Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Фауст: Существованье гор, лугов, лесов Обходится без глупых катастроф. Мефистофель: Ты полагаешь? Но иного мненья, Кто был свидетелем их появленья. И.В. Гете




В 90-х годах астрофизики впервые получили возможность фиксировать объекты величиной с очень крупную планету около других звезд. К концу века число обнаруженных за пределами Сол-нечной системы планет приблизилось к двум десяткам [Ксанфома-лити Л.В., 1999], весной 2002 называли число 89, а в 2003 оно пере-валило за сотню.
С самого начала возник волнующий вопрос: нет ли на тех пла-нетах чего-либо подобного жизни? В переводе на операциональный язык это вопрос о том, как можно обнаружить наличие (или убе-диться в отсутствии) биоподобных процессов на расстоянии в десят-ки и сотни световых лет. С интересным предложением выступила группа итальянских биохимиков. Живое вещество должно поддер-живать атмосферу планеты в состоянии далеком от равновесия, и неравновесность как основной признак достаточно развитой жизни могла бы быть зарегистрирована при высокой разрешающей спо-собности спектрального анализа [Benci V., Galleni L., Santini F., 1997].
Этот пример показывает, что к концу ХХ века представление о неравновесии как фундаментальной особенности живого заняло прочные позиции в естествознании. В предисловии к сборнику тру-дов, посвященных 50-летию знаменитых лекций Э. Шредингера [1972], его редакторы писали: "Все живые организмы сталкиваются с проблемой сохранения крайне маловероятной (highly improbable) структурной организации в противодействии второму началу термо-динамики. Шредингер указал на то, что они удерживают внутренний порядок за счет создания беспорядка в среде" [Murphy M.P., O'Neill L.J., 1997, p.2].
Добавим, что за несколько лет до шредингеровских лекций (1943 год) была опубликована книга советского биофизика Э.С. Бау-эра [1935], в которой отчетливо поставлен вопрос об устойчивом неравновесии живого организма с окружающей средой и введен сам этот термин. Еще ранее догадки на этот счет выдвигались А.А. Бо-гдановым, Р. Дефаем, Л. Бриллюэном и другими учеными (см. [Фо-мичев А.Н., 1985], [Назаретян А.П., 1991]).
Сегодня уже считается общепризнанным, что жизнь - это ме-ханизм, который "контролирует устойчивость особого неравновес-ного состояния земной атмосферы" [Горшков В.Г., 1995, с.293].
Как отмечалось в разделе 2.8, акцент на антиэнтропийном ха-рактере жизнедеятельности и на ее непременной цене (сохранение неравновесного состояния оплачивается ускоренным ростом энтро-пии других систем) приближает к пониманию того, почему жизни исконно сопутствуют эндо-экзогенные кризисы различного масшта-ба и почему ответом на них может стать совершенствование антиэн-тропийных механизмов. Поскольку же здесь нас интересует степень экзотичности социальной истории по отношению к предыдущему развитию природы, обратим внимание на ряд обстоятельств.
Первое состоит в том, что, поднимаясь мысленно по лестнице геологических эпох, мы обнаруживаем все более разнообразные, сложные и далекие от равновесия со средой формы жизни. При этом за миллиарды лет, отделяющие нас от появления фотосинтезирую-щих организмов, основной входящий ресурс - лучистая энергия Солнца, - если и изменялся, то не векторно, т.е. последовательно не возрастал. Между тем энергетический выход, выражаемый влияни-ем живого вещества на все оболочки планеты, возрастал последова-тельно и, по большому счету, неуклонно.
Этот эффект обеспечивался умножением экологических ниш и удлинением трофических и прочих цепей, в результате чего отходы жизнедеятельности одних организмов становились ресурсами жиз-недеятельности других (почти буквальная аналогия с выводами Ф.А. Хайека по поводу демографического роста, цитированными в разде-ле 1.2!). Внутреннее усложнение вело "к более эффективному пре-образованию энергии и вещества окружающей среды в биомассу" [Бердников В.А., 1991, с.62], и по мере того, как расход ресурсов на единицу биомассы снижался, вместимость биосферы росла.
Биологами установлен еще один примечательный факт. У всех бегающих наземных животных - от насекомых до млекопитающих - энергетическая эффективность двигательного аппарата примерно одинакова, т.е. они затрачивают равную энергию для перемещения единицы массы своего тела на единицу расстояния [Бердников В.А., 1991]. Преимущество же в эффективности целенаправленного дви-жения дает умение дальше и точнее "просчитывать" будущие собы-тия - скажем, траекторию потенциальной жертвы, врага или партне-ра - и соответственно организовать свое поведение.
Здесь уже просматривается второе важное для нас обстоятель-ство: органичной составляющей "прогрессивного" развития жизни служила ее интеллектуализация. Так можно характеризовать изме-няющиеся качества биосферы в целом, биоценозов, а также отдель-ных видов, последовательно занимавших верхние этажи биосферной организации.
Последнее анатомически выражалось формированием и разви-тием нервной системы, головного мозга, его коры, кортикализацией функций и т.д. Указывая на неуклонность тенденции, В.И. Вернад-ский [1987] ссылался на открытие американского палеонтолога Д. Дана: в процессе развития нервной системы "иногда наблюдаются геологически длительные остановки, но никогда не наблюдается по-нижение достигнутого уровня" (с.251). Это в дальнейшем подтвер-дил и специальный расчет. Если коэффициент цефализации совре-менной фауны принять за 1, то в миоцене (25 млн. лет назад) он со-ставлял 0,5, а в начале кайнозойской эры (67 млн. лет назад) - 0,25.
Функционально интеллектуализация проявлялась как возрастанием адаптивной гибкости биоценозов, так и образованием все более динамичных и дифференцированных форм отражения (моделирования). Иерархия уровней и этапов становления этих форм раскрывается наблюдениями и лабораторными экспериментами [На-заретян А.П., 1987, 1991]. Исследование филогенеза и онтогенеза отражательных процессов позволяет проследить последовательное нарастание субъективных факторов активности и оценить их само-стоятельную роль в эволюции.

Если в простейших физических процессах преобладает синхронное моделирование - модель мира, которую несет в себе каждый из взаимодейст-вующих элементов, трансформируется одновременно с взаимодействием, - то в системах высшего химизма [Жданов Ю.А., 1968], [Руденко А.П., 1986] и осо-бенно у живых организмов наблюдается феномен опережающего моделирования. Здесь уже память представляет собой не просто фиксацию сле-дов воздействия: опыт прошлых взаимодействий обеспечивает предвосхищение дальнейших событий по начальным признакам [Анохин П.К., 1962]. Так, при первых признаках потепления химические процессы в живом дереве ориенти-руются на наступление весны, и это может обернуться неприятными последст-виями, если преждевременное потепление окажется природной аномалией.
Большинство гетеротрофных организмов (животные), в отличие от автотрофов (типичных растений), приобретают способность к сигнальному моделированию - ориентировке на трофически нейтральные раздражители. На-пример, одноклеточные растения в аквариуме тянутся к освещенной части по-тому, что свет служит для них источником жизненной энергии. Одноклеточные же животные, гетеротрофы, поначалу безразличны к источнику света; но если корм регулярно подавать в освещенную часть аквариума, то выработается ус-ловный рефлекс - положительная реакция на свет, отсутствовавшая в их гене-тической программе [Лурия А.Р., 2004].
Дальнейший филогенез механизмов моделирования связан с образовани-ем и совершенствованием специального органа - нервной системы: ретиальной, ганглиозной, а потом и центральной, увенчанной головным мозгом. Высшие позвоночные уже формируют полисенсорные предметные образы - психическое моделирование, - приобретающие собственную динамику независимо от непо-средственного стимульного поля. Такую способность ученые также фиксируют не только при полевых наблюдениях, но и в лабораторных экспериментах.
Например, признаком наличия предметных образов (психики) служит появление сновидений и галлюцинаций: в лабораторных экспериментах все это фиксируется созданием искусственных условий, при которых поведение живот-ного, оставаясь предметным, перестает быть адекватным ситуации [Ротенберг В.С., Аршавский В.В., 1984], [Волков П.Н., Короленко Ц.П., 1966]. О том же свидетельствуют специфические мотивационные конфликты, когда психогенная потребность (любопытство) толкает особь на действия, противоречащие по-требности физического самосохранения (см. раздел 2.8).
С еще большими рисками и дисфункциональными эффектами сопряжено рефлексивное (семантическое) моделирование, характерное для человека и ка-чественно развивавшееся в процессе культурной истории.

Разумеется, возрастающая опасность дисфункций составляет лишь неизбежную негативную сторону психической эволюции, каж-дый виток которой дает виду также и заметные адаптивные пре-имущества.
Так, освобождение от стимульного поля и "выделение "пред-мета" в калейдоскопе окружающей среды" [Ухтомский А.А., 1978, с.225] делает возможным абстрагирование, умственную игру образ-ами и, в перспективе, использование одних предметов для воздейст-вия на другие предметы [Северцов А.Н., 1945]. У высших обезьян способность к абстрагированию, управлению предметными образ-ами и, соответственно, к сложным инструментальным действиям достигает такого развития, которое вплотную приближается к прао-рудийной деятельности ранних гоминид. После специального обу-чения в лаборатории поведение антропоидов, вероятно, даже пре-восходит ее по операциональной и по эмоциональной сложности [Бериташвили И.С., 1966], [Кац А.И., 1973], [Фирсов Л.А., 1977].
Любопытно, что гоминиды на ранней стадии не были лидера-ми интеллектуальной эволюции. Во всяком случае, по коэффициен-ту цефализации (отношение веса мозга к весу тела, служащее корре-лятом интеллектуальности позвоночных) австралопитек уступал дельфину. Но в процессе жесточайшей внутривидовой и межвидо-вой конкуренции средний объем мозга гоминид увеличился в 3 раза, тогда как нынешние дельфины анатомически не отличаются от сво-их предков - современников австралопитека. Встроившись в ком-фортную экологическую нишу, дельфины избежали жестокой кон-куренции, стимулировавшей ускоренное развитие.
Это лишний раз демонстрирует эволюционную продуктив-ность провоцируемых стрессов и подводит к третьему важному для нас обстоятельству - эволюционные трансформации опосредовались глобальными кризисами и катастрофами.
Сегодня никто из ученых не сомневается в том, что спокойные фазы биосферной истории чередовались с катастрофическими (толь-ко на протяжении фанерозоя произошло как минимум 5 массовых и десятки менее масштабных вымираний), но по поводу источника по-следних мнения заметно расходятся.
Дело в том, что Ч. Дарвин игнорировал теорию катастроф Ж. Кювье, которая была решительно антиэволюционной и опиралась только на факт отсутствия в современном мире видов, явно присут-ствовавших в отдаленном прошлом. При формировании синтетиче-ской теории, объединившей теорию отбора с популяционной гене-тикой, сведения о резких сменах видового состава биосферы все еще оставались скудными. Поэтому эволюционная биология строилась без учета соответствующих данных и плохо с ними согласуется. Для спасения парадигмы плавного естественного развития ее привер-женцы, в полном согласии с науковедческой теорией Т. Куна [1977], создают гипотезы ad hoc. А именно, они стараются причинно свя-зать катастрофические процессы с внешними по отношению к жизни - геофизическими и космическими факторами.
Иных акцентов требует синергетическая модель. Как мы мог-ли убедиться (см. разделы 2.6 - 2.8), она позволяет предположитель-но судить о генезисе системного кризиса по его результатам. Исходя из этого, глобальные изменения "прогрессивного" характера долж-ны были стать итогами кризисов, спровоцированных собственно биотическими процессами.
Впрочем, наиболее бесспорные сведения о некоторых пере-ломных эпизодах очень точно соответствуют сценарию эндо-экзогенных кризисов. Как по синергетической партитуре, был, на-пример, "исполнен" переход от раннепротерозойской к позднепро-терозойской эре более 1,5 млрд. лет назад. Цианобактерии (сине-зеленые водоросли), бывшие прежде лидером и монополистом эво-люции, выделяли отходы своей жизнедеятельности - молекулы ки-слорода. Кислород, постепенно накапливаясь, изменял химический состав атмосферы и придавал ей все более выраженное окислитель-ное свойство. Когда содержание кислорода в атмосфере достигло критического значения, началось вымирание организмов.
В кислородной атмосфере стали распространяться и эволю-ционировать аэробные формы, большинство из которых - эукарио-ты, составившие новый ствол жизни. Впоследствии, благодаря сложной структуре, они смогли образовать многоклеточные грибы, растительные и животные организмы [Аллен Дж., Нельсон М., 1991], [Snooks G.D., 1996].
Но не по всем переломным эпизодам доступные сведения столь же органично укладываются в схему спровоцированной неус-тойчивости. Так, в 80-е годы большинство палеонтологов были склонны объяснять массовое вымирание ящеров на исходе мелового периода чисто внешними факторами. При этом ссылались на данные о грандиозном взрыве, следы которого обнаружены в отложениях: то ли извержении сверхмощного вулкана [Crawford M., March D., 1989], то ли столкновении с крупными астероидами [Голицын Г.С., Гинзбург А.С., 1986]. Выброшенные в верхние слои атмосферы мас-сы измельченной породы могли перекрыть доступ солнечным лучам и послужить первопричиной экологической катастрофы.
В последующем такое объяснение вызвало серьезную критику. Вымирание динозавров (и значительного количества других видов) произошло "быстро" по геологическим меркам, т.е. длилось 1 - 2 млн. лет; пыль же держалась в атмосфере несколько месяцев. Если взрыв сыграл роль в разрушении биосферы, то только потому, что это было подготовлено накоплением внутренних деструктивных эффектов.
Австралийский ученый Г.Д. Снукс внимательно проанализи-ровал еще одну распространенную гипотезу о том, что массовая ги-бель биологических семейств (около 60%) на верхней границе перм-ского периода также была вызвана извержением грандиозного вул-кана в Сибири. "Несомненно, - заключает он, - такое событие должно было оказать мощное влияние на жизнь. Но весьма вероят-но, что 250 млн. лет назад… флора и фауна Земли исчерпали дина-мические возможности экспансии, сделавшись весьма уязвимыми для любого внешнего воздействия" [Snooks G.D., 1996, р.77].
На мой взгляд, аргументом против гипотез, объясняющих ка-тастрофические смены видового состава Земли экзогенными воздей-ствиями, могла бы служить сравнительная оценка длительности эр и отделов на геохронологической шкале. Их укорочение по мере ус-ложнения и интенсификации жизненных процессов свидетельствует о том, что периодические глобальные катастрофы не являются пас-сивными последствиями внешних происшествий, но имеют внут-реннюю логику и причинность.
Это может быть, в частности, связано с предполагаемым влия-нием жизнедеятельности на геологические процессы. "Продолжи-тельность эволюционных периодов накопления энергии, - пишет хабаровский геофизик В.Л. Шевкаленко [1992, с.24-25], - по-видимому, определяется способностью живого вещества соответст-вующего уровня организации к преобразованию и накоплению энер-гии Солнца и захоронению ее в осадках в виде соединений углерода. Тектонические движения, вероятно, служат пусковым механизмом, обусловливающим расход части энергии погребенного органическо-го вещества на метаморфические преобразования". Автор привел также гипотезу французских исследователей о "холодном" ядерном синтезе элементов, который может изменять химический состав и объем литосферы и продуцировать возмущения земной коры.
Если такие гипотезы подтвердятся, эндо-экзогенное происхо-ждение глобальных кризисов (т.е. то, что они были спровоцированы активностью живого вещества) станет очевидным. Но уже само их выдвижение свидетельствует о неудовлетворенности ученых внеш-ним по отношению к жизни объяснением биосферных переломов.
И все же решающим мне представляется аргумент, так сказать, "элевационный", т.е. построенный на сравнении с последующими событиями.
Палеонтологи указывают на то, что в спокойных фазах проис-ходили изменения, росло разнообразие, но все это оставалось в пре-делах одного качественного уровня [Шевкаленко В.Л., 1997]. За ка-тастрофическими же обвалами следовало не восстановление систе-мы (полное или частичное), а качественные скачки сложности, ин-теллектуальности и уровня неравновесия биосферы с физической средой. Это очень трудно согласовать с предположением о внешнем происхождении катастроф. Между тем, вспомнив о результатах ан-тропогенных кризисов спустя десятки и сотни миллионов лет (см. разделы 2.6 - 2.8), мы в очередной раз обнаружим принципиальное сходство механизмов. Ведь и в социальной истории глобальные кри-зисы разрешались последовательным удалением социума и его при-родной среды от "естественного" (равновесного) состояния!
Выходит, попытки свести дело к внешним воздействиям в от-даленной истории биосферы имеют ту же сомнительную логику, что и попытки объяснить относительным потеплением гибель в верхнем палеолите крупных животных; при этом игнорируется бесспорное обстоятельство: каждый из погибших видов успешно пережил 20 климатических циклов плейстоцена, не сопровождавшихся интен-сивной охотничьей деятельностью человека.
Кстати, если факты вообще способны разрушить какое-нибудь теоретическое построение (в чем я не уверен), то есть по меньшей мере один факт настолько убийственный для концепции, предпола-гающей естественное вымирание мегафауны на исходе плейстоцена, что его впору уподобить пушечному ядру, угодившему в карточный дом. Достоверно установлено [Vartanian S.R. et al., 1995], что еще 4 - 4,5 тыс. лет назад на острове Врангеля жили (карликовые) мамонты! Впервые добравшиеся туда люди успели наделать гарпуны из их клыков, и вскоре после появления людей беззащитные животные окончательно исчезли.
Дальнейшие исследования в области палеонтологии позволят полнее судить о механизмах глобальных переломов и верифициро-вать синергетическую гипотезу о решающей роли эндо-экзогенных кризисов. Пока же констатируем бесспорный факт. Биота, как в по-следующем общество, развивалась путем адаптации к среде, преоб-разуемой ее собственной активностью, и тем самым адаптировала среду к своим возрастающим потребностям.
С этим связано четвертое обстоятельство, на которое нам важ-но обратить внимание: рост биологического разнообразия обеспечи-вался биогенным ограничением разнообразия физической среды.
Активность живого вещества на протяжении миллиардов лет унифицировала температурный режим планеты, атмосферное давле-ние, радиационный фон (за счет озонного экрана в верхних слоях атмосферы) и т.д. "В целом весь процесс эволюции биоты был на-правлен на стабилизацию, на сокращение амплитуды колебаний фи-зической среды" [Арский Ю.М. и др., 1997, с.121]. За последние 600 млн. лет, несмотря на чередование ледниковых и послеледниковых периодов, температура нашей планеты колебалась в относительно узком диапазоне, так как более радикальные изменения климата предотвращались обратным влиянием биоты [Липец Ю.Г., 2002].
Тем самым складывались предпосылки для все более сложных форм жизни, существование которых было бы немыслимо в услови-ях "девственной", не преобразованной планеты. Как отметил В.А. Бердников [1991, с.118], "каждый вид многоклеточных организмов представляет собой завершающее звено в длинной цепи видов-предков (филетические линии вида), начало которой теряется в глу-бинах докембрия… Филетические линии каждого вида начинались в совершенно других, по существу, инопланетных условиях".
Разве это не напоминает историю отношений общества и при-роды? Если бы социальный субъект, выстраивая антропоценозы, по-следовательно не переоборудовал биологическую среду "под себя" и не жертвовал ее разнообразием ради растущего разнообразия культурной составляющей, ничего подобного цивилизации на Земле возникнуть бы не могло. Для цивилизации современная австралопи-текам биосфера - такая же инопланетная реальность, как для млеко-питающих - биосфера протерозоя.

Общность тенденций, а также некоторых механизмов соци-альной и биосферной истории обусловила своего рода изоморфизм концептуальных интерпретаций и, соответственно, разногласий в обществоведении и в биологии.
Так, естествоиспытатели, разделяющие идею прогрессивной эволюции, часто склоняются к телеологическим решениям, сконцен-трированным более всего в теории номогенеза (ортогенеза). Видный представитель этой школы Л.С. Берг [1977], излагая взгляды своего предшественника К.Э. Бэра, следующим образом сформулировал центральный тезис: "Конечной… целью всего животного мира явля-ется человек" (с.69-70). В построениях марксистских социологов аналогичную функцию выполнял коммунизм, у некоторых христи-анских философов - богочеловек, у П. Тейяра де Шардена - точка Омега и т.д.
Аналогом "цивилизационного" подхода в исторической со-циологии у биологов служит оппозиционная эволюционизму "сук-цессионная" парадигма. В ней "идеи прогресса, "высшего" и "низ-шего" отходят на второй план" [Богатырева О.А., 1994, с.31], сохра-няя смысл лишь в рамках определенного цикла. В свое время ярко, с присущей ему иронией, близкую позицию выразил Н.В. Тимофеев-Ресовский: "Пока что нет не то /что/ строгого или точного, но даже мало-мальски приемлемого, разумного, логичного понятия прогрес-сивной эволюции… На вопрос - кто же прогрессивнее: чумная ба-цилла или человек - до сих пор нет убедительного ответа" (цит. по [Бердников В.А., 1991, с.32]).
Здесь, как и в социальной истории, синергетическая модель помогает удержаться между идеологиями конечной цели и замкну-тых циклов. Эволюция видится как последовательность апостериор-ных эффектов, отчасти случайных (рост разнообразия в спокойные периоды за счет актуально бесполезных, но приемлемых для систе-мы мутаций), отчасти необходимых для сохранения системы при обострившихся кризисах. Иначе говоря, мы опять убеждаемся: про-грессивная эволюция биосферы (как и общества) - не цель, а сред-ство сохранения неравновесной системы.
Вместе с тем устанавливаются критерии для сравнительной оценки процессов и состояний.
Вопрос о том, "прогрессивнее" ли человек чумной бациллы, не столько проясняет, сколько запутывает существо дела. Сравни-вать отдельные виды под таким углом зрения не вполне корректно, поскольку каждый из них живет в своей нише, по мере возможности приспосабливается к спонтанным изменениям среды и, в общем, не является предметом биологической эволюции. Как ранее отмеча-лось, простейшие виды устойчивее сложных, о чем легко судить по палеонтологической летописи. Устойчивость может служить крите-рием разрешения конкретной кризисной ситуации, но не эволюци-онной тенденции. Чтобы получить единый критерий биологического "прогресса", необходимо вычленить адекватный объект.
Таким объектом является биосфера - неравновесная система, сохраняющая относительную устойчивость на протяжении длитель-ного времени и вынужденная ради этого трансформироваться (равно как носителем долгосрочной социальной эволюции служит челове-чество в целом, а не отдельные сообщества или регионы - см. Очерк II). Достоверная картина откроется через телескопический объектив, если мы сопоставим состояния биосферы на различных срезах гео-логической истории: например, фазы раннего и позднего протерозоя, венда и кембрия, пермского и триаского, неогенового и четвертич-ного периодов, плейстоцена и голоцена. При таком сопоставлении очень трудно не заметить, что система становилась все более слож-ной, внутренне разнообразной, энергетически активной и интеллектуальной.
Становилась ли она более устойчивой? Взглянув еще раз на геохронологическую шкалу, мы заметим, что скорее нет, чем да. При обсуждении этого вопроса неожиданно обнаружилась парал-лель с противоречивой "логикой устойчивости", которая зафиксиро-вана в жизнедеятельности социальной системы. Напомню (см. фор-мулы /I/ и /II/, раздел 2.5), с ростом технологического потенциала увеличивалась внешняя устойчивость социума, и вместе с тем он становился чувствительнее к внутренним колебаниям.
Нечто похожее происходило и в эволюции биосферы. Вероят-но, живое вещество на Земле имело больше шансов сохраниться, ес-ли бы очень мощное внешнее воздействие на планету произошло в фанерозое, чем в протерозое, так как сложные формы, разрушив-шись, составили бы защитный слой для простейших. Но у сложной системы ниже порог летального воздействия, т.е. в целом эволюцио-нирующая система становилась уязвимее, о чем свидетельствуют и сокращающиеся сроки бескризисного существования [Буровский А.М., 2000].
Таким образом, чтобы оценить преимущество сложности, энергетической эффективности и интеллектуальности, нам опять, как и в социальной истории, необходим синергетический критерий: биосфера становилась не более устойчивой, но более неравновесной, т.е. способной сохранять устойчивость на более высоком уровне неравновесия со средой.
Следовательно, суждения в том духе, что человеческое обще-ство - единственный в мире объект, сложность которого со време-нем возрастает, и что, соответственно, оно изначально эволюциони-ровало "не туда", являются недоразумениями. В истории живой природы отчетливо прослеживаются те же векторы, которые мы на-блюдаем в социальной и прасоциальной истории, причем направле-ние векторов нельзя не признать достаточно странным как интуи-тивно, так и в рамках классического естествознания.
Тогда, может быть, правы те, кто полагают самое жизнь явле-нием клиническим, признаком старения Вселенной, "раковой опу-холью на теле Материи"? Попробуем в этом разобраться...






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных