Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






и заседаниях некоторых обществ в Лондоне, относящихся к этому событию, в ПИСЬМЕ, предназначенном для парижского дворянина, написанном достопочтенным Эдмундом Бёрком MDCCXC 5 страница




Полагаю, что мы никогда не потеряем настолько чувство долга, возложенного на нас общественным законом, чтобы под предлогом государственной пользы конфисковать публичное имущество или состояние отдельного гражданина. Кто, кроме тирана (слово, которое выражает все способствующее порче и деградации человеческой натуры) мог бы отнимать собственность у людей без суда и предварительного обвинения, даже не выслушав их; и это у сотен, тысяч, у целых классов; кто, не утратив последних следов человечности, мог подвергнуть унижению людей высокопоставленных, выполнявших важные государственные функции, часто преклонного возраста, который сам по себе должен был вызывать уважение и сочувствие; и сбросить их с самых высот в состояние нищенства, унижения, презрения.

Правда, великие конфискаторы позволили своим жертвам сохранить некоторые надежды на крохи и объедки с их же собственного стола, от которого их отогнали с такой жестокостью, чтобы устроить пир для гарпий лихоимства и ростовщичества. Но лишить людей независимости, заставить жить на подаяние — само по себе ужасная жестокость. То, что некоторому классу людей, не привыкших к другой жизни, могло показаться выносимым, превратилось в ужасную катастрофу для тех, кто никогда даже близко не подходил к подобному состоянию. Многим наказание бесчестием и разорением казалось хуже смерти. Несомненно, жестокие страдания усиливало то, что люди эти были религиозны, хорошо образованы, занимали в государстве высокие административные посты. Каково им было получать обломки своего имущества в виде милостыни из рук бесчестных невежд, которые их полностью обобрали; получать даже не как благотворительный взнос верующих, а как оскорбительную подачку атеистов, стремящихся представить тех, кто ее берет, гадкими, презренными и униженными в глазах человечества.

Но с точки зрения этих господ, захват силой — законное право; кажется, в якобинских клубах Пале-Рояля сделали открытие, что право на имущество не зависит от законов и обычаев, решений судов, указов, которым уже тысяча лет. Они утверждают, что церковники — мнимые фигуры, государственные креатуры; что при желании их можно уничтожить; что имущество, которым они обладают, на самом деле принадлежит не им, а государству, создавшему этот вымысел, и нас не должны беспокоить их естественные страдания, потому что сами они — фикция. Не все ли равно, как называть людей, которых прокляли, лишили возможности заниматься своим призванием, которому они посвятили себя навсегда, на котором строили план своей жизни и жизни близких.

Надеюсь, сэр, Вы понимаете, что я не собираюсь долго обсуждать это открытие. Аргументы тирании столь же ничтожны, как ужасна ее сила. Не получили ли Ваши конфискаторы с помощью своих первых преступлений ту власть, которая гарантирует им безнаказанность всех последующих, в которых они с тех пор были повинны или которые они могут совершить в будущем? Это не отвлеченный силлогизм, а напоминание о палаче, для которого софистика стала оправданием грабежей и убийств. Софисты — тираны Парижа выступают в своих декларациях против свергнутых королевских тиранов, которые многие века терзали мир. Но сами они могут это сделать только потому, что не опасаются темниц и железных клеток своих прежних хозяев. Можем ли мы лучше относиться к современным тиранам, которые разыгрывают перед нами куда более ужасные трагедии? Если внимательно проследить всю систему, с помощью которой собрание прикрывало оскорбление всех прав собственности, то поражает, что в качестве предлога всегда выставлялись интересы нации и доверие. Враги собственности поначалу делали вид, что они всей душой болеют за соблюдение обязательств, принятых между королем и общественными кредиторами. Эти профессора — специалисты по правам человека так были заняты обучением других, что у них просто не было времени, чтобы поучиться самим; в противном случае они бы узнали, что первое изначальное обязательство гражданского общества — это торжественное обещание охранять собственность граждан, а не удовлетворение требований кредиторов к государству. Правам граждан принадлежит приоритет. Состояние отдельных лиц, полученное по наследству или приобретенное в результате участия в прибылях какого-либо общества, не является гарантом для государственных кредиторов. При заключении договоров они никогда не имеют их в виду, ибо прекрасно понимают, что монарх или сенат могут предложить в залог только национальный доход государства, а общественное достояние образуется только путем справедливого пропорционального налогообложения, действительного для всех граждан. Только национальный доход является залогом государства, и ничто иное им быть не может.

Невозможно обойтись без некоторых наблюдений над противоречиями между чрезмерными строгостями с одной стороны и чрезмерными послаблениями с другой по отношению к разным заинтересованным лицам. Из всех актов старого королевского правительства Национальное собрание признало действительными только денежные обязательства, законность которых наиболее сомнительна. Остальные решения этого правительства подавались в таком гнусном свете, что предъявление требований, на них основанных, рассматривалось почти как преступление. Пенсии, выдаваемые как компенсация за службу государству, в такой же степени являются основой собственности, как и выплаты по гарантийным обязательствам за деньги, авансированные государству. Собрание выбирает, за какие услуги платить. В результате мы видим множество людей, коим министры позволяют спокойно пользоваться средствами, которые разворовывает Национальное собрание, столь приверженное правам человека.

Тем же, кто требует хлеба, который они заслужили ценой своей крови на службе государства, объясняют, что их услугами пользовался режим, который ныне не существует. Национальное собрание должно также разобраться в том, до каких пределов оно связано обязательствами, общественными договорами, заключенными с народами других стран, сохраняющих прежние правительства; комитет должен определить, какие из них будут подтверждены, а какие разорваны. Это позволит ему согласовать свою внешнюю и внутреннюю политику.

Нелегко понять, в соответствии с каким разумным принципом король Франции не будет пользоваться властью, позволяющей ему платить за службу, и обязан предоставлять в государственную казну свой доход. Распоряжение государственной казной — самая малая прерогатива, которая была дана французским королям и всем европейским монархам. Ничто так не подрывает полноты суверенной власти в части права пользования государственной казной, как постановка под сомнение самого национального дохода. Это право связано с правом осуществлять налогообложение — кратковременное или рассчитанное на более длительные сроки: оно содержит в себе некоторую опасность, ибо является показателем неограниченной власти и рассматривается как священное. Интерес собрания к этому суверенному праву не случаен.

Огромный долг Франции, растущий до бесконечности, привел к тому, что денежный капитал вырос и приобрел большую силу. По старым обычаям, принятым в этом королевстве, общий оборот собственности и особенно превращение земли в деньги и денег в землю, всегда был предметом серьезных трудностей. Большая часть земельной собственности была принадлежностью короны, а также входила в состав огромного церковного имущества; землевладельцы и владельцы капитала во Франции в отличие от других стран не смешивались, а, напротив, чуждались и не любили друг друга.

Народ долгое время смотрел на владельцев капитала недобрым взглядом; он знал, что капитал по своему происхождению связан с его бедами и горестями. Дворянские семьи, представляющие прочные земельные интересы, иногда, чтобы избежать разорения, объединялись с новым классом собственников, нисходя до брака, но продолжали презирать тех, кто спас их семьи от гибели. Постепенно связи этих двух классов крепли и разногласия сменились дружескими отношениями. Гордость людей с деньгами, не благородных по происхождению или недавно приобретших дворянство, росла по мере роста их капитала. Они с негодованием относились к своему низкому общественному положению. Они пользовались любыми средствами, чтобы отплатить за оскорбленную гордость, и считали, что их богатство достойно высокого уважения. Этот класс людей начал свое наступление на дворянство, нападая на церковь и корону. Особенно чувствительные удары они наносили по тем местам, где они могли стать смертельными, т.е. нападая на церковную и дворянскую собственность.

В этом реальном соперничестве, хотя не всегда ярко выраженном, между старыми земельными собственниками и новыми капиталистами преобладающая сила оказалась на стороне последних. Капитал по природе своей более способен к риску, и его обладатели более расположены к любого рода новым предприятиям. Поскольку сам капитал является новым приобретением, он естественно тяготеет к нововведениям. Можно сказать, что этот род собственности охотнее приходит к тем, кто стремится к переменам.

В это же время появилась группа людей, с которыми обладатели капитала поспешили заключить тесный и весьма примечательный союз: я имею в виду литературных политиков (или политических литераторов). Эти люди, подстегиваемые желанием выдвинуться, редко бывают противниками новшеств. После заката величия Людовика XIV они утратили поддержку двора и более не поощрялись ни регентом, ни наследником престола; и двор, изменив системе, которой следовал в течение всего этого блистательного, мишурного царствования, потерял для них свою привлекательность. Союз двух французских академий, а затем грандиозное предприятие по изданию Энциклопедии под руководством этих господ во многом способствовали их планам. Несколько лет тому назад эта литературная группа создала нечто вроде программы регулярного разрушения христианской религии. Они преследовали ее с невиданным доселе пылом, который можно сравнить разве что с пылом каких-нибудь религиозных фанатиков. Одержимые духом фанатичного прозелитизма, начиная с этого времени, они медленно, но неуклонно следовали политике, отвечающей их целям. То, чего им не удавалось сделать непосредственно и сразу, они осуществляли методами более медленными, подготавливая общественное мнение. Чтобы руководить общественным мнением, первым и необходимым шагом было установление владычества над теми, кто его создает. Их первой заботой было захватить в свои руки все пути, ведущие к литературной славе; многие из них действительно достигли высот в науках и литературе; весь мир отдавал им должное; за таланты им прощали ту опасную цель, которую они поставили перед собой. На это благородство они ответили, направив все усилия на то, чтобы исключительно себе и своим последователям создать репутацию единственных обладателей ума, образованности и вкуса. Я рискну заметить, что этот дух исключительности был не менее пагубен для литературы и хорошего вкуса, чем для философии и нравственности. Эти наставники-эстеты были слепо привержены своим идеям; они научились выступать против церковников, пользуясь взятой у них формой проповеди. Но во всем другом они были людьми вполне светскими. Ущербность своих аргументов они скрывали с помощью интриг. Систему литературной монополии они дополнили безжалостным очернительством и дискредитацией любыми способами всех, кто не поддерживал их партию. Продолжительное наблюдение за их поведением давно позволяло сделать вывод, что им не хватало только власти, чтобы перейти от литературной нетерпимости к прямому гонению на собственность, свободу и жизнь противников.

Временные и слабые меры, направленные против них и предпринятые скорее для формы и приличия, чем с серьезными намерениями, не ослабили ни их силы, ни их напора. Ими двигало сильное и пылкое негодование, подобного коему до сих пор не знал мир; оно сделало все их выступления, которые должны были быть приятными и поучительными, совершенно невыносимыми. Групповой интерес, интриги, прозелитизм преобладали во всех, даже самых незначительных, их разговорах и поступках. В своем дискуссионном рвении они обратили мысли к сильным мира сего и начали переписку с зарубежными монархами в надежде, что власть, которой те обладают и которой они не стеснялись льстить, поможет осуществить желаемые перемены. Им было все равно — произойдут ли эти перемены в результате удара молнии деспотизма или как результат землетрясения, вызванного народными массами. Переписка между членами этой клики и королем Пруссии пролила немало света на их планы. С той же целью, с какой они вели интриги с европейскими монархами, они завязали отношения с капиталистами Франции и сделали это весьма изысканным образом. Теперь, благодаря расположению последних, они начали использовать их возможности для распространения своих идей и завоевания общественного мнения.

Писатели, особенно когда они действуют сообща, оказывают огромное влияние на умы; вот почему союз этих писателей с капиталистами дал большой эффект, ослабив ненависть и зависть к этому виду богатства. Будучи пропагандистами всяческих нововведений, эти писатели демонстрировали сочувствие бедным и самым низким общественным слоям и в то же время всячески преувеличивали в своих сатирах недостатки монархов, дворян и священников, вызывая к ним ненависть. Они стали в известном смысле демагогами, связав воедино в пользу своей цели враждебность богатых и отчаянье бедных.

Обе эти группы возглавили все последние перевороты и перемены, их союз и их политика помогут объяснить, с одной стороны, причину всеобщего исступления, с которой нападали на любую земельную собственность, в том числе и церковную, и с другой — чрезмерную заботу о капитале, хотя это и противоречило их взглядам, ибо первоначально существование капиталистов опиралось только на королевскую власть. Зависть, которая всегда преследует богатство и власть, была ловко повернута и направлена на земельную собственность. Какие другие причины, кроме тех, о которых я сказал, могли бы служить для объяснения этого чрезвычайного выбора, столь мало естественного, когда речь идет об использовании церковного имущества для уплаты государственного долга, — собственности, которая пережила смутные времена и гражданские войны, в то время как сам долг явился результатом недавней одиозной деятельности открыто осужденного и свергнутого правительства?

Разве для уплаты национального долга недостаточно национального дохода? Предположим, что его не хватает, что он понес кое-какие потери. Что ж, поскольку законный доход, который договаривающиеся стороны, заключая сделку, имели в виду для уплаты долга, недостаточен, кто должен пострадать в первую очередь в соответствии с принципами справедливости? Конечно, это должен быть или заимодавец, или должник, или они оба, но не некто третий, не участвовавший в сделке. Закон не допускает возможности иного решения. Но в соответствии с новыми институтами прав человека, естественно, единственными лицами, которые должны отвечать за потери, оказываются самые невинные: за долг приходится платить тем, кто никогда не брал деньги в кредит и не имел дела с закладом и закладными. Что могла сделать церковь при таком повороте дел? Она, никак не связанная с государственными сделками и имеющая собственные долги? Что касается последних, то надо сказать, что церковные земли были заложены до последнего арпана. Ничто не могло лучшим образом характеризовать дух собрания, как заседание, посвященное публичной конфискации. В соответствии с новой справедливостью и моралью, внимание было обращено на долги церкви. Группа конфискаторов, верная капиталистам, для которых она изменила всем другим сословиям, сочла, что церковники имели право делать легальные долги, т.е. признала их собственниками. Таким образом, одним и тем же актом права преследуемых граждан признавались законными, а затем грубо нарушались.

Если говорить об ответственности, то прежде всего ее должны были нести те, кто участвовал в управлении имуществом страны. Почему не конфискуется имущество всех генеральных контролеров или череды министров финансов и банкиров, которые богатели в то время, когда нация разорялась из-за их маневров и советов? […]

Богатство, источником которого во все времена и при всех политических системах было угнетение и ограбление народа, стало для вас искушением, и чтобы избавиться от него, вы надругались над собственностью, законом и религией, приняв решение о конфискации церковного имущества. Но действительно ли Франция была в таком плачевном состоянии, настолько разорена, что не было других путей, кроме грабежа, чтобы укрепить ее положение? Было ли состояние французских финансов в то время, когда собирались Генеральные штаты, столь тяжелым, что даже после экономических мер, проведенных во всех департаментах, его нельзя было улучшить путем равного распределения налога на все сословия? Если бы этих мер было достаточно, они легко могли бы быть предприняты. Господин Неккер в докладе, который он сделал перед тремя сословиями, собравшимися в Версале 5 мая 1789 года, дал подробную характеристику положения французской нации.

Если мы ему доверяем, то нет необходимости прибегать к новой информации, чтобы сопоставить баланс расходов и доходов в государстве. Он констатировал постоянную сумму расходов, включая и новый долг в 400 миллионов, составившую 531 444 000 ливров; в то же время фиксированный национальный доход составил 475 294 000 ливров. Таким образом, дефицит равнялся 56 150 000 ливров или 2 200 000 фунтов стерлингов. Мы предполагаем, что установленный дефицит в 56 150 000 ливров не требовал конфискации собственности на сумму, превышающую 5 миллионов.

Изъятие у церкви 2 200 000 фунтов было бы для нее тяжелым и несправедливым испытанием, но не разорило бы ее полностью; и именно поэтому такая мера не отвечала подлинным намерениям ее инициаторов.

Возможно, люди, не знакомые с государственным устройством Франции и слышавшие, что духовенство и дворянство пользовались привилегиями при налогообложении, вообразят, что до революции эти сословия не вносили свой вклад в государственный бюджет. Это было бы большой ошибкой. Конечно, они вносили не равные между собой и по сравнению с третьим сословием доли. Однако они давали государственному бюджету довольно много. Ни дворянство, ни духовенство не освобождались от акцизного сбора на предметы потребления, от таможенного обложения и от множества различных косвенных налогов, которые во Франции, как и у нас, составляют огромную часть выплат государству. Дворянство платило подушную подать, а также земельный налог. Подушную подать платило и провинциальное духовенство. В общей сложности от духовенства в государственную казну поступало около тринадцатой части их чистого дохода.

Когда над церковью навис ужас конфискации, духовенство через посредство архиепископа Экса предложило выкуп, который в силу своей непомерности должен был быть отвергнут. Очевидно, что это было гораздо выгоднее для государственных кредиторов, чем то, что они могли надеяться получить в результате конфискации. Почему же этот выкуп не был принят? Причина проста. Нежелание допустить, чтобы церковь могла служить государству. Разрушая церковь, они не постеснялись бы разрушить и страну — и они разрушили ее. Этот план не осуществился бы, если бы контрибуция была принята вместо конфискации. Была бы потеряна возможность создать новую систему земельной собственности, связанную с новой республиканской государственной системой и необходимую для ее существования. Такова была причина, по которой эта чрезвычайная попытка расплатиться и тем самым избежать конфискации не состоялась.

Очень скоро стало очевидным все безумие проекта конфискации в его первом варианте. Пустить в продажу одновременно такое огромное количество земель, к которым прибавились и все королевские владения, значило бы свести на нет их стоимость и тем самым потерять прибыль, которую надеялись получить в результате конфискации. Дополнительной неприятностью стало бы неожиданное отвлечение всех денежных средств, находящихся в обращении, от торговли на куплю-продажу земли. Что в связи с этим было предпринято? Изменило ли собрание, понимая возможные последствия предусмотренной им торговли землей, свою политику по отношению к церкви? Нет, ибо никакое несчастье не могло бы заставить депутатов принять курс, опороченный хотя бы видимостью справедливости.

Был предложен еще один проект. Предполагалось создание фондовой биржи церковных земель. В этом проекте большие трудности возникали при определении эквивалента обмена. Другие сложности, возникавшие сами собой, вернули депутатов обратно к проекту продажи. Забили тревогу муниципалитеты. Они и слышать не хотели о передаче всего барыша, полученного в результате ограбления королевства, парижским акционерам. Многие из этих муниципалитетов к тому времени оказались доведенными до крайне плачевного состояния. Денег давно никто нигде не видел. Собрание мечтало хоть о каком-нибудь денежном обороте, который мог бы оживить издыхающую промышленность. Тогда муниципалитеты были допущены к дележу награбленного, что сделало первый проект вновь неосуществимым.

Министр финансов под нажимом со всех сторон возопил о помощи голосом требовательным и тревожным. В этой ситуации теснимое со всех сторон Собрание вместо того, чтобы заплатить старые долги, заключило новый долговой договор под три процента от залога бумаг по возможной продаже церковных земель. Такие бумаги были выпущены, чтобы удовлетворить на первое время требования кредитного банка.

Ограбление церкви стало теперь единственным ресурсом для всех финансовых операций; живительным принципом всей политики; единственной гарантией существования новой власти. Следовало толкнуть каждого отдельного человека на дно, сплотить нацию единым чувством вины, но любой ценой поддержать предложенный акт, а следовательно, и власть тех, кем он создавался. Чтобы заставить всех участвовать в разбое, они сделали бумажные деньги обязательными при всех платежах.

Чтобы порвать всякую видимость связи между старой монархией и государственным правосудием и заставить всех подчиниться парижской диктатуре, была полностью разрушена прежняя система отправления правосудия и суды со всеми их заслугами и недостатками. До тех пор пока существовали суды, было очевидно, что люди могли бы в случае необходимости обращаться к ним, прибегая к покровительству старых законов. При этом надо помнить, что судебные чиновники покупали свои должности и по довольно высокой цене, взамен же получали плату за исполнение своих обязанностей. Конфискация не давала духовенству никакой компенсации, можно сказать, что с их стороны это была чистая благотворительность; для законников предусматривалась некоторая видимость справедливости — они должны были получить компенсацию, а это была огромная сумма. Она стала частью государственного долга, для ликвидации которого был создан, можно сказать, неисчерпаемый фонд. Юристам полагалось получить свою компенсацию в новых бумагах, которые пустили в ход вместе с новыми принципами правосудия и законности. Впрочем, даже духовенство вынуждено было получить свою мизерную долю обесцененных бумаг, являющихся символом разорения, в противном случае ему грозила голодная смерть. Никогда, ни в одной стране союз банкротов и тиранов не давал такого примера насилия над верой, собственностью и свободой, как вынужденное обращение денежных бумаг.

Когда все обманы, разбои, насилия, грабежи, пожары, убийства, конфискации, бумажные деньги и прочие принадлежности тирании и жестокости были использованы, чтобы завершить и поддержать вашу революцию, естественным результатом этого явилось возмущение нравственного чувства всех людей умеренных и добродетельных. В это же время основатели вашей философской системы не упустили ни единого случая, чтобы подрать глотки и продекламировать свои речи, направленные против старого монархического правительства во Франции. Очернив как только можно свергнутое правительство, они выставили аргумент, соответственно которому все, кто не одобрял новое правительство и его злоупотребления, зачислялись в обязательные сторонники старого режима; а те, кто упрекал их в жестокости и насилии над свободой, объявлялись поборниками рабства.

Я допускаю, что положение, в котором оказались депутаты, сделало для них необходимыми эти гнусные, презренные хитрости. Все эти разговоры не заслуживают того, чтобы их считали софистикой, они простое бесстыдство, не более. Можно подумать, что эти господа, занимаясь теоретическими и практическими изысканиями, никогда не слыхали, что может быть нечто третье, кроме монархического деспотизма и деспотизма большинства. Неужели они никогда не слыхали о монархии, правящей на основании законов и контролируемой в своих действиях наследственным достоинством нации? Неужели невозможно найти людей, которые предпочли бы законное и умеренное правительство любой из двух крайностей? Воистину универсальна широко принятая истина, что чистая демократия — единственно приемлемая форма правления, ибо она никому не позволяет сомневаться в своих преимуществах без того, чтобы не заподозрить сомневающегося в приверженности тирании и не объявить его врагом рода человеческого.

Я не знаю, как назвать форму правления, которая сейчас существует во Франции. Стоящие у власти хотели бы, чтобы она называлась демократией, мне же кажется, что она больше похожа на отвратительную и мрачную олигархию. Однако я допускаю, что сегодня она соответствует тому названию, на которое претендует. Я не осуждаю ни одну форму правления просто из абстрактного принципа. Возможны ситуации, в которых чистая демократия необходима; очень редко и в очень специфических обстоятельствах она может быть желательна. Но я не думаю, что так обстояло дело с Францией или с любой другой большой страной. Древние лучше, чем мы, были знакомы с этой формой правления; до сих пор я не сталкивался ни с одним значительным примером демократии и не могу не принять мнения некоторых авторов, утверждавших, что абсолютная демократия не более законна, чем абсолютная монархия. Они считают, что демократия не имеет ничего общего с совершенной республикой и несет в себе коррупцию и вырождение. Если не ошибаюсь, Аристотель утверждал, что у демократии поразительно много общего с тиранией; так, при демократии большинство граждан способно оказать жесточайшее давление на меньшинство и превзойти в своей жестокости единовластную деспотию.

Хотя правительство Франции повсеместно и справедливо имело репутацию одной из лучших монархий Европы, оно погрязло в злоупотреблениях, что и должно было случиться при монархическом правлении, не контролируемом народными представителями. Я не склонен отрицать ошибки и несовершенства свергнутого правительства, которые справедливо заслуживают порицания. Но в данном случае речь идет не о пороках этой монархии, а о самом ее существовании. Насколько соответствует действительности утверждение, что правительство Франции не было способно ни к каким реформам да и не заслуживало их? Было ли абсолютно необходимо опрокидывать все здание, начиная с фундамента, и выметать все обломки, чтобы на той же почве воздвигнуть новую экспериментальную постройку по абстрактному, теоретическому проекту?

К началу 1789 года во Франции придерживались различных мнений на этот счет. Наказы, полученные представителями Генеральных штатов от каждого округа королевства, были полны проектов, направленных на реформирование правительства и не содержали никаких намеков на его разрушение. Я полагаю, что если бы в этих условиях раздался хотя бы один голос в пользу разрушения, он был бы отвергнут с ужасом и отвращением.

Люди подчас руководствуются чувствами и спешат со своими выводами, но если бы они дали себе время рассмотреть все обстоятельства в целом, они никогда бы не пришли к подобному заключению. Когда представители получали свои наказы, не возникало даже намека о существовании злоупотреблений и о том, что государство нуждается в реформах. В интервале между этим временем и революцией многое изменило свои очертания; вследствие этих изменений действительно возник вопрос: «Правы ли те, кто собирался осуществлять реформы, или приверженцы разрушения старого государства и правительства?»

Теперь, когда слышишь, что и как говорят о прежней монархии во Франции, может показаться, что речь идет о Персии, истекающей кровью под яростными мечами Тэхмасп-Кули-Хана или по меньшей мере об описании варварского деспотизма в Турции, когда прекрасные страны с великолепным климатом в мирное время претерпели опустошения большие, чем приносит война; где искусства неизвестны, мануфактуры расстроены, науки утрачены, сельское хозяйство заброшено, а род человеческий кажется подавленным и уничтоженным.

Таким ли в действительности было положение Франции? Я не вижу иного пути рассмотрения этого вопроса, кроме обращения к фактам. Факты не подтверждают сходства. Кроме многого дурного, в монархическом правлении было и кое-что хорошее; и некоторые коррективы, вносимые религией и законами, были для монархии необходимы, они делали деспотизм скорее видимостью, чем реальностью (хотя страна и не была свободна, у нее не было хорошей конституции).

Я полагаю, что среди критериев, определяющих успешность деятельности правительства любой страны, положение ее населения является не последним. Ни одна страна, население которой процветает, а его жизненные условия постоянно улучшаются, не имеет дурного правительства. Около шести лет тому назад интенданты податных округов Франции составили отчет о населении некоторых округов. У меня нет под рукой этого многотомного издания, поэтому привожу сведения по памяти. Итак, население в тот период составляло двадцать два миллиона душ, К концу столетия, в восьмидесятые годы, оно было вновь пересчитано. Господин Неккер, который для своего времени является не меньшим авторитетом, чем интенданты податных округов для своего, утверждает, что к этому периоду оно составило уже двадцать четыре миллиона шестьсот семьдесят тысяч душ. Не является ли это число последним показателем прогресса, достигнутого при старом государственном устройстве? Доктор Прайс уверяет, что наивысший показатель в три миллиона был достигнут в 1789 году. Если восторги Прайса слегка скорректировать, хотя я не сомневаюсь, что за последний период шел значительный прирост населения, думаю, что он не превысил двадцати пяти миллионов. И это на территории в 27 тысяч квадратных лье — цифра огромная! Это намного больше, чем в Англии, которая является наиболее населенной частью королевства.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных