Что сказать за оставшиеся 15 минут (Часть 1 - Прелюдия)

(Перев. А. Поданев)

Мне требовалось время, для того чтобы понять, где я находился. Какое-то короткое мгновение у меня ещё оставалось желание блуждать в царствах чистой мысли и не иметь забот по обслуживанию тела.

Громкие звуки заполнили мои уши, холодный ветер дул прямо в лицо, и моя спина болела. Почти все мои члены оцепенели. Я, должно быть, покидал тело на долгое время, подумал я.

Затем, медленно, кровообращение восстановилось, и части тела одно за другим стали снова оживать. Наконец, я обрёл способность протереть глаза и потянуться. Осторожно я начал открывать веки, стараясь вспомнить, как меня звали и что случалось раньше в этой жизни.

«Слава Богу, Вы пробудились снова! – вопил кто-то сквозь гул. – Я уж подумал, что Вы мертвы!»

Я почувствовал сухость в горле и начал понимать, что нахожусь в кабине маленького самолета. Я повернул голову в сторону и попробовал посмотреть на человека, который мне это вопил. Вокруг было темно. Через ветровое стекло самолета можно было видеть только узкую полоску света на горизонте.

Приборная панель самолета не была освещена. У пилота был маленький фонарик, висящий у основания шеи. Однако свет был тускл, и его хватало только на то, чтобы выделить основные части приборной панели.

Мне показалось, будто человек потел и, возможно, даже немного дрожал время от времени. В любом случае, он дышал тяжело, и способ, которым он держался за штурвал, не внушал мне доверия.

Я прочистил горло и помассажировал пальцы. Человек рядом со мной откинулся назад и вытащил бутылку с водой. Я более-менее помнил, как открутить пробку от бутылки, чтобы открыть её. Успокаивающее чувство воды, ополаскивающей мой язык и рот, помогло возвращению памяти.

После повторной прочистки горла я сказал по-немецки: «Wo sind wir hier eigentlich?» («Где мы, собственно, находимся?») Фраза прозвучала не достаточно громко, чтобы быть услышанной сквозь шум маленького самолета, и я должен был попробовать снова.

«Что?» – крикнул пилот, и я повторил свои слова ещё громче. Пилот озадаченно уставился на меня. Ещё часть деталей происходящего всплыла в моей голове.

«Где мы?» – крикнул я парню, который внешне не походил на англичанина.

«Я не совсем уверен!» – прокричал он в ответ, глупо уставившись на меня. Полоска на горизонте быстро расширилась, что означало, что я проснулся. Это должно быть утреннее солнце, заключил я и начал растирать лицо, пробуя пробудить остальную часть тела.

Забавно, подумал я, что каждый думает о пробуждении с телом, даже притом, что жизнь – это сон, но нет другого пути. Глядя в правое окно, я отметил только черноту.

Я нагнулся вперед, чтобы заглянуть за передний щиток, но был остановлен штурвалом на месте второго пилота. Пилот начал изрыгать проклятья, поскольку мы стали терять высоту. В конечном счете нос самолета снова был выровнен, но пилот все еще был злее собаки.

Момент скольжения к воде, однако, был достаточен, чтобы признать, что горизонт был гладкой, но изогнутой линией, отделявшей черноту от красиво поднимающегося солнца и голубого неба, которое на глазах становилось всё более ярким.

Мы летели над экстерриториальными водами, над открытой водой, без намеков на сушу.

«Разворачивайтесь на триста шестьдесят!» – скомандовал я. Он посмотрел на меня, пожал плечами и сказал: «Вас понял!»

Пока я наблюдал, как он следит за приборами, я вспомнил и его имя, и то, что это было одно из тех тайских имён, которые я, вероятно, никогда не смогу правильно произнести.

Свет снаружи был теперь достаточно ярок, так что я мог видеть показания приборов.

Гирогоризонт показывал, что пилот делал разворот. Я посмотрел на него снова.

«Летите по приборам?» – спросил я.

«Конечно, – ответил он хмуро, но гордо, - так как мы снизились четыре часа назад».

Я глубоко вздохнул и откинулся назад, наблюдая стрелку компаса, медленно проходящую через триста шестьдесят градусов. Несколько раз стрелка стопорилась, несмотря на то, что мы летели чистым разворотом. Я проверил «шар», он также был в центре.

Я обнаружил масло, капающее вниз с верней панели из компаса. «Ничего хорошего» – сказал я сам себе.

Наконец, крылья снова выровнялись, и установился курс 020 градусов.

«Кажется, я ни черта не могу уловить по радиостанции, хотя сейчас мы должны быть уже достаточно близко к Бангладешу!» – прокричал тайский пилот.

DG показывал западный курс, около 280 градусов. «Вы летите по DG или по компасу?» – спросил я.

«По DG, конечно, он дважды прокалиброван. Хотя я и не знаю, есть ли опять проблемы с компасом» – ответил он.

«Этот имеет проблемы, – закричал я на него, - этот точно имеет! Не хотите ли Вы, чтобы я повёл самолет?»

«Забирайте управление» – сказал он и начал расслабляться, вероятно, впервые за эти четверо или более часов. «Никогда не летал так долго по приборам, знаете. Хорошая практика для моей IFR-переэкзаменовки на следующей неделе» – усмехнулся он.

Именно в этот момент я уже точно знал, что мы вляпались в передрягу.

«Оглядитесь-ка» – сказал я и начал пробовать рули и подъемники, чтобы прочувствовать маленький самолет.

«Сколько времени мы в полете и сколько топлива мы заправили?» – добавил я.

«Вылетели 15 минут первого. Я летел на трёх четвертях мощности, следовательно, мы должны иметь топлива на пять с половиной часов» – сказал он, оглядываясь. «Сейчас точно половина пятого» – продолжил он слабым голосом и с изумленным взглядом.

Я взглянул на свои часы, они показывали 5:30 утра. «Вы переводили свои часы, чтобы учесть временные пояса?» – спросил я.

«Да, переводил. Мы сейчас должны быть близко к Бангладешу, и я не понимаю, почему мы над открытой водой, мне кажется...» Его голос сейчас был еле слышен. Капли пота выступили на его лбу, готовые скатиться вниз по лицу в любой момент.

«Не очень хорошая идейка поменять показания Ваших часов, – отметил я. – Я предпочел бы оставаться на Зулусе, чем быть запутанным всеми этими часовыми поясами. Сейчас 5:30 местного времени для пункта нашего отлёта. Мы находимся в воздухе в течение пяти часов. Время летит – забавно, не правда ли…»

Казалось, что пилот прекратил дышать. В его глазах стояли слёзы, и, скатываясь по щекам, они сливались с каплями пота. «Пожалуйста, развернитесь ещё раз на триста шестьдесят, пожалуйста» – умолял он.

Я начал крутой разворот, который, казалось, чертовски испугал его. Я подумал, а не выяснить ли мне, сколько часов он налетал в качестве пилота, но затем решил, что это не может быть хорошей идеей в данный момент.

«Где спасательные жилеты?» – спросил я вместо этого.

«Мы не планировали летать над открытыми водами, – сказал он, избегая прямого ответа. – Только вдоль побережья Бирмы...»

«Автопилот по побережью?» – спросил я хмурясь.

«Ну, хорошо, вспомните, не было же новолуния. Полная темнота вокруг. Никакой возможности видеть горизонт».

Я-то помнил. Я также вспомнил, что у меня с самого начала было плохое предчувствие обо всем этом.

«Сокращаем мощность до минимума и начинаем кружиться по кругу - так или иначе мы никуда не собираемся лететь» - объявил я, переходя на самый экономичный режим и начиная разворот.

«Где ELT на этой птице?» – продолжил я. Он не знал, где находился передатчик SOS, и слёзы свободно потекли по его щекам. «Возьми себя в руки! – рявкнул я. – Эй, ты, тайс. Возьми себя в руки – знаешь, где, или нет?» Его лицо напрягалось, и он явно успокаивался, в то время как я пробовал визуализировать форму и прибористику самолета.

«Погляди за сиденьем, ищи маленькую черную коробку!» – крикнул я ему. Он отклонился, почти блокируя штурвал, как и я ранее.

«Думаю, не здесь» – сказал он, роясь в багаже на заднем сиденье.

«Посмотри на другой стороне» – сказал я ему.

«Слишком много багажа, не могу опустить сидение» – крикнул он.

«Открой дверь и выбрасывай вещи!» – скомандовал я, в конце концов, занервничав сам.

«Всю мою одежду и вещи?» – спросил он, потрясенный.

«Слушай, приятель...» – сказал я серьезно, но он получил картинку прежде, чем я должен был сказать что-нибудь ещё. Моя визуализация самолета стала вдвое острей. Я попробовал вообразить, куда бы я поместил SOS-передатчик, если бы я разрабатывал самолет.

Внезапно он вскрикнул: «Он здесь! Рядом с батареей под сиденьем позади Вас» – и затем начал перетасовывать багаж. Спустя некоторое время он прокричал: «Думаю, что я вижу его! Что я должен сделать?»

«Бей по нему, конечно, бей! – рявкнул я. – Это то, что является спусковым механизмом, не так ли?»

Не говоря ни слова, он вытащил свой маленький фонарик, чтобы бить по ELT. Я уже стал терять терпение, когда он, наконец, выпалил: «Она замигала, да-а!?»

«Окей. Мы должны иметь гораздо больше, чем 15 минут, сэкономив за счёт низких значений мощности. Пора, расслабиться. Давай помолимся или что-нибудь ещё?» – сказал я, почесав затылок.

Пилот вернулся назад на переднее место, в то время как я все ещё вёл самолет.

«Пожалуйста, скажите мне: что, Вы думаете, наступит, после того как... я подразумеваю, когда все окончится?» – сказал он после длинной паузы. «Я никогда реально не думал об этом серьезно, я считал все эти религии чепухой, я считал, что я изучил все это в школе и т.д., но я никогда реально не смотрел на это, реально...»

«Какая теперь частота чрезвычайной связи и какой код для бедствия?» – спросил я в ответ. Но вспомнил сам, прежде чем он нашел ответ и переключил кнопки соответственно.

«Какое это имело бы значение для Вас, если бы Вы услышали, что я думаю, что я знаю? – сказал я, смотря на него. – Так или иначе, я предпочел бы очутится в Самадхи, где поёт полная леди. Слишком поздно для высокопарных слов...»

Он таращился на меня без понимания.

«Начинайте повторять местный сигнал бедствия» – продолжил я и переключился на COM-2, начиная думать о том, как я объясню ему за пятнадцать минут или даже меньше, что, как я думаю, было бы поистине сейчас важно.

«Сколько Вам лет?» – спросил я, и он ответил после завершения первого цикла сигнала бедствия по радио.

«Тридцать семь» – ответил он.

«Скажите мне, сколько раз 15 минут вписываются в 25 лет? Это о том, сколько времени Вы должны были думать об этих вопросах, не так ли? Теперь у нас есть ещё 15 минут... Наслаждайтесь ими, пока есть возможность...»

Он не отвечал, но он получил отправную точку. Через некоторое время он сказал между объявлениями сигнала бедствия: «Должно быть, слишком поздно теперь думать о чем-нибудь. Глупо даже подавать этот сигнал бедствия. Это закончится через пару минут, независимо от того, что... Слушайте, это реально помогло бы мне, если Вы будете что-то говорить...»

«ХОРОШО. ХОРОШО» – сказал я, думая о передаче ему управления самолета снова, так как я хотел расслабиться перед большим выходом.

«Вы когда-нибудь сушили самолет?» – спросил я.

«Тушили???» – переспросил он.

«Да нет, сушить – это приводнение самолета, посадка на воду...» И когда я увидел его ужасно испуганное выражение лица, в мыслях я разочаровался в том, что разрешил ему управлять самолетом.

И потому я начал говорить: «В жизни есть хорошие вещи и есть плохие вещи. И есть вещи, о которых никто не заботится. Вы слышите меня?» – сказал я. «Безусловно» – сказал он, и казалось, что мои слова успокоили его.

«Сейчас жизнь – азартная игра, – продолжил я. – Вы немножко выигрываете, и Вы же немножко теряете. А в конце каждый играет в ящик – не правда ли?»

Он кивнул.

«Вне всего этого, однако, имеется кое-что, для чего нет никаких слов. Кое-что, что является нетронутым, что бы здесь ни случилось. С этой точки зрения, все это, что казалось столь важным для нас, проявляется уже как некоторый глупый материал. Смущающе глупый, фактически. Возможно, «безумный» было бы лучшим словом...»

Он смотрел на меня, вытаращив глаза.

«Эй! Как насчет того, чтобы передать следующий сигнал бедствия, а пока я выпью глоток другой водички из бутылки? – сказал я. – И всегда держите ухо на радио... Возможно, есть кое-что понятное во всем этом шуме. Кто знает...»

Он закивал снова и ухватился за микрофон, в то время как я продумывал продолжение разговора.

[Конец записи №289]

Copyleft © 1998 by Maximilian J. Sandor, Ph.D.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: