7 страница. - Не торопитесь! У них не хватит боеприпасов
- Не торопитесь! У них не хватит боеприпасов! Стреляйте только по моему приказу! И не вздумайте преследовать их: в рукопашной они нас побьют как пить дать!
- Ура-а-а! - заорал вдруг Нодар, вскочил и помчался к нам.
За ним последовала вся его ватага. Уроки нашего военрука, видать, не прошли даром, - неприятельские солдаты бежали пригнувшись к земле, зигзагами.
- Ура-а-а! - крикнул еще раз Нодар.
- Захрума-а-а![Захрума - непереводимое междометие: чтоб тебе, провалиться! Чтоб ты сдох!] - не вытерпел Отия Каландадзе и запустил в противника здоровенный ком земли. Ком угодил в голову Нодару, да с такой силой, что он выронил ружье и упал словно подкошенный.
- Огонь! - завопил я, и на наступающих обрушился шквальный огонь нашей артиллерии. Ряды неприятеля дрогнули, остановились, потом поспешно откатились назад и укрылись в окопе.
- Нодар Головастик, не смейте больше показываться, иначе перебьем всех! - крикнул я.
- Поглядеть бы сейчас на его лоб! - сказал Отия.
- Лоб, лоб... - проворчал Эдуард Джабуа. - Попадем им в руки - не жди пощады!
- Без паники! - сверкнул я глазами.
- Нодар сейчас зол, как сто чертей... Съест он нас! - предупредил меня Кажура Гагуа.
- Кто трусит - вот белый флаг! - я достал из кармана платок.
- Сосойя Мамаладзе, - донесся крик из окопа неприятеля, - сдавайся, пока не поздно!
- Покажись, если ты такой герой! - крикнул я в ответ и вылез из окопа.
- Вот я! - поднялся Гурам Тавберидзе, - А где этот болван?
- Который?
- Ваш маршал!
- Я здесь, а тебе последний раз предлагаю сдаться, пока ты жив! крикнул Нодар и тоже вылез из окопа, - Считаю до трех! Потом перехожу в рукопашную!
- Попробуй только!
Нодар отдал распоряжение, и тотчас же все его войско поднялось во весь рост.
- Ребята, вставайте и приготовьте гранаты! - приказал я своим.
- Ну, теперь крышка нам! - заскулил Ромео Чануквадзе.
- Один! - начал Нодар.
- Черт тебе господин! - ответил я.
- Два!
- Пустая твоя голова!
- Два с половиной... - сжалился над нами Нодар.
В наших рядах подозрительно зашептались.
- Сосойя, пока есть время, переходи на нашу сторону! - крикнул Тамаз Керкадзе.
- Я не изменник!
- Переходи, говорю, и мы простим тебя!
- Не нуждаюсь в твоем милосердии!
- Тогда сдавайся! Пленных мы кормим сливочным маслом и белым хлебом! предложил Нодар.
- Подавитесь сами вашим белым хлебом!
- Три! - крикнул Нодар, и неприятельское войско с громовым "ура" двинулось на нас.
- Огонь! - взвизгнул я. Три кома подряд рассыпались на голове Нодара, но сдержать натиск красных было уже невозможно.
- Бей его! - раздался боевой клич, и началось...
Все перемешалось. Пошли в ход подножки и пинки, оплеухи и кулаки, щипание и укусы, комья земли и палки.
- Что ты делаешь, осел!
- Ухо-о-о!..
- Не рви штаны, сволочь, они отцовские!
- Сдаешься?
- Убит я!
- Подними руки!
- Опусти палку - подниму руки!
- Бросай оружие!
- Какое еще оружие?
- Отпусти рукав, собака!
- Ты что, за настоящего немца меня принимаешь?!
- Чего ты плюешься?
- А ты не тяни меня за нос!
- Учитель! Он и впрямь меня убивает!
Потом первый пыл битвы остыл, слышалось лишь тяжелое дыхание уставших бойцов. Меня тащили за ноги, а деморализованное вконец мое войско с поднятыми вверх руками шагало рядом.
Меня подтащили к учителю.
- Товарищ начальник штаба! - вытянулся Нодар. - Ваше задание выполнено, неприятельская армия разбита, левый берег Волги захвачен нами, наши войска триумфальным маршем следуют на запад, жертв с нашей стороны почти нет! Кроме того, захвачен в плен фашистский генерал Сосойя Мамаладзе. Вот он!
- Сосойя, горе ты мое луковое, опять ты угодил в плен? - спросила Хатия.
Победители и побежденные разразились дружным хохотом. Я встал, отряхнулся и... расхохотался.
- Теперь отдохните полчаса, а затем - марш на плантацию! - объявил военрук.
С веселым гиканьем бросились мы к реке и с удовольствием бултыхнулись в холодную воду. Потом мы лежали в тени и молча наслаждались покоем, тишиной и прозрачным, без единого облачка, голубым небом. Леван Гуриелидзе лежал здесь же, с нами, и с нескрываемым удовольствием курил "Темпы". Приятный аромат папироски щекотал нам ноздри. Табак, разумеется, был у каждого из нас, но городские папиросы, да еще "Темпы", да еще в военное время, имели для нас особую привлекательность.
Мы горели желанием выпросить у учителя одну-единственную папироску, чтобы выкурить ее всем классом, по одной затяжке на брата, и затем хвастаться на все село: вот, мол, мы курили "Темпы". Наконец Нодар не выдержал, подмигнул мне и толкнул - пойди, дескать, попроси.
Я выразительно покрутил указательным пальцем у своего виска. Нодар с непередаваемой гримасой повторил npocv бу. И я решился.
- Леван Петрович...
- - Чего тебе, Мамаладзе?
- Леван Петрович, это правда, что последняя просьба приговоренного к расстрелу человека удовлетворяется?
- Правда! - ответил он с такой уверенностью, словно сам раз десять побывал в роли осужденного на смерть.
- Я ведь пленный фашистский генерал?
- Точно!
- Значит, вы расстреляете меня?
- Если дашь правдивые показания, может, и помилуем...
- Никогда! - заявил я твердо.
- Ну, значит, будешь расстрелян! - нахмурился военрук.
- В таком случае выполните мою последнюю просьбу!
- Что вы скажете? - обратился начальник штаба к своему штабу.
- Считаю, что было бы подло с нашей стороны отказать ему! - ответил.со всей серьезностью Нодар.
- Так и быть! Говори, Мамаладзе, в чем заключается твоя последняя просьба? - смягчился начальник штаба.
- Дайте одну папироску на обе армии... Мы выкурим ее в окопе, вы даже не увидите нас...
Гуриелидзе остолбенел от неожиданности. Придя в себя, он заговорил, задыхаясь от возмущения и глотая слова:
- Что?! Что ты сказал?!.. Да как ты... Кому ты... Как ты посмел?! Чтобы я, Леван Гуриелидзе... педагог... ветеран войны... чтобы я своей собственной рукой... дал папироску... своим ученикам?!.. Отравил бы ваши легкие, сердце, кровь?!.. А?!.. Скажите, что это была шутка!.. Иначе я сойду с ума!..
Я перепугался не на шутку. Ребята затаили дыхание.
- Конечно... Мы пошутили, уважаемый Леван Петрович!
- Извините нас! - пробормотал я и поспешно пересел подальше от учителя.
Долго еще бушевал наш военрук, наконец он стал успокаиваться, приговаривая время от времени:
- А? Папирос им захотелось!.. Я вам покажу папиросы!..
И вдруг произошло нечто совершенно непредвиденное и непонятное. Хатия, не проронившая во время вышеописанной бурной сцены ни одного слова, подошла к учителю и сказала:
- Уважаемый Леван Петрович! Никогда в жизни я не была ябедой, но теперь не могу скрыть от вас: пока вы руководили боем на берегу Супсы, мальчики достали из вашего кителя папиросы и одну из них начинили порохом, - все равно, мол, нам он не даст закурить... Они думали, что раз я не вижу, то и не услышу ничего...
- Да ты с ума сошла! Что ты брешешь? Врет она, Леван Петрович! - заорал я вне себя от искреннего возмущения.
- Испугался? - спросила иронически Хатия, моргая глазами.
- Ах, вот оно что... - проговорил учитель и оглядел нас испепеляющим взглядом.
- Врет она все, Леван Петрович! Признайся, дура, врешь ведь? - вмешался Нодар.
- Сам ты дурак, и сам ты врешь! - сказала спокойно Хатия.
Изумленный класс, разинув рты, смотрел на заупрямившуюся Хатию.
- Так... Не двигаться с места! - приказал шепотом побледневший учитель и встал. Он подошел к висевшему на дереве кителю, достал из кармана коробку папирос, внимательно осмотрел каждую папироску и, не заметив ничего особенного, повернулся к Хатии:
- Порохом, говоришь, начинили?
- Порохом, Леван Петрович!
- Прекрасно... Теперь слушай мою команду! - Учитель подошел ко мне. Coco Мамаладзе! Закуривай! - и протянул мне раскрытую коробку.
- Что вы, Леван Петрович!-Не хочу!
- Не хочешь? Бери сейчас же!
- Хотите взорвать меня, Леван Петрович?
- Говорю тебе, закуривай!
"Черт с ним, - подумал я, - закурю с закрытыми глазами, в худшем случае опалю себе нос!" Протянул руку, достал из коробки папироску, закурил и жадно затянулся,
А учитель продолжал обходить ребят:
- Ну-ка, закуривай, Яго Антидзе!.. Бери папироску, Отар Тавадзе!.. Не стесняйся, Кажура Гагу а!.. Посмотри мне в глаза, Отия Каландадзе! Возьми папироску!
- Я не курю, Леван Петрович!
- Что-о-о?
- Не курю я!
- Закуривай, если тебе дорога жизнь!
Отия закурил и закашлялся.
- Убиваете меня, Леван Петрович? - прохрипел он.
...В коробке осталась одна-единственная папироска.
Учитель отошел в сторону и стал наблюдать, кто же станет жертвой нашего неслыханного вероломства. А мы курили - осторожно, небольшими затяжками и тем не менее с огромным наслаждением.
- Быстрее! Что вы тянете? - торопил нас учитель.
- Между прочим, никуда я не спешу... - заявил Отия.
- Мда-а-а... Отличный табак! - добавил Нодар, затянулся последний раз и бросил окурок.
- Прекрасные папиросы! - подтвердил Яго Антидзе.
Вслед за ними бросили докуренные папиросы Отар Тавадзе, Ромео Чануквадзе и другие.
Остались я и Отия Каландадзе. Вскоре Отия тоже избавился от адской машины, и теперь весь класс с затаенным дыханием смотрел на меня. Учитель сгорал от нетерпения. Я взглянул на свою папироску - ее оставалось всего на одну затяжку. Я зажмурился, медленно затянулся, набрал во рту ароматный дым, проглотил его и... открыл глаза. Папироска догорела до мундштука.
Взрыва не произошло. Я вздохнул полной грудью и щелчком далеко отбросил окурок.
Класс ахнул. Теперь начальник объединенного штаба и его войско стояли друг против друга и не знали, как поступить дальше. Наконец учитель приблизился ко мне и произнес голосом, от которого дрогнули сердца даже самых отчаянных наших головорезов:
- В коробке лежит одна папироска, и ее выкуришь ты, Coco Мамаладзе!
- Не могу больше, Леван Петрович! Благодарю вас!
- Мамаладзе...
- Эту папироску можете выкурить вы, Леван Петрович, она не взорвется! сказала вдруг громко Хатия, Всё обернулись к ней.
- Как?.. - прошептал учитель.
- Не взорвется, - повторила Хатия, - не было никакого пороха...
И тогда взорвались мы. В припадке смеха мы катались по земле, кувыркались, вопили, дрыгали ногами и становились на головы. Учитель долго сдерживал себя и наконец захохотал так, как, наверно, не смеялся никогда в жизни...
...Когда все успокоились, он подошел к Хатии и сказал:
- Ты думаешь, мне жалко для них папирос?
- Нет, Леван Петрович;, этого я не думаю, - ответила Хатия. - Просто мне хотелось доставить мальчикам это удовольствие... Простите меня, Леван Петрович...
Учитель погладил Хатию по щеке, обнял ее за плечи и медленно повел к дороге.
- Мамаладзе! - крикнул он, не оборачиваясь, - Собери класс и следуйте за нами!
- Класс, стройся! - гаркнул я. - Равняйсь! Смирр-р-но! К колхозной плантации ша-а-агом... марш! Раздва-три!.. Раз-два-три!..
Я побежал вперед и встал во главе отряда.
- Молодцы, орлы!.. Молодцы!.. Строевым шагом!..
Запевай!
И затопали опять по долине Супсы наши орлы - кто в отцовских, кто в дядиных брюках и блузах, кто в лаптях, кто в калошах, а кто и босиком... И огласились опять берега реки нашей веселой, задорной песней:
Я в тебе души не чаю,
Повелительница чая.
Если замуж пожелаешь,
Сам тебя я обвенчаю...
...В ту майскую ночь Советская Армия перешла в генеральное наступление по всему фронту,
ТАКОВА ЖИЗНЬ
Наступили каникулы. Июнь - самая пора купания, футбола, лело [Лело грузинский национальный вид игры в мяч], борьбы, лапты. Но июнь сорок третьего мало похож на довоенные каникулы... Какой там футбол!..
Ребят словно подменили.
- Бондойя, сыграем в лапту!
- С ума сошел! А кукурузу полоть?
- Пошли, Нодар, погоняем мяч!
- Некогда, Сосойя, иду за дровами...
- Отия, зови своих, поборемся!
- Не до борьбы мне, еле ноги волочу...
Мы отлично понимали, что сейчас нам не до игр и забав, но привычка брала свое. Кроме того, очень хотелось хоть на один день забыть про наши нужды и горести, вернуться к счастливым дням беззаботного детства. Бывало, мы собирались на лужайке, разбивались на партии, уже подбрасывался в воздух мяч, но тут то один, то другой из ребят вспоминал про неотложное дело и, помявшись,.уходил. За ним уходили второй, третий, и постепенно лужайка пустела... Иными глазами смотрели теперь мы на жизнь своего села, иными глазами смотрело на нас село.
Однажды утром зашла к нам соседка Мака и попросила тетю:
- Кето, дорогая моя, сегодня у меня нади [Нади - народная традиция: коллективная помощь, оказываемая сельчанами одному из соеедей в той или иной хозяйственной работе]. Одолжи, пожалуйста, твоего Сосойю!
- Иди, Coco! - сказала тетя.
И я, как взрослый, работал у Маки с утра до позднего вечера, за ужином ел и пил, как взрослый, и напился, как взрослый... И тетя перед сном помыла мне ноги теплой водой точно так, как когда-то бабушка мыла ноги возвращавшемуся с поля дедушке.
...Теплый июньский вечер сорок третьего... Тетя на кухне собралась испечь мчади. Она взяла кадку с мукой, встряхнула, опрокинула ее над корытом. Высыпалось несколько горстей муки. Тетя налила в корыто теплой воды и стала одной рукой месить тесто. И вдруг я увидел, как в тесто одна за другой капнули слезы...
- Почему ты плачешь, тетя? - спросил я, хотя прекрасно догадывался о причине ее слез.
- Это все, Сосойя, больше нет... - показала она комок теста.
Я промолчал. Тетя вытерла руки и тихо сказала:
- Как нам быть, Сосойя?
- Тетя Кето! - раздалось вдруг со двора.
- Заходи, Хатия! - крикнул я.
Вошла Хатия.
- Здравствуйте!
- Здравствуй, детка! - ответила тетя. - Сосойя, подай Хатии стул!
Я принес треногий стульчик, усадил Хатию, а сам поднялся в оду, прошел в заднюю комнату и остановился у нашего старого семейного сундука. Долго стоял я и раздумывал, потом решительно ухватил сундук за ручку и поволок его вниз по лестйице, затащил на кухню и поставил перед очагом.
- Что это, Сосойя? - удивилась тетя,
- Здесь одежда папы и мамы.
- Ну и что?
- А то, что я продам ее!
- Ты с ума сошел?! - испугалась тетя.
- Сошел. Отвезу в Набеглави и обменяю на кукурузу!
- Слышишь, Хатия, что он говорит?
- Слышу, тетя Кето...
- А что же нам делать? Помирать с голоду, что ли! - сказал я.
- Сосойя! Возьми сию же минуту сундук и поставь на место! - приказала тетя.
Я откинул крышку сундука... Сердце у меня дрогнуло и больно сжалось... Я извлек из сундука кожаный полушубок отца. Каждое лето мы проветривали хранившуюся в сундуке одежду, и никогда ничего, кроме чувства любви и уважения к этому полушубку, я не испытывал. Теперь я вдруг испугался, словно сдирал его с покойника.
- Возьму это, и это, и это! - крикнул я, заглушая подступившие рыдания.
- Не делай этого, Coco! - взмолилась тетя.
- Возьму, возьму! Плачь, сколько хочешь! И сапоги возьму, и брюки, и халат! - кричал я, выбрасывая вещи одну за другой. Вдруг я осекся и замолчал. На самом дне сундука лежало сложенное вдвое розовое платье. Я достал платье, развернул его, потом снова сложил, опустил на дно, положил сверху халат и брюки отца и захлопнул крышку.
- Хорошо, тетя, не плачь... Возьму только сапоги и полушубок... Одолжу у Манасэ Таварткиладзе осла и утром отправлюсь в Набеглави.
Тетя молчала.
- Я пойду с тобой! - сказала Хатия,
* * *
Утром, чуть свет, я и Хатия стояли во дворе Манасэ и поглаживали по спине тощего, костлявого осла. Манасэ вертелся тут же, седлал осла и наставлял нас:
- У осла, дорогие мои, длинные уши, но человека он слушается плохо... Осел любит ласку, вежливое к себе отношение...
- Станет еще Сосойя объясняться в любви твоему ослу! - вставила Хатия.
- Не станет, так осел умеет и лягаться! Осел это тебе не лошадь свистни, она и побежит за тобой... Нет, брат, осел знает себе цену!
- Да ладно, дядя Манасэ, осел есть осел!
- Нет, дочка, не так! Наполеон, скажу я тебе, покорил Египет благодаря ослам! А бои на Кавказе? Не будь ослов, кто бы тащил пушки и боеприпасы через скалы?
Автомашины? Или лошади? Так что...
- А если предложить тебе обменять осла на хорошую лошадь... Согласишься? - спросил я.
- Что я, осел, что ли? Ишь ты! Осла на лошадь! Да я, если хочешь знать, этим ослом и живу!.. Все, готово! - Манасэ отступил на шаг, критическим взглядом оглядел оседланного осла, потом добавил: - Вдвоем на него не садитесь, он этого не любит, обязательно сбросит вас! Садитесь по очереди... Если он заупрямится, не бейте и не понукайте его! Он этого не любит!
- Не волнуйся, дядя Манасэ, все будет хорошо! - успокоила его Хатия.
- В тебе-то я уверен, умница моя, но вот твой отец, видно, спятил! Доверить ребенка Сосойе-сумасшедшему!
- Ничего, дядя Манасэ, ничего с нами не станет!
- Ну ладно, счастливого вам пути!.. Значит, договорились, Сосойя: плата за осла - полпуда кукурузы. Так?
- Так, дядя Манасэ, так!
- Ну, с богом!
Мы завернули к Хатии. Дядя Виссарион битый час слезно умолял меня оберегать Хатию, потом снял со стены двуствольную "централку":
- Прихвати-ка, ружье, Сосойя, авось найдется дурак, даст за него пуда полтора кукурузы...
Наконец мы тронулись. Дядя Виссарион проводил нас До-околицы и стоял там, пока мы не скрылись с глаз.
* * *
В те времена осел в Гурии считался такой же диковинкой, как и иностранные туристы... Мы шагаем по шоссе, ведущему в Набеглави, и вся детвора встретившегося по пути села с гиканьем несется за нами. Мне стыдно, я огрызаюсь на детей. Осел - ему-то начхать на всех - топает себе, смешно шевеля ушами. Хатия восседает на осле, как царица Тамар на белом скакуне, и блаженно улыбается.
- Что им нужно, Сосойя? Они что, осла не видели? - спрашивает Хатия.
- Отстань, ради бога, а то пошлю тебя обратно домой!
- Вернусь, если хочешь...
- Сиди и не болтай много!
- Сосойя, может, остановиться у кого-нибудь?
- У кого ты здесь остановишься? Село беднее нашего!
Мы наконец миновали село и вздохнули свободно.
К вечеру вступили в Набеглави. Я остановил осла у первых же ворот и крикнул:
- Эй, хозяин!
Из дома вышли среднего роста рябой дядька и носатый мальчик моих лет.
- Пожалуйте! - пригласил-рябой, распахивая ворота.
Я завел осла во двор, ссадил Хатию и поздоровался с хозяевами.
- Вы кто будете? - спросил рябой.
- Да вот, меняем сапоги и полушубок на кукурузу...
- Покажи!
Я показал. Рябой стал внимательно рассматривать вещи.
- Осел твой? - спросил носатый мальчик.
- Мой.
- А девочка кто?
- Никто.
- Ее тоже меняешь на кукурузу? - осклабился носатый.
- Заткнись, а то получишь по зубам!
- Кто это, Сосойя? - спросила Хатия.
- Никто. Нос!
- Она что, слепая? - удивился мальчик.
- Слепая, но не глухая, дурак!
- Ты, парень, пришел сюда ругаться или торговать? - спросил меня рябой.
- Пусть он не болтает глупостей, и я не буду ругаться!
- Замолчи ты! - прикрикнул рябой на сына и вновь обратился ко мне: - С чего ты решил в такую жару продавать полушубок?
- Не хочешь - не бери!
- Сколько ты просишь за него?
- Денег мне не надо, меняю на два пуда кукурузы.
- Обалдел?!
- Да.
- Даю полпуда.
- Полпуда - это один карман полушубка.
- Ну вот, наполню все карманы, и конец делу!
- Сосойя, как он одет, этот дядя?
- Как? Да... Рубашка на нем рваная...
- Ну и пусть ходит в рубашке! Дай сюда полушубок!
Я передал полушубок Хатии.
- А за сапоги? - спросил рябой.
- Наполним ему сапоги кукурузой, и хватит! - выступил из-за спины отца носатый.
-, Говори, сколько просишь за сапоги? - повторил рябой.
- Ничего!
- Даром, что ли, отдаешь?
- Даром растет у тебя вот этот балбес, присмотри-ка лучше за ним! - я вырвал сапоги из рук рябого.
- Слушай, ты! Ты чего это здесь раскричался? Думаешь, я боюсь твоего ружья? - вспылил рябой.
- Идем, Сосойя! - сказала Хатия.
Я усадил ее на осла, и мы направились к воротам.
- Одну минуточку, Сосойя!.. Они еще во дворе?
- Да. А что?..
- Погоди... Дядя, - крикнула Хатия, - а осла ты не купишь?
- Зачем мне осел? - удивился рябой.
- Будешь иметь в доме двух ослов! - расхохоталась Хатия.
Рябой разинул рот. Носатый начал было искать на звмле камень, но я снял с плеча ружье, и он тотчас же укрылся за спиной отца.
Мы продолжали путь. Когда добрались до конца села, осел замедлил шаг, Где мы, Сосойя? - спросила Хатия,
- Выходим из села.
- А какое сейчас время?
- Темно уже, Хатия.
- Ну так остановимся, Сосойя... Устала я.
- Ладно.
Мы остановились у крайнего дома. На мой крик вышел старик с лампой в руке.
- Кто там?
- Я, Сосойя Мамаладзе!
- Какой еще Сосойя?
- Ну я не знаю, какой... Одним словом, Сосойя!
Старик проворно спустился по лестнице, пересек двор, подошел к нам, осветил лампой и удивленно осмотрел нас.
- В чем дело, детки?
- Хотим переночевать у вас, дядя...
- Так пожалуйте, пожалуйте! - пригласил старик и широко распахнул ворота.
Мы вошли во двор. Я помог Хатии слезть с осла.
- А как с ослом, дядя?
- Распряги его, и пусть себе пасется во дворе. Никуда он не денется!
Я снял наш хурджин [Хурджин - цереметная сума], распряг осла, взял Хатию за руку, и мы пошли за стариком.
- Какано! Какано! - позвал он.
На балкон вышла женщина в платке.
- Принимай гостей, Какано!
- Пожалуйте, батоно! - засуетилась женщина. - Сюда пожалуйте!
Мы поднялись на балкон, вошли в комнату. Я усадил Хатию на тахту и сел рядом.
- Мир дому сему! - спохватился я.
- Дай бог тебе мира и счастья! - ответила хозяйка.
Наступило неловкое молчание. Хозяева разглядывали нас, я и Хатия молчали и не догадывались, что старикам не терпелось узнать, кто мы, откуда, зачем пришли сюда.
Я осмотрелся. Вдоль противоположных стен комнаты стояли две тахты, на одной из которых сидели я и Хатия, посередине - стол, вокруг него - четыре стула; у камина - несколько треногих стульчиков. На стене висел фотопортрет солдата в застегнутой на все пуговицы гимнастерке. Собственно, не один, а два портрета в одной рамке. Солдат с портрета глядел на меня сердито. Но удивило меня не это - каждый волен хмуриться или улыбаться перед объективом, - а другое: почему хозяину понадобилось помещать в одной рамке два портрета?
- Вы откуда, детки? - нарушила наконец тишину хозяйка.
- Мы, тетя, взяли кое-что из одежды... обменять на кукурузу... Ну вот... Если можно, разрешите переночевать у вас, - ответила Хатия.
- Деточка моя дорогая!.. Да я вас вообще не отпущу отсюда, если вам понравится у нас!
- А какая у вас одежда? - спросил деловито хозяин, Я поставил перед ним хурджин.
- Бабило Вашакмадзе! Нашел время заниматься одеждой! Дети, наверно, умирают с голоду! - напустилась хозяйка на мужа.
- Ну и ступай на кухню! Я, что ли, приготовлю ужин?
Бабило стал разглядывать полушубок, потом надел его, посмотрел в висевшее на стене зеркало, покачал головой, скинул полушубок и бережно положил на тахту.
Потом взял сапоги, повертел в руках.
- Можно примерить?
Я кивнул головой. Бабило скинул чувяки, подтянул шерстяные носки, надел сапоги, прошелся по комнате, выставил вперед правую, затем левую ногу и снова сел.
- Отличные сапоги!.. Сколько, сынок, хочешь за них?
- Пуд кукурузы, дядя Бабило.
- Пуд кукурузы, - повторила Хатия.
- Гм, почти даром... Да вот беда: где ее взять-то, кукукузу? проговорил Бабило и стал скидывать сапоги.
Какано поставила у камина низенький столик, разложила молодой сыр, мчади, маринованный лук-порей и кувшинчик с вином.
- Идите, детки, поужинайте чем бог послал! - пригласила она нас.
Я не стал отнекиваться, взял Хатию за руку, подвел к столику, сел сам. Бабило не сводил с Хатии удивленных глаз; Какано, подперев рукой щеку, сокрушенно качала головой.
Бабило разлил в стаканы вино.
- Ну, с богом! Выпьем! - сказал он и выпил.
Я положил Хатии мчади и сыр и чокнулся с ней.
- Будьте всегда здоровы! - сказала Хатия и выпила тоже.
- Что ж, давайте знакомиться. Кто вы, дети? - спросил Бабило.
- Я - Coco Мамаладзе, это - Хатия.
- Кем вы приходитесь друг другу? - спросил он снова.
- Никем, - ответил я.
- Как никем? Мы соседи, я и Сосойя учимся вместе, в одном классе, поправила меня Хатия.
- Ты тоже учишься, детка?
- Да. Меня Сосойя водит в школу.
- А глаза... Давно они у тебя болят?
- Не болят вовсе. Просто я не вижу...
- Деточка, деточка бедная! - запричитала Какано. - Как же допускает бог, чтобы такой ангел не видел солнца да луны! - Она привлекла к себе Хатию и поцеловала ее в голову.
- Она видит солнце. Врач сказал, что раз она видит солнце, то ее можно вылечить, - сказал я.
- Правда, дочка?
- Да, дядя Бабило... Когда война кончится, папа отвезет меня в Батуми, там мне сделают операцию.
- За твое здоровье, дочка!.. Раз врач обещал, конечно, вылечит!.. Но как это мать отпустила тебя в такую даль?
Не боится она?
- У меня нет матери, дядя Бабило. А с Сосойей папа меня.отпускает всюду.
- Видно, ты очень любишь своего Сосойю!
- Его все любят!
- Она ведь не пешком, на осле! - сказал я.
- Ну а если достанете кукурузу, как же тогда? Оселто ваш не выдюжит!
- А я пойду пешком, потихоньку, дядя Бабило, педпком мне даже приятнее, - сказала Хатия.
- Дай поесть детям, человек! Что ты пристал к ним! - упрекнула мужа Какано.
- Ешьте, ешьте, дорогие! Успеем поговорить потом! - Бабило пододвинул к нам тарелки и налил вино.
После ужина Бабило продолжал:
- Сапоги, пожалуй, я возьму... Но уступи немного, Coco!
- Сколько уступить, дядя Бабило?
- Ты только не подумай, что я рвач какой-нибудь!..
Цену этим сапогам я знаю лучше тебя... Но... сам понимаешь, трудно сейчас с кукурузой... Если б не так, стал бы ты продавать такой золотой товар? Прав я, Хатия?
- Правы, дядя Бабило! - согласилась Хатия; - Так вот, возьми за сапоги полпуда кукурузы...
- Мало полпуда, дядя Бабило... Полпуда я должен отдать Манасэ... За осла... - сказал я, сгорая от стыда.
- Эх, жизнь... - вздохнул Бабило, - добавлю еще четверть...
- Если возьмете полушубок...
- А за сколько отдашь? - спросил Бабило и посмотрел на полушубок такими глазами, что я понял: он пришелся ему по душе.
- За два пуда...
- О! - воскликнул Бабило.
- Это полушубок его отца! - сказала Хатия.
- Как же он расстался с ним? - удивился Бабило.
- Да так уж получилось...
- Что, он не носил его?
- Надел только раз...
- Ладно, дам тебе пуд... Сами перебьемся как-нибудь до осени... Бабило взял в руки полушубок.
Я колебался.
- Дядя Бабило, тетя не разрешала Сосойе брать вещи... Ведь они отцовские... Пуд кукурузы мало... - сказала Хатия.
Бабило насторожился.
- Отец что, на фронте?
- Нет.
- Он... жив?
- Не знаю.
- А мать?
- Не знаю.
- Погоди, погоди... Объясни мне толком, в чем дело?
- Его родителей арестовали в тридцать седьмом году, - сказала Хатия, Сосойю воспитывает его тетя, учидельница Кето.
Бабило покачал головой, снял полушубок, положил его на тахту.
- В тридцать седьмом, говоришь?
- Да, в тридцать седьмом...
- Ночью взяли?
- Ночью...
- Вместе?
- Нет, сперва папу, потом маму...
- И ничего про них не слышно?
- Ничего...
- Бедный мой мальчик... - вздохнула Какано. - Ты хоть помнишь их?
- Так, смутно... Маму помню лучше... - Я сложил полушубок. - Мы уйдем рано утром, дядя Вабило, - постарался я переменить тему.
- Хорошо, сынок, хорошо... Какано, приготовь для детей три пуда кукурузы!
Какано молча вышла из комнаты, прихватив два моих мешка.
- Да, сынок... Трудное было время... - начал Бабило, - много тогда пропало хороших людей... Из нашего села тоже забрали двоих Гаврила-мельника и Якинте Кунчулия, счетоводом он работал в конторе... Так и исчезли оба...
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|