Подземная река Лабуиш

Не все мои исследования проходили в атмосфере изолированности и таинственности первых одиноких походов.

За этим героическим периодом, очень увлекательным, но также очень опасным, наступил период, когда я исследовал пещеры не один — сначала с Марсиалем, затем с женой. Но двоих не всегда достаточно, чтобы преодолевать препятствия под землей и выносить сильные и острые эмоциональные нагрузки.

Постепенно в наших походах стали принимать участие наши друзья, с которыми мы проводили все более сложные исследования во все более обширных подземных полостях. Именно это и было настоящей спелеологией, а не рискованной авантюрой или смертельно опасными исследованиями.

Рано или поздно это неизбежно должно было привести к большим летним экспедициям (со сбрасыванием оборудования на парашютах, с лагерями, разбитыми на поверхности и под землей), насчитывающим иногда до тридцати участников. Без таких экспедиций невозможно покорить и исследовать большие разветвления пещер и пропастей.

Первый шаг на пути к массовой и организованной спелеологии я сделал в 1937 году в Арьеже у подземной реки Лабуиш, когда взял себе помощника, который, конечно, мог оказаться случайным человеком, но стал моим самым верным сотрудником, ибо мы работаем вместе уже более двадцати лет.

В 1908 году Мартель проводил лето в Пиренеях, и ему показали у горного прохода Фуа вход в пещеру, где таился неисследованный водный поток, изучением которого он немедленно занялся. Река оказалась глубокой, и Мартелю с товарищами пришлось сесть в разборную лодку и подняться вверх по реке на полкилометра. Выше они столкнулись с препятствием, заставившим их вернуться.

На следующий год, то есть в 1909 году, Мартель вновь пришел сюда с экспедицией, состоявшей из девяти участников, и начал исследование пещеры. Они поплыли по реке на пяти лодках. Экспедиция была неудачной и чуть не закончилась трагически. Первая лодка опрокинулась на четырехметровой глубине, и экипажу с большим трудом в полной темноте удалось выбраться вплавь из этой принудительной ванны. У другой лодки корпус был пробит обломком скалы, и она пошла ко дну под тяжестью двух пассажиров, которые едва добрались до берега. Так что в тот день чуть не произошло "массовое" потопление.

Три уцелевшие лодки продолжали свой путь на триста метров выше места "кораблекрушения", но экспедиция подверглась слишком большим испытаниям и неудачам, помощи и спасения неоткуда было ждать, и трем лодкам-разведчицам пришлось тоже вернуться. По подземной реке Лабуиш они проплыли около 1200 метров, но у Мартеля так и не хватило времени вновь вернуться к исследованию этой реки.

В 1935 году, то есть через двадцать шесть лет после описанных событий. Инициативному синдикату Фуа, а затем Фермерскому обществу эксплуатации пришла мысль попытаться исследовать реку как можно дальше и приспособить пещеру для посещения туристами. Разные спелеологи вплоть до 1937 года предпринимали попытки исследовать реку, но обнаружили, что по реке возможно проплыть только два километра, затем поток исчезает в непроходимом сифоне.

Тогда обратились ко мне и попросили попытаться пройти сифон. Жена ждала четвертого ребенка и не могла сопровождать меня, и я приехал в Лабуиш один.

Я предполагал подплыть к самому сифону на надувной лодке, но мое предложение вызвало замешательство и колебание среди присутствовавших членов Фермерского общества. По-видимому, они не решались пустить меня одного плыть по этой длинной и коварной реке. Мне сказали, что один молодой человек, весьма ловкий и надежный, может сопровождать и помогать мне. Оказывается, он был уже экипирован, готов следовать за мной, и мне его представили.

Юноша был застенчив, скромно держался в стороне, но произвел на меня хорошее впечатление, может быть, как раз благодаря такому поведению. В действительности у него не было никакого снаряжения, даже каски, он держал в руке очень старый ацетиленовый фонарь и показал мне сделанную им самим надувную лодку из камеры грузовика, обернутой парусиной.

Я поговорил с этим добровольцем несколько минут. Он сообщил мне, что не знает никаких пещер, кроме Лабуиша, но будет счастлив сопровождать и помогать мне, так как ему очень нравятся такие исследования.

Рекомендация была не очень весомой, и я спросил, умеет ли он по крайней мере плавать. Ответ был утвердительным, остальное я принял на веру, и, мерно покачиваясь в лодке, мы отправились в плавание по реке в сторону сифона, находившегося на расстоянии двух километров.

Этот этап исследований был очень напряженным, и мы поочередно опрокинулись на трудных местах, что, вероятно, мало смутило моего спутника и не отбило охоту плыть дальше, а это было хорошим признаком.

Первое подземное плавание с юным арьежцем положило начало сотрудничеству, которое длится до момента, когда я пишу эти строки, — уже двадцать три года. Время скрепило нашу дружбу, глубокую, как пропасти, которые нам пришлось преодолевать вместе во время наших памятных экспедиций. Так я встретил и "открыл" Дельтейля, который с тех пор всегда был рядом со мной.

В результате длительного плавания, которое нам то и дело приходилось прерывать, чтобы пересаживаться у каждого каменного порога, у каждого водопадика, мы добрались наконец до глубокого неспокойного проточного озера, которое заканчивалось знаменитым сифоном. Я внимательно осмотрел и исследовал сифон и нашел его слишком большим и глубоким, чтобы можно было отважиться нырнуть в него одному без герметической лампы и страхующей веревки, попросту говоря, без ничего.

Мы повернули назад, к большому облегчению Дельтейля, который очень боялся, что я нырну в сифон и не вернусь обратно… Несмотря на все это, когда вечером мы вышли из пещеры на поверхность, где нас поджидали с нетерпением и беспокойством, я смог сообщить, что мы прошли сифон, снова обнаружили подземную реку выше сифона и проплыли по ней еще целый километр.

Это сообщение произвело большое впечатление на всех присутствующих и привело их в восторг. Дело в том, что благодаря моему опыту мы с Дельтейлем обнаружили неизвестный этаж, о существовании которого я догадывался по некоторым признакам. Исследование этого верхнего этажа — древнего пересохшего русла реки — потребовало от нас сложных и трудных гимнастических упражнений и расчистки заваленных проходов, и я убедился, что Дельтейль — прекрасный товарищ. У него не хватало только опыта, но он быстро приобрел его.

Самым ярким был момент, когда мы шли вдвоем по галерее и вдруг услышали рев каскада. Дойдя до водопада, мы поняли, что нашли реку выше сифона, останавливавшего раньше все экспедиции, включая и нашу, не далее как сегодня утром.

Наши лодки остались на приколе у подножия стены высотой тридцать метров, на которую мы взобрались, чтобы исследовать верхний этаж. Теперь нам приходилось отправиться по неизвестной верхней части потока без плавательных средств. Но это я решил проделать один. Может быть, сказалась привычка бывшего спелеолога-одиночки, но, вероятнее всего, на мое решение повлияло то, что Дельтейль оказался очень посредственным пловцом (в чем он сам затем признался). Я попросил его подождать меня на берегу, а сам погрузился в воду во всей одежде (в течение многих часов я все равно уже был совершенно мокрым), чтобы ознакомиться с рекой еще на полкилометра, и дошел до сифона, показавшегося мне менее серьезным, чем предыдущий; в него я решил нырнуть в следующий раз, когда вернусь сюда уже не один.

По многим причинам, главным образом из-за войны 1939–1945 годов, этот следующий раз задержался не на несколько недель или месяцев, а на годы, точнее, на целые восемнадцать лет. Только в 1955 году нам удалось привести к конечному сифону Лабуиш английских и французских аквалангистов.

Мои оценки и предположения не оправдались: сифон оказался очень глубоким и, к сожалению, непроходимым. Мишель Летран из общества "Лионские Тритоны" прошел под водой семьдесят два метра на глубине двадцати трех метров и наткнулся на слишком узкий ход, совершенно непроходимый.

Тем временем мы с Дельтейлем обследовали все сложные этажи Лабуиша, нашли и определили происхождение подземной реки. Гораздо выше под землю уходил ручей. Исследование с окрашиванием показало нам прямую связь этого ручья с рекой в пещере Лабуиш. Различные колодцы — естественные окна — дали нам, кроме того, доступ к некоторым участкам подземной реки, которую предстоит еще исследовать, вероятно, на расстоянии примерно двенадцати километров…

Что касается той части подземелья, которая приспособлена для туристов, то она открыта с 1938 года. Посещение пещеры включает плавание на больших прогулочных лодках в оба конца, что составляет около трех километров, а это самый длинный подземный туристский водный маршрут в мире.

XXVI

Пропасть Эспаррос

В 1937 году случай свел меня с Дельтейлем, и в том же году я встретился с другим начинающим спелеологом, который тоже вскоре стал моим близким другом и преданным сотрудником. Стечения обстоятельств и требования жизни оторвали его через десять лет от этого сотрудничества и нашей дружбы, которая, к счастью, сохранилась, несмотря на разлуку.

Жермен Гатте, директор завода в Буссоне, неподалеку от Сен-Годенса, не был молод подобно Дельтейлю: ко времени первых спусков под землю ему уже было сорок два года. Такое "позднее призвание" должно было само по себе заставить его наверстывать упущенное время, и действительно, мы вдвоем, иногда с Элизабет, принялись ускоренными темпами исследовать гроты и пропасти Комминжа. Мы не стремились к открытиям любой ценой, а просто спускались под землю как можно чаще, чтобы удовлетворить присущую нам обоим страсть к подземному миру и ко всему, что к нему относится. Жермен Гатте еще очень увлекался фотографированием под землей.

В противоположность обычным спелеологам, а в особенности Дельтейлю, совершенно не умеющим ценить время и всегда опаздывающим, Гатте был всегда не только точен, но и везде оказывался раньше всех. Стоило предупредить его об экспедиции и условиться, чтобы он заехал за мной в половине седьмого утра, я мог быть уверен, что в пять утра услышу, как подъезжает на полной скорости его пятнадцатисильный Ситроен и резко тормозит: Гатте был уже тут как тут, горя нетерпением поскорее попасть в пещеру или пропасть, запланированную на сегодня.

Его торопливость и спелеологический зуд были мне по сердцу: ведь я сам так же относился ко времени и томился той же жаждой поскорее попасть под землю.

Моя жена, которая не могла принимать участие во всех наших вылазках, но постоянно присутствовала при сборах, всегда очень поспешных, однажды обратилась к нашему Другу.

— Главное, — сказала она ему, — будьте осторожны!

— Ну вот, дальше уж некуда! — воскликнул Гатте. — Что касается неосторожности, обращайтесь к вашему мужу.

— Нет уж, дорогой мосье Гатте, мой муж никогда не бывает неосторожен… Я имею в виду вашу привычку слишком быстро вести машину. Вот что я считаю главной опасностью!

Гатте, который действительно водил машину на очень большой скорости, прямо задохнулся от этого замечания, которое он счел незаслуженным; с его точки зрения, опасности начинались только под землей.

Однажды мы приехали к маленькому селению Эспаррос недалеко от пещеры Лябастид (грот Рычащего Льва). В течение многих лет я пытался найти в этом секторе колодец, известный под названием Австрийского, так как австрийцы спускались в него перед самой войной 1914 года.

В этот день один пастух привел нас к отверстию колодца, на поиски которого было затрачено столько времени. Мы развернули лестницы, спустились на глубину двадцати метров и попали в круглый зал, буквально пронизанный множеством вертикальных колодцев.

Отсюда начинался длинный путь по сложной пересеченной местности, преграждаемый спусками и подъемами, анфиладами залов и коридоров. В одном из залов мы прочли на стене имена и дату: "1913 год". Эта надпись подтверждала, что австрийцы действительно побывали здесь. Но потом, добравшись до коридора, в который было очень трудно попасть, мы не обнаружили никаких следов наших предшественников. Это убедило нас, что мы были первыми исследователями длинного и извилистого коридора, заканчивавшегося, однако, тупиком. Правда, в этом тупике было "окно" в стене, из которого соблазнительно тянуло ветерком.

Мы тут же приступили к расширению "окна" зубилом и молотком. Бесконечная и очень мучительная работа закончилась тем, что отверстие расширилось настолько, что нам удалось пролезть в него, и мы попали в "комнатушку" совершенно вымотанные, но очень довольные. Пещера продолжалась, теперь поток воздуха шел из новой длинной лазейки, наполовину каменистой, наполовину глинистой. Мне удалось проползти это узкое место, и я оказался в очень неровном коридоре, приведшем меня в большой зал, пол которого частично провалился; в нем зияло отверстие внутреннего колодца, куда я не мог спуститься, так как был один и без снаряжения.

Я назвал это место Залом 25 июня и вернулся к лазейке, которую пытался расширить Гатте. Я рассказал ему о своих успехах и поделился с ним многообещающими перспективами исследования "пропасти Эспаррос", как мы решили ее окрестить.

Через несколько дней мы вернулись на то же место и приступили к расширению обоих узких проходов. Это было совершенно необходимо, иначе мы не могли бы пронести оборудование, особенно лестницы, без которых немыслим спуск в колодец, найденный мной в Зале 25 июня.

На этот раз Элизабет, соблазненная нашими рассказами о пропасти Эспаррос, пошла вместе с нами. Пока Гатте и я возились с расширением прохода, Элизабет одна добралась до Зала 25 июня, обследовала по дороге ряд маленьких галерей и залов и вернулась в восторге. Она нашла целые букеты эксцентрических сталактитов,[30]которые принялась описывать нам с таким энтузиазмом, что мы побросали инструменты и пошли полюбоваться ее находкой. Никогда в жизни я не видел подобного чуда, таких удивительно нежных и чистых цветов из минералов. Кстати, мы не преминули бросить оценивающий взгляд на колодец, в который сегодня было уже поздно спускаться. Впрочем, мы все равно не смогли бы этого сделать в тот день, так как нам еще не удалось донести наши лестницы до Зала 25 июня.

Все же наступил день, когда мы смогли наконец протащить оборудование через узкое место и спустить его в никем еще не исследованный колодец.

Гатте страхует меня, я спускаюсь на сорок метров и приземляюсь в обширном коридоре, где на каждом шагу мне встречаются чудеса, и я иду по нему, жадный и потрясенный. Стены буквально устланы мириадами белоснежных кисточек и помпонов, образующих самое изысканное и самое роскошное украшение, какое только можно себе представить. В совершенном восхищении я останавливаюсь перед громадным сверкающим соцветием, свешивающимся с потолка, как кисть белых лилии. Букет белоснежных цветов висит на уровне моего лица. Я осматриваю его подробнейшим образом, обхожу кругом, инстинктивно затаив дыхание: такими хрупкими кажутся эти кружевные цветы. Они действительно очень хрупкие, и их не следует срывать. В одиноком покое пещеры, где все неподвижно, где всегда постоянная температура, эти белые лилии "цветут" в течение многих веков и тысячелетий. Каждый из крошечных цветочков идеально белого цвета, по форме похож на лилию, и каждый кристалл сверкает под лучами моей лампы.

Белые лилии Эспарроса, рожденные и существующие в вечном мраке пропасти, мне дороже цветов, родившихся под ласковыми весенними лучами солнца, ибо они неизменны, время не властно над ними и им никогда не суждено увянуть. Налюбовавшись букетами лилий, я пошел дальше и оказался в волшебном дворце: стены сплошь, как бархатом, покрыты кальцитом и арагонитом, сверкает даже почва, вся усеянная иглами и нитями гипса, тонкими, как паутина. Чтобы их не раздавить, я должен был искать и выбирать место для каждого шага, куда поставить свои подбитые гвоздями ботинки, увы, дробящие эти драгоценности, на которые я смотрю первым из людей. Я поднимаю глаза от пола к потолку, откуда, как опрокинутые экстравагантные канделябры, спускаются многочисленные сталактиты самых сложных форм, наиболее оригинальные из всех, какими мне когда-нибудь приходилось любоваться под землей.

Я прошел уже двести метров, не переставая все время восхищаться, но феерический коридор, по которому я иду, резко обрывается, и это возвращает меня к действительности. Я дошел до края крутого обрыва, который ведет в нижний этаж, куда я сегодня не смогу спуститься: у меня нет лестницы.

Только сейчас я спохватился, что почти забыл о Гатте, который с нетерпением ждет на верху сорокаметрового колодца моего возвращения и результатов разведки. Я быстро возвращаюсь к свисающей лестнице, но, вместо того чтобы привязаться к страхующей веревке и начать подъем, кричу своему другу и зову его спуститься. Эхо и искажение звуков (явление, частое под землей) мешают нам переговариваться, и Гатте не понимает моих слов. Наконец, скандируя и говоря по слогам, мне удается передать ему следующую фразу: "Это вторая Сигалер".

Сообщение возымело действие, и через несколько минут мой спутник, быстро спустившись, приземляется рядом со мной.

В то время грот Сигалер считался самым замечательным и удивительным из всех подземных полостей, но, после того как он подвергся бесчисленным актам вандализма, изумительная арьежская пещера была полностью разорена. Теперь пропасть Эспаррос стала самой богато украшенной из всех известных мне подземных полостей. С 1938 года, то есть уже более тридцати лет, Эспаррос, к счастью, все еще держит это первенство, и хотелось бы, чтобы это подземное чудо никогда не профанировала позорная язва автографов, нацарапанных рисунков и различных надписей, сделанных сажей, чтобы пещеры не коснулись разрушения, которых, к несчастью, всегда можно опасаться и которые, увы, никогда не исключены.

Исследование нижнего этажа пропасти Эспаррос, которое мы проводили совместно с Гатте и Элизабет, привело нас на глубину сто двадцать метров. Здесь мы прошли около километра по колоссальной пещере, стены и частично потолок которой в изобилии были покрыты очень тонкими белыми кристаллами.

Все это так великолепно, что слова не в состоянии выразить то, чем на каждом шагу любуются глаза. Подземные украшения Эспарроса, которые мы смогли показать многим коллегам-спелеологам из числа самых искушенных и опытных, привели их в восторг, и они в один голос заявили, что никогда не видели ничего подобного. Я даже не пытаюсь описать эту пропасть; ведь фейерверк не опишешь, а при попытке рассказать словами о красоте драгоценных камней невольно пришлось бы признать свою несостоятельность.

Австрийцы, побывавшие до нас в пропасти Эспаррос (зашедшие очень недалеко и неглубоко), по-видимому, собирались вернуться сюда на следующее лето, но их никто больше не видел, так как в этом году разразилась Первая мировая война.

Через двадцать пять лет, вскоре после наших исследований этой пропасти, в 1939 году, началась Вторая мировая война, и вполне могло случиться так, что мы тоже никогда бы не вернулись в Эспаррос. Но вначале эта война была "странной войной". Отец четверых детей, в свое время раньше срока призванный в 1915 году, не подлежал мобилизации в 1939 году. Несмотря на это, так же как и мой отец в 1914 году, я явился на призывной пункт, желая пойти добровольцем. Но так же, как и моего отца, меня не взяли.

В то время мне было всего сорок два года, но мобилизация протекала с такими затруднениями и так неорганизованно, что я приписываю полученный мною отказ именно этой неразберихе.

Гатте был старше меня и тоже не был мобилизован, и мы даже во время войны иногда посещали пропасть Эспаррос. Так, например, 25 июня 1940 года мы подошли к ней под проливным дождем, который был нам очень на руку, так как на этот раз мы выполняли секретное поручение, совершенно неожиданное, во всяком случае такое, которое и вообразить было бы нельзя, если бы не грандиозность событий и трагические обстоятельства того времени.

Штаб саперов французской армии доверил нам три больших мешка со сверхсекретными документами и досье и поручил спрятать их в самой глубокой пещере по нашему выбору и усмотрению, чтобы они не достались врагу. Спустившись в пропасть и пройдя очень сложным ходом, я совершил акробатический подъем до верха одного вертикального колодца, где мне был знаком один очень сухой уголок. Гатте оставался внизу, он завернул все три мешка в большие куски прорезиненной ткани и привязал их к концу веревки, которую я взял с собой наверх. Я поднял мешки и бережно уложил их в потайное место, где они пролежали пять лет, то есть до конца войны.

За это время я три раза побывал здесь, чтобы удостовериться в сохранности документов и в случае необходимости сменить прорезиненное покрытие. Эта предосторожность каждый раз оказывалась излишней: место было абсолютно сухим.

Говоря о специальном использовании пещер в качестве тайников для документов и оружия, стоит рассказать, как в 1941 году я смог указать хорошее укрытие целому кавалерийскому отряду, пытавшемуся спрятать оружие от обысков. В темную и дождливую ночь зимой 1941 года мы сумели перевезти и спрятать десять тонн оружия в ящиках в гроте Монтеспан, моей первой пещере. Разместив этот важный склад, мы завалили и замаскировали вход в пещеру.

В 1943 году оружие достали, и оно послужило армии Сопротивления.

В 1942 году совершенно другой, впрочем столь же неожиданный, род деятельности вновь привел нас к пропасти Эспаррос.

В нескольких сотнях метров от края пропасти остановился грузовик Национального радиовещания. Телефонный провод был протянут до края входного колодца. Диктор Пьер Бовуа взял краткие интервью у трех членов отряда, собиравшихся спуститься в пропасть. Кроме меня и Гатте, с нами был еще наш юный друг Марсель Лубан, которому суждено было через несколько лет трагически погибнуть в глубине пропасти Пьер-Сен-Мартен.

Лестницы были сброшены в первый колодец, и Бовуа с телефонным аппаратом через плечо и микрофоном на шее начал спускаться вместе с нами.

Впервые микрофон был спущен в пропасть, где и состоялся на шестидесятиметровой глубине первый подземный репортаж. Чтобы отметить скромный вклад в великую летопись радио, следует добавить, что этот сеанс состоялся 23 июня 1942 года, диктором был Пьер Бовуа, техниками — Клотт и Петейль, в сеансе участвовали спелеологи Кастере, Гатте и Лубан.

А 27 августа 1958 года я участвовал в первой прямой телевизионной передаче из-под земли, проводившейся из грота Бедейллак (Арьеж), в которой принимали участие радиорепортер Жорж де Коне и отряд спелеологов, состоящий из моих друзей: Жозе Бидегена, Жоржа Дельтейля, Жоржа Лепине и моей дочери Раймонды.

Наконец, в пропасти Эспаррос была отслужена первая месса под землей. Эта церемония, посвященная окончанию войны, состоялась 15 апреля 1945 года.

XXVII

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: