НЬЮ-ЙОРК И ФОНТЕНБЛО 1923-1925 7 страница

Однажды, работая в той части леса, которая была не полностью расчищена, я споткнулся и упал на острый сук, и тот вонзился мне в ногу. Сук сломался и нужно было вытащить кончик. Я подозвал мужчин, чтобы они привезли тачку. Они подняли меня на нее и покатили меня к дому. Рана выглядела серьезной, и Гурджиев тут же послал в мою комнату д-ра Сьернвала и велел одной из молодых русских женщин присмотреть за мной. Для меня делали все возможное. У меня поднялась высокая температура и примерно с день держался жар. Эта русская женщина ночевала в моей комнате и ухаживала за мной, и через неделю я был на ногах, хотя прошло много времени, прежде чем рана полностью залечилась. Я был тронут добротой, проявленной всеми ко мне. Хотя Гурджиев и мог унизить вас перед другими, ранить ваше тщеславие и самолюбие, вызвать у вас ревность и зависть, хотя ученики могли вас тренировать и пренебрегать вами - если вы заболели, то делалось все возможное для вашего удобства и выздоровления.

В общем, в Приере не было установленных правил, но было много таких, что менялись каждые несколько дней или каждые несколько недель. Но существовало одно фундамен-

тальное, подразумеваемое правило, которое анал каждый «Ученик не должен делать гою, что может повредить работе»

Что касается временных, меняющихся правил, то одно из них требовало, чтобы в течение одной недели все письма, написанные в Приере, подвергались досмотру, другое —чтобы никто не выходил из стен Приере, кроме как по поручению Гурджиева, третье - чтобы никто не бывал в Фонтенбло без разрешения, и так далее. Часто они были упражнением - не приниматься буквально; если вас застигали при нарушении правила - тем хуже для вас

Трое из нас взяли за обыкновение перелезать через стену и ходить на Сену купаться - очень приятное расслабление после тяжелой работы в знойный летний день Мы обходили правило, избегая «стражей", и редко пропускали свое купание. Это была своего рода игра. Гурджиев часто говорил о необходимости упражнять собственную изобретательность, уметь «схитрить» не в современном, а в библейском смысле. Он часто презрительно называл кого-нибудь «наивным». Разумеется, мы соблюдали внешние приличия б том, что касалось организации и распорядка жизни в Приере, а также в нашем отношении к Гурджиеву и старшим ученикам.

В Приере никого не допускали без личного разрешения Гурджиева. Но как-то раз случилось, что два приятеля С., одного из близких к Гурджиеву людей, однажды прибыли к привратницкой и позвонили с просьбой навестить С. Гурджиев в тот день отсутствовал. Дежуривший тогда мальчик П. сказал об этом С., который подошел к воротам и пригласил своих друзей войти, угостил их кофе и погулял с ними по территории. Через час они ушли. В тот же вечер в гостиной после ужина Гурджиев вызвал мальчика и сказал ему: «Я говорил тебе никого не впускать без моего разрешения?» — «Да, м-р Гурджиев». - «Ты впустил каких-нибудь людей сегодня?» - «Да, м-р Гурджиев». - «Почему?» П. стоял молча, и Гурджиев стал его ругать; но в середине его тирады встал 3. исказал, почти крикнув: «Георгий Иванович, почему

вы браните П.? Вы знаете, что это была не его ошибка С. велел ему впустить людей, и тот не знал, что делать. Следует ругать его, а не П».

Гурджиев сказал еще несколько слов П., а затем сел рядом с С. и заговорил о чем-то другом. За все это время С ничего не сказал. Остальные из нас сидели вокруг за кофе, сильно заинтригованные, пытаясь, как обычно, понять, что все это значило, так как Гурджиев никогда не устраивал сцен вроде этой без умысла.

Однажды в кафе «Генрих II» (Анри-де) он говорил о том, как люди выродились, и что с точки зрения природы определенные животные были куда лучше человека. «Даже крысы, - сказал он, повернувшись ко мне, - лучше человека». Мне стало интересно, почему он так намеренно упомянул о крысах Потом я вспомнил, что несколькими днями ранее я был на конюшне, когда какая-то крыса пробежала вдоль балки. И когда я ее увидел, то подскочил и задрожал. Ему об этом сообщили. До войны я не испытывал страха перед крысами, но столкновения с крысами в окопах связали их для меня со всей грязью, жестокостью, страхом, убожеством и страданиями окопной войны на передовой. Я бывал на Востоке в одном храме, полном ядовитых змей, и не испытывал ни малейшего страха, но не мог видеть крысу без содрогания и тошноты. Я знаю про это и почему это так, но даже теперь, только твердо вспоминая себя, я в состоянии преодолеть эту дрожь отвращения. Однако Ганеша, слоного-ловый бог знания и учения, имеет своим символом крысу, одно из самых сообразительных и хитрых созданий.

Вновь говоря о личности и сущности, Гурджиев сказал, что различать их может только человек, обладающий само-сознаием. «Все обычные роли, исполняемые нами, принадлежат личности; но если, благодаря случаю, мы оказываемся в необычных условиях, то мы можем повести себя соответственно сущности. Например, многие взрослые мужчины, когда они много выпьют или находятся под влиянием какой-

то молодой женщины, ведут себя как мальчишки — каковыми они в сущности являются. С другой стороны, в период опасности они могут вести себя либо разумно и рационально, либо как испуганные дети. Пораженный горем суровый бизнесмен или государственный деятель может стать человечным и нежным. Вашей задачей является умереть для этой личности как вещи фальшивой и нам не принадлежащей; может оказаться необходимым расплавить.ее в огне великого страдания, но когда это делается правильно, на ее месте вырастает индивидуальность; человек станет индивидуумом, обладающим подлинной волей и «я». Он станет собой.»

Он сказал, что значительная часть нашей лжи, жадности, зависти, ревности и ненависти часто вызывается накоплением соответствующих энергий. Неистраченная энергия вызывает фрустрацию (расстройство), которая выражается в отрицательной эмоции. У человека есть настоящая индивидуальность, внутренне ему присущая; она принадлежит ему по праву рождения, которое он продал за чечевичную похлебку ложной личности.

Идентификация (отождествление) происходит тогда, когда наша энергия и внимание сосредоточены на одном аспекте какой-либо вещи; это работа одного центра, форма гипноза, и должна отделяться от концентрации и внимания, которые полезны и необходимы.

В Институте они наблюдались и отмечались и нам давали возможность их увидеть, мы должны были видеть их сами. Чтобы не пропустить чего-нибудь из сказанного или сделанного, требовалось внимание. Периодические замечания или действия явно помогали многое раскрыть для ученика Учение давалось фрагментами и часто неожиданным образом, и нам нужно было научиться собирать вместе разрозненные отрывки и связывать данные фрагменты со своими собственными наблюдениями и переживаниями.

Гурджиев говорил о необходимости нестандартно мыслить о некоторых общеупотребительных выражениях грех, молитва, пост, исповедь, подаяние, мольба, смирение, искупление, смерть, воскресение, жизнь. Под обычно понимаемым определением этих терминов кроется иное значение, подлинное значение, связанное с состоянием перемены в психологии человека. Например, пост, воздержание от обычной пищи, может быть очень полезен, если проводится под руководством учителя. В ортодоксальной религии он стал почти обычаем, но при надлежащем выполнении может очистить вашу систему и изменить метаболизм (обмен веществ) тела. Имеется также другая разновидность поста, не связанная с.одной лишь пищей, - воздержание от бесполезных нежелательных проявлений, дающих постоянный выход отрицательным эмоциям. •

В ответ на вопрос о так называемых сверхъестественных способностях, таких как ясновидение и телепатия, он сказал, что они происходят не от двигательно-инстинктивного центра посредством мышечных сокращений или посредством молекулярных колебаний эмоционального центра. Движения, возникшие в одном центре, тут же передаются с помощью воли в другие центры и во все части организма.

В давние времена люди, пока они не были испорчены, могли общаться друг с другом и даже видеть происходившее на большом расстоянии. Теперь эта способность сохраняется только у тех, кого называют «нецивилизованными» людьми, например, среди некоторых лопарей или индейских краснокожих или даже австралийских аборигенов. Или же такие переживания возникают случайно у некоторых людей, и затем они рассматриваются как «странные».

Все это меня очень интересовало, так как мне доводилось испытывать нечто подобное. Во время войны мне и еще одному офицеру приказали доставить свои роты для работы в районе равнины Солебери. Нас отвезли в грузовиках за десять миль, и потйм мы в пешем строю прошли четыре мили по пустынной безлесной равнине до места работы Рассчитывая вернуться засветло, мы не засекали азимута, но, прежде

чем мы кончили, ужо стемнело. Я со своими людьми ушел первым, и через пятнадцать минут наступила непроглядно-темная морозная, пасмурная февральская ночь; я понял 'что не знаю дороги, и двинулся прямо вперед. Один из моих унтер офицеров стал говорить, что мы, дескать, заблудились на равнине, но я велел ему сохранять спокойствие Мы прошли около часа без единого слова по холмистой равнине такой темной, что за десять ярдов впереди не было видно Я старался ни о чем не думать, но был внутренне спокойным поручив себя природному чувству направления или «инстин' кту» Наконец я почувствовал, что мы приближаемся к грузовикам, и через пять минут мы внезапно на них вышли-через полчаса мы ели горячий ужин в лагере. Другой отряд обнаружили на другое утро сразу после рассвета - они плутали по равнине, замерзшие, усталые и голодные

Несколько месяцев спустя, в том же году, мы стояли на Сонме. Мне приказали взять отряд и -обследовать лес на глубину полумили за нашей линией фронта. Разместив своих людей в лесу, я с сержантом пошел вперед разведать или скорее, «разнюхать» обстановку.Вдруг я остановился Я не мог идти дальше. Что-то сказало: «Опасность». Сержант очевидно, ничего не почувствовал, так как продолжал беспечно идти дальше, когда я его остановил. Я испробовал еще одно или два места, но всякий раз, когда я пытался пройти вперед внутреннее противодействие было настолько сильным что казалось, будто я натыкаюсь на стальную сеть. Через некоторое время я увел людей и вернулся к линии фронта доложив, что лес.занят противником. На следующую ночь люди из другой роты вышли к тому же месту и попали прямо в засаду. Несколько человек, включая командира, было убито; остальные в беспорядке отступили. Я неоднократно спасал свою жизнь и жизнь своих людей, прислушиваясь к внутреннему голосу «шестого чувства». В зарослях Новой Зеландии и Австралии я часто выходил из трудных положений, отдаваясь во власть этого неведомого чувства, и много раз - доверяясь чутью своей лошади.

У меня было много случаев восприятия на расстоянии и предвидения событий, которые действительно происходили, то же бывало и с моими знакомыми. К сожалению, мы настолько испорчены образованием и воспитанием, что это шестое чувство проявляется в общем малозаметно, и мы обычно 'неспособны им воспользоваться. Более того, часто бывает трудно различить между тем, что приводится в действие воображением, и тем, что действительно чувствуешь и ощущаешь. В любом случае подлинные переживания такого рода не имеют или почти не имеют ничего общего с разумом; они исходят из двигательно-инстинктивного или эмоционального центров.

Когда Гурджиев говорил: «Мы намерены не создавать что-то новое, но восстановить утраченное», то это относилось, в определенном смысле, к исчезающему шестому чувству. Насколько я смог установить при исследовании всевозможных явлений, никакая из так называемых «современных методик» не дает результатов. Единственно действительно полезный метод - это старинный метод, воссозданный Гур-джиевым, хотя это только один из многих аспектов его учения.

До того, как я встретил его, я рассматривал такие явление, как случайности. Многие «простые» люди обладают этим дополнительным чувством - например, рыбаки или фермеры. Должностные лица, «интеллектуалы» и «эксперты» почти начисто его лишены, и, вероятно, поэтому они почти всегда ошибаются. Люди, будучи машинами для преобразования веществ, кроме того, также суть инструменты для приема и передачи колебаний. Для них также возможно использовать этот аппарат для своих нужд.

В то лето 1924 года, мое первое лето в Институте, установилась жаркая солнечная погода, какая порой бывает в северной Франции; все трапезы, кроме особых случаев в

английской столовой, проходили под открытым небом. Тарелки с едой нам передавали из кухонного окошка, выходившего на посыпанный гравием дворик; я взял свою тарелку и, возвращаясь к последнему столу, проходил мимо Гурджиева, который сидел с кем-то другим. Когда я проходил рядом, он мельком взглянул на меня, и тут из пачки, которую он достал из кармана, выпала сигарета. Я заколебался; одна моя часть, или одно «я», говорила: «Подними ее», другая говорила: «Нет, не надо». Пока во мне происходила борьба между «да» и «нет», продолжавшаяся несколько секунд, кто-то другой поднял сигарету. Я вернулся к своему столу, сел на место и, поразмыслив об этом, рассказал своему соседу.

«Он вас испытывал, ответил тот. — Пять различных типов реагировали бы пятью разными способами». - «Только не в армии» — сказал я. «Да. Но я говорю о не-машинах. В армии, если пять машин или пятьсот машин связаны с одним и тем же переключателем, они все действуют как одна. Здесь мы приступаем к процессу превращения из машин в людей. Гурджиев экспериментирует с людьми согласно их типу. Некоторые из тех, кто слышит об этом, возражают, они считают унизительным, что с ними обращаются как с подопытными обезьянами или собаками. Но если вы к этому правильно относитесь, то получите возможность многое узнать о себе. Это привилегия».

Каждый день мог принести новое переживание - но только в той степени, в какой ученик работал и совершал усилия, чтобы преодолеть лень и инерцию тела, пршлрастия и предубеждения чувств. Обретали свой настоящий смысл афоризмы.

Тот, кто избавился от болезни «завтра», получает шанс достичь того, ради чего он здесь находится.

Величайшее достижение человека - быть способным делать

Я люблю того, кто любит работу

Помогай только тому, кто стремится не быть лентяем.

Одним из сильнейших побуждений к работе над собой является осознание того факта, что вы можете умереть в любой момент.

Когда Гурджиев говорил о бесполезности большей части наших страданий, проистекающих от наших мозолей, или когда наступают на мозоли другим людям, или другие наступают на наши, вспомнился афоризм: «Одно из главных подспорий для счастья — способность всегда внешним образом принимать в расчет (рассматривать); внутренне - никогда». А также: «Принимайте в расчет только то, что другие о вас думают, но не то, что они говорят». *

Гурджиев всегда устраивал людям встряски, чтобы заставить их применить свои критические способности. Одному молодому ученику он сказал: «Никогда не доверяйте ничему, что вы от меня услышите. Учитесь различать между тем, что следует воспринимать буквально, а что — в переносном смысле».

Некоторые из нас обедали у него на квартире на бульваре Перейра. Один молодой американец спросил, почему он всегда закрывает окна во время еды. Гурджиев пустился в длинные объяснения того, как необходимо не допускать рассеивания вибраций организма сквозь открытые окна и т д., и т.п., а молодой человек слушал с широко раскрытыми глазами. Он ушел раньше остальных. Когда он вышел, Гурджиев сказал' «Видите, он все воспринимает буквально, без размышлений Он вернется в Приере, будет там все время закрывать окна и лишит меня глотка свежего воздуха». Окна закрывали, разумеется, чтобы заглушить шум с улицы.

Другому ученику он сказал' «Вы никогда не верите ничему, что я говорю. Вы всегда сомневаетесь. Даже когда вы знаете, что вам нужно верить, вы начинаете сомневаться».

Существовал такой афоризм: «Если вы не обладаете от природы критическим умом, то ваше пребывание здесь бесполезно». '

Некоторые ученики видели, или притворялись, что видели, нечто «мистическое» или «эзотерическое» в малейшем слове или жесте Гурджиева. Поскольку он намного превосходил нас в знании, понимании и «бытии», это было неудивительно Следовало все время быть начеку, и если человек находился в состоянии самовспоминания, то редко ошибался. Было сравнительно легко помнить себя в присутствии Гурджиева, так как его состояние сознания поддерживало в других бодрствование; нам все время нужно было различать между сказанным серьезно и в шутку, и он часто прибегал к преувеличенным выражениям, чтобы нас встряхнуть.

Некоторые из нас, молодых учеников, пытались сформулировать для себя определение тщеславия и самолюбия.

Когда мы говорили: «Мое самолюбие было задето», или «Такая-то или такой-то тщеславны, как павлин», что мы под этим понимали? Все были согласны в том, что самолюбие или себялюбие сводилось к переоценке своих врожденных или приобретенных качеств или достижений, — беспочвенное предположение, будто качества организма составляют заслугу, требующую к себе уважения со стороны других. Когда кто-то не отдавал нам должное, это задевало наши чувства, и мы соответственно страдали. С определенной точки зрения самолюбие, или м-р Самолюбие (Себялюбие), было активной стороной; м-м Тщеславие представляла в нас пассивную женскую сторонуг Но тщеславие определить труднее. Орейдж говорил: «Тщеславие — это то, ради чего мы скорее почти всем пожертвуем, нежели причиним ему страдание. Может быть, тщеславие определить невозможно, кроме как на примерах; мы способны видеть его проявление в других, но видеть их в себе - в данный момент, а не после, - почти невозможно. Во время массового психоза эти два наших врага, Тщеславие и Самолюбие, усиливаются. В одном случае на войне командир

нашего батальона принес в жертву из тщеславия жизни двадцати человек, но не признал, что был неправ. В другом смысле тщеславие есть затрата времени, энергии и денег на нечто нестоящее и бесполезное, ожидание продолжительных выгод от вещей этого бренного мира. «Тщеславие, тщеславие, все это - тщеславие», - сказал Проповедник. Джозеф Конрад сказал: «Тщеславие играет мрачные шутки с нашей памятью. Ларошфуко: «Тщеславие заставляет идти нас против своих наклонностей чаще, чем разум». Толстой: «Без тщеславия жизнь почти невозможна». Шекспир: «Благодаря тщеславию люди, лишенные благосклонности у других, пользуются ею у себя». «Тщеславие, - писал Сомерсет Моэм, — это наиболее опустошительная, наиболее всеобщая и наиболее неискоренимая из страстей, терзающих душу человека, и только тщеславие заставляет его отрицать свою власть над ним. Оно более всепоглощающе, чем любовь. С годами вы получаете пощаду от ужасов служения любви, но возраст не освобождает вас от рабства тщеславия. Время может залечить любовные раны, но лишь смерть успокоит муки уязвленного тщеславия. Любовь бесхитростна и не ищет уверток, зато тщеславие морочит вас сотнями личин. Оно входит неотъемлемой частью в каждую добродетель, возбуждает храбрость и укрепляет честолюбие, придает постоянство любовнику и выносливость стоику, подливает масла в огонь стремлению художника к славе, и составляет одновременно поддержку и вознаграждение прямоте честного человека, и даже цинично проглядывает в смирении святого, избежать его нельзя, и если вы подвергнете себя страданиям. для защиты от него, то он использует эти страдания для вашего падения. Вы беззащитны перед его нападением, поскольку не знаете, в какую незащищенную часть оно вас атакует. Цинизм не спасет вас от его ловушек, а юмор — от его насмешек. В конечном счете, именно тщеславие позволяет человеку переносить его жалкий жребий».

В «Собрании Птиц» Аттар рассказывает: «Затем пришел воробей со слабым телом и нежным сердцем, дрожащий подобно пламени. Он сказал: «Я не прочнее волоса. Нет у меня помощников, и я слабее муравья. У меня нет ни пуха, ни перьев — ничего. Как сможет слабое создание вроде меня проделать путь к Симургу? Воробей никогда этого не сделает. Итак, поскольку я совсем не гожусь для этого начинания, то удовольствуюсь поисками своего Иосифа здесь».

Удод отвечал: «О ты, что бываешь порой грустным, порой веселым, меня не обманут твои хитрые оправдания. Ты - маленький лицемер. Даже в своем смирении ты высказываешь сотни признаков тщеславия и гордыни».

Мы все время говорим о тщеславии и самолюбии, но покуда мы не увидим примеры в самих себе, они останутся только словами и выражениями. Мы не хотим их видеть, потому что это причиняет страдание. Мы не можем их видеть, потому что нам мешают наши буферы. И, все-таки, если мы хогим вырасти из сущности, мы должны их увидеть, но постепенно.

Гурджиев как-то спросил меня: «Знаете, у кого больше всего тщеславия?» Я сказал: «У актеров, кинозвезд, высокопоставленных лиц?» Он сказал: «Нет, у ангелов и дьяволов».

В нескольких случаях Гурджиев говорил о символах и их применении, а среди них - об эннеаграмме, которая содержит, среди прочего, действие Закона Трех, Закона Семи и Закона Девятикратноети, ключ к которым можно найти в «Рассказах Баалзебуба». Значительное количество материала было собрано в форме «Лекции о символизме». Вкратце, идея состоит в том, что каждый человек носит в себе жажду знания, различающуюся только своей силой, но разум ищущего человека часто упирается в глухую стену, когда тот спрашивает: «Почему?», хотя обычно вопрос звучит: «Как?», а не «Почему?» Человек не сознает, что под поверхностью вещей кроется единство всего существующего. Человек всегда искал это единство в религиях и философиях и пытался

определить его словами, - которые становятся мертвыми и пустыми. Слова и идеи меняются соответственно времени и месту, но единство, единость, - вечно и неизменно. Некоторые люди, наделенные настоящим пониманием, сознавали неадекватность слов и создали на протяжении веков символы для передачи истинного знания. Тот, кто изучает символ и достигает его понимания, приходит к сознанию, что носит этот символ в себе. «Все в мире едино и управляется единообразными законами». Как написано на изумрудной скрижали Гермеса Трисмегиста: «Как наверху, так и внизу». Законы космоса можно найти в атоме; но ближайшим объектом изучения для человека является он сам." В этом отношении формула, использованная Сократом (хотя и происходящая из Египта): «Познай самого себя», исполнена смысла. Изучая законы вселенной, человек может видеть действие закона в себе, и когда он серьезно борется со своей отрицающей или отрицательной частью, то участвует в борьбе, происходящей во всей Вселенной, - в «божественной войне» и построит в себе великий символ, идущий из отдаленных времен и известный нам как соломонова печать. Соломонова печать есть каждый человек, который смотрит в себя.

В своем учении Гурджиев всегда старался заставить нас понять, что мы должны применять его в своей жизненной работе. Борьба между «да» и «нет» продолжается бесконечно. Мы преисполнены праздных желаний - «оно желает», - и мы должны им противопоставить желание нашего «я». Если это делается надлежащим образом, получается благотворный результат.

Он привел нам следующий пример: «Предположим, мне очень нужна от кого-то некоторая информация или что-нибудь иное. Но этот человек меня оскорбил. «Оно» не желает смиренно просить, и я должен буду бороться со своим самолюбием и себялюбием, которое пострадает в случае отказа. Если я буду настойчив в своей борьбе с отрицательной частью, преодолею силу инерции и пойду к тому человеку, во мне нечто усилится и мое понимание углубится. С другой стороны, если я не пойду, то, хотя я сберегу нервную энергию, избежав возможных нервных переживаний, мое понимание не увеличится».

Позднее он говорил о посвящении. «Посвящение обычно

рассматривается как акт, посредством которого знающий человек передает другому человеку знание и могущество, становящиеся неотъемлемой собственностью последнего без всяких усилий с его стороны. Такого, конечно, никогда не бывает. Бывает только самопосвящение, которое приобретается постоянным усилием. Нельзя дать человеку что либо, что стало бы его собственностью, без усилий с его стороны. Можно только показать и направить, но не посвятить. Человеку можно дать лишь столько, сколько он готов принять».

Как я говорил, Гурджиев всегда сочетал теоретические беседы с практической работой; и я вместе с другими учениками оказывался в ситуациях, в которых осознавал: «Да, здесь мне следует сделать то-то и то-то», либо не делать что-либо, диктуемое привычкой, и тогда возникало исходящее от тела сопротивление, сопровождающееся всеми мысленными для меня отговорками и побуждающее прекратить борьбу. Когда усилие было сделано, на сцену выступала нейтрализующая сила и возникало чувство роста сил. Иногда усилия не делалось, тогда возникало чувство слабости в солнечном сплетении.

Когда я принимал участие в одном танце, основанном на так называемой «эннеаграмме», что-то стало происходить со мной, с моими чувствами; это было вызвано отчасти музыкой, отчасти позами и движениями. Музыка представляла собой простую.повторяющуюся мелодию и гармонию, но построенную таким образом и так прекрасно, что она проникала в самые глубины существа. Я как будто бы что-то понимал, сознавал, участвовал в обряде. Я некоторым образом ощущал значение эннеаграммы, закона вечного возвращения, вечного повторения и возможности выхода из него Постепенно эннеаграмма стала для меня жиьым движущимся символом, вызывающим у меня чувство радости, где бы я на нее ни смотрел; я мог чему-то научиться всякий раз, когда о ней думал. Как можно прочесть в хронографе Марии Стюарт: «В моем конце - мое начало!»

Стояло жаркое июльское утро; лес, по крайней мере та часть, где я работал, могла сойти за тропики К середине первой половины дня я изнывал от жажды и оставил свою работу, чтобы сходить в дом и выпить чаю. По дороге у большой поляны я натолкнулся на трех русских, которые разговаривали с тревожными выражениями на лицах. При своих скудных познаниях в русском языке я не мог схватить многого, но слышал, как все время повторялось- «Георгий Иванович, Георгий Иванович» Я остановился, и они сказали мне, что Гурджиев попал в аварию; карета скорой помощи должна была доставить его в Приере с минуты на минуту. Мы направились к дому, прошли во двор и достигли ворот как раз в момент прибытия кареты скорой помощи Гурджиева вынесли на носилках, его голова была покрыта повязками; он был без сознания, но бормотал: «Много людей, много людей». Его отнесли наверх в его комнату

Среди нас воцарилось молчание; каждый спокойно и серьезно занимался своим делом. Некоторые плакали, хотя обычные изъявления горя полностью отсутствовали. Состояние Гурджиева было очень серьезным, врачи мало надеялись на его выздоровление; чудом было уже то, что его не убило на месте.

Позднее в тот же день я зашел в гараж в Фонтенбло, чтобы забрать кое-что из его автомобиля, маленького Ситро-эна, который туда отбуксировали. Радиатор был раздавлен, двигатель сместился в сторону, рулевая колонка сломана, жалюзи, дверцы и окна разбиты, передняя ось и крылья погнуты. Гурджиева нашли лежащим на траве, росшей по обочине дороги из Парижа в Фонтенбло, и под головой у него было автомобильное сиденье. Как он выбрался из машины, выбрался ли он сам или его вынесли, было неясно. Автомобиль врезался в дерево.

Кажется, что за день до своей еженедельной поездки из Парижа в Фонтенбло он вел себя необычно. Он попросил мадам де Гартманн сходить в гараж и сказать механику, чтобы тот тщательно осмотрел автомобиль - особенно болты, гайки, рулевое управление и освещение. Она никогда не видела его таким настойчивым. Также, без всякой причины,, он передал ей свои бумаги и уполномочил ее действовать от своего имени. И другой необычный факт: он велел ей возвратиться в Фонтенбло поездом, а в ответ на ее недоуменный взгляд лишь-махнул рукой.

Никто не знает, что произошло, так как сам Гурджиев помнит только «толчок и удар» и больше ничего, вплоть до момента, когда он очнулся через несколько дней у себя в комнате - «кусок сырого мяса на чистой постели», - как он выражался. Его могло ослепить светом встречного автомобиля, или же он мог на мгновение задремать.

То, что такой случай мог произойти с Гурджиевым, было для нас потрясением; некоторые считали его неуязвимым, свободным от закона случайности. Одна теософическая дама с пылким воображением таинственно рассказывала о «темных братьях», которые пытались уничтожить работу Гур-джиева. Но сам Гурджиев указывал, что если вы находитесь на этой планете, то вы подвержены закону физического случая, причины которого могут лежать далеко в прошлом. Великие учителя знали об этом. Иисус упрекнул своих учеников, когда те приписали смерть людей, погреб.евных под рухнувшей Силомской башней, их греховным деяниям. Мы видим, или думаем, что-видим, лишь непосредственные причины несчастных случаев.

Тут есть и другой аспект. Все учителя - Будда, Гермес Трисмегист, Магомет, христианские гностики - учили, что в нас примешано нечто нежелательное, и мы можем очиститься только сознательным трудом и добровольным страданием. Это «нечто» есть результат действия органа Кундабуфер и служит причиной нашего забывания, нашего засыпания и приносит с собой массу ненужных трудностей. В Махабхара-те Вьяса рассказывает истории о богах, героях и дьяволах, вынужденных отрабатывать на этой планете плоды прежних бессознательных (и, следовательно, дурных) поступков: как говорится в русской литургии, «плоды вольного и невольного греха».

В целом жизнь составляет серию неожиданных происшествий, о чем хорошо знают простые люди, например, фермеры и садовники; так, в нашей жизни редко что выходит так, как мы ожидаем, но по большей части случайно. В лучшем случае пропорция бывает пятьдесят на пятьдесят (фифти-фифти).

В Приере стояла тишина; мы разговаривали пониженными голосами; колокол на башенке больше не звонил; в здании студии не было танцев или музыки, и каждый всем своим существом желал Гурджиеву выздоровления. Мадам де Гартманн взяла на себя ведение хозяйства, а доктор Стьерн-вал и жена Гурджиева ухаживали за больным. Из Лондона приехала м-м Успенская и провела в Приере несколько дней. Но все шло так, как если бы в большой машине сломалась главная пружина и машина продолжала работать по инерции. Сила, двигающая нашу жизнь, исчезла.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: