, потеснив графа Торонта, первым шагнул к ней, и Джоанна ниже опустила голову, скрываясь за складками вуали. Обри шепеляво говорил цветистые учтивые речи, обещал молиться за Иоанну Плантагенет, а она с нетерпением ждала, когда он выпустит ее руку из своих. И хотя она подала ее для поцелуя в перчатке – выглядело это не слишком учтиво, поскольку ей предстояло надолго расстаться с единоверцами, – Джоанна опасалась, что муж узнает ее. Не узнал. Может, он и не любил ее никогда, если сердце ничего не подсказало Обри в минуту расставания? Огорчило ли это Джоанну? Если бы она хоть что-то испытывала к Обри, то и расплакаться бы могла. Но через миг женщина и думать забыла о муже, услышав от Онфруа де Торон, что эмир отправляет ее женщин назад.

– Как это? Кто же тогда будет прислуживать мне в пути?

Онфруа только разводил руками, сообщив, что Малик аль-Адиль дал согласие лишь на то, чтобы с госпожой остались две женщины, да и те из местных армянок: с того времени, как наладились отношения между Саладином и императором Константинополя, сарацины терпимо относились к христианам восточного толка.

Как бы повела себя в данной ситуации Пиона? Изображая сестру короля Ричарда, Джоанна даже ногой топнула, требуя от Малика пояснений. Тот ответил со своей обычной светлой улыбкой: разве его нежной розе не сообщили, что их брак должен произойти тайно? А если он явится с христианкой, которую сопровождает целая свита, это не может не привлечь внимания, и тогда весь их договор с Мелеком Риком сойдет на нет.

Джоанна уступила. Уже подойдя к ожидавшим ее носилкам, она оглянулась на дорогу, где в облаке пыли скрылись ее спутники, и глубоко вздохнула. От грусти? Обреченности? Ей вдруг стало страшно. Но молодая женщина тряхнула головой, отгоняя сомнения, и напомнила себе, что однажды уже доверялась аль-Адилю.

И вот снова…

Однако на этот раз все было иначе. Джоанна сразу ощутила это, когда Малик стал держаться с ней более откровенно. Не только изысканные фразы, но и прикосновения, желание самому услужить, оказаться рядом, подсадить в носилки.

– Вы не должны гневаться за мое желание быть ближе к вам, о невеста моя! – говорил эмир, двигаясь рядом с ее носилками и склоняясь в седле, чтобы иметь возможность видеть ее лицо, с которого она наконец могла откинуть вуаль. – Но я помню, какого вы рода, и только сознание того, что вы отныне принадлежите мне, делает меня более дерзким. О, не смотрите так холодно. Я ведь нравлюсь вам, Джованна? Скажите, могу ли я рассчитывать на то, что не только уважение к моему сану послужило тому, что вы согласились стать моей супругой? О, как бы я хотел верить, что сраженный вашей красотой Малик может надеяться, что однажды ваше сердце раскроется моей любви, как раскрывается цветок лучам солнца. Ибо все, о чем я мечтаю, – это вознести вас так высоко, как только смогу.

Благородные слова. И полные призывной страсти взгляды, торжествующая улыбка. И если аль-Адиль в пути не затрагивал Джоанну ежеминутно, то только потому, что его положение в присутствии свиты не позволяло ему вести себя, как влюбленному юнцу.

– О, он так восхищается вами, госпожа! – произнесла одна из армянок, молоденькая смуглая Гаянэ, наполняя для Джоанны кубок из яшмы подслащенной медом водой, причем не разлив ни капли, несмотря на то что носилки потряхивало.

Другая, Даниэла, которая была постарше и у которой над верхней губой темнела полоска усиков, осмелилась сказать, что настоящая Иоанна Плантагенет уже давно бы осадила эмира с его ухаживаниями. При этом армянка сурово сдвинула брови: эта женщина из свиты королевы Сицилийской всем своим видом показывала, что не одобряет подмены, в которой ей приказали принять участие.

Джоанна молчала весь путь, обменявшись с аль-Адилем не более чем парой фраз. Занавески носилок защищали ее от пыли, но все равно горьковатый привкус пепла проникал и сюда. И везде следы разрушения и тлена. На повороте дороги воронье поднялось с полуобглоданной туши осла, в стороне лежала мертвая собака. Хорошо хоть мертвых тел больше нет. Аль-Адиль пояснил: люди ушли из этих мест, так как по приказу Саладина в округе были отравлены все колодцы.

Да, местность вокруг казалась мертвой и безжизненной. Но опасность все же существовала. И когда на вечерней стоянке для Джоанны разбили шатер, стражи окружили его плотным кольцом. Аль-Адиль сказал, что это сделано для ее же блага: с недавних пор здесь снуют шайки бедуинов, а эти разбойники никому не служат, и лучше ему позаботиться об охране самой большой драгоценности его сердца.

– А ведь некогда тамплиеры избавили этот край от набегов бедуинов, – не смогла не заметить Джоанна.

Эмир ответил, что, если они смогут выполнить то, что задумал Мелек Рик, однажды он, аль-Адиль, возьмет тамплиеров себе на службу, дабы они, как и ранее, охраняли пути в Иерусалим.

– Но все это мы обсудим немного позже. – Лукаво улыбнувшись, аль-Адиль поклонился ей и пошел к своим людям.

Когда это – немного позже? Эти слова эмира взволновали Джоанну. День был на исходе, все располагались на отдых, однако шатер установили только один, и Джоанна сидела в нем, даже не скинув плаща. Женщина, волнуясь, гадала: не решит ли эмир Малик аль-Адиль, что раз сестра короля в его власти, то можно и не ждать, когда состоится их бракосочетание, а заполучить ценный трофей уже сегодня?

Суровая армянка Даниэла зажгла ароматные курения, чтобы освежить пыльный воздух, а Гаянэ помассировала госпоже плечи, но Джоанна все равно была слишком взволнована, чтобы расслабиться. Она слышала, как молятся мусульмане, и ожидала, что будет, когда их молитва окончится.

Наконец появились слуги с подносами, на которых были лепешки, миндальное печенье, виноград и ломтики сушеной дыни, а также красивые кувшины с напитками. Расставив все на низеньком столике, слуги с поклонами удалились, но тотчас пола шатра откинулась и появился аль-Адиль. Он был все в той же светлой распашной одежде, под которой поблескивала кольчуга, и чувствовал себя в шатре не гостем, а хозяином. Когда он сел, Джоанна достаточно резко спросила:

– Чем я обязана вашему визиту в столь поздний час?

Улыбка на миг исчезла с лица аль-Адиля, но потом он снова улыбнулся.

– О, звезда моей любви, вы ведь не невинная дева, чтобы так опасаться мужчину. Не сверкайте очами, я не посмею поступить с вами, как поступают эти шакалы бедуины с оказавшимися в их власти пленницами. И хоть мне горько, что мысль о нашем сближении столь ужасает вас, я скажу: не только мое почтение к благородной невесте и уважение к гордому Мелеку Рику вынуждает меня ночевать вдали от вас, но и моя вера. Ныне у нас на исходе священный месяц рамадан. А я, как всякий правоверный мусульманин, чту пост этих дней. И хотя на время моей поездки я был освобожден от всех предписаний поста, мне еще предстоит очиститься и вымолить прощение за это освобождение. Это дело моей души, ибо в исламе отсутствует духовенство, которое может отпускать грехи верующим от имени Бога. Мусульманин сам отвечает перед Аллахом за свои деяния.

Джоанна перевела дыхание и села за столик напротив аль-Адиля. Все, как и ранее: сначала она опасается этого иноверца, а потом проникается к нему симпатией и доверием. И молодая женщина, с охотой отпив немного виноградного сока, стала слушать объяснения «жениха», что строгий пост рамадана в течение каждого светлого дня после захода солнца можно уже и не соблюдать.

К тому же аль-Адиль заметил с усмешкой:

– А еще насчет рамадана в Коране написано: «Разрешается вам в ночь поста приближение к вашим женам: они – одеяние для вас, а вы – одеяние для них».

Джоанна поперхнулась напитком, а эмир рассмеялся. И все же глаза его оставались серьезными.

– Мне нравится ваша гордость, моя светлая пери, однако я надеюсь, что однажды вы поймете, что вам никуда не деться от того, чтобы сплести со мной ноги, – так называют у нас плотскую любовь, какая дарит столько услады. Разве нет? И я обещаю, что сумею вырвать из вашей груди восторженные стоны. Ибо вы – моя судьба. Я понял это, когда впервые увидел вас. В этом была воля самого Аллаха – именно он держит в своей руке все нити судеб.

При этом он с серьезным видом провел руками по лицу и на миг прикрыл глаза.

Джоанна поставила на место бокал, стараясь, чтобы аль-Адиль не видел, как дрожит ее рука.

– У нас в таких случаях говорят: «Пути Господни неисповедимы». И может, вы совсем не обо мне говорите, когда упоминаете волю Всевышнего? Ведь у вас уже есть жены, не так ли? Некогда вы мне рассказывали о жене султана Салах ад-Дина, но ничего не поведали о себе.

– Глупец был бы тот, кто, желая заполучить женщину, начал бы рассказывать ей о других. Для мужчины единственная лишь та, что владеет его сердцем в данный момент. А мой гарем… На Востоке гарем является символом власти и успеха так же, как корона, скипетр и держава на Западе. Гарем – символ состоятельности мужчины, его власти и благосостояния. Великий пророк Мухаммад сказал: «Лучший человек в моей общине тот, у кого больше всех жен». Но мы желаем мира в своей семье, и даже самую прекрасную наложницу в гареме надо сначала покорить, потому что любовь должна быть только по согласию. Насилие запрещено, если мужчина не хочет прослыть варваром и не вызвать презрение и насмешки других мужчин.

Для Джоанны все это было внове. Но она не была наивной, чтобы считать, что в мире ислама все так уж благочинно. У христиан браки тоже должны складываться по согласию молодых, но как часто это нарушается…

– В гаремах мусульман есть женщины-христианки? – спросила она.

– Есть. Но известно, что Пророк – благословение и привет ему! – объявил четыре качества невесты притягательными для правоверного: красота, богатство, происхождение и ревностность в исламе. Поэтому мы обычно заставляем иноверок принимать ислам.

– Заставляете?

– Скажем так: мы ставим их перед выбором. Или она остается просто игрушкой своего господина, или может добиться почета и высокого положения, но для этого ей обязательно надо перейти в ислам, для чего достаточно произнести ритуальную фразу: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк его». Но должен заметить, ваши единоверки порой бывают на редкость упрямы, когда речь идет о смене веры.

– Это делает им честь!

– А как по мне, то это свидетельствует об их безрассудстве! Так, к примеру, однажды в гарем моего братасултана попала белокурая красавица, дочь самого Раймунда из Триполи, и хотя ее отец условился с Салах ад-Дином, что его Мария будет женой султана, упрямица продолжала поклоняться вашему трехглавому богу Троице, и постепенно ее положение ухудшалось, она скатывалась все ниже и ниже.

Джоанна была заинтересована. Дочь бывшего регента Иерусалимского королевства графа Раймунда Триполийского? И она заметила, что, как известно, граф Раймунд был бездетным, поэтому и усыновил детей своей супруги Эшивы Галилейской.

– Так принято считать. – Полные губы аль-Адиля в обрамлении холеной бородки изогнулись в улыбке. – Однако в ранней молодости граф Триполи зачал дочь Марию, и именно она долгое время служила залогом мира между графством Триполийским и владениями султана. Вам ведь известно, что Раймунд продолжал торговать с моим благородным братом и пропускать через свои земли его войска? Они были родственниками, и не вина графа, что его дочь отказалась принять ислам.

Джоанна вспомнила, что из-за того, что Раймунд оставался в союзе с Саладином, многие считали графа предателем. А он даже не мог сообщить, что породнился с султаном, так как его дочь, оставаясь христианкой, была лишь наложницей, шлюхой, как бы назвали не вступившую в брак сожительницу Саладина ее единоверцы. Да и стань Мария ренегаткой, даже законной женой, кто бы в Иерусалимском королевстве принял этот брак тогда всерьез?

Ну а сейчас?

Джоанна содрогнулась.

– Разве Ричард не сказал вам, что его сестра останется христианской королевой в Иерусалиме?

Она не заметила, что говорит об Иоанне в третьем лице, но и аль-Адиль не придал этому значения. Он лишь с грустью отметил, что условия Ричарда ему ясны, он готов их принять, хотя и понимает, на какой риск идет, пытаясь сделать своей женой и правительницей Иерусалима иноверку. И Малик бы не рискнул согласиться на подобный союз, если бы не желал так сильно заполучить ту, что покорила его душу и сердце.

Его глаза засияли, и молодая женщина опять уловила в голосе эмира с трудом сдерживаемую страсть. Разумеется, ей должно было льстить, что она так нравится этому влиятельному иноверцу, но сама она к нему никаких чувств не испытывала. Более того, одна лишь мысль, что она может стать возлюбленной сарацина, вызывала в ней оторопь – в этом она понимала Иоанну, как и понимала, какому риску подвергла себя, придумав эту затею. Сейчас это стало особенно ясно, ибо, обсуждая эту подмену с Пионой, она еще не знала, как сильно эмир желает ее саму.

– Мой король согласился на этот союз, так как стремился закончить войну миром, – сказала Джоанна, стараясь снова перевести разговор от чувств на государственные дела. – Но основой этого союза должно стать усиление христианства в краях, где со своим супругом будет править госпожа христианка!

– О, Мелек Рик даже хотел, чтобы я и сам принял христианство, что так же невозможно, как и то, что солнце взойдет на западе, а опустится на востоке. Но наш брак… Тут есть свои условности. И вы должны принять тот факт, что прежде всего он будет совершен в присутствии муллы по нашему обряду. Ибо в землях дар аль-Ислам[47]брак считается действительным только тогда, когда он совершен с соблюдением соответствующих обрядов, освященных именем Аллаха.

«Но такой брак никогда не будет считаться законным среди христиан!» – подумала Джоанна. И Пиона была не так уж неправа, отказываясь от подобной чести – стать супругой мусульманского правителя. Нет, она скорее бы умерла, чем оказалась опозоренной в глазах единоверцев, когда бы те узнали, что в отношении сестры короля Англии нарушено священное таинство христианского брака. Вот и выходит, что великолепный, на первый взгляд, план Ричарда Львиное Сердце об объединении в Иерусалиме двух религий изначально был обречен на неудачу.

Джоанне стало грустно, и, сказавшись утомленной, она попросила позволить ей отдохнуть. Но на прощание произнесла:

– Я вверила вам свою честь, Малик. И пусть я не знаю тонкостей вашего договора с королем Ричардом, но я буду покорна, так как верю, что два столь достойных мужа не поступят бесчестно с женщиной благородных кровей.

Аль-Адиль взглянул на нее с невольным удивлением.

– О, какое смирение! А ведь я слышал, что королева Иоанна Сицилийская своенравна и непроста…

– Не будем об этом! – прервала его Джоанна.

Ей надо было следить за каждым своим словом и не давать понять, что она осознанно играет роль Пионы. Просто неосведомленность, когда она себя принимает за посланницу мира, чтобы позже было чем аргументировать свое присутствие вместо Пионы. Дескать, сестра Ричарда послала ее сыграть свадьбу по доверенности, как часто делалось в знатных семьях Европы. И все же Джоанна понимала, что ведет очень опасную игру и что аль-Адиль, этот улыбчивый и любезный вельможа, вряд ли будет доволен, узнав, как его провели две христианки. Поэтому она и держалась не как Иоанна… даже будучи в ее короне, изображая ее и ведя эти разговоры о будущем браке мусульманина и христианки…

Уже после ухода аль-Адиля она долго ворочалась, гадая, что ее ждет. Прошел только день, ясный, нежаркий, солнечный. Итальянское судно уже отбыло из порта Яффы, но сколько дней понадобится, чтобы оно дошло до Рима? Как долго удастся в лагере крестоносцев скрывать присутствие Пионы, выдавая ее за Джоанну де Ринель? Как поступит Ричард, когда все откроется? В любом случае Джоанна была уверена, что король не тот человек, который бросит свою родственницу в беде. Да и Уильям, как бы он ни относился к сестре, не потерпит, чтобы Джоанна осталась у сарацин.

На следующий день кавалькада аль-Адиля свернула с широкой дороги паломников, и через некоторое время путники оказались на тропе, известной только местным жителям. Джоанна заметила, что тут уже не было следов разрушений, отмечавших весь их путь по основной дороге паломников. Равнинный ландшафт сменился холмами, стали часто попадаться кактусы и запыленные оливковые рощи. Молодая женщина приглядывалась к приметам в надежде запомнить путь, но дорога петляла все сильнее и сильнее. И хотя Джоанна пыталась определить направление по солнцу, оно было то слева, то справа, и она, не будучи опытным следопытом, вскоре совсем запуталась. К тому же ее таким плотным кольцом окружила стража, делавшая знаки, чтобы госпожа скрылась за занавесками, что ей пришлось уступить. В итоге, откинувшись на прохладные атласные подушки, Джоанна даже задремала под размеренную поступь мулов.

Аль-Адиль теперь почти все время ехал во главе отряда. Порой он отправлял вперед часть своих спутников, иногда же к нему присоединялись новые всадники, что-то сообщали и ехали дальше в свите эмира. Лишь ближе к вечеру брат султана вновь подъехал к носилкам Джоанны. Опустив край чалмы, закрывавшей его лицо от пыли, он участливо осведомился, не утомлена ли она, не желает ли проехаться верхом. Затем сказал, что ей, конечно, не следует привлекать к себе внимание своим европейским блио и венцом с зубцами-бутонами, поэтому он позаботился, чтобы его невесте привезли достойное знатной мусульманской путницы одеяние. И во время одной из остановок Джоанна облачилась в серо-сиреневое платье из легкого шелка с широкими рукавами и такие же широкие шаровары. Англичанку позабавила эта одежда, однако она нашла ее удобной и красивой, а что касается тюрбана из нежной розовой парчи, то европейские дамы еще в Акре нашли их весьма элегантными и носили с удовольствием. Однако там они не закрывали лица, в то время как теперь Джоанне пришлось облачиться в легкую муслиновую чадру, расшитую золотыми узорами и утяжеленную по краю рядом блестящих золотистых бляшек.

– В вас не должны видеть иноземку, моя нежная пери, – пояснил Джоанне аль-Адиль. И добавил со своей обычной ироничной усмешкой: – К тому же в Коране сказано: «О Пророк! Скажи женам своим и дочерям своим, и женщинам верующих, чтобы они плотно опускали на себя свои верхние покрывала».

Он то и дело цитировал суры Корана, хотя не мог не заметить, что прекрасная спутница зачастую пропускает его слова мимо ушей, разглядывая то искривленный ствол смоковницы на повороте, то насыпь камней на склоне холма. Зато она не могла не выразить восхищения, когда он внезапно стал преподносить ей ценные подарки: то налобную подвеску с хризолитами на цепочках ажурной работы, то массивный золотой перстень с алым карбункулом[48], то изящные браслеты с чеканными узорами, мелодично позвякивающие, когда она надела их на запястья.

– Как он балует вас, госпожа! – восхищенно лепетала глупышка Гаянэ.

А суровая Даниэла твердила сквозь зубы, что за эти подарки сарацин захочет получить ее душу и заставит принять ислам. Недаром слова Корана не сходят с его языка.

К ночи они опять сделали остановку, и аль-Адиль навестил Джоанну. Она уже не так опасалась его визитов, особенно когда поняла, что занимательной беседы вполне достаточно, чтобы отвлечь эмира от любовных мыслей. Они даже заспорили о вере.

– Вы, христиане, верите, что пророк Иса – сын Божий, – с насмешкой говорил аль-Адиль, разрезая сочный апельсин и протягивая дольку Джоанне. – Наивность и ересь, как объясняют наши суфии[49]. Всевышний слишком велик, чтобы опуститься до того, чтобы родить сына. Поэтому Иисус всего лишь Слово Божье, дух, который Аллах вдул в Мариам из Назарета. Да, мы почитаем основателя вашей религии Ису бен-Мариам, хотя и порицаем учение, которым опутали вас ваши священники. Как можно верить, что есть и Отец, и Сын, и Святой Дух, тем самым искажая истину, что Создатель един! И вообще, в вашей вере много всяких нелепостей. Так, например, вы тешите себя надеждой попасть в рай после кончины, в то время как наш Пророк обещает за наши воинственные подвиги процветание уже в этой жизни и рай со сладостными гуриями в загробном мире. И все же я не понимаю, почему вы, поклонники Исы, благословлявшего кротость и смирение, взялись за мечи? Наш же Мухаммад – да будет он славен и велик! – не обманывал нас и откровенно призывал расширять мусульманство с мечом в руках.

Смакуя дольку апельсина, Джоанна невозмутимо ответила:

– Да, наш Иисус проповедовал любовь и милосердие. Но Он же сказал: «Не мир, а меч принес я вам». И у христиан не существует запрета поражать мечом врага, однако наше Евангелие учит солдат умеренности и справедливости, ибо нам запрещена несправедливая война. Сейчас же мы воюем, чтобы противостоять вам, готовым – я повторяю ваши же слова, аль-Адиль, – нести мечом ислам до краев мира. Этот ваш джихад…

– О, женщина, не говори о том, чего не понимаешь! – вскинул руку эмир. – Вы считаете джихад войной, однако на ваш язык это слово с арабского переводится как «стремление». И это действительно стремление обратить мир в истинную веру пророка Мухаммада. Поэтому наши войны ведутся не ради убийства, а с желанием наставить заблудшие души на истинный путь. О, я вижу, вы улыбаетесь?.. Вы странная.

Джоанна действительно не смогла скрыть улыбку, представив, как бы повела себя сейчас непримиримая в вопросах веры Иоанна Плантагенет. Но разве сама Джоанна не была непримиримой? Ее глубоко возмущали слова аль-Адиля о восхвалении кровопролития ради веры. Однако она не сестра Ричарда Львиное Сердце и не смеет выражать свой гнев при брате султана, как бы непременно поступила Пиона. Забавно – принцесса Плантагенетов и эмир мусульман, то и дело цитирующий суры Корана! И чтобы отвлечь аль-Адиля от речей о превосходстве своей веры, Джоанна взяла лютню и спела ему песнь о графе Роланде. Аль-Адиль внимательно слушал, потом стал восхищаться достойным франкским графом, погибшим, но не сдавшимся врагам и не предавшим своего правителя. Джоанна отвечала на многие вопросы эмира, но не спешила оповестить его, что граф Роланд и его сюзерен Карл Великий сражались как раз с мусульманами.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных