Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Ролан Барт. Мифологии. 9 страница




как под беспристрастным скальпелем хирурга социальное происхождение пациента благородно выносится за скобки, так и под взором Советчицы обращающаяся к ней просительница сводится к одному лишь своему органу — сердцу. Она определяется одной лишь своей женственностью; социальное положение рассматривается как бесполезно-паразитарная реальность, способная лишь помешать исцелению ее чистой женской сущности Одни лишь мужчины, составляющие иную, вынесенную вовне породу людей и "предмет" советов ("предмет" в логическом смысле, то есть то, о чем говорят), имеют право быть социальными (иначе и не может быть, ведь они зарабатывают); поэтому для них можно установить некоторый потолок — обычно таковым оказывается процветающий промышленник

В Сердечной Почте воспроизводится сугубо юридическая типология людей, человечество здесь, чураясь всякого романтизма, а равно и исследования жизненной реальности, плотно держится устойчиво-сущностного порядка, установленного Гражданским кодексом Женский мир подразделяется на три класса, различных по своему статусу puella (девушка), conjunx (супруга) и mulier (незамужняя женщина, либо вдова, либо оставившая мужа, но так или иначе в данный момент одинокая и обладающая жизненным опытом) Им противостоит все внешнее человечество, источник помех или опасностей это, во-первых, родственницы, те, что обладают patria potestas *, во-вторых, vir — муж или вообще мужчина, также обладающий священным правом подчинять себе женщину Отсюда хорошо видно, что, несмотря на свою романическую внешность, мир Сердца отнюдь не импровизирован, в нем неукоснительно воспроизводятся устойчивые юридические отношения Человечество Сердечной Почты, даже тогда, когда оно говорит "я" самым душераздирающим или наивным голосом, априори представляет собой всего лишь узкий набор точно фиксированных и поименованных эле-

* Родите чьской в частью (чат) — Прим перев

==168

 

ментов, из которых и складывается институт семьи. Сердечная Почта утверждает незыблемость Семьи, при том что, разбирая бесконечные семейные конфликты, она как будто и выполняет освободительную миссию

В таком эссенциальном мире сущностью самой женщины оказывается угрожаемость, причем угроза исходит иногда от родственников, но чаще всего от мужчины, в обоих случаях спасением, разрешением кризиса является законный брак, идет ли речь о неверном муже, соблазнителе (впрочем, данная "угроза" довольно двусмысленна) или же равнодушном возлюбленном, панацеей от всех бед выступает именно брак как социальный контракт о праве собственности Но именно потому, что цель изначально зафиксирована, если ее достижение не удается или откладывается (а это, по определению, и есть тот самый момент, когда в дело вступает Сердечная Почта), то приходится прибегать к нереальным компенсаторным средствам Все прививки, которые делает Сердечная Почта от агрессивного или коварного поведения мужчин, нацелены на сублимацию понесенного поражения, которое либо освящается как самопожертвование (молчать, не думать о нем, быть доброй, сохранять надежду), или же утверждается апостериори как чистая свобода (не терять голову, трудиться, не обращать внимания на мужчин, помнить о женской солидарности)

Итак, при всех своих внешних противоречиях, мораль Сердечной Почты непременно постулирует Женщину как существо сугубо паразитарное, она существует лишь благодаря браку, дающему ей юридическое наименование. Перед нами вновь структура гинекея, понимаемого как свобода внутри замкнутого пространства под мужским присмотром В Сердечной Почте сильнее, чем где-либо еще, Женщина утверждается как особый зоологический вид, своего рода колония паразитов, которые хоть и способны двигаться сами по себе, но не могут далеко уйти и всякий раз возвращаются к привычной опоре (каковой является vir). Такой паразитизм, провозглашаемый под фанфары Женской Независимости, естественно влечет за собой полную неспособность открыться реальному миру прикрываясь своей профессиональной компетенцией и добросовестно очерчивая ее пределы. Советчица всякий раз не желает высказываться по любым проблемам, спо-

 

==169

 

собным вывести за рамки собственно Женского Сердца;

ее откровенность стыдливо останавливается перед такими вещами, как расизм или религия; дело в том, что фактически она действует как предохранительная прививка со вполне определенным назначением — по мере сил насаждать комформистскую мораль покорности. На Советчицу проецируется весь потенциал женской эмансипации;

в ее лице все женщины как бы заочно обретают свободу. Видимая свобода ее советов избавляет от необходимости обладать реальной свободой поступков; кажущееся послабление морали служит лишь затем, чтобы крепче приковать женщину к догматам, на которых зиждется общество.

- glava38

ОРНАМЕНТАЛЬНАЯ КУЛИНАРИЯ

В журнале "Элль" (это настоящая сокровищница мифов) почти каждую неделю печатается красивая цветная фотография какого-нибудь готового блюда: подрумяненная куропатка, нашпигованная вишнями, розоватое куриное заливное, креветки, запеченные в тесте и покрывающие его своими красными панцирями, шарлотка с кремом, украшенная узором из цукатов, разноцветные генуэзские пирожные и т.д.

В подобной кулинарии основной субстанциальной категорией является гладкая пелена. Поверхность кушанья всячески стараются сделать зеркальной и округлой, прикрыв пищевой продукт сплошным слоем соуса, крема, топленого жира или желе. Причина в том, что назначение всякого покрытия визуальное, тогда как кулинария журнала "Элль" — чисто зрительная, а зрение есть чувство изысканное. Действительно, в этой непременной лессировке блюд есть что-то вычурное. "Элль" — изысканный журнал, по крайней мере такова его легенда; его роль состоит в том, чтобы являть своей массовой, народной^(о чем говорят данные опросов) читательской аудитории грезу о шикарной жизни; отсюда и берет происхождение его кулинария покрытий и алиби, постоянно стремящаяся затушевать или даже вовсе преобразить исходное пищевое сырье — грубую телесность мяса или резкие формы рачков. Блюда крестьянской кухни допускаются здесь лишь в порядке исключения (старая добрая семейная похлеб-

 

==170

 

ка), как прихоть пресыщенных горожан, играющих в деревенский быт.

Но еще важнее, что гладким покрытием подготавливается и поддерживается одно из главных качеств изысканной кухни — орнаментальность. Гладкая лессировка из "Элль" создает фон для буйной фантазии украшательства: тут и резные прожилки грибов, и пунктиры вишен, и ажурные лимонные дольки, и ломтики трюфелей, и серебристые пастилки, и арабески цукатов, — а исчезающее под ними покрытие (которое я оттого и назвал "осадочной породой", что сам продукт — это некие подземные залежи) становится как бы страницей, на которой читается вся эта кулинария в стиле рококо (излюбленный цвет — розоватый).

Орнаментализация идет двумя противоположными путями, которые, как мы увидим, диалектически примиряются. С одной стороны, это стремление уйти от природы в область бредово-прихотливой фантазии (нашпиговать лимон креветками, сделать цыпленка розовым, подать к столу разогретые грейпфруты), а с другой стороны, попытки вернуться к природе с помощью грубых подделок (покрыть рождественский торт грибами из безе и листьями остролиста, залить креветок белым соусом так, чтобы выступали одни головы). Кстати, то же стремление прослеживается и в изготовлении мелкобуржуазных безделушек (пепельницы в форме конского седла, зажигалки в форме сигарет, глиняные чашки в форме зайцев).

Дело в том, что здесь, как и вообще в мелкобуржуазном искусстве, неистребимой тяге к жизненной правде противостоит — или же уравновешивает ее — один из всегдашних императивов прессы для домашнего чтения: то, что в "Экспрессе" громко называют иметь свои идеи. Кулинария журнала "Элль" тоже на свой лад — с идеями. Просто здесь творческая изобретательность заключена в рамки феерической действительности и распространяется лишь на гарнир, так как изысканность журнала не позволяет ему касаться реальных проблем питания (а реальная проблема не в том, как нашпиговать куропатку вишнями, а в том, как раздобыть самое куропатку, то есть денег на нее).

Действительно, в основе подобной орнаментальной кулинарии лежит сугубо мифическая экономика. Это откровенная кухня-мечта, что и подтверждается журналь-

 

==171

 

ными фотографиями, где блюдо обязательно снято сверху, как предмет и близкий и недоступный, который фактически можно потребить разве что вприглядку Это в полном смысле слова казовые блюда, всецело магические по природе, особенно если вспомнить, что среди читателей журнала много людей с невысокими доходами Собственно, одно и объясняется другим, именно потому, что "Элль" адресуется к действительно массовой публике, этот журнал и старается не проповедовать экономную кухню Возьмем для сравнения "Экспресс" его исключительно буржуазный читатель имеет достаточно высокую покупательную способность, чтобы ни в чем себе не отказывать, и его кулинария — не магическая, а реальная, если на страницах "Элль" публикуются рецепты куропатки-фантазии, то в "Экспрессе" — рецепт ницского салата. Публике "Элль" приходится кормиться одними баснями, тогда как публике "Экспресса" можно предложить и реальные блюда, не сомневаясь, что она будет в состоянии их приготовить

- glava39

КРУИЗ НА "БАТОРИИ"

Поскольку теперь для буржуазии устраивают туристические поездки в Советскую Россию', французская большая пресса принялась вырабатывать особые мифы, помогающие как-то переварить коммунистическую действительность Журналисты из "Фигаро" гг. Сеннеп и Макень2, совершившие круиз на борту судна "Баторий", испытывают на страницах своей газеты такое новейшее алиби — невозможно, мол, за несколько дней составить суждение о такой стране, как Россия. Долой скороспелые заключения, со всей серьезностью утверждает г Макень, нещадно высмеивая своих спутников и их страсть к обобщениям

Пикантное, однако, зрелище, газета, годами исповедовавшая антисоветизм и опиравшаяся при этом на сплетни куда более неправдоподобные, чем впечатления даже от самого краткого пребывания в СССР, — вдруг переживает теперь приступ агностицизма и благородно кутается в одежды научной объективности, и это именно тогда, когда ее корреспонденты наконец получили возможность посмотреть вблизи на то, о чем они писали издалека столь

 

==172

 

охотно и столь безапелляционно А дело просто-напросто в том, что журналист в интересах дела разделяет две разных своих функции, как мэтр Жак3 не смешивал разные свои одеяния С кем вы хотите говорить? с профессиональным журналистом г Макенем, который сообщает факты и высказывает суждения, то есть который знает, или же с наивным туристом г Макенем, который из чис той добросовестности не желает делать никаких выводов из увиденного? Образ туриста — замечательное алиби благодаря ему журналист может смотреть — и не понимать, путешествовать — и не обращать внимания на политические реалии, турист по природе своей относится к недо-человечеству, которое лишено способности суждения, а если пытается о чем-то судить, высовываясь выше, чем ему положено, то лишь попадает впросак. Вот г Макень и издевается над своими попутчиками, имеющими дурацкую претензию сопоставлять увиденное на улице с какими-то цифрами и общими сведениями, пытаясь как-то вникнуть в жизнь незнакомой страны: все это крамольные поползновения против туризма, то есть против обскурантизма, и в "Фигаро" такого не прощают

Итак, общее понятие об СССР как объекте постоянной критики сменяется новейшей модой уличных впечатлений, которые-де одни лишь и доступны туристу Улица неожиданно оказывается нейтральной территорией, где можно делать заметки, не претендуя на выводы. Но мыто уже догадываемся, что это за заметки Действительно, добросовестная осмотрительность отнюдь не мешает г Макеню-туристу все время отмечать в непосредственно наблюдаемой им реальности разные неприятные черты, напоминающие о глубоком варварстве Советской России русские паровозы вместо свистка издают какое-то протяжное мычание, платформы на станциях деревянные, гостиницы неопрятные, в вагонах встречаются надписи на китайском языке (тема желтой опасности), и наконец

— факт, свидетельствующий о совершенной отсталости,

— в России нет ни одного бистро, и выпить только и можно что грушевого сока1

Главное же, мифология улицы позволяет разрабатывать излюбленный мотив всех политических мистификаций буржуазии — мотив разлада между народом и режимом. Да и то, если в русском народе еще есть нечто

 

==173

 

хорошее, то это лишь как бы отблеск французских свобод. При встрече с парижскими гостями прослезилась какая-то старушка, портовый рабочий ("Фигаро" не чурается социальных тем) преподнес им цветы, и во всем этом выражается не столько гостеприимство, сколько политическая ностальгия: путешествующие французские буржуа символизируют собой французскую свободу, французское счастье

Итак, в русском народе можно признать открытость, приветливость и щедрость, только если он озарен солнцем капиталистической цивилизации. Раз так, то есть все резоны показывать его безмерное радушие, ведь оно знаменует собой несовершенство советского режима и идеальное блаженство Запада; "неописуемой" признательностью девушки-экскурсовода из Интуриста к врачу из Пасси, подарившему ей нейлоновые чулки, фактически обозначается экономическая отсталость коммунистического режима и завидное процветание западной демократии. Здесь, как и в других случаях (я уже отмечал это в связи с "Синим гидом"), уловка состоит в том, что роскошь привилегированных классов и уровень жизни простого народа толкуются как сравнимые величины; непревзойденный "шик" парижских туалетов записывается на счет всей Франции в целом, как будто бы все француженки одеваются у Диора или Балансьяги; и нам показывают, как советские молодые женщины с ума сходят от парижской моды, — точь-в-точь первобытное племя, разглядывающее какую-нибудь столовую вилку или фонограф. Вообще, вся поездка в СССР служит главным образом для того, чтобы составить, с точки зрения буржуазии, список высших достижений западной цивилизации; таковыми оказываются парижские платья, локомотивы, которые свистят, а не мычат, бистро, где подают не только грушевый сок, а главное — достояние сугубо французское •*-Париж, то есть некая смесь высокой моды и "Фоли-бер-жер"; судя по всему, именно об этом недостижимом сокровище грезят русские при виде туристов с "Батория"

Что же касается режима, то по контрасту его можно и дальше показывать в карикатурном облике государственного гнета, который всему навязывает свое механическое единообразие. Стоит проводнику спального вагона стребовать у г. Макеня назад чайную ложку, как тот (ни на

 

==174

 

йоту не отступая от своего замечательного политического агностицизма) заключает о существовании грандиозной бюрократии, в своем бумаготворчестве озабоченной лишь тем, чтобы инвентарный список чайных ложек сходился с наличностью Вот вам и новая пища для нашего национального тщеславия — ведь французы так гордятся своей анархичностью Неупорядоченность нравов и поверхностных обычаев служит превосходным алиби для социального порядка, индивидуализм — особый буржуазный миф, с помощью которого тираническому строю классового господства прививается безвредная доза свободы; в лице туристов с "Батория" изумленным русским было явлено великолепное зрелище свободных людей, которые болтают в музее во время экскурсии и дурачатся в метро.

Разумеется, такой "индивидуализм" — лишь экспортный предмет роскоши. В самой Франции, в случае несравненно более важном, он получает иное имя, по крайней мере на страницах "Фигаро". Когда как-то в воскресенье четыреста призывников военно-воздушных сил отказались ехать воевать в Северную Африку^, в "Фигаро" уже не было речи о симпатичном духе анархии и похвального индивидуализма; тут дело шло уже не о музеях и метро, а о больших колониальных капиталах, и такого рода "безобразие" сразу превратилось из проявления славных галльских традиций в искусственное дело рук "подстрекателей", из великолепного оно стало прискорбным, и перед лицом алжирской войны достославная недисциплинированность французов, еще недавно восхвалявшаяся с тшеславно-балагурским подмигиванием, превратилась в постыдную измену. В "Фигаро" прекрасно знают свою буржуазию — у нее напоказ, для декорации, свобода, а у себя дома, как основа всего, нерушимый Порядок.

- glava40

ЗАБАСТОВКА И ПАССАЖИР

Есть еще люди, для которых забастовка — это скандал, то есть не просто заблуждение, нарушение порядка или даже противоправное действие, но моральное злодеяние, абсолютно нетерпимое дело, которое, в их глазах, возмущает самую Природу. "Недопустимой, скандальной, возмутительной" называли недавнюю забастовку неко-

 

==175

 

торые читатели "Фигаро"1. Подобный язык, собственно, восходит к эпохе Реставрации, выражая ее глубинную психологию; то было время, когда буржуазия, лишь недавно пришедшая к власти, как бы стягивала воедино Природу и Мораль, делая одну залогом другой Чтобы не натурализовать мораль, она морализировала Природу, лукаво смешивая политические и природные явления, а как следствие объявляла аморальным все, что шло вразрез со структурными законами общества, подлежащими защите Для префектов Карла X, как и для нынешних читателей "Фигаро", забастовка — это прежде всего вызов всем предписаниям нравственного рассудка' бастовать — значит "издеваться над всем светом", то есть нарушать не только гражданскую, но и "естественную" законность, покушаясь на самую философскую основу буржуазного общества, на ту смесь морали и логики, что зовется здравым смыслом.

Действительно, скандал забастовки заключен в ее алогичности: она возмутительна тем, что приносит неудобства совершенно посторонним людям. Страдает и негодует разум нарушенной оказывается прямая механическая причинность — та "арифметическая" причинность, которая уже представала нам как основа мелкобуржуазной логики в речах г. Пужада: следствия непостижимым образом рассеиваются, отрываются от причин, и именно это так нестерпимо шокирует Вопреки тому, что можно было бы подумать о воображении мелкой буржуазии, этот класс бесконечно, безраздельно и щепетильно привержен идее каузальности, его мораль в основе своей отнюдь не магична, а рациональна. Другое дело, что это узко линейная рациональность, опирающаяся на квазиарифметическое соответствие между причинами и следствиями. Такой рациональности явно чуждо понятие о сложных функциях, представление о дальней и неоднозначной детерминированности вещей, о системной солидарности между событиями — обо всем том, что в материалистической традиции теоретически осмыслено под названием тотальности2.

Суженное представление о следствиях ведет к разделению функций Как легко себе представить, все "люди" солидарны между собой, противопоставляется поэтому не человек человеку, а забастовщик пассажиру. Пассажир

 

==176

 

(именуемый также человеком с улицы, а взятый как масса — невинным словом население; все это уже встречалось нам в словаре г Макеня) есть воображаемая, почти алгебраическая фигура, позволяющая преодолеть заразительное рассеивание следствий и остаться на твердой почве узкой причинности, где можно будет спокойно и добросовестно порассуждать. Вычленив в социальном положении рабочего особую функцию забастовщика, буржуазный рассудок разрывает цепь общественных отношений и востребует себе на пользу ту классовую изоляцию, которую забастовка как раз и пытается опровергнуть, то есть он отвергает прямо обращенный к нему призыв. В результате пассажир, человек с улицы, налогоплательщик оказываются в буквальном смысле персонажами, то есть актерами, которые получают в зависимости от нужды те или иные внешние роли и чья задача — поддерживать сущ-ностную разобщенность социальных ячеек; как известно, в этом заключался важнейший идеологический принцип буржуазной Революции.

Действительно, здесь перед нами вновь определяющая черта реакционной психологии, когда коллектив рассеивается, превращаясь в индивидов, а сам индивид расщепляется на сущности Читатели "Фигаро" по-своему делают с социальным человеком то же самое, что делает буржуазный театр с человеком психологическим, изображая конфликт Старика и Юноши, Рогоносца и Любовника, Священника и Мирянина. Противопоставляя забастовщика и пассажира, они превращают мир в театр, выделяют из целостного человека частного персонажа, а затем этих произвольно подобранных актеров сталкивают между собой в рамках лживой символики, пытающейся внушить, будто часть есть точная уменьшенная копия целого.

Все это связано с общей техникой мистификации, стремящейся максимально формализовать все, что есть в обществе неупорядоченного. Так, если верить буржуазии, она не желает знать, кто прав и кто неправ в забастовке;

отделив одно следствие от другого и взяв лишь то, что прямо ее касается, она утверждает, что и причина ей тоже безразлична; забастовка сводится к изолированному происшествию, к частному явлению, и, пренебрегая его объяснением, можно тем более подчеркнуть его скандальность.

 

==177

 

Как рабочие городских служб, так и муниципальные чиновники абстрагированы от массы трудящихся, как будто их внешние функции поглощают, фиксируют в себе и в конечном счете сублимируют их статус наемных работников. Искусственно сузив рамки их социального положения, можно уйти от прямого соприкосновения с действительностью и вместе с тем сохранить блаженную иллюзию прямой причинности, начинающейся лишь там, где это удобно для буржуазии. От гражданина неожиданно остается одно лишь чистое понятие пассажира, подобно тому как французские юноши-призывники в одно прекрасное утро могут проснуться испарившимися, сублимированными, сведенными к своей чистой военизированной сущности, и эту сущность будут добросовестно принимать за естественную отправную точку, из которой развертывается целая универсальная логика; статус военнообязанного становится здесь безусловным источником новой причинности, и теперь уже чудовищным кажется выяснять, а чем же обусловлен он сам; протест против этого статуса никак не может являться следствием какой-то более общей, более первичной причинности (например, гражданской совести), но единственно результатом случайных факторов, вступивших в действие уже после начала новой каузальной цепи, — с буржуазной точки зрения, солдат может отказаться идти на войну только под влиянием подстрекателей или же по пьянке, как будто для подобного поступка не бывает иных веских причин. В таком убеждении столько же глупости, сколько и самообмана: ведь очевидно, что протест против того или иного социального положения может корениться и получать пищу лишь в сознании, отстранившемся от этого положения.

Итак, здесь перед нами вновь свирепствует эссенциа-лизм. Поэтому вполне логично, что перед лицом лживых частных сущностей забастовка утверждает становление и истину целого. Она означает, что человек обладает тотальностью, что разные его функции солидарны между собой, что роли пассажира, налогоплательщика или же солдата разделены слишком тонкими перегородками, чтобы препятствовать заразительности фактов, что в обществе никто не является посторонним другому. Буржуазия, заявляя, что забастовка осложняет ее жизнь, сама же тем самым и свидетельствует о связности социальных функ-

 

==178

 

ций, — а забастовка как раз и призвана это проявить; парадокс в том, что мелкобуржуазный человек заявляет о своей естественной обособленности как раз тогда, когда забастовка заставляет его склониться перед очевидностью его социальной зависимости.

- glava41

АФРИКАНСКАЯ ГРАММАТИКА

В отношении африканских дел наш официальный словарь носит, как это и можно предположить, сугубо аксиоматический характер. Иначе говоря, его слова не имеют никакой коммуникативной ценности и служат лишь для устрашения. Тем самым они образуют собой письмо, то есть особый язык, призванный добиваться совпадения нормы и факта, оправдывая циничную реальность благородной моралью. В более общем смысле это язык, функционирующий главным образом как условный код, то есть слова в нем не связаны со своим содержанием или даже прямо ему противоречат. Такое письмо можно назвать косметическим, так как оно стремится прикрывать факты языковым шумом или, если угодно, самодовлеющим знаком языка. Здесь я хотел бы вкратце показать, каким образом языковая лексика и грамматика могут быть политически ангажированы.

БАНДА (людей, стоящих вне закона, мятежников или уголовников). — Образцовый пример аксиоматического языка. Выбор уничижительного слова служит здесь именно для того, чтобы не признавать фактическое состояние войны, а тем самым и возможность диалога. "С теми, кто поставил себя вне закона, разговаривать не о чем". Такая морализация языка позволяет свести проблему примирения к чисто произвольной перемене словаря.

Когда "банда" оказывается французской, ее именуют возвышенным словом община.

ТЕРЗАНИЯ (жестокие, болезненные). — С помощью этого слова проводится мысль о том, что в Истории не бывает ответственности. Состояние войны скрадывается под благородными одеяниями трагедии, как будто военный конфликт — это сущностное Зло, а не зло частное и поправимое. Колониальная политика испаряется, исчезает в ореоле бессильных стенаний, где несчастье признают, чтобы прочнее его утвердить.

 

==179

 

Образцы фразеологии: "Правительство Республики полно решимости принять все зависящие от него меры, чтобы положить конец жестоким терзаниям, переживаемым Марокко" (г. Кота в послании к Бен Арафа)'

" Марокканский народ, болезненно терзающий сам себя. " (заявление Бен Арафа).

БЕСЧЕСТИЕ — Как известно, в этнологии — во всяком случае, такова многообещающая гипотеза Клода Леви-Стросса, — мама служит своего рода алгебраическим символом2 (как в нашем языке выражение "эта штука"), призванным передавать "неопределенное значение, само по себе лишенное смысла, а потому способное принимать какой угодно смысл, имеющее своей единственной функцией заполнять разрыв между означающим и означаемым". Честь — это как раз и есть наша мана, что-то вроде пустого места, куда складываются самые разнообразные неудобовыразимые смыслы и которое объявляется сак-рально-табуированным. То есть честь — возвышенный, а значит магический эквивалент "этой штуки"

Образец фразеологии: "Было бы бесчестием для мусульманских народов дать понять, что подобные люди могут рассматриваться во Франции как их представители. Это было бы также бесчестием и для самой Франции" (коммюнике Министерства внутренних дел)

СУДЬБА. — В тот самый момент, когда История в очередной раз показывает, что она развивается свободно, и колониальные народы начинают опровергать фатальность своей участи, в буржуазном словаре все чаще и чаще употребляется слово Судьба. Подобно чести, судьба — своего рода мана, под эту рубрику можно стыдливо подводить все наиболее мрачные последствия колониальной политики. Для буржуазии Судьба — это универсальная "штука" в толковании Истории

Разумеется, Судьба существует лишь в форме связанных судеб. Не Франция когда-то покорила Алжир силой оружия, но само Провидение соединило их судьбы. Эта связь объявляется нерасторжимой в тот самый момент, когда она с неопровержимой очевидностью расторгается

Образец фразеологии: "Мы, со своей стороны, готовы дать народам, чья судьба связана с нашей, подлинную независимость в рамках добровольной ассоциации" (речь г Пине в ООН)3.

 

==180

 

БОГ — Сублимированная форма французского правительства

Образец фразеологии: " Когда Всевышний предназначил нам исполнять верховную власть " (заявление Бен Арафа)

"...С самоотверженностью и царственным достоинством, пример которых всегда являло собой Ваше величество... Вы стремитесь тем самым повиноваться воле Всевышнего. " (послание г Кота к Бен Арафа, отстраненному правительством от власти)

ВОЙНА — Задача в том, чтобы отрицать ее. Для этого есть два средства либо как можно реже о ней упоминать (самый распространенный прием), либо придавать ей противоположный смысл (прием более хитрый, и на нем строятся почти все мистификации буржуазного языка) Слово "война" употребляется при этом в смысле "мир", а слово "умиротворение" — в смысле "война"

Образец фразеологии: "Война не мешает нам осуществлять меры по умиротворению" (генерал де Монсабер)4. Следует понимать так, что состояние мира (официальное), к счастью, не мешает нам вести войну (реальную).

МИССИЯ. — Третье слово-л<ама. В него можно вкладывать все что угодно: школы, электрификацию, кока-колу, полицейские облавы, прочесывание населенных пунктов, смертные приговоры, концентрационные лагеря, свободу, цивилизацию и вообще любое французское "присутствие"

Образец фразеологии: "Однако вам известно, что на Францию в Африке возложена особая миссия, которую она одна в состоянии выполнить" (речь г. Пине в ООН)

ПОЛИТИКА. — Область политики всячески сужается. Есть, с одной стороны, Франция, а с другой — политика. Когда североафриканские дела касаются Франции, то они уже не относятся к политике. Коль скоро все пошло всерьез, будем делать вид, что оставляем Политику ради Нации Для правых политика — это левые; сами же они — Франция.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных