Бог войны и богиня любви: о чем молчат исторические хроники 17 страница

В последующие дни Джоанна заметила, что местность постепенно поднимается все выше в гору. Они приближались к Иерусалиму, а она была наслышана, что дорога туда ведет все время вверх, – совершается восхождение к Святому Граду, как говорили побывавшие там паломники. Местность стала оживленнее, молодая женщина то и дело замечала пасущихся на сжатых ячменных полях коз и стада овец, видела работающих на току быков, к которым зачастую был припряжен на подмогу ослик.

Англичанка Джоанна с интересом смотрела по сторонам. Это были уже Иудейские горы, уходившие вдаль ржаво-розоватыми волнами. Дикий пейзаж, но и своеобразный в своей первозданной красоте. Была осень, конец октября. В Англии в это время идут дожди, а деревья покрыты золотом и багрянцем. Здесь же светит солнце, взлетают ввысь пышные султаны пальм, трепещет листва тополей, а склоны покрыты зарослями можжевельника и олив. Нельзя без умиления смотреть на все это, без волнения дышать этим воздухом… И скоро она увидит Иерусалим!

Аль-Адиль не мог не заметить ее воодушевления, когда говорил, что они уже близко к Святому Граду. Она тут же начинала расспрашивать, когда сможет посетить святые места, но он умерил ее пыл: не сразу, ведь ее приезд не должен привлечь к ней внимание. Только после того, как его звезда окажется под защитой супружества, после того, как они «сплетут ноги»… Это последнее выражение поначалу смущало Джоанну, потом она стала злиться.

Однако некоторое облегчение ей принесло известие, что в последний день пути аль-Адиль вынужден оставить свою невесту.

Случилось это, когда к свите эмира примчался одетый во все черное одинокий всадник, с которым аль-Адиль о чем-то долго разговаривал, отъехав в сторону, а потом они оба приблизились к Джоанне.

– О, звезда моих очей! – воскликнул эмир. – Несмотря на счастье, какое я испытываю подле вас, сейчас я вынужден уехать. Меня вызывает мой повелитель, и, похоже, несколько дней мы не будем видеться. Вас далее проводит мой человек. Можете располагать им и ни о чем не тревожиться. Зовут его Абу Хасан, и я полностью ему доверяю.

Джоанна взглянула на Абу Хасана со спокойным интересом, присущим высокородным особам, которые могут без смущения рассматривать тех, кто ниже их по положению. Она увидела перед собой сурового худощавого араба, его коричневое лицо с резкими чертами обрамляло, словно вуаль, черное покрывало, прикрепленное к войлочному кольцу, обвивавшему голову. Одет он был как мирянин, но что-то в его выправке сразу указывало, что это воин – ловкий и проворный. К тому же на его поясе висела сабля в дорогих чеканных ножнах, а на щеке под скулой виднелась глубокая отметина рваного шрама. Встретившись взглядом с англичанкой, Абу Хасан с достоинством коснулся рукой лба и груди и слегка склонился в седле. Но даже его поклон указывал, что это человек гордый и знающий себе цену. Еще Джоанне не понравилась его улыбка. Какова у человека улыбка, такова и душа. А верный человек аль-Адиля показался ей мрачным и жестоким. Поэтому, когда эмир аль-Адиль ускакал, Джоанна предпочла сразу укрыться в носилках.

Святой Град они увидели через пару часов, когда Абу Хасан вновь вывел их отряд на старую дорогу паломников, о чем свидетельствовал каменный остов некогда стоявшего тут большого креста, подле которого раньше верующие делали остановку перед вступлением в град. Иерусалим был виден отсюда как светлый сияющий мираж. Джоанна глядела на него счастливыми глазами, сердце ее учащенно билось. О, как она понимала тех паломников, какие приходили сюда, не страшась опасностей и тягот пути! И, завидев Святой Град – центр мира! – начинали рыдать и петь псалмы, опустившись в религиозном экстазе на колени.

Но мнимая сестра короля-христианина, облаченная в восточный наряд и окруженная сарацинской свитой, не могла позволить себе подобного. Этот город был утерян для ее единоверцев; она слышала отдаленный крик муэдзина с его башен, видела вереницы верблюдов, двигавшиеся по направлению к Иерусалиму, и проезжавших мимо воинственных сельджуков с круглыми щитами; на обочине дороги отдыхали путники в истрепанных чалмах и полосатых халатах иноверцев. А еще Джоанна разглядела, что стены Святого Града во многих местах разрушены, однако их, похоже, восстанавливают и они покрыты сеткой строительных лесов. После штурма Саладина так и не привели в порядок те бреши, какие образовались от ударов стенобитных орудий, и теперь спешно старались наверстать упущенное. Султан готовился к штурму своего страшного врага – Ричарда Львиное Сердце.

– Мы поедем в Священный Град прямо сейчас? – спросила мнимая Иоанна Плантагенет, приблизившись к Абу Хасану. И растерялась, не зная, поймет ли этот араб ее речь?

Однако тот ответил на довольно приличном лингвафранка:

– Разве мой господин, благородный Малик аль-Адиль, не пояснил, что о вашем приезде не должны знать? Тогда скажу: мы вступим в Эль-Кудс лишь под покровом темноты. Пока же, благородная госпожа, вы можете провести время там. – И он указал хлыстом куда-то в сторону. – Ваши паломники почитают это место.

Джоанна увидела за густыми зарослями руины строений, в которых опознала христианскую базилику и арочные своды клуатров[50]. Похоже, некогда здесь была святая обитель, ныне разрушенная, как и все, что было построено во времена Иерусалимского королевства, следы которого старательно стремились уничтожить новые хозяева.

Джоанна не знала, что это за место, на ее вопросы Абу Хасан только презрительно скривил рот, однако ранее бывавшая в этих краях армянка Даниэла, в кои-то веки избавившись от вечно хмурого выражения лица, с благоговением поведала, что это место в старину называлось «город Иудин» и именно здесь в древности произошло два важных события: родился Иоанн Креститель и состоялась встреча беременной Девы Марии с Елизаветой, матерью Иоанна. При крестоносцах тут был построен монастырь Предтечи, а у источника, который находится на склоне, по библейскому преданию и встретились святые жены.

Джоанна была потрясена. Наконец-то она в святых местах! Зелень тут была гуще, ощущалось присутствие воды, к тому же ныне, при владычестве сарацин, сюда сходились те из христиан, кому Саладин позволил остаться. Правда, они были верующими восточного толка – греки, армяне, копты, яковиты – все схизматики, как считали приверженцы Папы Римского после раскола христианской Церкви[51]. Однако и они почитали Библию и молились тому же Богу и святым, что и англичанка Джоанна. Молодая женщина заметила, что многие, кто преклонил колени у священного источника встречи Марии и Елизаветы, выглядят как мусульмане – смуглые и черноглазые, в чалмах и плоских пестрых шапочках поверх темных волос, их женщины кутали головы в длинные покрывала. Но все же это были христиане здешней земли, почитавшие Иоанна Предтечу и святых матерей даже под владычеством мусульман.

Однако нынешние правители и их подданные не проявляли особого уважения к святыням иноверцев. Джоанна видела, что рядом с местом, где благоговейно молились восточные христиане, какие-то бедные сарацины продолжали крушить кирками стену былой базилики, укладывали камни в тележки и увозили на постройку своих жилищ, причем грубо отталкивали молящихся, если те попадались им на пути. Неподалеку группа мусульман расположилась отдыхать под оливами, а какой-то пастух пригнал своих коз к обложенному камнями водоему, в который лилась струя из священного источника, а когда христиане зароптали, пастух сердито замахнулся на них посохом, отгоняя прочь.

Армянка Даниэла даже руки заломила:

– О, что же это такое! Как можно осквернять нечестивыми животными воду, подле которой Елизавета приветствовала саму Богородицу!

Джоанна спешилась и хотела пройти к источнику, но Абу Хасан загородил ей путь конем.

– Нет! Или вы забыли приказ вашего господина аль-Адиля? Вы не должны привлекать к себе внимание.

Джоанна рассердилась. Надменно вскинув голову в тюрбане, она резко произнесла:

– Прочь с дороги! Ваше дело – оберегать меня, а не приказывать. Вы вольны проявить себя только в том случае, если возникнет угроза, а пока не смейте мешать мне!

Худое хмурое лицо Абу Хасана застыло, только темные глаза смотрели сурово и пристально. Но Джоанне было не до того, чтобы реагировать на гнев слуги. А вот Даниэла выглядела довольной: наконец-то госпожа показала норов, достойный знатной дамы, а не ведет себя, как смиренная пленница. И армянка почти с вызовом поглядела на застывшего, словно темное изваяние, Абу Хасана и проследовала за Джоанной к источнику, намереваясь помолиться.

Пастух, увидев приближающуюся к источнику госпожу, облаченную в богатые одежды, поспешил почтительно поклониться и даже принялся отгонять своих коз, когда она повелительным жестом приказала ему убираться. И все же Джоанна не посмела преклонить колени в молитве. Абу Хасан прав, ей не следует держаться так, чтобы о ней пошли слухи, ее дело – просто выиграть время, пока она не сможет открыться и уехать… если ей позволят. Поэтому молодая женщина лишь молча наблюдала, как истово молятся у святого источника ее армянки, как вновь сходятся их единоверцы. Джоанна же осмелилась только коснуться рукой каменной арки, под которой бежала вода, и, прикрыв глаза, тихо прошептала слова молитвы:

– Радуйся, Мария Благодатная! Блаженна ты в женах, и благословен Иисус, плод чрева твоего!..

Именно так сказала некогда тут Матери Божьей святая Елизавета, и эти слова стали для христиан великой молитвой.

Вода в святом источнике после пребывания здесь коз была грязной, но постепенно поднятая муть осела, сбегающая в бассейн струя блестела в лучах солнца. Молившейся Джоанне в ее журчании даже будто слышались радостные голоса двух святых жен. Дивное место! Несмотря на жаркие лучи солнца, тут было прохладно и легко дышалось. Во влажной ложбинке, куда стекала сквозь осыпавшиеся камни вода источника, буйно разрослись длинноветвистые ивы, нежно светлели розоватые заросли цветущего миндаля, темные кипарисы устремляли в небо островерхие вершины, в воздухе ощущался аромат цветов гибискуса, все еще росших там, где некогда близ христианской базилики были устроены клумбы, а ныне валялся мусор и обломки колонн монастыря.

Джоанна тихо и упоенно молилась. Она так нуждалась сейчас в милости небес! Она ступила на опасную тропу, и благосклонность Девы Марии и святой Елизаветы ей была необходима. А еще Джоанна молилась о своем ребенке: это дитя – память ее любви, бастард, которого ей следует оградить от всяческих невзгод. Она его мать. Сладко было ощущать в себе материнство после стольких лет, когда она считала себя бесплодной. И ей следовало возблагодарить Небо за это счастье, возблагодарить именно там, где радовались в преддверии материнства великие святые жены.

Наконец Джоанна отошла и, опустившись на камень, приготовилась ждать. После долгого пути она испытывала голод, хотя уже знала, что в месяц рамадан мусульмане не прикасаются к пище до того часа, как пройдет последняя молитва и наступит темнота. Причем и воду пить нельзя, даже сглатывание слюны считалось предосудительным. Джоанне в этом мусульманском краю приходилось следовать принятым традициям, несмотря на то что беременной женщине то и дело хотелось есть.

День тянулся черепашьим шагом. Постепенно от святого источника разошлись верующие, настал вечер, со стороны Иерусалима доносились громкие призывы к молитве с минаретов, многие из которых были еще недавно христианскими колокольнями. Однако колокольный звон в Святом Граде, где провел свои последние дни Иисус Христос, ныне был запрещен, хотя Саладин позволил жить здесь восточным христианам, но с условием, что они будут выплачивать в его казну полагающуюся джизью[52].

Когда смерклось, суровый Абу Хасан наконец дал приказ слугам принести Джоанне воды с лимонным соком, финики и свернутую трубочкой лепешку. Но не успела молодая женщина поесть, как со стороны Иерусалима к ним приблизилась группа всадников. Абу Хасан их ждал, он сразу подошел и о чем-то переговорил с сидевшим на украшенном длинной бахромой муле богато одетым человеком: это был очень полный мужчина, к тому же безбородый, что как-то не принято у мусульман. Более того, приезжий был совершенно лысым и на его макушке при свете факелов посверкивала каменьями небольшая плоская шапочка. Джоанна догадалась, что это евнух, управляющий гаремом, который приехал за ней.

Переговорив с Абу Хасаном, евнух с необычной для его внушительной комплекции легкостью соскочил с мула, поспешил к молодой женщине и сразу же опустился на колени, причем так стремительно распростерся ниц, что Джоанна даже опешила, решив, что толстяк споткнулся и упал. Но тот поднял голову, и его гладкое безволосое лицо просияло самой радостной улыбкой.

– Благородная дама, да сохранит тебя вечное небо на тысячу лет! – произнес он на чистом французском, но необычно тонким, как у женщины, голосом.

Потом стал говорить, что немедленно проводит прекрасную госпожу в город, где к ее приезду уже все приготовлено и где ее с нетерпением ждут.

«Я попаду в Иерусалим!» – с трепетом думала Джоанна, когда следовала в носилках за Абу Хасаном, а евнух, представившийся под именем Фазиль, ехал рядом, не переставая говорить.

– По приказу мудрого и предусмотрительного аль-Адиля мы проникнем в город не через Яффские ворота, которые вы видите впереди, а обогнем стену и въедем в арку Сионских ворот. Никто не должен знать о вашем прибытии, так велел эмир Малик аль-Адиль, мир ему и привет. У Сионских же ворот охрана не столь строга, к тому же меня там знают, мы избежим ненужных расспросов, и все решат, что я по приказу господина везу в его гарем очередную красавицу для услад. В последующие же дни вы будете только отдыхать и развлекаться, а с благородным эмиром аль-Адилем встретитесь не ранее, чем закончится рамадан и мы отпразднуем священный праздник Ураза-байрам[53]. Это говорю вам я, Фазиль, которого облекли честью служить высокородной госпоже, родственнице короля Ричарда Плантагенета.

Джоанна обратила внимание, что евнух Фазиль правильно произнес фамильное имя английского короля. Но когда она заметила ему это, тот рассмеялся, пояснив, что по рождению он франк, местный пулен, однако еще ребенком его забрали из семьи и сделали евнухом. Впрочем, Фазиля это не огорчало: его родители-христиане были небогаты, а служба в гареме сулила сытую и безбедную жизнь. Так что еще подростком он перешел в мусульманство, но родной язык не забыл. И это к счастью, ибо, выбирая евнуха для новой госпожи гарема, аль-Адиль именно на нем остановил свой выбор, дабы благородная дама могла без труда с ним общаться. Пока же Фазиль позаботился, чтобы ей прислуживали опытные и достойные женщины, какие обучат ее арабскому языку и пояснят все тонкости мусульманской веры.

Джоанна молча кусала губы. Этот болтливый ренегат радостно сообщает ей, что и она однажды откажется от христианства! Она отвернулась, стала вглядываться в огромные стены, зубчатыми парапетами выступавшие на фоне звездного неба. Некогда, во времена короля Бодуэна II, эти укрепления и башни возвели вокруг Иерусалима христианские строители, но даже столь мощные преграды не спасли ее единоверцев от сил Саладина. И вот теперь к Иерусалиму приближаются новые войска, готовые сразиться за Святой Град. И она будет думать об этом, а не о болтовне Фазиля, рассказывающего, как он старался подготовиться к ее приезду, дабы она обрела во дворце царя Давида, где ныне располагается резиденция благородного аль-Адиля, свой новый дом. Посмеиваясь, Фазиль пояснил, что невежественные крестоносцы назвали это величественное строение именем библейского царя Давида, но на деле к Давиду это не имеет никакого отношения.

Просто крестоносцы – варвары и ничего не смыслят…

– Почтенный Фазиль, – прервала его словоизлияния Джоанна. – Если вы и впредь хотите служить мне, то относитесь с почтением к моим единоверцам.

Кажется, евнух опешил. И весь остаток пути был молчалив, лишь порой перебрасывался краткими замечаниями с Абу Хасаном.

Когда они миновали ворота, Джоанна несколько раз перекрестилась всей ладонью в глубине носилок. Она в Святом Граде! Там, где некогда бывал сам Спаситель! Вглядываясь в ночной город, англичанка различала каменные плиты мостовой, арки, венчавшие проходы между высоких строений, при свете звезд смогла рассмотреть округлые купола на фоне ночного неба. На перекрестках улиц горел огонь в решетчатых фонарях, и Джоанна различила на некоторых дверях изображения шестиугольной звезды Давида. При крестоносцах евреям запрещалось селиться в Иерусалиме, но теперь Саладин позволил им это. А еще она заметила на каменных стенах некоторых домов выбитые латинские надписи со знаками гильдий каменщиков, строивших эти дома, времен крестоносцев.

Новые хозяева еще не успели их стесать.

Кавалькада двигалась по длинной прямой улице, постепенно поднимаясь по широким плоским ступеням. Изредка попадались прохожие, спешившие посторониться и уступить дорогу.

Наконец они остановились у грандиозного темного строения, Джоанна вышла из носилок и принялась разглядывать его высокие стены и внушительные четырехугольные башни. Здание окружал широкий ров, на дне которого торчали острые пики. Услужливый Фазиль подал госпоже руку и провел по опустившемуся по его знаку подъемному мосту, а потом они шли по сводчатым переходам, какие строили еще крестоносцы.

По знаку Фазиля перед Джоанной распахнули узорчатые створки кедровых дверей, и мнимая невеста оказалась в обширном покое, освещенном толстыми свечами на массивных литых подставках. Несколько облаченных в яркие покрывала молодых женщин поспешили ей навстречу и пали ниц, едва она ступила на мягкие ковры, покрывавшие пол.

– Вы дома, благородная дама! – с улыбкой поклонился евнух.

Когда-то этот покой строили для христианских королей: арочные своды, тонкое соединение изогнутых нервюр над головой. Наверняка ранее эти стены были украшены фресками на библейские сюжеты, как принято на Западе, однако восточные владыки велели скрыть изображения под пестрыми мозаичными узорами. Оглядывая покой, Джоанна видела небольшие столики и низкие диваны в нишах толстых стен, ковры всевозможных расцветок, курильни, над которыми поднимался легкий дымок благовоний, а разбросанные с расчетливой небрежностью подушки так и манили присесть, опереться, прилечь.

Молодая женщина обошла покой, задержалась у ажурной решетки, за которой был виден небольшой садик, откуда доносилось журчание фонтана, а потом опустилась на диван, и женщины, окружившие ее стайкой, приняли у нее плащ, стали снимать с ног сапожки.

– Позвольте представить вам почтенную Адибу-хатум, которая будет служить вам и выполнять любые ваши приказания. – Евнух указал на пожилую, достойного вида женщину, волосы которой были огненно-рыжими от хны. – Адиба опытна в гаремной жизни, и вы можете спрашивать ее обо всем – она владеет лингва-франка. Она же позже представит вам остальных девушек. А теперь не угодно ли госпоже перекусить с дороги?

Он хлопнул в ладоши, и сразу же в покой вошли несколько молодых слуг-сарацин – все евнухи, в пышных шароварах и полосатых тюрбанах, с обнаженными торсами; двое из них несли кувшины с соком, один – расписную вазу с шербетом, еще двое – всевозможные вазочки со сластями – халвой, рахат-лукумом, фисташковым печеньем, а еще двое принесли мыло, полотенце и кувшин с водой.

– Мадам должна помыть руки, – с поклоном выступив вперед, произнесла рыжая Адиба.

Она держалась учтиво, но Джоанна все же уловила в ее голосе легкую снисходительность. «Они считают меня женщиной варваров», – нахмурившись, подумала она. И приказала приготовить себе ванну. Она желает вымыться с дороги.

О, искупаться Джоанна не просто желала, она этого жаждала! Самой себе она казалась грязной и запыленной после этого пути по тернистым иудейским дорогам. Легкие влажные обтирания, какие по вечерам устраивали ей в шатре Гаянэ и Даниэла, были ничто по сравнению с возможностью опуститься в чан с водой.

Сейчас ее армянки будто ревновали Джоанну к суетившимся вокруг прислужницам, старались оттеснить их. Молодую женщину это устраивало, ибо теперь только эти двое были ее доверенными лицами, в то время как остальные скорее будут следить и доносить о ней тучному Фазилю.

Христианские женщины стыдливы, поэтому Джоанна распорядилась установить чан с водой за небольшой ширмой и жестом отослала прислужниц, доверившись рукам своих армянок. В чан она опустилась в длинной рубахе, как принято у женщин ее веры, а волосы высоко заколола: несмотря на то что днем было еще тепло, даже жарко, вечерами уже становилось прохладно, и Джоанна не хотела спать в мокрой от волос постели, хотя заметила несколько жаровен с углями, стоявших в покое. Но заснет ли она вообще? В пути она все гадала, достаточно ли далеко они уехали от Яффы, чтобы их не догнали гонцы короля Ричарда, открывшего подмену? Теперь же думала, что пора уже царственной родне побеспокоиться о ее возвращении. Ну, может, еще дня два-три, пока все утрясется, пока Ричард сменит гнев на милость, пока, благодаря уговорам Пионы, предводители крестоносцев потребуют вернуть знатную христианку, оказавшуюся в плену аль-Адиля… Ибо Джоанна понимала, что ее пребывание тут – самый настоящий плен. Это пугало, и перед сном она долго и истово молилась, вверяя себя милости Неба.

«Завтра же прикажу повесить у моего ложа распятие», – было ее последней мыслью, когда она уже натягивала до подбородка мягкое теплое покрывало на лебяжьем пуху.

Первое, что она заметила с утра, так это отсутствие своих армянок. Фазиль тут же стал уверять, что просто отправил их на отдых, а пока Джоанне будет прислуживать рыжеволосая Адиба.

– Баня готова, госпожа, – говорила та со своим по обыкновению невозмутимым выражением лица, хотя ее поклон и все жесты были полны покорности и угодливости.

Джоанна еще в Акре пристрастилась к восточным банным процедурам, поэтому спокойно прошла в комнату, где все было заполнено густым горячим паром, который стал еще гуще, когда одна из банщиц плеснула на раскаленные камни водой из ведерка.

Джоанна во влажной, облепившей тело рубахе сидела на скамье, задыхаясь и ловя ртом воздух; ей казалось, что она сейчас потеряет сознание. Она почти не отреагировала, когда ее раздели донага, к тому же ее прислужницы тоже были раздеты – обнаженное тело тут никого не смущало. Когда рядом возник Фазиль в белой, обхватывающей его огромное брюхо простыне и грудями, свисающими, как у женщины, Джоанна не сразу узнала его. Фазиль оглядел ее и поцеловал кончики своих пальцев.

– Ваше тело – прелестный цветок, госпожа. Грудки, с которых можно просто чашу лепить, настолько они округлы и высоки, стан тонок, как тростник, бедра широкие и соблазнительные. А какие стройные ножки! О, моя госпожа, вас следует только немного подкормить изумительными яствами, от которых расцветает душа женщины, а ее тело становится пышнее, как налитый совершенный плод.

У Джоанны слегка кружилась голова, она чувствовала себя настолько ошеломленной, что даже не стала возмущаться его присутствием. К тому же разве евнух мужчина?

И она покорно позволила ему уложить себя, а другой евнух стал проводить по ее влажной от пота коже посеребренным скребком, плавно и медленно, и вскоре Джоанна заметила, что скребок снимает с ее кожи некую темную массу. Это ее смутило: разве она вчера не мылась? Но евнух Фазиль, будто угадав ее мысли, пояснил: так всегда бывает, когда с распаренной кожи сходит все ненужное, даже то, что скрывается под кожным покровом, и тело начинает полностью дышать. Сеньора Джованна (он называл ее на итальянский лад) скоро это почувствует и ощутит небывалую легкость во всех членах.

Фазиль квохтал, как неугомонная наседка, – этот человек был на диво болтливым, но в данный момент Джоанну это не раздражало. Она выслушала его, узнав, кто и где располагается во дворце Давида, где покои стражи, где приемный зал, где гарем – женская половина в этом огромном строении, куда доступ мужчинам, кроме аль-Адиля, строжайше запрещен.

Разомлевшую англичанку провели во фригидарий – как называли прохладную ванну византийцы, а за ними и арабы. Бассейн в этой выложенной сине-зеленым фаянсом комнате был достаточно глубок, чтобы Джоанна могла погрузиться в него вся, а ее черные распущенные волосы расплылись по воде, как длинные водоросли. Окружавшие ее молоденькие прислужницы все время что-то щебетали и смеялись, только с лица суровой Адибы не сходило замкнутое выражение. Она помогла госпоже выйти из бассейна, причем Джоанна увидела, как женщина задержала взгляд на ее животе, и невольно сжалась. Пусть Джоанна и не утратила стройности и в этих длинных одеяниях ее беременность была незаметна, но сейчас, когда на ней ничего не было, выпуклый животик явно привлек внимание рыжей Адибы-хатун.

«Вот черт!» – мысленно выругалась англичанка.

Она встретилась взглядом с изумленными глазами прислужницы и невольно прикрыла рукой живот.

– Аль-Адиль, – произнесла Джоанна, надменно вскинув подбородок.

Вот, пусть теперь эта рыжая баба думает все, что угодно, но она не посмеет огласить на всю округу, что прибывшая к брату султана иноземка беременна от кого-то другого. А учитывая таинственность пребывания тут христианки, вообще вряд ли кому-то станет что-то говорить. Разве что Фазилю.

Хотя, если учесть, с какой неприязнью порой поглядывала на толстяка Адиба, она и перед ним не будет отчитываться. Ведь как бы ни был угодлив и любезен с невестой аль-Адиля евнух, с прислужницами он держался строго и повелительно. Женщины явно побаивались этого франка-ренегата.

– Госпожа, госпожа, – щебетали девушки, подводя и укладывая ее на топчан у стены, где рядом на полках стояло множество алебастровых сосудов.

Подобрав волосы Джоанны и обмотав ее голову хлопковой тканью наподобие тюрбана, они принялись покрывать ее тело какой-то рыжеватой мазью, особенно обильно намазав на ногах и в паху, после чего все соскребли, действуя так бережно и нежно, что Джоанна даже испытала от процедуры удовольствие. Но главное, что, когда смесь удалили, оказалось, что на ее теле не осталось ни единого волоска.

Но это еще было не все. Ее снова обмыли полужидким благоухающим мылом, потом растерли ароматным маслом, долго и старательно массировали. Джоанна даже стала подремывать под сильными гибкими пальцами чернокожей невольницы, а голова ее сделалась легкой и пустой. Однако когда вновь появился Фазиль, она первым же делом осведомилась, когда придут ее армянки.

– О, сиятельная дама, зачем вам эти грубые крестьянки? Разве вы не убедились, что я выбрал для вас искуснейших мастериц?

– Фазиль! – подняла голову Джоанна. – Мое дело приказывать, ваше – повиноваться.

Он тут же с поклоном поспешил удалиться, что явно понравилось прислужницам, даже суровая Адиба выдавила нечто вроде улыбки.

С уходом евнуха все оживились, и эта веселость служанок даже забавляла Джоанну. Ее тревожные мысли ушли, и под щебетание молодых голосов она наблюдала, как девушки умащивают ее волосы лавандовой эссенцией, натирают шелковым полотнищем каждую прядь, отчего они стали переливаться, как черный шелк. Джоанна смеялась вместе с ними, одновременно понемногу обучаясь арабской речи: как на их языке будет ковер, как скамья или окно? «О, а так звучит кисть руки?» – повторяла она, когда, растерев по ее пальцам крем, служанки принялись полировать каждый ноготок.

Джоанна решила, что получила от всех этих процедур удовольствие, но когда ее укутали в светлый шелковый халат, ощутила, как утомлена, и стала подремывать прямо на большой пятнистой шкуре на софе, облокотившись на искусно выполненную голову зверя со стеклянными глазами и настоящими клыками. Заметив это, служанки тут же накрыли ее мягким верблюжьим одеялом, опустили на арках окон плотные занавеси, создав приятную для глаз полутьму. Но, уже засыпая, Джоанна повторила приказание: когда она проснется, ее армянки должны быть здесь! Это было исполнено.

– Нам уже указали на дверь, но потом вернули, – обиженно выпячивая губки, докладывала молоденькая Гаянэ.

Старшая Даниэла о чем-то спорила с Адибой: оказалось, что армянка неплохо говорила по-арабски и даже ворчала, что ее госпожу и их самих не кормят – разве христианки обязаны следовать посту рамадан?

Джоанне было забавно наблюдать за перепалками Даниэлы и Адибы, но потом она отвлеклась, рассматривая наряды, какие для нее доставали из больших резных сундуков. Просто изумительный переливающийся атлас, яркий легкий шелк, тончайшие газовые вуали, украшенные каменьями пояса. Облачиться в такие наряды было одно удоволь ствие. Наконец ее лицо покрыли нежными, как ранняя заря, румянами, подкрасили губы кармином и, обмакивая кисточку в аль-колун[54], подвели брови и глаза. После чего поднесли большое зеркало из полированного серебра, столь ровное, что изображение в нем почти не искажалось.

Джоанна удивленно рассматривала себя. Никогда еще она не казалась себе столь яркой, красивой, но и столь необычной. Плечи и грудь ее покрывала кофточка из бархата молочного цвета, красиво расшитая жемчугом и светлыми опалами, причем она была так укорочена, что не скрывала пупок, а бедра англичанки обхватывал роскошный кушак из переливающегося алтабаса[55]. Просторные золотистые шаровары обрисовывали стройность ее ног, какие Джоанна обычно скрывала под длинными юбками. Ее черные волосы были высоко уложены, что позволяло видеть ее длинную изящную шею, украшенную ожерельем из крупных жемчужин, а на голову сверху надели расшитую самоцветами шапочку с тремя поднимающимися спереди овальными лунными каменьями в оправе из тонкого золота искуснейшей работы. Длинная газовая вуаль, приколотая к прическе, ниспадала до самого пола, укутывая Джоанну, будто легкий туман. А еще эти остроносые башмачки без задников с блестящей вышивкой! А эти длинные серьги с опалами в ажурной оправе!

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: