Международное право, межгосударственные отношения и всемирная история

Государства относятся друг к другу как самостоятельные индивидуальности, и эта самостоятельность государства представляет собой, по оценке Гегеля, «первую свободу и высшую честь народа»[307][1]. Самостоятельность вообще является первым историческим проявлением и выступлением государства. Идеальность внешнего суверенитета означает высший момент идеи государства. Здесь субстанция государства, его суверенитет выступает как абсолютная власть идеального целого над всем единичным, особенным и конечным, над жизнью, собственностью и правами. Интерес и право отдельного лица и различных внутренних сфер и кругов государства обнаруживают свою ничтожность по отношению к идеальности внешнего суверенитета государства. Субстанциальную обязанность индивидов Гегель видит в том, чтобы ценой опасностей и жертв, ценой своей собственности и жизни, своих благ, прав, мнения и т.п. сохранить субстанциальную индивидуальность, независимость и суверенность государства.

В вопросе о суверенитете речь идет о самом существовании государства как свободного и нравственного целого. В этом, по мнению Гегеля, состоит «нравственный момент войны; ее не следует рассматривать как абсолютное зло и чисто внешнюю случайность»[308][2].

Война трактуется в «Философии права» как момент идеи права, более конкретно – как такой момент в диалектике осуществления понятия права, когда речь идет о ступени нравственности, о суверенитете государственной целостности, субстанциональных правах этого суверенитета. Каждая ступень идеи свободы (от абстрактного права до государственного суверенитета) обладает, по гегелевской конструкции, своим особым правом. В качестве момента такого особого права нравственного целого – и именно прав суверенитета государства над сферами и частями нравственной тотальности – и характеризуется Гегелем война. Этот аспект войны и обозначается в «Философии права» как «нравственный момент войны».

В диалектике конкретизации понятия права, которая раскрывается в «Философии права», идеальность суверенитета означает высший момент идеи государства и всего развития в сфере нравственности. Субстанция государства, его суверенитет, выступает как абсолютная власть идеального целого над всеми предшествующими формообразованиями

3. Международное право, межгосударственные отношения и всемирная история 85

в сфере объективного духа, над всем единичным, особенным и конечным, над жизнью, собственностью, правами индивидов и их объединений.

В мирных условиях интересы и права индивидов, их сообществ и общественная жизнь вообще имеют тенденцию к укреплению, автономизации и изоляции от нравственного целого. Подобное закостенение членов нравственного организма, согласно Гегелю, грозит здоровью целого, которое может в результате продолжительного мира впасть в состояние разорванности и отчуждения. Весьма откровенно и выразительно сформулирована эта мысль в «Феноменологии духа»[309][3].

Благодаря войне происходит снятие этой эгоистической изоляции («для-себя-бытия») отдельных лиц, восстанавливается и демонстрируется верховное право суверенитета (идеальность подчинения частей целому) – это и есть то, что Гегель называет нравственным моментом войны. В этом своем моменте война – не абсолютное зло и не внешняя случайность, а логически необходимый момент развития понятия права, реализации свободы в нравственном мире. К освещению именно данного аспекта войны относится характеристика войны, первоначально сформулированная в работе «О способах научной трактовки естественного права» и дословно повторенная в «Философии права»: высокое значение войны состоит в том, что благодаря ей «сохраняется нравственное здоровье народов, их безразличие к застыванию конечных определенностей; подобному тому, как движение ветров не дает озеру загнивать, что с ним непременно случилось бы при продолжительном безветрии, так и война предохраняет народы от гниения, которое непременно явилось бы следствием продолжительного, а тем более вечного мира»[310][4].

В войне, в соответствии с гегелевской диалектикой духа, проявляется и действует негативная (по отношению к частям целого) сила и сущность нравственного целого; это негативное, сохраняя целое, имеет положительный смысл и составляет его нравственно-логическую необходимость.

Обнаруживаемая и спасаемая благодаря войне идеальность целого есть та же самая идеальность, согласно которой, по гегелевской конструкции, различные внутренние государственные власти являются лишь моментами и членами государственного организма: и в том, и в другом случае речь идет об одном и том же суверенитете в различных его проявлениях.

Глава 4. Сфера нравственности 86

Основным определением гегелевского «политического государства» является суверенитет, трактуемый как господство идеи целого над его составными частями и функциями, как идеальность этой власти целого над всеми особенными правомочиями. Было бы недоразумением, подчеркивает Гегель, приравнивать суверенитет как идеальность всех правомочий современного развитого государства к деспотизму, принимать его за голую силу и произвол. «Но деспотизм, – поясняет он, – означает вообще состояние беззакония, в котором особенная воля как таковая, будь то воля монарха или народа (охлократия), имеет силу закона, вернее, действует вместо закона»[311][5]. Суверенитет же предполагает такое правовое, конституционное состояние, когда цели, функции и способы действия всех составных частей и сфер определяются целями целого, благом государства.

Гегелевское понимание суверенитета государства, обосновывая легальность государственного единовластия (в форме монархии), критически направлено против разного рода претензий на независимые от него полномочия – против многовластия (полиархии), безвластия (анархии) и власти абстрактной, обособившейся части целого, подменяющей власть целого (партархии). Своей концепцией суверенитета Гегель, таким образом, отвергает всякое насилие, не легитимированное в качестве момента суверенитета.

Примечательно в этой связи то обстоятельство, что «нравственный момент войны» раскрывается Гегелем как правомочие и прерогатива суверенитета. Нравственный момент войны, демонстрируя верховное право суверенитета (идеальность подчинения частей целому) во внутриполитической сфере жизни, резюмирует государственнические воззрения Гегеля. Речь по существу идет об этатизме, но не о милитаризме или оправдании внешней агрессии. Нравственный корень войны растет из нетерпимости суверенитета ко всем прочим претензиям на самостоятельное право произвола и насилия: суверенитет государства предполагает монополию правомочий и, значит, уничтожение противоборствующих претензий на суверенитет.

В этом пункте – признание правомерности борьбы за установление и утверждение суверенитета – Гегель уже в своих ранних работах солидаризируется со взглядами Н. Макиавелли[312][6]. Однако Гегель расходится со своим предшественником в дальнейшей трактовке самого смысла суверенитета: в развитом состоянии государственности, согласно Гегелю, не сила и насилие – основа права, а право – основа диалектически

3. Международное право, межгосударственные отношения и всемирная история 87

«снятого» и легализированного насилия; силовые полномочия трансформированы в правомочия; суверенная политика как государственное дело не аморальна, а надморальна, нравственна; право моральной точки зрения признано и ему отведено соответствующее, по гегелевской диалектике понятия права, место. Показательно в этой связи выразительное отсутствие (по сравнению с ранними гегелевскими работами) ссылок на Макиавелли в «Философии права», в которой и в рассматриваемом аспекте восстанавливаются античные (прежде всего – аристотелевские) представления о нравственно-государственном характере политики, поставленные под сомнение в макиавеллизме.

Суверенитет чреват войной прежде всего по своей внутренней организации, а не по внешней неизбежности столкновения с другим суверенитетом. Война как внешнее поведение государства коренится в еговнутренней сущности, в принципах и нуждах его внутренней организации. Диалектическая связь этих двух аспектов суверенитета, в частности, в том, что удачные войны, замечает Гегель, не давали развитьсявнутренним смутам и укрепляли государственную власть, тогда какслабость внутреннего суверенитета уменьшает успех борьбы государства против ига других народов.

Для характеристики гегелевской концепции войны принципиально важно иметь в виду не только философский[313][7] характер суждений Гегеля о войне, но и то обстоятельство, что война в данной концепции не исчерпывается своим «нравственным моментом». Другими словами, Гегель не сводит всю войну к ее нравственному моменту, не говорит, что вся война (как явление, состояние и процесс) – целиком нравственна. Напротив, война как реальное явление и фактическое состояние характеризуется Гегелем как неправовое и ненравственное, «естественное состояние», «состояние бесправия, насилия и случайности»[314][8].

Гегель исходит из точки зрения отдельного суверенного национального государства в условиях наличия различных суверенных государств. При этом отдельное государство трактуется им как автономная нравственная тотальность, которая хотя и находится в многообразных связях с другими подобными образованиями, но в принципе нравственно самодостаточна и представляет собой самодовлеющее целое. Собственно нравственность пребывает, по Гегелю, в духовном пространстве и границах национального государства, в государственно оформленной

88 Глава 4. Сфера нравственности

жизни нации. Поэтому нравственный момент войны (аспект нравственности войны), как и все нравственное, коренится не во внешней сфере межгосударственных отношений, а во внутренней нравственной природе суверенного государства.

Гарантией независимости государства, по Гегелю, являются его вооруженные силы, развитое состояние которых представляет собой постоянную армию. Командование вооруженными силами, а также осуществление иных функций внешнего суверенитета (поддерживание сношений с другими государствами посредством послов и т.п., объявление войны и заключение мира, подписание договоров и т.д.) Гегель относит к прерогативе власти монарха. Но вместе с тем в действительном взаимоотношении одного государства с другими не монарх, а именно «народ как государство» представляет, по мысли Гегеля, «абсолютную власть на земле»[315][9].Собственно в этом смысле одно государство суверенно и самостоятельно по отношению к другому государству.

Специфика гегелевского учения о взаимоотношении государств обусловлена, в частности, его трактовкой сферы межгосударственных отношений и международного права как «внешнего государственного права»[316][10]. Внешнее государственное право исходит из взаимоотношений суверенных и самостоятельных государств. Это – не действительное право, каковым является внутреннее государственное право (положительное право), а лишь долженствование. Какова же будет действительность этого долженствования – зависит от суверенных воль различных государств.

Не отрицая сам принцип международного права и, следовательно, саму возможность правовых отношений государств, Гегель вместе с тем исходит из того, что государства находятся в отношении друг к другу в естественном состоянии, и действительность их прав коренится и обнаруживается не во власти возвышающегося над ними всеобщего международного права, а в их особенной суверенной воле. Государства должны признавать друг друга в качестве суверенных и независимых, не вмешиваться во внутренние дела другого, взаимно уважать самостоятельность и т.п. Но действительность этих формальных моментов долженствования определяется именно силой существования особенного государства, которая является подлинной гарантией признания, хотя бы последнее никогда и не было высказано. В этой связи Гегель приводит примечательное суждение Наполеона перед заключением Кампо-

3. Международное право, межгосударственные отношения и всемирная история 89

формийского мира: «Французская Республика так же не нуждается в признании, как не нуждается в нем солнце»[317][11] .

Суверенность государства проявляется, в частности, в их договорах между собой, которые представляют собой момент согласования и совпадения их взаимного самостоятельного волеизъявления. «Принцип международного права как всеобщего, которое в себе и для себя должно быть значимым в отношениях между государствами, – отмечает Гегель, – состоит, в отличие от особенного содержания позитивных договоров, в том, что договоры, на которых основаны обязательства государств по отношению друг к другу, должны выполняться»[318][12].

Но это опять-таки точка зрения долженствования, а не действительности (в гегелевском их различении), и реальное межгосударственное состояние представляет собой пеструю смену положений, соответствующих договорам или нарушающих и упраздняющих их.

Во взаимоотношениях государств, подчеркивает Гегель, нет никакой власти, которая решала бы, что именно есть само по себе правое, и осуществляла бы такое решение. Отсутствие надгосударственных сил и властей, которые гарантировали бы действительность-международного права, делает последнее лишь долженствованием. Нет судьи над государствами, и, следовательно, нет возвышающегося над ними действительного права. Разного рода третейские судьи и посредники между государствами появляются в согласии с их особенными суверенными волями, т.е. отражают лишь случайность согласия государств. Спор между государствами, если их суверенные воли не приходят к согласию, подчеркивает Гегель, может быть решен лишь войной. С этих позиций Гегель критикует кантовское представление о вечном мире, поддерживаемом союзом государств, который улаживает межгосударственные споры, устраняет недоразумения и делает невозможным их решение посредством войны.

В основе расхождений взглядов Канта и Гегеля на войну и вечный мир лежит принципиальное различие их философских позиций. Этим различием, в частности, обусловлена различная трактовка смысла и значения морального подхода к действительности. Как Кант, так и Гегель одинаково исходят из того, что в своих современных взаимоотношениях государства находятся в естественном состоянии. Но к существующему положению дел Кант подходит с точки зрения должного (морального долженствования), тогда как для Гегеля задача философии состоит не в выставлении того или иного идеала, а в познании

90 Глава 4. Сфера нравственности

разума и внутренней необходимости того, что есть. Поэтому и в вопросе о войне и мире кантовский подход является хотя и критичным (по отношению к существующему положению дел), но морализирующим, а гегелевский подход – примиренческим и соглашательским, но в то же время более адекватным диалектике наличной действительности и более реалистичным.

Кантовскую идею морального долженствования Гегель считал формальной и бессодержательной. В произвольную кантовскую конструкцию, по мысли Гегеля, можно вложить любое содержание. Так, практическая реализация кантовской идеи о союзе государств, призванном улаживать споры между государствами, предстала, по мнению Гегеля, в Священном союзе, который «имел намерение стать чем-то вроде подобного института»[319][13]. Конечно, прогрессивный гуманистический идеал Канта о союзе мира весьма далек от консервативно-охранительного Священного союза, и Гегель, сам критически настроенный к этому учреждению, хорошо понимал различие между ними. Но мысль Гегеля состоит в том, что в реальных условиях жизни и борьбы наличных государств так называемые моральные идеалы неизбежно должны выродиться и подчиниться практическому соотношению сил соперничающих и борющихся государств.

Кроме того, всякая индивидуальная целостность (в том числе государство и прочный союз государств), согласно гегелевской диалектике, необходимо предполагает свою противоположность и отрицательное отношение к ней. Без этого невозможно само обособление индивидуальности. «Поэтому, – отмечает Гегель, – если известное число государств и сольется в одну семью, то этот союз в качестве индивидуальности должен будет сотворить противоположность и породить врага»[320][14]. Таким образом, путь к вечному миру оказывается в порочном кругу вражды и войны: вражда отдельных государств заменяется враждой союзов государств.

Организация союза государств, постепенно охватывающего все государства и таким путем приводящего к вечному миру, – выполнимая идея. Так считал Кант. И усилия современного мирового сообщества развиваются в этом направлении.

Согласие государств – лишь временное и случайное явление, поэтому вечный мир невозможен. Такова позиция Гегеля. И сегодня вечный мир остается далекой мечтой.

3. Международное право, межгосударственные отношения и всемирная история 91

При всем различии между взглядами Канта и Гегеля по вопросу о войне и мире, в их позициях есть и много общего. Оба они считают, что государства суверенны и должны оставаться таковыми в любом договоре и союзе. Это само собою разумеется применительно к Гегелю, но и Кант выступает лишь за союз суверенных народов, против единого государства народов, против идеи мировой республики. И Кант, и Гегель исходят из того, что суверенные государства в их современных взаимоотношениях находятся в естественном состоянии; для обоих международное право – право мира, а не войны. «Собственно говоря, – подчеркивал Кант, – понятие международного права как права на войну нельзя мыслить»[321][15]. Эту идею разделял и Фихте. И для Гегеля государства постольку находятся в состоянии мира, поскольку отношения между ними являются правовыми, т.е. опосредованными положениями международного права. Даже в состоянии войны международное право, будучи правом мира, проявляет себя как «возможность мира»[322][16].

Как для Канта, так и для Гегеля международное право выражает точку зрения должного, принцип долженствования. Для Гегеля же то обстоятельство, что международное право носит характер морального долженствования, означает как раз его подчиненность более значимой действительности и невозможность его возвышения над последней, к чему стремился Кант. И для Гегеля, и для Канта современное состояние характеризуется расхождением политики и морали. Кант проницательно и вдохновенно критиковал двуличность политики по отношению к морали и показал, как политика использует мораль для своих целей. Политика, отмечал он, легко соглашается с моралью как этикой, в которой речь идет о подчинении людей произволу их правителей, но оспаривает мораль как учение о праве, сводя все разговоры о долге к благим намерениям.

Точка зрения Канта состоит в том, что всей политике следует преклонить колени перед правом. «Истинная политика, – считал Кант, – не может сделать шага, не присягнув заранее морали, и хотя политика сама по себе – трудное искусство, однако соединение ее с моралью вовсе не искусство, так как мораль разрубает узел, который политика не могла развязать, пока они были в споре. Право человека должно считаться священным, каких бы жертв ни стоило это господствующей власти»[323][17].

Подобные рассуждения Гегель считал «поверхностными представлениями о моральности, о природе государства и его отношении к моральной точке зрения»[324][18]. Политика как реализация конкретного права –

92 Глава 4. Сфера нравственности

права государства – не нуждается, по мысли Гегеля, в моральном оправдании. Мораль – лишь абстрактный момент, снимаемый в более высокой сфере нравственности. И вообще благо государства находится в зависимости от обстоятельств жизни конкретной нравственной целостности и не определяется моральными заповедями. Политика, считает Гегель, не аморальна, а надморальна, нравственна, и лишь в такой постановке вопроса возможны адекватные суждения о справедливости или несправедливости государственной политики.

Гегель, таким образом, исходит из государственной точки зрения, которая возвышается над моралью. Благо государства, являющееся высшим законом в поведении государства по отношению к другому государству, состоит, по гегелевской трактовке, в его особенной воле, и самостоятельные государства относятся друг к другу как особенные воли. И именно обеспеченность или поражение определенного блага конкретного государства, а вовсе не филантропическая мысль о благе всех государств, является критерием для суждения о государственной политике.

Вместе с тем Гегель не отвергает значения морали и морального долженствования в политике одного государства по отношению к другому. Значимый смысл морального долженствования представлен в международном праве. Война, с этой точки зрения, – неправовое отношение, «состояние бесправия, насилия и случайности», господство «взаимного стремления причинить зло»[325][19]. Но даже в войне продолжают, по оценке Гегеля, действовать такие моменты международного права, как взаимное признание государств, преходящий характер войны и возможность мира. Это, кроме неприкосновенности послов и т.п., означает также, что «война вообще ведется не против внутренних институтов и мирной семейной и частной жизни, не против частных лиц»[326][20]. Гегель с одобрением отмечал, что новейшие войны ведутся более человечно, чем в прежние времена. Однако, как показала практика войн XX в., процесс гуманизации в этой сфере далеко не столь однозначен.

Борьба за суверенитет, обозначающая во внутригосударственном плане нравственный момент войны, в межгосударственном отношении составляет, по Гегелю, цель и существо войны. Какие из столкнувшихся суверенных воль и конкретных прав являются подлинно действительными – решает суд всемирной истории, в арсенале которой среди прочих средств находится и война.

3. Международное право, межгосударственные отношения и всемирная история 93

В столкновении различных суверенных государственных воль каждое нравственное целое (самостоятельное государство) «подпадает под власть случайности»[327][21]. Здесь, по Гегелю, обнаруживается, что отдельные государства, представляющие особенные принципы народных духов, сами носят конечный характер. Через диалектику их соотношения выступает всеобщий мировой дух, который, рождаясь в этой диалектике, одновременно обладает наивысшим правом по отношению к отдельным государствам (народным духам) и судит их.

Всемирная история есть одновременно и всемирный суд. Она оказывается единственным судьей над государствами. Суд всемирной истории вершится не как неизбежность слепой судьбы, а как необходимое развитие моментов разума и свободы. Высшая закономерность всемирной истории пробивает себе дорогу сквозь особенности государств, народов и индивидов, которые, будучи погружены в свои интересы, «одновременно служат бессознательными орудиями и органами того внутреннего дела, в котором эти образы преходят, а дух в себе и для себя подготовляет и разрабатывает себе переход на свою следующую, более высокую ступень»[328][22].

В «Философии истории» Гегель сравнивает мировой дух, руководящий ходом мировых событий, с водителем душ Меркурием. Всемирная история есть прогресс в сознании свободы. В своем дисциплинирующем необузданность естественной воли и возвышающем ее до свободы походе с востока на запад всемирная история распадается, по Гегелю, на четыре всемирно-исторических царства: восточное, греческое, римское и германское. В соответствии с этим и в связи с достижением новой, более высокой ступени свободы во всемирной истории происходит смена форм государства: теократия (свобода одного), демократия или аристократия (свобода некоторых), монархия (свобода всех). «Восток знал и знает только, что один свободен, греческий и римский мир знает, что некоторые свободны, германский мир знает, что все свободны»[329][23].

В каждую эпоху всемирной истории поручение мирового духа исполняется господствующим на этой ступени народом, который получает однократную возможность составить эпоху всемирной истории. «По отношению к этому его абсолютному праву, быть выразителем данной ступени в движении мирового духа, – пишет Гегель о господствующем народе, – духи других народов бесправны, и они, подобно тем, чья эпоха минула, больше не принимаются в расчет во всемирной истории»[330][24].

94 Глава 4. Сфера нравственности

Все Новое время, начиная с Реформации, Гегель считает эпохой германской нации. Важнейшими результатами Реформации явились утверждение принципа протестантской свободы, а также возвышение и укрепление наследственной монархии. В этой связи Гегель восхваляет прусского короля Фридриха II и Лютера. В Германии все в светских делах, по оценке Гегеля, было улучшено в ходе Реформации, тогда как во Франции принцип свободной воли оказался враждебным существовавшему праву. Признавая разумность завоеванных Французской революцией прав и свобод (свобода личности, собственности, выбора занятий, доступа ко всем государственным должностям и т.д.), Гегель вместе с тем отвергает осуществление этих прав в либерально-демократической форме.

В свете Французской революции и побед французов, отмечал Гегель, обнаружились недостатки германских феодальных учреждений. Развеялись иллюзии существования единой германской империи. Она распалась на самостоятельные государства. Результаты прогрессивных изменений, происшедших в Германии под французским влиянием, Гегель усматривает в принятии «законов права» (в противоположность феодальному произволу), отмене ленных обязательств, признании основных принципов свободы личности и собственности.

Хотя гегелевская характеристика достижений тогдашней Пруссии и других германских государств и преувеличена, однако она в целом верно отражает факт существенного влияния Французской революции и наполеоновских походов на преобразование немецкой действительности в направлении к буржуазным социально-экономическим и политико-правовым порядкам.

В своих взглядах на всемирную историю и место различных государственных форм в прогрессе свободы Гегель, конечно, преувеличивал степень буржуазной развитости прусского государства. Однако ни в «Философии права», ни в «Философии истории» не утверждается, будто современная философу Пруссия является завершающим этапом всемирной истории.

Ориентируясь на Пруссию, Гегель имел в виду страну, вступившую на исторически прогрессивный, буржуазный путь развитая и уже отмеченную рядом буржуазных черт[331][25]. Кроме того, Гегель рассчитывал на

3. Международное право, межгосударственные отношения и всемирная история 95

дальнейшее постепенное развитие прусского государственного строя в направлении к конституционной монархии, которая философски обоснована им в виде разумного государства.

Общефилософская позиция Гегеля отчетливо сказывается на конечных политических выводах его философии права. Конструирование целостной философской системы, исходящей из принципа тождества мышления и бытия, действительного и разумного и претендующей на абсолютную истину, с необходимостью должно было сопровождаться преувеличением меры совершенства и разумности современной философу действительности. Иначе Гегелю пришлось бы, оставив позицию «действительности», вступить на зыбкую почву «должного». Здесь хорошо видно, как философско-методологические установки Гегеля обусловливали известный конформизм его политико-правового учения.

[332][1] Гегель. Философия права. С. 358.

[333][2] Гегель. Философия права. С. 359.

[334][3] См.: Гегель. Феноменология духа. М., 1959. С. 241–242.

[335][4] Гегель. Философия права. С. 360.

[336][5] Гегель. Философия права. С. 318.

[337][6] См.: Hegel. Samtliche Werke. Bd. VII. Leipzig, 1923. S. 114-116.

[338][7] Гегель подчеркивает, что развиваемые им положения о необходимости войны и ее нравственном моменте есть «лишь философская идея или, как это обычно выражают иначе, лишь оправдание провидения», тогда как «действительные войны нуждаются еще и в другом оправдании». – Гегель. Философия права. С. 360.

[339][8] Гегель. Философия права. С. 368.

[340][9] Гегель. Философия права. С. 365.

[341][10] Гегель. Философия права. С. 364.

[342][11] Гегель. Философия права. С. 366.

[343][12] Гегель. Философия права. С. 366.

[344][13] Гегель. Философия права. С. 361.

[345][14] Гегель. Философия права. С. 361.

[346][15] Кант И. К вечному миру // Трактаты о вечном мире. М., 1963. С. 162.

[347][16] Гегель. Философия права. С. 368.

[348][17] Кант И. К вечному миру. С. 185.

[349][18] Гегель. Философия права. С. 368.

[350][19] Гегель. Философия права. С. 368, 369.

[351][20] Гегель. Философия права. С. 368.

[352][21] Гегель. Философия права. С. 369.

[353][22] Гегель. Философия права. С. 371.

[354][23] Гегель. Философия истории. М.-Л., 1935. С. 98.

[355][24] Гегель. Философия права. С. 372.

[356][25] Сравнивая гегелевские политические взгляды с современной философу политико-правовой действительностью, И. Лекшас справедливо отмечал, что конституционализм Гегеля был «типичным для немецкой буржуазии», и «учение Гегеля не может быть истолковано как плоское отражение и канонизирование позитивной прусской государственной действительности». – Lekschas I. Vorwort. – Piontkowski A.A. Hegels Lehre Qber Staat und Recht und seine Strafrechtsphilosophie. Berlin, 1960. S. XIII.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: