и заседаниях некоторых обществ в Лондоне, относящихся к этому событию, в ПИСЬМЕ, предназначенном для парижского дворянина, написанном достопочтенным Эдмундом Бёрком MDCCXC 2 страница

Все другие нации начинали создание нового правительства или реформирование прежнего с укрепления религии и церковных ритуалов. Все другие народы основывали гражданские свободы на строгих правилах и системе строжайшей и мужественной морали; но как только Франция сбросила узду законной власти, она удвоила дикую распущенность, своеволие, наглое безверие — в теории и на практике; все слои населения оказались охваченными отвратительной коррупцией, которая всегда считалась болезнью богатства и власти. Так теперь выглядит один из новых принципов равенства во Франции. Коварство руководителей страны привело к тому, что в королевском совете была создана атмосфера нетерпимости и раздражения, его наиболее сильные стороны утрачены. Мрачная подозрительность и недоверие, разлитые повсюду, научили королей дрожать перед тем, что позднее было названо иллюзорной благосклонностью политиков-моралистов. Суверен будет рассматривать тех, кто советовал ему безгранично доверять своему народу, как ниспровергателей трона, как предателей, цель которых разрушение. Они обратили во зло природное добродушие народа, обещав разделить с ним власть, бесстыдно полученную путем вероломства. Уже одного этого было довольно, чтобы нанести непоправимый вред не только вам, но и всему человечеству. Вспомните, как парижский парламент говорил вашему королю, что ему нечего бояться созыва Генеральных штатов, которые со рвением поддержат достоинство и могущество монархии. Естественно, что те, кто так говорил тогда, сейчас прячут головы; они внесли свой вклад в катастрофу, которая явилась результатом их советов и принесла несчастие их суверену и стране: такие пылкие заявления обычно предназначаются для того, чтобы усыпить бдительность власти, побудить ее к авантюрам импровизированной политики, пренебречь мерами предосторожности, которые отличают наилучшие намерения от идиотизма; в таких условиях ни один человек не может гарантировать спасительный эффект любого абстрактного плана правительства. Члены парламента не приняли необходимых мер предосторожности. В результате лекарство, необходимое для больного государства, было превращено в яд. Французский бунт против мягкой и законной монархии принял характер более издевательский, яростный и оскорбительный, чем если бы народ выступал против узурпатора или самого кровавого тирана. Народ сопротивлялся уступкам. Его удары были направлены против протянутой руки, которая предлагала милость, пощаду и избавление.

Это было противно природе. Все же остальное оказалось в порядке вещей. Успех предопределил наказание. Ниспровергнутые законы, разогнанные суды, бессильная промышленность, издыхающая торговля, неоплаченные долги, народ, доведенный до нищеты, разграбленная церковь, армия и гражданское общество в состоянии анархии, анархия, ставшая государственным устройством, каждое человеческое и божье создание, принесенное в жертву идолу народного доверия, и как следствие — национальное банкротство. Наконец, в довершение всего появляются бумажные деньги, принятые новой, ненадежной, грозящей падением властью; их обращение призвано поддержать великую империю и заменить два драгоценных металла, которые всегда служили человечеству.

Были ли необходимы все эти мерзости? Явились ли они неизбежным результатом отчаянных усилий смелых и решительных патриотов, вынужденных переплыть море крови, чтобы достичь мирного берега цветущей свободы? Нет! Ничего подобного! Свежие руины Франции, которые поражают вас повсюду, куда бы вы ни бросили взгляд, не являются опустошениями, произведенными гражданской войной; они — печальные, но поучительные памятники необдуманных и невежественных решений, принятых во время глубокого мира; это красноречивые доказательства некомпетентности и самонадеянности новой власти, которая не встречала сопротивления. Люди, которые, совершая преступления, сводили личные счеты; которые допустили дикий разгул общественной злобы, не встретили в своем продвижении почти никакого сопротивления. Их марш больше походил на триумфальное шествие, чем на военные действия. Их пионеры приходили первыми и крушили все, что попадалось им под руку. Ни одна капля их крови не была пролита во имя страны, которую они разрушили. Они ничем не пожертвовали ради своих проектов, когда заключали в тюрьму короля, убивали своих сограждан, заставляли умыться слезами, повергнув в горе и нищету, тысячи достойных людей и благородных семейств. Источником их жестокости был даже не страх. Она явилась результатом уверенности в полной личной безопасности. Она толкала их на государственную измену, позволяла творить грабежи, насилие, убийства, кровавую резню и оставлять пепелища в разоренной стране. Но все это можно было предвидеть с самого начала.

Выбор насилия и зла был бы абсолютно непонятен, если бы мы не знали состава Национального собрания. Я имею в виду даже не его формальную структуру, которая достойна порицания, а тех людей, из которых оно по большей части состоит, и это в десятки тысяч раз важнее всех на свете формальностей. Если вы ничего не знаете об этом собрании, кроме его названия и функции, вы решите, что никакими красками нельзя живописать что-нибудь более почтенное. Когда в вашем воображении возникнет образ собранных, как в фокусе, добродетели и мудрости всего народа, вы не посмеете осудить даже самые отвратительные поступки. В этом есть нечто мистическое. Но никакие названия, власть, функции или иные искусственные установления не могут сделать людей, входящих в систему власти, иными, чем их создал Бог, природа, образование и жизненный уклад. Народ не может дать им способности, которые определились бы иными факторами. Добродетель и мудрость могут быть предметом выбора, но выбор, тот или иной, не дарует людям качеств, позволяющих им возвыситься во власти.

После того как я прочел список лиц, выбранных от третьего сословия, все происходящее уже не вызывало моего удивления. Конечно, я нашел среди них несколько человек высоких качеств, блестящих талантов, но ни один из них не имел практического опыта в государственном управлении. Лучшие из них были теоретиками. Но сколь достойным ни было это меньшинство, характер и направление собрания определяет не оно. В любом политическом корпусе существуют лидеры и ведомые. Лидеры должны сообразовывать свои идеи со вкусами, способностями и положением тех, кого они хотят вести за собой. Вот почему, если собрание в большей своей части состоит из людей ничтожных и порочных, то высшие достоинства, столь редко являющиеся в мире и рассеянные среди талантливых, можно не брать в расчет, ибо они не помешают им использовать их для осуществления самых дурных проектов. Поскольку лишь немногие обладают искомой степенью добродетели, они станут действовать в интересах своего честолюбия и стремления к славе, так что та часть собрания, к которой они приспосабливаются, чтобы использовать в своих целях, окажется обманутой и станет инструментом в их руках. На таком политическом рынке лидеры будут вынуждены идти на поклон к невежеству, а те, кто пойдет за ними, — служить средством для осуществления порочных планов своих руководителей.

В собрании, чтобы иметь возможность гарантировать определенную степень разумности предложений, исходящих от лидеров, необходимо, чтобы они уважали и, может быть, в известной мере побаивались тех, кого собираются вести за собой; нужно, чтобы эти последние обладали способностью судить, а не просто служить простыми исполнителями и слепо идти на поводу. Для этого они должны обладать некоторым весом и авторитетом. Ничто не может обеспечить разумное и устойчивое руководство подобным собранием, кроме респектабельности его участников, которая определяется их общественным положением, владением недвижимостью, образованием и другими качествами, расширяющими кругозор.

Первое, что меня поразило в профессиональном составе французских Генеральных штатов, это изменение их состава. Я обнаружил, что представители третьего сословия составили шестьсот человек. Это равнялось числу представителей двух других сословий. Если бы сословия должны были действовать раздельно, их численность не имела бы значения при принятии решений. Но когда оказалось, что всем трем сословиям придется объединиться, неизбежный политический результат работы столь многочисленного представительства сделался очевидным. Малейшее отступничество представителей одного из двух сословий передавало власть в руки третьего. Вскоре так и случилось. Таким образом его состав приобрел бесконечно большое значение.

Судите же, сэр, о моем удивлении, когда я обнаружил, что большая часть собрания состоит из практикующих юристов. В нее не вошли пользующиеся уважением судейские, которые служили своей стране мудростью и честностью; ни ведущие юристы — гордость адвокатуры; ни известная университетская профессура; это были, как и следовало ожидать, самые низкие, необразованные слои своих классов, попросту говоря, технические исполнители. Были исключения, но общий состав собрания — это полуграмотные провинциальные адвокаты, управляющие мелких юридических контор, деревенские нотариусы и целая банда муниципальных чиновников, подстрекателей и руководителей маленьких деревенских баталий. Читая список, я ясно увидел, какими последствиями это чревато (что очень скоро подтвердилось).

Уважение к любой профессии поддерживается уровнем уважения, которым пользуется каждый ее представитель. Каковы бы ни были личные заслуги отдельных правоведов, — во многом они, несомненно, очень значительны, — в этом милитаризованном королевстве судейское звание не относится к числу почитаемых; исключение составляют те немногие, профессия которых является наследственной и чьи фамильные конторы пользуются властью и авторитетом. Следующая категория менее уважаема, а что до технических исполнителей, то приходится заметить, что их репутация крайне низка.

Когда высшая государственная власть оказывается в руках политического органа, составленного так, как мы видели, то последствия неизбежны. Практически высшая власть становится принадлежностью людей, не привыкших к самоуважению, не рискующих никакой завоеванной репутацией, и не приходится надеяться, что они скромно и терпеливо распорядятся ею. Можно ли ожидать, что эти люди, по вдохновению толпы оказавшиеся вознесенными из самого низкого состояния к вершинам власти, не окажутся отравленными своим удивительным возвышением?

Можно ли предполагать, что эти люди — решительные, активные, коварные, сутяжнического толка и бойкого ума, согласятся быть отброшенными в свое прежнее темное состояние, к крючкотворству и дрязгам привычной трудовой жизни? Можно ли сомневаться, что они любой ценой, даже во вред государственным интересам, в которых ничего не понимают, не начнут преследовать личные выгоды, в которых разбираются слишком хорошо. Теперь ни одно событие в этой стране уже не зависело от случая или непредвиденных обстоятельств. Все стало неизбежно, необходимо, предопределено самой природой вещей. Они должны были (поскольку их способности не позволяли лидировать) присоединиться к любому проекту, обещавшему им сутяжническую конституцию, которая открыла бы перед ними огромное число прибыльных должностей, появляющихся в государстве как следствие всех больших волнений и переворотов, и особенно насильственного передела собственности. Вряд ли можно было полагать, что эти люди, чье существование всегда строилось на умении сделать собственность спорной, незащищенной, двусмысленной, станут дожидаться ее стабилизации. Внезапное возвышение увеличило их возможности, но склонности и привычки, кругозор и способ осуществления своих намерений должны были остаться прежними. Все так! Но люди из других сословий, более трезво и широко мыслящие, должны были бы остановить и ограничить этих выскочек. Неужели они трепетали перед сверхпочетной властью и внушающим ужас величием кучки провинциальных клоунов, заседавших в собрании, иные из которых отвечали «нет» на вопрос, умеют ли они читать и писать? или перед небольшой группой торговцев, хоть и несколько более образованных и лучше знакомых с общественным порядком, но никогда не знавших ничего дальше своих прилавков?

Нет! Обе категории были созданы скорее для того, чтобы тягаться между собой в интригах и юридическом крючкотворстве, чем стать противовесом друг другу. При такой опасной диспропорции все нуждались в руководителях. К факультету законников присоединилось довольно много представителей медицинского факультета. Во Франции врачи пользовались не большим уважением, чем юристы. Врачей можно отнести к людям, не привыкшим держать себя с достоинством; но даже если предположить, что они пользовались заслуженным уважением, постель больного — не академия для воспитания законодателей и государственных деятелей.

Далее мы имеем дело с различными посредниками, которые больше всего заинтересованы в том, чтобы во что бы то ни стало поменять свои ценные бумаги на более солидную земельную собственность. К ним присоединились люди иного сорта, от которых можно было ожидать столь же мало понимания и внимания к интересам великого государства, сколь и уважения к стабильности некоторых государственных институтов, — исполнители, а не руководители. Таков в общих чертах состав третьего сословия в Национальном собрании, который почти равнодушен к тому, что мы называем подлинными интересами страны.

Мы знаем, что палата общин британского парламента не закрывает свои двери ни для каких классов, в нее входят самые блестящие их представители по рангу, крови, богатству, приобретенному или унаследованному, по талантам, проявленным на военном и гражданском поприщах, во флоте, в политике, — все лучшее, что может предложить страна. Но предположим, хотя это и трудно сделать, что палата общин составлена так же, как собрание третьего сословия во Франции. Неужели интриги и крючкотворство сносились бы здесь терпеливо и встречались без отвращения?

Избави Бог, чтоб я хоть в чем-нибудь умалил достоинства профессии, которая по сути есть второе духовенство, исполняющее обязанности святого правосудия. Я благоговею перед людьми, исполняющими свой долг, и не делаю никаких исключений. Они прекрасно выполняют свои профессиональные функции и не нуждаются ни в чьих оценках. Но все же, когда люди ограничены своими специфическими привычками и закоснели в постоянном служении узкому кругу, они почти не способны соответствовать качествам, которые даются знанием человеческой природы, опытом работы в разнообразных сферах, пониманием связей и мнений, внешних и внутренних интересов — всего того, что формирует такую многосложную структуру, как государство.

Кроме того, если бы палата общин полностью состояла из представителей различных профессий, ее работа все равно протекала бы в рамках наших законов, обычаев и правил, основанных на практике; она уравновешена палатой лордов, подчиняющейся воле короля, который может по своему желанию предложить ей продолжить или прекратить свою деятельность. Прямая и косвенная власть палаты общин, конечно, очень велика и она может долго сохранять свое значение и дух подлинного величия. (И она будет оставаться такой, пока удастся удержать нарушителей закона в Индии от их желания стать законодателями в Англии.)

Однако власть палаты общин, как бы ни была она велика, это капля в океане по сравнению с властью, которой пользуется устойчивое большинство в вашем Национальном собрании. Это собрание с начала беспорядков не подчинялось более никакому закону, никакому строгому регламенту или установленному обычаю, которые могли бы ограничить его власть. Все его члены, вместо того, чтобы признать необходимость действовать в рамках уже установленной конституции, решили сами создать конституцию, которая соответствовала бы их планам. Ими не может править никто ни в небе, ни на земле. Какие головы надо иметь, какие сердца, какие способности, чтобы осмелиться не только создавать законы при принятой конституции, но одним махом создать новую конституцию для огромного королевства и каждой его части, пригодную и для монарха на троне и прихожанина самого захудалого прихода. Но «дуракам закон не писан». В подобном положении, когда власть безгранична, а цели ее не определены и не поддаются определению, повсеместное распространение нравственного зла и почти физическая неспособность людей, наделенных властью, выполнять свои обязанности может быть причиной ужасных потрясений.

Изучив состав собрания третьего сословия, я обратил свой взгляд на представителей духовенства. По-видимому, в данном случае выборы были проведены так, что для большой и трудной работы по строительству нового государства в парламент был послан целый легион простых деревенских кюре; людей, которые видели богатство только на картинках; ничего не знающих о мире, существующем за пределами их погруженных в безнадежную бедность деревень; могущих лишь с завистью смотреть на любую собственность — частную или церковную. Ради малейшей надежды на проценты от награбленного они будут готовы поддержать любые нападки на общественное богатство, урвать свою долю от которого им удастся только во всеобщей свалке. Таким образом, вместо того, чтобы противостоять силе корыстолюбцев, представляющих третье сословие, эти кюре неизбежно станут активными помощниками, в лучшем случае — пассивными исполнителями для тех, кому они привыкли подчиняться у себя дома. Они пополнят ряды мелких карьеристов из третьего сословия, привнеся с собой энергию невежества, самонадеянности, страсти к наживе, которой никто не сможет противостоять. С самого начала было очевидно, что большинство третьего сословия в союзе с большинством от духовенства отнесутся благосклонно к отвратительным планам отдельных личностей из первого сословия, направленных на уничтожение дворянства. Эти отступники предложат весьма соблазнительную приманку своим новым приверженцам, разрушая и уничтожая собственный класс. Для них все привилегии, составляющие счастье их близких, ничего не стоят. Они презирают свое сословие тем больше, чем выше ставят собственные достоинства. Одним из первых симптомов того, что они погрязли в эгоизме и чрезмерных амбициях, явилось то презрение к дворянскому достоинству, которое принадлежит не только им. Привязанность к своему классу, любовь к маленькому клану, к которому ты принадлежишь — первый принцип, из которого произрастает общественное признание. Это первое звено в цепи, связывающей нас любовью к своей стране и человечеству. Только люди нечистоплотные могут изменить своему классу ради личных выгод.

Во времена гражданских волнений в Англии было несколько человек, таких, как граф Холанд, которые вместе со своими семьями получили от короля привилегии, а затем присоединились к мятежникам, недовольство которых вызвали сами. Они помогли сокрушить монархию, которой клялись в верности, погубили своего благодетеля.

Когда люди высокого ранга жертвуют идеалом достоинства ради честолюбия и пытаются достичь низких целей низкими средствами, их дело утрачивает благородство. Не кажется ли Вам, что нечто подобное происходит сейчас во Франции? Не появилось ли в ней что-то подлое и низкое? Некая тенденция принизить достоинство людей и тем самым значение Государства? Другие революции, происходившие в мире, возглавлялись людьми, которые, меняя общий порядок в государстве, стремились возвысить человеческое достоинство. Они смотрели далеко. Как правило, они не ставили своей целью разрушение всей страны. Это были люди больших гражданских и военных талантов. Их возвышение несло миру свет и красоту. […] Удивительно, как быстро Франция, когда ей удавалось передохнуть, восстанавливала силы после длительных и ужасных гражданских войн, каких не знали многие народы. Почему? Потому что во всех этих страшных побоищах не был утрачен дух страны. Осознанное достоинство, чувство чести, благородная гордость не исчезали. Напротив, они воспламенялись, как никогда. Органы государства, хотя частично разрушенные, все же продолжали существовать; были сохранены все знаки отличия чести, благородства и добродетели. Но ваши теперешние беспорядки, подобно параличу, заглушили источник самой жизни. Любой человек в вашей стране, действующий по правилам чести, оказывается в нищете и немилости, его жизнь поддерживается только чувством возмущения, вызванным ужасными унижениями. Но это дворянское поколение скоро исчезнет. Следующее не будет отличаться от ремесленников, крестьян, биржевиков, ростовщиков и евреев, которые никогда не станут их товарищами, очень часто — хозяевами. Поверьте мне, сэр, те, кто покушаются на ранги, никогда не обретают равенства. Во всех обществах, состоящих из разных категорий граждан, одна должна доминировать. Уравнители только искажают естественный порядок вещей; возводя общественное здание, они подвешивают в воздухе конструкции, которые должны быть положены в его основу. Ассоциации портных и плотников, входящие в Парижскую республику, никогда не смогут подняться до высоты ваших проектов, основанных на узурпации исключительных прав природы, к которой вы их принуждаете.

Французский канцлер, открывая Генеральные штаты, в цветистом ораторском стиле заявил, что всякий труд почетен. Если он имел в виду, что ни один честный работник не достоин порицания, он не вышел бы за пределы истины. Но соглашаясь, что одна вещь почетна, мы придали ей некое отличие. Профессии парикмахера или фонарщика, как и многие другие, не могут ни для кого быть предметом почета. Государство никоим образом не должно угнетать этот класс людей; но если такие, как они, индивидуально или коллективно, начнут управлять государством, оно будет испытывать серьезные трудности. Вы думаете, что таким образом боретесь с предрассудками, на самом деле вы воюете с природой.

Надеюсь, дорогой сэр, Вы не подумали, будто я считаю, что право на власть дается только отличиями, полученными от рождения, именами и титулами. Нет, сэр! Перед лицом власти имеют значение только мудрость и добродетель, существующие или.предполагаемые. И если эти качества есть, то о каком бы положении, условиях или профессии ни шла речь, человек, ими обладающий, имеет мандат Небес на место и честь. Горе стране, которая бездумно отвергает талант и добродетели, готовые служить ей на гражданском, военном, церковном поприщах. Горе стране, которая обрекает на мрак все, что способно придать ей блеск и славу. И горе стране, которая бросается в другую крайность, считая, что для управления достаточно низкого образования, узости взглядов и привычки к ручному труду. Все поприща должны быть открыты для всех людей, но выбор необходим. Невозможно управлять государством по очереди или по случаю. Каждый человек должен заниматься работой, которую он знает. Я не колеблясь могу сказать, что путь от неизвестности к уважению и власти не должен быть слишком легким. Редкие достоинства редко встречаются, и необходимо, чтобы они прошли испытания. Замок чести лучше всего строить на возвышенности. Что касается добродетели, то позвольте Вам напомнить, что она всегда проверяется в трудностях и постоянстве.

Представительствовать в правительстве должны пропорционально люди, проявившие свои дарования, и люди, обладающие собственностью; но дарование всегда активно и предприимчиво; собственность же, напротив, по природе ленива, инертна и застенчива; ей никогда не удастся пробиться, если она не получит преимущества в пропорциональном представительстве; она должна быть представлена в большей пропорции, иначе ей трудно будет защититься. Основная характеристика собственности, возникшая в результате сочетания факторов ее приобретения и сохранения, — неравенство; вот почему массы, которые испытывают зависть и стремление к грабежу, должны быть поставлены в условия, обеспечивающие ее безопасность. Но возможность защитить собственность тем меньше, чем сильнее она распыляется. При этом разделении и расслоении собственности часть, доставшаяся каждому человеку, всегда меньше его вожделений и того, что он рассчитывал получить при грабеже чужих накоплений. Действительно, при распределении между множеством размер добычи может оказаться неожиданно малым. Но большинство не умеет производить расчеты, а в намерения тех, кто толкает их на грабежи, распределение вообще не входит.

Закрепление собственности навечно за семьями — одна из наиболее ценных и значительных ее характеристик, это обеспечивает долговечность самого общества, превращает нашу слабость в добродетель и оправдывает скупость. Обладатели семейных состояний и титулов, которые переходят по наследству, естественно защищают свою собственность. Наша палата лордов строится по этому принципу. Она полностью состоит из пэров и наследственных собственников. Большая часть палаты общин фактически формируется по тому же принципу, хотя это и не обязательно…

Утверждают, что двадцать четыре миллиона должны взять верх над двумястами тысячами. С этим можно было бы согласиться, если государственное устройство было бы предметом арифметики. Для людей, способных рассуждать спокойно, такой аргумент смешон. Желания большинства и его интересы различны. Правительство, в которое входят пятьсот деревенских стряпчих и малограмотных кюре, не может хорошо править, даже если бы оно было выбрано сорока восемью миллионами; не лучше было бы, если бы управление оказалось в руках дюжины людей из знати, которые предали свой класс, чтобы получить власть. Сегодня кажется, что вы сбились с главного пути Природы. Во Франции власть больше не принадлежит собственности, в результате собственность разрушена, а разумной свободы не существует. Все, чем вы сейчас обладаете, — это бумажные деньги и конституция биржевых маклеров; что касается будущего, то неужели вы серьезно думаете, что территория Франции, разделенная в соответствии с республиканской системой на восемьдесят три независимых муниципалитета (не говоря уже о частях, их составляющих) может управляться как единое государство или приводиться в действие по единому импульсу?

Когда Национальное собрание завершит эту работу, оно завершит разрушение страны. Все эти республики не выдержат долгого подчинения Парижу; провинции не согласятся с тем, что Париж монополизировал право пленения короля, и на владычество, собрания, которое само назвало себя Национальным. Каждая из них захочет получить свою долю награбленного церковного добра, и не допустит, чтобы продукты промышленности или плоды земли отсылались в Париж для обеспечения роскошной жизни наглых ремесленников. Они не увидят в этом равенства, под предлогом обретения которого их призывали отказаться от верности королю и старой конституции. В государстве, которое вы создали, не может быть городов-столиц. Вы забыли, что, создавая демократическое правительство, вы расчленили на части свою страну; что вы не оставили тому, кого продолжаете называть королем, сотой доли власти, необходимой для поддержания единства республики. Париж сделает все возможное, чтобы незаконно продлить срок существования собрания, это позволит ему продлить свой деспотизм. Парижская республика постарается, став центром неограниченного обращения ценных бумаг, все прибрать к своим рукам. Вся эта насильственная политика в результате окажется беспомощной.

Когда я сравниваю ваше теперешнее положение с тем важным и человеческим путем, к которому вы призывали, я не могу найти в себе достаточно сил, чтобы поздравить вас со сделанным выбором или успехами, увенчавшими ваши усилия. Я не мог бы рекомендовать ни одной нации следовать за вашими принципами, ведущими к подобным результатам. Я предоставляю это тем, кто лучше меня разбирается в ваших делах и умеет рассчитывать свои действия в соответствии со своими планами. Господа из Революционного общества, которые так поспешили со своими поздравлениями, кажется, глубоко убеждены, что представленные вами образцы политической мудрости могут пригодиться в нашей стране. Доктор Прайс считает, что настоящий момент «особенно благоприятен для усилий, направленных на дело свободы».

Очевидно, ум этого политического пророка отягощен необыкновенным проектом, и весьма вероятно, что усилия слушателей, способных понять его лучше, чем я, направлены на размышления о неизбежных последствиях этого проекта.

До того, как я ознакомился с проповедью д-ра Прайса, мне казалось, что я жил в свободной стране; это заблуждение, по-видимому, объясняется тем, что я очень люблю свою родину. Я всегда считал, что наша высшая мудрость и первейший долг состоят в том, чтобы ревниво и неусыпно охранять сокровище нашей свободы от любых поползновений, от распада и коррупции. Мне непонятно, почему настоящий момент столь благоприятен для усилий, направленных на дело свободы. Наше время отличается от любого другого только теми событиями, которые происходят сейчас во Франции. Значит, эта страна должна показать нам пример. Вот почему некоторые неприятные обстоятельства, не совсем совместимые с гуманностью, щедростью и справедливостью, замалчиваются и представляются как героические подвиги. Конечно, было бы неосторожно дискредитировать власть, примеру которой нам предлагают следовать. Но возникает вполне естественный вопрос: что же это за дело свободы и какие усилия должны быть предприняты, если для них пример Франции так своевременен? Не следует ли уничтожить нашу монархию со всеми ее законами, судами и древними корпорациями? Может быть, следует стереть все границы между нашими провинциями и заменить их с помощью арифметического и геометрического землеустройства? Не следует ли объявить палату лордов бесполезной, а церковные земли продать евреям и биржевикам? Не пустить ли серебряные пряжки с туфель на уплату земельного налога, который пойдет на поддержку военно-морских сил королевства? […]

Если таковы цели и средства Революционного общества, то я думаю, что пример Франции выбран прекрасно и должен нас пристыдить. Я знаю, что нас считают ленивым и инертным народом, остающимся пассивным, пока его положение терпимо, нас якобы устраивает наша посредственная свобода; и это мешает нам достичь свободы полной и совершенной. Ваши лидеры во Франции начали с нежной любви, восхищения, почти обожания английской конституции, но когда они разобрались в ней, она вызвала у них высочайшее презрение. Живущие среди нас друзья Национального собрания придерживаются того же мнения о конституции, которая некогда считалась славой их страны.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: