НЬЮ-ЙОРК И ФОНТЕНБЛО 1923-1925 3 страница

«С чего же мы должны начинать?»

Гурджиев: «У вас нервные, беспокойные движения, заставляющие людей считать вас недотепой и думать, что вы не имеете власти над собой. Первым делом вам надо видеть эти движения и останавливать их. Если вы работаете в группе, это может помочь; даже ваша семья может помочь вам. Тогда вы сможете прекратить эти беспокойные движения. Сделайте это своей целью, и тогда потом вам, возможно, удастся добиться внимательности. Это пример делания. Всякий, когда он приступает к этой работе, хочет начать с больших дел. Если вы начнете с больших дел, вы никогда ничего не сделаете. Начните сперва с малого. Если вы хотите играть мелодии и начнете играть их без большой практики, вы никогда не сумеете сыграть настоящие мелодии, а своей игрой доведете людей до того, что они вас возненавидят. То же самое и с психологией. Чтобы добиться чего-то реального, необходимы длительная практика и большой труд. Сперва попробуйте выполнить небольшие задачи. Если вы сразу нацелитесь на большие дела, вы никогда ничего не сделаете или ничем не станете. Ваши же действия будут раздражать людей и вызовут у них ненависть к вам».

Примерно в середине января 1924 года я пришел на встречу в студии О'Нила и застал там несколько человек, уже занявших места перед началом беседы. Это были хорошо обеспеченные люди, интересовавшиеся современным искусством, музыкой и идеями. Встреча была назначена на девять, но когда мы увидели Гурджиева, было около десяти. Он вышел из другой комнаты, одетый в серый костюм и пару

старых мягких комнатных туфель, держа в руках большую печеную картофелину. Наступило ледяное молчание. Он уселся на край низкого помоста напротив нас и принялся за еду. Он как будто играл роль добродушного джентльмена средних лет на вечеринке. Он пошутил, и довольно напряженная атмосфера рассеялась от взрыва смеха. После нескольких замечаний он переменил тон и сказал: «Может быть, у кого-нибудь есть вопросы?»

Первый вопрос был такой: «Объясните, пожалуйста, Закон Трех».

Гурджиев ответил: «Возьмите простую вещь - хлеб. У вас есть мука, у вас есть вода. Вы смешиваете. Необходима третья вещь - жар, и тогда у вас будет хлеб. Так и во всем. Необходимы три силы, три принципа. Тогда у вас будет результат».

Другой вопрос: «Это кажется довольно глупым вопросом, но в чем, по-вашему, разница между мужчинами и женщинами?»

Гурджиев: «В общем, у мужчин больше развит ум, у женщины больше развиты чувства. Мужчины логичны, женщины не логичны. Мужчинам следует учиться больше чувствовать, женщинам - больше думать. Вы должны мыслить, чувствовать и ощущать какую-нибудь вещь прежде, чем она станет для вас реальной».

По поводу ощущения: вы не знаете, что такое «ощущение». Вы часто ошибочно принимаете ощущение за чувство и чувство за ощущение. Вы должны научиться распознавать, когда вы думаете, когда вы чувствуете и когда вы ощущаете. Необходимы три процесса, и необходима большая работа для понимания».

Вопрос. «Что такое страдание? Я имею в виду не физическую боль, а страдание, влияющее на чувства и разум. Возможно это эмоциональное и духовное страдание, когда для них часто нет видимой причины».

Гурджиев:. «Есть разные виды страданий. Вообще, каждый страдает. Но большей частью ваше страдание - механическое. Есть две реки жизни. В первой реке страдание пассивное и бессознательное. Во второй реке страдание «произвольное», что отличает его и придает ему большую ценность. Большая часть ваших теперешних страданий проистекает из-за ваших мозолей, или потому, что кто-то наступает на них. Чтобы добраться до второй реки, вы должны все оставить позади».

Вопрос: «Скажите, какое место в вашей системе занимает любовь?»

Гурджиевг. «С обычной любовью идет ненависть. Сегодня я люблю вас, на следующей неделе, или в следующий час, или в следующую минуту я вас ненавижу. Тот, кто действительно может любить, может быть; тот, кто может быть, может делать; тот, кто может делать, есть. В нашем теперешнем состоянии мы не способны любить. Мы любим, потому что что-то в нас сочетается с эманациями другого человека; это запускает приятные ассоциации, - возможно, в силу химико-физических эманации из инстинктивного центра, эмоционального центра или интеллектуального центра; или это может происходить под влиянием внешней формы; или вызвано чувствами, — я вас люблю, поскольку вы любите меня или поскольку вы меня не любите; внушением со стороны других; из жалости; и по многим другим причинам, субъективным и эгоистическим. Мы позволяем на себя влиять. Мы проецируем свои чувства на других. Гнев рождает гнев. Мы получаем то, что даем. Все привлекает или отталкивает. Есть половая любовь, которую обыкновенно и понй'-мают как «любовь» между мужчинами и женщинами, - когда она исчезает, мужчина и женщина больше не «любят» друг друга. Есть любовь чувства, которая вызывает свою противоположность и заставляет людей страдать. Позднее мы поговорим о сознательной любви>>.

В ответ на другой вопрос он сказал: «Все живое нуждается в любви. Коровы дают больше молока, а куры несут больше яиц, когда их любят хозяева. У разных сеятелей получаются разные результаты. Сильные люди своей ненавистью способны иссушить растения и даже губить других людей. Начните с любви к растениям и животным, и тогда, возможно, вы научитесь любить людей».

«Да, - сказал задавший вопрос, - но что же такое любовь? Мы все время твердили о ней, но когда я спрашиваю себя, то не нахожу ответа. Быть может желать кому-нибудь добра и значит любить его. Но разве я знаю, что для людей хорошо? Даже для своих собственных детей — иной раз, когда я за что-то боролся, как мне казалось, для их блага, выходило совсем наоборот».

Гурджиевг. «Когда вы знаете, что вы не знаете, это уже много. Вы придете в группы, и мы позднее поговорим об этом».

Вопрос: «Почему так происходит, что мужчин столь притягивают женщины, заставляющие их страдать? И, разумеется, то же самое у женщин по отношению к мужчинам?»

Гурджиевг. «Обдумайте то, что я сказал насчет любви чувствовать «

На встречах я всегда испытывал чувство удовольствия, слушая Гурджиева, и у меня было ощущение, словно я был уже «на пути» и в состоянии «делать» что-либо и что с этого момента я совершенно переменюсь; но на следующий день я опять сбивался на старую колею. В глубине души я знал, что он говорил истину, которую я так давно жаждал услышать; но для себя, в жизни, у меня стало складываться некоторое представление о трудности «делания» чего-нибудь. Хотя я «чувствовал», что это истина, я не «понимал».

Я говорил с Орейджем о своих затруднениях при воспоминании сказанного на встречах и о трудности делания чего-нибудь. Он ответил: «Для вас еще не пришло время «делать». Необходимо размышлять обо всем, что говорит Гурджиев,

учиться и Готовиться». Я спросил: «Что такое размышление?» Он ответил: «В одном из аспектов это обдумывание с помощью мыслительной части каждого центра - интеллектуального, эмоционального и двигательного. В Новом Завете сказано: «Мария размышляла обо всем этом в своем сердце». Это означает - повторяла, взвешивала». Когда я попробовал размышлять, то осознал, что никогда ни о чем не «размышлял». Я только перемалывал что-то частью своих эмоций. Так, вспоминая слова Гурджиева обо мне, я стал воскрешать в памяти то, что я слышал о сне; «Спящий, пробудись!» -говорит пророк; «Ныне Христос воскрес из мертвых и стал первыми плодами тех, что спали», - говорил Павел. Согласно суфийской традиции, Христос, воскресший в облике Иисуса, поехал в Иерусалим на Осле Желания. В «Махабхарате» одного из великих героев зовут «Победитель сна». Греки говорили о теле как о могиле души, а в православной церкви на пасху поют: «Христос воскрес из мертвых. Он победил смерть смертию и дал жизнь тем, что были в могиле». Эта идея отразилась в поэзии. Один поэт эпохи Тюдоров писал:

Всю ночь звонкоголосый шантеклер,

Возвещающий день трубач,

Хлопает крыльями и громко кричит:

«Смертные! Смертные! Проснитесь! Встаньте!» Петушиный крик, по мне один из самых сладостных звуков в природе, - часто связывается с пробуждением. Пруденци 'сказал: «По крику петуха Христос восстал из преисподней». А Петр, когда пропел петух, «вспомнил» себя. Эту же идею можно найти в сказках. Она присутствует в «Спящей красавице». В каждом из нас есть нечто спящее, ожидающее пробуждения от поцелуя истинного учения. В некоторых детских стишках также приводится эта мысль: «маленький мальчик голубой, который под стогом сена крепко спал». Суфийский поэт Аттар в «Речи птиц» говорит о «сне, который заполняет вашу жизнь».

В результате бесед и демонстраций я стал постепенно сознавать, насколько глубок был мой сон. Первое указание на какие-то изменения во мне, в моем подсознании, пришло во сне.

Начиная с ноября 1917 года, когда после ранения на Сомме я освободился о.т военной службы по инвалидности, меня неотступно преследовало сновидение, повторявшееся каждые несколько дней.

В этом сне я видел себя опять в армии, идущим в бой, казалось, на верную смерть; часто меня убивали и, падая, я просыпался. События всегда сопровождались чувством удивления, смешанного с подавленностью, отчаянием и сожалением, что я позволил еще раз втянуть себя в эту ужасную безвыходную ситуацию. Все чувства страха, безнадежности и отчаяния сжимались в несколько секунд непосредственно перед пробуждением. Сон был настолько реален, что я испытывал чувство огромного облегчения, когда спустя две-три минуты окончательно приходил в себя. Продолжительный и дорогостоящий курс психоанализа не произвел длительного эффекта. Пока я был с психоаналитиком, я освобождался от своих страхов, так как переносил свое страдание на него. Как только я покидал его, страх возвращался. В качестве одного из результатов психоанализа я обнаружил, что сны бывают так же часто обусловлены страхом и предчувствиями, деньгами и желудком, как и половым влечением. Обычный психоанализ подобен выпрямлению куска скрученной стали: если его отпустить, он примет прежнюю форму. Необходим процесс (отпуска) и закалки. По-видимому, система Гурджиева содержала технику такого отпуска и закалки.

После нескольких недель посещения встреч и демонстраций у меня повторился сон, о котором я говорил. Я был в армии, угнетенный и подавленный, полный упреков к себе за то, что опять попал в ту невыносимую ситуацию, из которой, казалось, не было выхода. Мы шли в сражение, как на бойню.

На войне - да и в нашем бодрствующем состоянии - природой обычно предусмотрены буферы между эмоциями страха и перспективой болезненных ран, страдания и смерти; но во сне буферы устраняются, и я в своих снах страдал от ужасов войны, как она есть на самом деле. Теперь же, во сне, что-то стало меняться, и я оказался вне армии. Я находился на высоком месте: было темно, но в сумраке я мог разглядеть внизу армию, уходящую без меня, и мной овладело чувство огромного облегчения. Позади меня струился свет, в котором я неясно различал фигуры двух людей. Я оглянулся и увидел Гурджиева с Орейджем; один из них сказал: «Путь к бегству?» Затем я проснулся.

Повторяющийся сон никогда не оставлял меня совершенно, но понемногу стал менее мучительным, и в нем всегда находился выход; со временем он сопровождался лишь чувством смутного беспокойства. Возможно, я не хотел забыть его полностью; возможно, я хотел помнить то состояние сна, в котором я пребывал, когда принес себя в жертву Молоху, Кали, Шиве - разрушителю, Марсу или как бы там ни называли люди силу разрушения.

Демонстрации движений и танцев продолжались - в Нейборхуд Плейхауз, в церкви св.Марка в Бауэри и в Карнеджи Холле. В Нейборхуд Плейхауз читался отрывок, ставший предисловием «от автора» в «Рассказах Баалзебу-ба», в котором он говорит о «Веке Жизни»; здесь же, по окончании одной из демонстраций, когда ученики покидали сцену, Гурджиев вызвал одну из девушек, изящную и превосходную танцовщицу, и во всеуслышание сделал ей выговор. Он сказал: «Вы портите мою работу. Вы танцуете для себя, а не для меня». Когда она стала оправдываться, он махнул рукой и удалился. Я был несколько шокирован; но зато это заставило меня почувствовать связь между системой Гурджиева и христианской идеей все делать во славу Божию, идеей работы для собственного внутреннего бытия и для славы Божией.

В феврале я сопровождал Орейджа в Бостон, где ему нужно было произвести необходимые приготовления для демонстрации и возможного образования группы. Я надеялся принести пользу, так как знал влиятельных людей в Бостоне и Кембридже (штат Массачусетс). Когда я в 1919 году оказался в Кембридже, у меня была идея получить степень по английской литературе и психологии; но при моем тогдашнем состоянии разочарования и смятенности, вызванном войной, мне было трудно посвятить себя научным занятиям. Сидя однажды в библиотеке Уайденера, я подумал, что освоение одной школы в психологии займет три года, а таких школ было несколько, причем каждая специализировалась только по одному аспекту человеческой психики. Потребуются годы, чтобы изучить все хорошо известные школы и таким образом составить полную картину человека. Узнаю ли я тогда немного больше о себе и о других людях? Что-то подсказывало мне, что этого не будет; то же касалось и академических исследований по литературе. Культура как самоцель больше меня не интересовала. Я отказался от идеи научной работы в Гарварде и продолжил свое кругосветное паломничество. Но я завязал дружбу с Чарльзом Таунсендом Коплендом, которая возобновилась во время моего второго посещения Америки. Он был профессором и известной в обществе фигурой,но также отличался человеческой теплотой. Я рассказал о нем Орейджу как о человеке, могущем быть полезным. «Сомневаюсь, - ответил Орейдж. - Я встречал только одного профессора, интересующегося настоящими идеями - французского профессора Дени Сора. Даже бизнесмены проявляют большую заинтересованность, чем профессора, ученые или писатели».

Никто из упомянутых мною «влиятельных людей» не проявил ни малейшего интереса к Гурджиеву, которого (они) сочли просто еще одним эксцентричным философом Европы.

Совместное пребывание в Бостоне с Орейджем дало мне возможность поговорить с ним и узнать его. В ответ на мой

вопрос, о цели посещения Америки Гурджиевым, он сказал: «Демонстрации, встречи и беседы являются в некотором роде закинутой сетью. Из сотен людей, которым доведется на них присутствовать, только немногие, неудовлетворенные собой и жизнью, почувствуют, что у нас есть то, что они ищут. Это не обязательно означает, что эти немногие окажутся «несчастными» людьми. Они могут вести активную жизнь, быть обеспеченными материально и занимать хорошее положение, но они почувствуют, что вне круга обыденного существования есть что-то еще. Другими словами, есть люди, обладающие магическим центром или его зачатками; это люди, способные работать над собой. Остальное человечество, не испытывающее потребности, ничего и не предпримет. На самом деле мы предлагаем людям возможность обрести цель в жизни, использовать свои страдания - неудовлетворенность, которую они ощущают, - для их собственного блага. Сколько народу воспользуется ею? Увидим».

«Вы были не удовлетворены собой и жизнью, когда встретили Гурджиева?» - спросил я.

«Да, действительно, я уже начинал разочаровываться в чисто литературной и культурной жизни, когда встретил Успенского, навестившего меня незадолго до 1914 года. Мне становилось все труднее и труднее заставлять себя писать еженедельные заметки в «Нью Эйдж». Я испытывал глубокое разочарование при мысли о том, что моя интеллектуальная жизнь.с которой связывали все, что было высшего и лучшего в Западной культуре, не вела меня никуда. Как тогда выражались «Я не нашел бога».

«Значит, вы знали Успенского до того,-как он встретил Гурджиева?»

«Да. Я переписывался с Успенским, когда тот был журналистом в России, в 1914 году. Когда там произошла революция, я связал его с м-ром Ф.С.Пиндером, британским официальным представителем в Екатеринодаре. Успенский оказался в стесненных обстоятельствах, и Пиндер дал ему

работу в своем штате. Вряд ли британское правительство платило ему жалованье, и я уверен, что Пиндер выплачивал его из собственного кармана. Когда Успенский во второй раз приехал в Англию, он навестил меня. Я вошел в контакт с некоторыми писателями, врачами, психологами и другими, и в студии леди Розермир в Сент Джонс Вуд устроили встречи. Успенский нашел то, что я искал. Но после первого посещения Гурджиевым группы Успенского я знал, что учителем был Гурджиев.

Впоследствии я продал «Нью Эйдж», оставил свою литературную жизнь и группы Успенского и уехал в Фонтенбло. Мои первые недели в Приере были неделями подлинного страдания. Мне сказали копать, а поскольку у меня годами не было настоящего упражнения, я так сильно страдал физически, что обычно уходил в свою комнату, похожую на келью, и буквально плакал от усталости. Никто, даже Гурджиев, не подходил ко мне. Я спрашивал себя: «Разве для этого я отказался от всей своей прежней жизни?» По крайней мере, тогда у меня что-то было. Что же у меня есть теперь?» Когда я дошел до полного отчаяния, чувствуя, что больше не выдержу, я дал себе зарок сделать дополнительное усилие, и тут же что-то во мне переменилось. Вскоре мне стал нравиться тяжелый труд, и неделю спустя ко мне подошел Гурджиев и сказал: «Теперь, Орейдж, я думаю, хватит копать. Пойдемте в кафе и выпьем кофе». С этого момента все стало меняться. Это было мое первое посвящение. Все прежнее миновало».

Таков (был) Орейдж, который благодаря своему журналу «Нью Эйдж» являлся сосредоточением всего наилучшего во всех ответвлениях современной мысли того периода, в журнале которого были рады писать бесплатно такие люди, как Честертон, Беллок, Шоу, Уэллс и Арнольд Беннетт, о котором Т.С.Эллист сказал,что он был лучшим литературным критиком своего времени.

Я узнал от Орейджа, что Гурджиев во время своего визита в Лондон к Успенскому взял с собой Ф.С.Пиндера в качестве переводчика. Успенский не соглашался с некоторыми толкованиями Пиндера, но Гурджиев на них настаивал. Он считал Успенского слишком умозрительным, слишком сильно упирающим на теории и слишком мало — на практическую работу. Впоследствии из английских учеников в Приере остались только Орейдж, Пиндер и несколько других; остальные вернулись в Лондон. Среди учеников Успенского был некий м-р Дж.Г.Беннетт, который пробыл в Приере несколько дней; он встретился с Гурджиевым еще раз незадолго до его смерти в 1949 году. М-р Роуленд Кении, первый редактор «Дейли Геральд» 1912 года, вместе со своей женой также пробыл некоторое время в Приере.

Орейдж сказал, что он был благодарен Успенскому за его посредничество при встрече с Гурджиевым, так как «только тогда он стал проводить различие между знанием и пониманием». Орейдж добавил: «Успенский воплощал для меня знание; Гурджиев - понимание, хотя, разумеется, у Гурджи-ева также было и все знание».

Ф.С.Пиндер, также не имевший сомнений относительно Гурджиева как учителя, был по профессии инженером-строителем. После встречи Пиндера с Успенским в Екатери-нодаре большевики заключили его в тюрьму и приговорили к смертной казни. Во время своего заключения он совершенствовался в русском языке.В конце концов его освободили, и после войны он был награжден орденом Британской Империи (О.В.Е.). Любопытно отметить, кстати, что эти трое - Орейдж, Пиндер и Кении - замечательные люди в подлинном смысле слова, люди понимания, — получили, как и я, свой «недостаток образования», как они выражались, в начальной школе или школах-пансионатах, ныне муниципальных.

Человеку выпадает большая удача, когда он может располагать дружбой старших и более умудренных людей, -дружбой, основанной на чем-то существенном и на общей фундаментальной цели. Дружба с женщинами и их любовь может иметь место в то же самое время, но никогда не сможет

заменить ее. Мне посчастливилось иметь трех таких людей «Железо затачивает железо...»

Другая беседа с Орейджем в Бостоне началась с моегс вопроса: «Вы не собираетесь открывать эзотерические труп пы в Нью-Йорке? Если да, то я хотел бы стать учеником». «Нет, - ответил он. - Не эзотерические и даже не мезотерические. Будет неплохо, если мы сможем организовать внешнюю экзотерическую группу».

«Но разве Приере не является эзотерической школой?» «Является. И, вероятно, единственной в Западном мире на сегодняшний день; однако можно жить в Приере и совершенно этого не знать. Вы получаете от Приере столько, сколько сами даете в работе над собой, - то есть соответственно подлинному усилию. Сейчас там есть люди, для которых это место — не более чем психиатрическая лечебница.»

«Кажется, - сказал я, - мы с вами начали с противоположных концов. Я перепробовал почти все виды физического труда и зарабатывал на жизнь всякой работой, побывал в двадцати разных странах, но никогда не использовал свой ум. Как бессловесная овца перед стригалями, так и я перед интеллектуалами — косноязычен. Мне легко заниматься физической работой и коммерцией, но трудно применять свой ум. Я не умею выдумывать — я только чувствую».

«Действительно, — ответил он (Орейдж), - думается, я могу сказать, что мало кто разбирается лучше меня в текущих интеллектуальных идеях, но когда я стал работать с Гурджиевым, то скоро осознал,что почти ничего не понимаю. Мне нужно было начинать все сначала. В этой системе мы все должны, так сказать, начинать с нуля. В то же время мой опыт редактора может очень пригодиться в этой работе». Он добавил: «Вы, знаете ли, думаете своими чувствами. Вам следует научиться думать умом. Одна из целей этой работы состоит в придании человеку способности ощущать, чувствовать и думать одновременно. Мы все ненормальны в том, что у нас один или больше центров неразвиты. Именно поэтому

Гурджиев называет свою школу «Институтом Гармонического Развития человека».

«Неужели мы все ненормальные? - спросил я. — Возьмите, например, Бернарда Шоу. Я встречался с ним несколько раз, и, на мой взгляд, он был нормальным». «Я хорошо знал чету Шоу на протяжении многих лет, - сказал Орейдж, — за день до их свадьбы я был с ними вместе. Шоу чувствует умом, и ему не хватает того, что называется эмоциональным пониманием». Как-то раз Шоу и я обедали вместе с одной приятельницей, и разговор зашел об эмоциях и интеллекте. Эта женщина сказала ему: «Вы знаете, Шоу, ведь вам не хватает эмоционального понимания». «Что вы имеете в виду? — спросил тот, — конечно же, у меня есть эмоциональное понимание». «Вовсе нет, -сказала она, -у Орейджаоно есть, а у вас нет». Шоу был раздосадован, ибо не мог поверить, что это правда. Позднее, когда он ушел, она сказала: «Бедняжка Шоу. Он немножко уязвлен. Его беда в том, что его мозги ушли в голову».

«Я разочарован, - сказал я, - тем фактом, что никто из моих друзей в Кембридже и Бостоне не заинтересовался ни идеями Гурджиева, ни демонстрациями танцев. Когда в 1919 году я был в Гарварде, мне казалось, что культурная жизнь В.Кембридже, возможно, была наилучшей из того, что можно найти, - сравнимой с культурной жизнью Англии восемнадцатого столетия перед мрачным периодом девятнадцатого века и двадцатого».

«Согласен, - сказал Орейдж, - но по Гурджиеву, внутреннее развитие отдельного человека не зависит от культуры, хотя культура и может составлять фон, Напротив, культура зависит от индивидуально развитого человека или скорее от группы людей, работающих совместно. Расцветы и взлеты культуры, случающиеся в истории время от времени без видимой причины - строительство готических соборов, возрождение пьесы Шекспира - суть примеры результатов сознательной работы группы людей. И другое: нельзя никого

убедить в правильности системы Гурджиева с помощью интеллектуальных доводов. Мы и не хотим убеждать людей или обращать в новую веру. Мы предлагаем помощь тем, кто в ней нуждается. Здоровым, как вы знаете, не нужен врач. Гурджиев говорит, что Приере - это мастерская по ремонту сломанных автомобилей».

Я вернулся в Нью-Йорк, горя желанием принять активное участие в танцах и группах,но что-то меня удерживало. Во мне происходила, как говорится, борьба между двумя половинами. Одна половина говорила: «Сделай усилие. Попытайся». Другая половина говорила: «Обожди, ты не знаешь, на что ты идешь». На деле меня удерживало смешанное чувство страха, застенчивости и инертности: страха, что мне придется отказаться от каких-то делаемых мной вещей, с которыми не хотелось бы расставаться. Так что вместо активного участия в классах движений я просто наблюдал. Будучи таким, каким я был, я не мог поступить иначе. «Машина может вести себя только как машина». Меня главным образом беспокоили возможные помехи на пути осуществления моего заветного желания - открыть в Нью-Йорке книжный магазин.

Прихоти, желания обычно возникают от неизвестных нам причин — частью законных, частью незаконных. Незаконные, вредные причины следует устранять, иначе они не дадут нам покоя.

«Удовлетворяйте свои безвредные прихоти, но не культивируйте их, - сказал Орейдж. - В этой работе от вас не требуют отказываться от чего-либо. Объекты и ассоциации отпадут сами собой, когда вы перестанете отождествлять себя с ними. В конце концов, вам нужно чем-то зарабатывать на жизнь; отчего же не на книжном магазине?» - «Я еще хочу поехать в Приере», - сказал я. «Хорошо, но почему не совместить оба дела? Проведите лето в институте, а вернувшись, займитесь своим бизнесом. Но скажите мне, почему вы хотите стать книготорговцем?»

«Потому что я люблю книги».

«Стать книготорговцем из-за любви к книгам - это, на мой взгляд, вроде того, что стать мясником из-за любви к животным».

Была и другая проблема. В России я встретился с одной молодой американкой. Мы расстались, пошли своими путями и вновь встретились в Нью-Йорке. У нас было много общего, и мы обручились, но наши общие интересы, казалось, уже ослабевали. Ее стал задевать мой интерес к системе Гурджиева, и после посещения первой демонстрации она отказалась приходить на встречи в дальнейшем. Она жаловалась, что Гурджиев был против русской революции и что я уже утрачивал интерес к вещам, ради которых мы оба работали, - к «социальным преобразованиям и благу другим». Когда я рассказал ей о своих планах поездки в Приере и предложил присоединиться, она сказала: «Ты должен выбрать между Гурджиевым и мной». Я рассказал об этом Орейджу, на что тот заметил: «Один мой знакомый в Лондоне попал в подобное положение. Он любил женщину. Со временем созрели условия для осуществления его замыслов, очень много значивших для него. Когда он рассказал обо всем этой женщине, та стала выдвигать возражения. Чем больше они спорили, тем сильнее она упрашивала его не делать этого -под конец со слезами на глазах. Тут он уступил. И когда он сказал, что отказывается от своих планов, она стала презирать его за слабость. Их связь прекратилась. Он никогда не смог простить себе; и ему пришлось приложить значительные усилия, чтобы выполнить свои первоначальные, хотя и измененные теперь, планы». Это произвело на меня глубокое впечатление. Ибо, хотя Орейдж и не знал, его пример мог относиться к одному событию в моей собственной жизни, происшедшему несколько лет тому назад. Я также никогда себе не простил; и если бы не вмешательство Орейджа, мог бы повторить свою ошибку.

«Вам следует помнить, - продолжал Орейдж, - что американские женщины больше других испорчены. Разумеется, все женщины стремятся к самостоятельности, но одна из трагедий американской жизни состоит в том, что женщины весьма преуспели в господстве над мужчинами. Пассивная сила стала активной. Одним из последствий является огромное число разводов здесь по сравнению с Европой. Гурджиев ставил в вину мужчинам ухудшение положения женщин в Америке. Странно, но американцы считают это признаком «прогресса».

Даже крестьянки Центральной Европы инстинктивно понимают искусство любви лучше, чем куда более изощренные американки - или в данном случае англичанки. Женщинам не удается внутренне вырасти, поскольку их мужчины остаются детьми. Женщины желают подчиняться, как тому и следует быть, но для того, чтобы властвовать над мужчиной, нужен мужчина. У европейцев были тысячи лет в запасе, 'чтобы стать относительно взрослыми. Американцы, вместо того чтобы двинуться дальше от того места, где остались европейцы, вернулись к детству, - или, по крайней мере, к отрочеству. Но, будучи одним из больших недостатков, это также является одной из их потенциальных возможностей. С детьми можно что-то сделать. Гурджиев говорит, что у американцев больше возможностей для развития доброго начала, чем у любой другой нации, но что они находятся во власти ложных идеалов, занесенных из Европы и к тому же искаженных, - им так легко достались могущество и деньги, - что их цивилизация может придти в упадок и разломиться задолго до наступления зрелости. В подлинной цивилизации женщина понимает свои функции и не испытывает желания быть кем-то, кроме женщины».

Я сказал своей юной подруге, что выбрал поездку вФонтенбло.

Этой зимой, когда каждые несколько дней я сталкиваюсь с неизвестным, у меня произошла встреча с одной «знахаркой» (гадалкой). Я услышал о ней от приятеля, по совету которого написал ей, сообщив свое имя, фамилию и дату рождения, и приложил гонорар. Через несколько дней мне пришел ответ - четыре густо исписанных листа бумаги, где были приведены мои основные характеристики и возможности, хорошие и плохие, и даже обрисованы типы обстоятельств, могущих мне встретиться. Некоторые вещи, рассказанные ею обо мне, были совершенно неожиданными -возможности добра и зла, о которых я даже никогда и не подозревал. Она также кратко охарактеризовала людей, еще не встреченных мною, но кто позднее стал частью моей жизни.

Она жила в небольшом городке в северной части штата Нью-Йорк, и я поехал ее навестить. Она оказалась спокойной и симпатичной маленькой женщиной и напоминала тип «знахарки», который я встречал в русских деревнях, - ибо в старой России в каждой деревне была своя знахарка, наделенная в необычной степени подсознательной мудростью рода (расы) и к которой крестьяне обращались за советом и просто потолковать о своих делах. Она не была медиумом в обычном спиритическом смысле, я спросил ее, как она узнала обо мне так много, ни разу меня не увидев и не услышав. Она ответила: «Сама не знаю Я беру в руки ваше письмо, произвожу некоторые вычисления, затем сажусь за пишущую машинку, привожу себя в определенное состояние, и это просто находит на меня. Сначала я говорила людям о том, что, по-моему, их ожидает, но это зависит от многих вещей, я часто ошибалась, так что я это прекратила. Теперь я просто угадываю характер и чувствую, что могу помочь людям, говоря им об их возможностях, как хороших, так и плохих».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: