Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Ролан Барт. Мифологии. 11 страница




Разница в реакциях и суждениях определяется лишь различными комбинациями этих двух мифов Здесь проявились три поколения нашей мифологии Запоздалые классицисты, традиционно враждебные поэтическому беспорядку, осуждают Мину Друэ по всем статьям — если ее стихи подлинные, значит, они действительно написаны маленькой девочкой, а потому подозрительны своей "необдуманностью", если же они принадлежат взрослому, то их должно осудить как фальшивку. Ближе к нашему времени стоит вторая группа критиков — почтенные неофиты, которые, гордясь своим пониманием иррациональной поэзии, с восхищением открывают для себя (в 1955-то году) поэтический дар детства и банальное, давно известное в литературе явление объявляют "чудом" Наконец, третьи, в прошлом сами ратовавшие за "поэзию-детство", отстаивавшие этот миф, когда он еще принадлежал авангарду, смотрят на Мину Друэ скептически, утомленные тяжкими воспоминаниями о своих геройских битвах и умудренные опытом, который уже ничто не в силах поколебать (Кокто2: "Все девятилетние дети гениальны — кроме Мину Друэ"). Что же до четвертого поколения — поколения современных поэтов, — то их, кажется, просто не спрашивали они мало известны широкой публике, а значит, их мнение не будет иметь никакой доказательной силы,

7t

==195

 

так как они не воплощают собой никакого мифа; лично я сомневаюсь, чтобы они опознали что-либо родственное себе в поэзии Мину Друэ.

Но независимо от того, объявляется ли поэзия Мину простодушно-детской или же взрослой (то есть относятся ли к ней с восхищением или же подозрением), — в любом случае признается, что в основе ее некое глубинное, самой природой установленное отличие детства от зрелого возраста; детство рассматривается как внесоциальность или же, по меньшей мере, как способность по собственной прихоти подвергнуть себя критике и отказаться от употребления определенных слов, с единственной целью вполне проявить себя в образе идеального ребенка. Вера в поэтический "гений" детства — это своего рода вера в литературное непорочное зачатие, литература здесь в который уже раз рассматривается как дар Богов. Всякие следы "культуры" считаются при этом доказательствами подлога, как будто словарный состав нашего языка жестко регламентирован от природы, как будто ребенок не живет в постоянном сообщении со взрослой средой; напротив, метафоры, образы, живописные обороты записываются в актив детства как знаки чистой спонтанности, тогда как на самом деле они свидетельствуют, осознанно или нет, о тщательной отделанности и "глубине" текста, где решающую роль играет индивидуальная зрелость.

Итак, чем бы ни кончилось расследование, загадка сама по себе не представляет большого интереса, не проливая света ни на детство, ни на поэзию. И уж совсем неинтересной становится эта тайна оттого, что стихи Мину Друэ, считать ли их детскими или взрослыми, обладают одной вполне исторической реальностью: у них есть возраст, и в этом смысле они, мягко говоря, постарше восьмилетней Мину Друэ. Действительно, около 1914 года уже был целый ряд второстепенных поэтов, которых в историях литературы кое-как объединяют вместе (классифицировать пустоту — дело нелегкое) под стыдливым наименованием "одиночки", "запоздалые", "чудаки", "интимисты" и т.п. К ним-то, несомненно, и относится юная Друэ — или же ее муза, — стоя в одном ряду с такими прославленными стихотворцами3, как г-жа Бюрна-Провенс, Роже Аллар или Тристан Клингеор. Стихи Мину Друэ — такой же силы, что и их поэзия; это слащаво-благонравные стихи, целиком основанные на убеждении, что поэ-

 

==196

 

зия заключается в одних метафорах, а содержанием ее может быть просто какое-нибудь буржуазно-элегическое чувство. То, что такая жеманная стряпня может сходить за поэзию и даже приводить кому-то на ум непременное сравнение с поэтом-подростком Рембо, — все это просто действие мифа. Вполне понятного мифа, поскольку очевидна функция такого рода поэтов — давать публике не поэзию как таковую, а ее знаки; они обходятся недорого и действуют ободряюще. Эту функцию — выражать внешне свободную, а по сути глубоко оглядчивую интимистскую "чувствительность" — прекрасно выразила г-жа де Ноай, которая, по совпадению, в свое время написала и предисловие к стихотворениям другой "гениальной" девочки, Сабины Сико4, умершей в 14 лет

Итак, эти стихи — то ли подлинные, то ли нет — откровенно старомодны. Но поскольку ныне они стали предметом кампании в прессе и получили поддержку ряда видных писателей, то в них как раз и проявляется то, как наше общество представляет себе детство и поэзию. Сделавшись предметом цитирования, похвал или нападок, тексты семьи Друэ представляют собой прекрасный мифологический материал.

Прежде всего, здесь присутствует миф о гении — миф поистине неисчерпаемый. Классики некогда заявляли, что гений — это терпение5. Сегодня же гениальность состоит в том, чтобы опередить время, написать в восемь лет то, что нормально пишется в двадцать пять. Это количественный вопрос времени — надо просто развиваться немного быстрее других. Поэтому привилегированной областью гения оказывается детство. Во времена Паскаля его рассматривали как потерянное время — задача была в том, чтобы как можно скорее из него вырасти. Начиная с романтической эпохи (то есть с торжества буржуазии) нужно, наоборот, как можно дольше в нем оставаться. Любой поступок взрослого, который можно объяснить детскостью (пусть даже запоздалой), становится причастным к этому вневременному состоянию и предстает обаятельным, так как совершен авансом. Неуместное превознесение этого возраста означает, что его рассматривают как возраст чисто приватный, самозамкнутый, в котором проявляется некий особый человеческий статус, некая невыразимая и непередаваемая сущность.

 

==197

 

Но, объявляя детство чудом, в то же время утверждают, что это чудо состоит просто в преждевременном развитии взрослых способностей Таким образом, специфика детства оказывается двойственной, как и все предметы в мире классической культуры: детство и зрелость, словно горошины из сартровского сравнения6, составляют два разных, замкнутых в себе, несообщающихся и в то же время идентичных возраста Чудо Мину Друэ — в том, что она пишет взрослые стихи, будучи ребенком, что благодаря ей сущность поэзии низошла в сущность детства. Удивление публики вызвано не реальным уничтожением сущностей (что было бы делом весьма здравым), а лишь их торопливым смешением Это прекрасно выражается в сугубо буржуазном понятии "чудо-ребенка" (Моцарт, Рембо, Роберто Бенци)7 — он является предметом восхищения, поскольку идеально воплощает в себе функцию всякой капиталистической деятельности: выиграть время, свести длительность человеческой жизни к арифметическому исчислению драгоценных моментов.

Конечно, такая "сущность детскости" принимает различные формы в зависимости от того, какое поколение к ней апеллирует- для "модернистов" детство обретает свое достоинство именно благодаря своей иррациональности (в "Экспрессе" не пренебрегают психопедагогикой) — отсюда даже нелепая параллель с сюрреализмом! Для господина же Анрио8, не желающего прославлять что бы то ни было чреватое беспорядком, детство может быть источником только чарующе-изысканного, ребенок не бывает пошлым и вульгарным, то есть для детства здесь опять-таки придумывают особую идеальную природу, дарованную ему небесами помимо всякого социального детерминизма, тем самым немалое число детей как бы не допускаются в детство, а настоящими детьми признаются одни лишь изысканные отпрыски буржуазии. Парадоксальным образом тот самый возраст, когда человек создается, то есть интенсивно пропитывается всем социальным и искусственным, — для г Анрио представляет собой возраст "природное™"; в этом возрасте один мальчишка вполне может убить другого (факт из уголовной хроники, промелькнувший одновременно с делом Мину Друэ) — а согласно г. Анрио, у ребенка не бывает даже циничной

 

==198

 

издевки, одна лишь "искренность", "очарование" да "изысканность"

Все наши комментаторы сходятся в том, что Поэзия обладает особым самодовлеющим характером; для всех них она представляет собой сплошную череду находок — этим наивным именем называется у них метафора. Чем более стихотворение напичкано всякими "оборотами", тем большей удачей оно считается. Между тем "хорошие" образы бывают только у скверных поэтов — по крайней мере, только у них не бывает ничего другого, они простодушно мыслят себе поэтический язык как сумму удачных словесных находок, очевидно, в уверенности, что поэзия должна быть носителем ирреальности, а потому следует во что бы то ни стало преобразить предмет, идя от словарного слова к метафоре, как будто стоит не так его назвать, чтобы сделать поэтичным. В результате вся эта чисто метафорическая поэзия строится из слов особого поэтического словаря, некоторые его страницы (для соответствующей эпохи) можно найти уже у Мольера9, и вот из этого словаря поэт черпает свою поэзию, видя свою задачу в том, чтобы преобразить "прозу" в "стихи". В поэзии семейства Друэ как раз и реализуется с сугубым прилежанием такая сплошная метафоричность, а ее поклонники и поклонницы радостно опознают в ней ясный императивный лик Поэзии — их собственной Поэзии (ибо нет ничего более успокоительного, чем словарь)10.

Такая перенасыщенность находками, в свою очередь, вызывает столь же арифметическую череду восхищенных переживаний стихотворение воспринимается не одним целостным актом, неспешно и терпеливо подготовленным на протяжении ряда "пустых" моментов, а как серия во торгов, восхищений, радостных возгласов, которыми читатель приветствует удачные трюки словесной акробатики. здесь ценность опять-таки имеет количественную природу. В этом смысле тексты Мину Друэ — противоположность всякой Поэзии, поскольку они избегают такого исключительного оружия писателей, как буквальный смысл, между тем именно буквальность позволяет избавить поэтическую метафору от искусственности, показа'1-ее как разительную истину, отвоеванную у тошнотворной непрерывности языка Если говорить только о современной Поэзии (ибо я сомневаюсь, чтобы у поэзии могла быть

 

==199

 

какая-либо внеисторическая сущность) — и если, разумеется, говорить о таких поэтах, как Аполлинер, а не г-жа Бюрна-Провенс, — то несомненно, что красота и правда вытекают здесь из глубокой диалектической связи между жизнью и смертью языка, между плотностью слова и скукой синтаксиса. Поэзия же Мину Друэ постоянно впадает в болтливость, подобно тем людям, что боятся молчания;

она явно избегает буквального смысла и живет лишь нагромождением новых и новых ухищрений; она путает жизнь с нервозностью.

Этим она и производит успокоительный эффект. Хотя ей пытаются приписать некоторую странность, встречая ее деланным изумлением и лавиной дифирамбических образов, на самом деле именно ее болтливость, фонтанирующие словесные находки, рассчитанный порядок дешевого изобилия — все это и есть основа экономной поэзии поддельных драгоценностей; здесь, как и в других случаях, господствует имитация — одно из главных открытий буржуазной эпохи", позволяющее сэкономить в деньгах, не потеряв во внешней привлекательности товара. Мину Друэ не случайно взята под опеку "Экспрессом" — это идеальная поэзия для мира, где тщательно вычисляются показные эффекты; Мину Друэ, в свою очередь, обживает место для других — чтобы приобщиться к роскошеству поэзии, достаточно быть маленькой девочкой.

Такой Поэзии, естественно, соответствует и свой Роман, отличающийся, с поправкой на жанр, столь же ясным практичным языком, декоративным и вместе с тем обиходным, демонстрирующий функцию такого языка по сходной цене, — роман сугубо "здравый", несущий в себе очевидные знаки романности; в нем все дешево и сердито — скажем, в романе, награжденном Гонкуровской премией 1955 года" и изображаемом как триумф здоровой традиции над упадочным авангардом (роль Моцарта и Рембо играют здесь Стендаль, Бальзак, Золя). Как в рубрике "Хозяйственные советы" из женских журналов, здесь главное, чтобы читатель еще до приобретения литературного товара знал его форму, назначение и цену, чтобы в этом товаре ничто не было для него непривычным; действительно, стихи Мину Друэ можно безбоязненно называть странными, коль скоро их предварительно признали поэзией. Между тем Литература всегда начинается лишь при

 

==200

 

встрече с чем-то неименуемым, чем-то таким, что воспринимается как иное и чуждое по отношению к языку, пытающемуся его найти. Подобные творческие сомнения, подобную родящую смерть наше общество осуждает в своей хорошей Литературе и заклинает — в дурной. Когда громко требуют, чтобы Роман был романом, Поэзия поэзией, а Театр театром, то это бесплодная тавтология того же рода, что и деноминативные законы, регулирующие в Гражданском кодексе виды собственности13: здесь все служит целям буржуазной алхимии, стремящейся сделать, наконец, "быть" равнозначным "иметь", объект — равнозначным вещи.

Остается, помимо всего сказанного, еще и казус с самой этой девочкой. Только напрасно общество проливает лицемерные слезы: именно оно пожирает Мину Друэ, оно и только оно делает ребенка своей жертвой. Это искупительная жертва, приносимая ради удобопонятности мира, чтобы малой ценой приручить поэзию, гений и детство — одним словом, всякий беспорядок, чтобы, когда появится настоящее бунтарство, его место в газетах было уже занято. Мину Друэ — ребенок, страдающий от дурного обращения взрослых, одержимых страстью к поэтической роскоши; ее похитили и заперли в тесных рамках конформизма, где свобода понимается не более как чудо. Так нищенка выставляет напоказ убогого малыша — а у самой весь тюфяк набит деньгами. Поплачем о судьбе Мину Друэ, потрепещем от ее поэзии — вот мы и отделались от Литературы.

- glava46

ПРЕДВЫБОРНАЯ ФОТОГЕНИЯ

Предвыборные листовки некоторых кандидатов в депутаты украшаются их портретом. Тем самым предполагается, что фотография обладает силой внушения, которую нам и следует проанализировать. Прежде всего, портрет кандидата создает личностную связь между ним и избирателями: кандидат представляет на их суд не просто программу, он предлагает им особую телесную атмосферу, совокупность своих бытовых предпочтений, проявляющихся в чертах его лица, одежде, позе. Тем самым фотография стремится воссоздать патерналистскую пер-

 

==201

 

вооснову выборов, их "пред^™™1^10" "Р^У- ^РУ:

шенную в результате проп^Р11110"™0" избирательной шсп yiu у j у.тических партии (правые явно системы и господства поли! ' \ г

м чаще, чем левые). Поскольку пользуются этим средством / -

J, г. 1ески скрадывается язык и сгу-же в фотографии эллиптичв' „ ' „ •'

ч'"'" v v дя невыразимость, то она слушается всяческая социальна» ' J щ Актуализма, стремясь скрыть с жит оружием антиинтеллег • „ '.. -

„'f'" „.известный ряд проблем и реше-глаз политику (то есть и» „ *, г, „ v

„, - \ лее некий стиль бытия, соци-нии) и выставить вместо w т-

' „ а. Как известно, такая оппози-ально-нравственныи склад.' „.

г ажнеиших мест в мифологии ция занимает одно из ва:' „„ л

/тт..'видении: Посмотрите на меня:

пужадизма (Пужад на телев! "• г

" ^.'n'p.Tl^e фо?™^^" ^ °Р««- ——

' ' " • „ '/аины, некоторой иррациональ-признание некоторой глуб.^ политики. В фотографии ной сферы, выходящей за р^ ^, ^ побуждения

выражаются не намерения ^ эротические обсто-

— все те семейные, психиче •

^д продуктом и привлека-ятельства, весь тот стиль •л " •• ^ г

' ото он является. Большинство тельным примером которо^,,„ продемонстрировать

наших кандидатов явного ^ ^ социального по-

своими портретами Устоич^ укорененность в се-ложения. свою видимую-ка^^^^^^ ^

меиных юридических и р< буржуазными благами, как, чное обладание такими у^^^ бифштекс с кар^ например, воскресная месс^ ^ _ ^ ^ ^

тошкои или анекдоты о ро<^ g ^ естественно, то, что называется вдеол^ ^ редвыборная фото^ предполагается некоторое ^ ^ ^^^ привычное и знако-графия- его зеркало, в не^ ^^ ^^ собственный образ, мое себе, в ней избирателк^^ возвышенный просветленный идеализир^^^ ^J подчеркнутостью

до типичности. Собственно, избиратель здесь одновремен-и опоеделяется фотогения: ',; '

р rt • аан, ему как бы предлагают от-но изображен и героизироЁ' •' ^

иоии^од^ у у делав депутатский мандат сред-

дать голос за себя самого, ^ ^ переноса; своему ством настоящего псих^^ "породу"

избраннику он делегирует.; ' J

^ •' — 1знообразны. С одной стороны, Типы ее не слишком ра^ ',. г ' у^ц^ости, респектабельности —

есть тип социальной усто»г „ /„ • „ „, „ • ' дыи (национальные списки)',

Либо ТОЛСТЫЙ И КраСНОЛИ1}1 \ ц<г1ГГ\2 тт "

- - - - /списки МРП)-. Другой тип — либо бледно-утонченный (/• ' •"—'

 

==202

 

интеллектуальный (здесь, конечно, имеются в виду "обозначенные" типы, а не данные в природе): у Национального объединения3 это интеллектуализм педантский, у коммунистического кандидата "проницательный". И в том и в другом случае иконография стремится обозначить собой незаурядное сочетание мысли и воли, рефлексии и действия: из-под полуприкрытых век устремляется острый взор, как бы черпающий свою силу в возвышенных задушевных грезах, но постоянно обращенный на внешние препятствия, то есть образцовый кандидат великолепным образом соединяет в себе социалистический идеализм и буржуазный эмпиризм. Наконец, последний тип — это просто тип "красивого парня", рекомендуемого публике благодаря своему здоровью и мужественности. Впрочем, некоторые кандидаты прекрасно играют две роли сразу: на одной стороне листовки имярек представлен юным красавцем-героем (в военной форме), а на другой — зрелым мужем и гражданином, выставившим впереди себя всех своих чад и домочадцев. Действительно, чаще всего тот или иной физический тип поддерживается и недвусмысленными аксессуарами: отец в окружении детишек (ухоженных и наряженных, как на всех детских фотографиях во Франции), молодой парашютист с засученными рукавами, офицер, обвешанный наградами. Фотография буквально шантажирует нас моральными ценностями, такими как отечество, армия, семья, честь, драчливость.

Кроме того, и собственно фотографическая условность тоже полна знаками. Снимком анфас подчеркивается реализм кандидата, особенно если он зорко глядит из-под очков. Во всем здесь выражается проницательность, серьезность, прямота: будущий депутат смотрит в лицо врагу, препятствию, "проблеме". Более распространенный ракурс в три четверти выражает власть идеала: взор возвышенно устремлен в будущее, он ни на что не наталкивается, но господствует над миром, бросая семена нового посева в некую стыдливо неопределенную даль. Почти все фотографии в три четверти построены на восходящем движении: лицо приподнято навстречу нездешнему свету, который влечет и возносит его во владения высшей породы людей; кандидат воспаряет на Олимп благородных чувств, где разрешены всякие политические противоречия — будь

 

==203

 

то мир или война в Алжире, социальное развитие или прибыли капиталистов, "свободное" образование или субсидии свекловодам4, правые или левые (неизменно "преодолеваемая" оппозиция!); все это мирно уживается в задумчивом взоре кандидата, величественно провидящего впереди тайные цели Порядка.

- glava47

ЗАТЕРЯННЫЙ КОНТИНЕНТ

Современный миф об экзотике хорошо иллюстрируется фильмом "Затерянный континент". Это полнометражная документальная лента о "Востоке"; сюжетом является какая-то невнятная этнографическая экспедиция (явно, впрочем, надуманная), в ходе которой три или четыре бородатых итальянца попадают в Инсулиндию1. Атмосфера фильма эйфорична, все здесь исполнено легкости и невинности. Наши исследователи — люди симпатичные, в минуты досуга они забавляются как дети: играют со своим любимцем-медвежонком (какой-нибудь такой зверь является неотъемлемой принадлежностью каждой экспедиции: нет ни одного фильма о полярниках без ручного тюленя, ни одного репортажа из тропиков без обезьянки) или же комически вываливают на палубу судна блюдо спагетти. То есть эти милые этнологи очень мало озабочены проблемами истории или социологии. Проникновение на Восток для них не более чем небольшой круиз по лазурному морю и обязательно под ярким солнцем. И вот Восток, который как раз сегодня оказался центром всей мировой политики, предстает здесь плоским, приглаженным и искусственно раскрашенным, словно старомодная почтовая открытка.

Понятно, как создается такой эффект безответственности: раскрашивание мира всегда служит для его отрицания (и, быть может, именно с этого следовало бы начинать критику цветного кино)2. Утратив всякую вещественность, отброшенный в область красок, из-за роскошных "картин" лишившись своей плоти, Восток тем самым подготовлен для операции скрадывания, каковая и производится над ним в фильме. Между эпизодами с ручным медвежонком и с озорником, рассыпавшим спагетти, нашим киноэтнологам не составляет труда

 

==204

 

рассматривать Восток как нечто формально экзотическое, по сути же глубоко схожее с Западом, во всяком случае с западным спиритуализмом. Что, у восточных людей есть какие-то свои религии? Это неважно, различия между ними несущественны по сравнению с глубинным единством идеальных устремлений. Таким образом, каждый экзотический обряд показывается и с точки зрения своей особенности и с точки зрения вечности, расценивается и как пикантное зрелище и как парахристианский символ. И неважно, что буддизм — не совсем христианство; главное — здесь тоже есть монахини, обривающие себе голову (патетический мотив любого пострига), здесь тоже монахи исповедуются на коленях своему настоятелю, и здесь тоже, как в Севилье, верующие обвешивают золотыми украшениями статую божества *. Действительно, именно "формы" разных религий более всего свидетельствуют об их тождестве; только тут это служит не разоблачению, а возвеличению религий, каждая из них записывается в актив католицизма, который все их объемлет.

Известно, что синкретизм всегда был одним из главных ассимиляторских приемов церкви. В XVII веке на том самом Востоке, который в "Затерянном континенте" показан предрасположенным к христианству, иезуиты заходили весьма далеко в экуменизме религиозных форм, используя местные малабарские обряды, — но в конце концов были все же осуждены папой. Подобную мысль о "сходстве всех со всеми" внушают и наши этнографы: что Восток, что Запад, все едино, различаются одни лишь краски, а основа тождественна — вечная устремленность человека к Богу; любые географические различия суть жалкие привходящие обстоятельства в сравнении с человеческой природой, ключом к которой обладает только христианство. Даже "первобытный" фольклор, восточные легенды, вроде бы прямо показываемые в фильме как нечто чужое, служат лишь затем, чтобы иллюстрировать собой ту же самую "Природу": обряды, вообще любые

* Здесь, кстати, превосходный пример мистифицирующих потенций музыки: все "буддийские" сцены фильма сопровождаются какой-то тягучей музыкальной патокой, похожей и на американский романс и на григорианский хорал: ее монодичность — знак монашества.

 

==205

 

факты культуры, никогда не соотносятся с тем или иным историческим порядком, с каким-либо определенным социально-экономическим строем, они отсылают лишь к набору нейтральных, универсально-космических общих мест (смена времен года, бури, смерть и т.д.) Если перед нами рыбацкие селения, то нам не показывают, как люди ловят рыбу, нет, нам является, растворенная в аляповатом сиянии заката, некая романтическая сущность рыбака, рассматриваемого не как труженик, технически и экономически зависящий от определенного общества, но как некий образ извечного удела- мужчина уходит в море навстречу опасностям, женщина плачет и молится у домашнего очага. Так же обстоит дело и с беженцами, которые в начале фильма длинной вереницей спускаются с гор. конечно же, ни к чему уточнять, откуда они, — это вечные сущности беженцев, сама природа Востока такова, что производит их на свет

Итак, в этом экзотизме хорошо проявляется его глубинное назначение — отрицание любой исторической конкретности. Снабдив реальность Востока кое-какими четкими знаками туземности, ей делают прививку против всякой содержательной ответственности Зачаточная, как можно более поверхностная "обстановка действия" создает необходимое алиби и позволяет не вникать в обстановку более существенную. По отношению к чужим странам Порядок умеет поступать лишь двумя способами, которые оба связаны с искажением объекта чужестран-ность либо признается в качестве гротескного спектакля, либо обезвреживается, представленная как простое отражение Запада И в том и в другом случае главное — отнять у чужой страны ее историю. Таким образом, "красивые картины" "Затерянного континента" не могут быть невинны отнюдь не невинное дело — затерять континент, который как раз нашел себя в Бандунге3

- glava48

АСТРОЛОГИЯ

Говорят, что совокупные затраты на "ворожбу" составляют во Франции около трехсот миллиардов франков* в год Есть ради чего приглядеться к рубрике "Астрологическая неделя" — например, в таком еженедельнике, как

 

==206

 

"Элль" Против ожиданий, перед нами здесь совсем не какой-то фантастический мир, а скорее строго реалистическое описание определенной социальной среды — той, к которой принадлежат читательницы журнала Иными словами, астрология, по крайней мере в данном случае, вовсе не дает выхода в сферу грез, она просто отражает реальность, служит одним из ее институтов.

Основные рубрики, по которым раскладывается судьба ("Удача", "Вне дома", "У вас дома", "У вас в сердце"), в целом аккуратно воспроизводят ритм трудовой жизни Ее циклом является неделя, в которой выделяются один или два "удачных" дня "Удача" — это уступка внутреннему миру человека, его душевному настроению, это знак непосредственно переживаемой длительности, единственная категория, в которой свободно выражается субъективное время. Все остальное, о чем говорят звезды, — это только временное расписание. Рубрика "Вне дома" — это распорядок профессиональных обязанностей шесть дней в неделю, семь часов в день в конторе или магазине "У вас дома" — это ужин и остаток вечера перед сном "У вас в сердце" — это свидание после работы или же интрижка в воскресный день. Причем никакого сообщения между этими "областями" нет; невозможно, сопоставив одно расписание с другим, задуматься об отчужденности всей своей жизни; переходя из одной тюремной камеры в другую, соседнюю, человек не должен их сравнивать Звезды никогда не предвещают переворота в порядке вещей, их влияние — будничное, соответствующее вашему социальному положению и распорядку дня, установленному вашим хозяином

Под "работой" в данном случае подразумевается работа клерков, машинисток или продавщиц, социальная микрогруппа, окружающая читательницу, почти неизбежно ограничена коллективом ее конторы или магазина Конечно, звезды вносят, а вернее, подсказывают и кое-какие вариации (наше астрологическое богословие действует с оглядкой, не упуская из виду такого фактора, как свободная воля человека), но они мало что значат и никогда не нацелены на радикальные перемены в жизни. Судьбой предопределяется лишь то, нравится вам или нет ваша работа, нервно или комфортно вы себя чувствуете, работаете ли прилежно или кое-как, сюда же относятся мел-

 

==207

 

кие служебные перестановки, смутные перспективы повышения, резкие или душевные отношения с коллегами, а главное, усталость (звезды всякий раз, с завидной настойчивостью и благоразумием, предписывают больше, как можно больше спать).

Что касается домашней жизни, то здесь преобладают проблемы характеров, враждебных или доверительных отношений в семье; очень часто речь идет о женской семье, прежде всего об отношениях между матерью и дочерью. Перед нами верная картина мелкобуржуазной семьи, с непременными "визитами родных", — последние четко отличаются от "свойственников", которых звезды ставят не слишком высоко. Весь антураж почти исключительно семейный, упоминания о друзьях встречаются очень редко, то есть мелкобуржуазный мирок — это главным образом мир родственников и коллег, в нем не бывает настоящих кризисов взаимоотношений, а разве что мелкие стычки на почве дурного настроения или больного самолюбия. Наконец, любовь здесь — такая же, что и в рубрике "Сердечная почта", то есть совершенно обособленная "область сердечных дел". Однако в любви, как и в торговой сделке, случается "многообещающее начало", "просчет" и "неудачный выбор". Несчастье здесь не приобретает больших масштабов: просто в какую-то неделю у вас будет не так много поклонников, или кто-то выдаст вашу тайну, или вас станут необоснованно ревновать. Небо сентиментальной жизни распахивается во всю ширь лишь перед "желанным решением" — законным браком; да и то еще нужно, чтобы партия была "подходящей".






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных