По пути через Испанию в Мадрид, Сайс и Бетюн проезжали через деревни тронутые войной. Сайс всегда имел камеру под рукой, готовый зафиксировать события.

Улицы изобиловали людьми. Длинные очереди за едой и топливом. Поврежденные дома здесь и там, частые баррикады и пулеметные гнезда на первой миле пригорода. Это вульгарный, уродливый, коммерческий и снобистский город. Тип провинциальной испанской архитектуры денди».

На Пуэрто Дель Соль на трамвайной остановке Сайс встретил своего британского друга Клода Кокбарна. «Он выглядел очень грязным, небритым, усталым, но счастливым. Он провел ночь в окопах вместе с интербригадой. Они отправились на ланч вместе в отель Гран Виа. Обедали в подвале «с иностранными журналистами, некоторыми в шляпах и все в пальто. Через улицу находилась Телефоника, поэтому они легко могли заметить, когда телеграф свободен, и отослать свои материалы. Радостная толпа мусорщиков».

* * *

Как репортер-ветеран Торонто дейли старс, Фредерик Гриффин думал сделать осаду Мадрида ощутимо жестокой для своих канадских читателей. С начала декабря он был свидетелем наиболее жестокой осады для гражданского населения в современной истории. 5 декабря перед наступлением сумерек деловая часть города стала объектом сильного артиллерийского обстрела шрапнельными снарядами. Гриффин находился в здании Телефоники, которую он описывал в репортаже, переданном по телеграфу домой для издания газеты выходящего 7 декабря, как высочайший и прочнейший небоскреб Испании. Это белая тринадцатиэтажная башня, видимая на мили. Представьте себя в здании Канадского коммерческого банка в Торонто, в то время как противник, находящийся на озере Онтарио старается попасть шрапнельными снарядами примерно в восьмой этаж. Это то, что я испытал в субботу, и мне это не понравилось.

Я почти закончил, когда за грохотом выстрела отдаленного орудия сразу за городом, последовал разрыв снаряда. Мы все поспешили к окну пятого этажа как раз вовремя, чтобы увидеть рассеивающийся клуб дыма от разрыва. Пока мы смотрели, примерно через полминуты, после взрыва появился еще один клуб черного дыма. Шрапнельные снаряды

взорвались примерно в двух сотнях ярдов от нас.

Коридор наполнился встревоженными людьми, телефонистками и другими женщинами и мужчинами, выглядывающими наружу укрываясь за простенки окон.

Всего 15 снарядов, все ближе и ближе, каждый разрывался на одной и той же высоте над ближайшей дорогой.

Никто не говорил много. Затем, так же неожиданно, как и начался, обстрел закончился, и вскоре темная тишина ночи опустилась на неспокойный, абсолютно темный город.

Ветеран-репортер, который работал на Дейли стар тридцать семь лет, начинал как помощник библиотекаря вскоре после прибытия в Канаду молодым ирландским иммигрантом, он создал свою репутацию своими репортажами скорее о людях, чем о политике и идеологиях. Он оставил эту разновидность работы европейскому корреспонденту Метью Холтону, который даже теперь в Лондоне писал о последствиях дебатов, окружавших отказ короля Эдуарда оставить свое желание жениться на разведенной американке Уоллис Симпсон. Гриффин писал об обычных людях, которые были щепками, плавающими в наводнении истории, созданном политиками.

В 1932, он был в Советском Союзе и ездил по его просторам, чтобы представить драматические перемены, пережитые страной со 160 миллионным народом. Его репортажи были собраны в книгу, озаглавленную «Советская сцена: Взгляд журналиста с близкого расстояния на новую Россию». Последним предложением в книге было: «Кто может надеяться измерить эффект того, что имеет место в Советской России сегодня?».

Гриффин чувствовал примерно то же, когда пытался оценить осаду Мадрида. Казалось, что город не сможет выстоять против фашистской мощи. Фашисты были, очевидно, много лучше оснащены и получали больше снаряжения каждый день, в то время как Международный комитет по невмешательству решительно шел к блокированию всех поставок в помощь республиканцам. Уже теперь поток снабжения через Францию в Испанию сократился до струйки. Когда снабжение республиканцев было почти задушено, комитет был неспособен заставить Германию, Италию и Португалию приостановить ни материальную помощь, ни отправку военного персонала в Испанию.

Немецкие и итальянские бомбардировщики сбрасывали бомбы на Мадрид каждый день,

8o

а немецкая и итальянская артиллерия постоянно обстреливала город.

Однако Мадрид держался, служа доказательством того, что индивидуальная воля, а не огневая мощь решит исход битвы. Посетив окопы на линии фронта 7 декабря, Гриффин писал для газеты, выходящей на следующий день: «Я не вижу, как генерал Франко может захватить город. Он будет буквально брать его шаг за шагом, квартал за кварталом... Визит был замечательным доказательством морали защитников и различных элементов, объединившихся в борьбе за свободу... Если Франко не получит очень значительное подкрепление из-за границы, он не возьмет Мадрид, хотя и сможет разрушить его».

Ситуация в Мадриде ухудшалась. Резкий, свистящий ветер прилетал с Гвадарамских гор, увеличивая страдания людей, большинство из которых не могли эффективно обогреть свои дома, из-за недостатка топлива. Десятки тысяч беженцев вынуждены были покинуть западные рабочие кварталы города, и теснились в брошенных магазинах, подвалах и станциях метро.

Не было ни мяса, ни картошки, уголь бывал редко, все сделанное из дерева было растащено по ночам и сожжено. Гриффин видел, как группа женщин почти напала на крестьянина, который предложил три кочана капусты на продажу на улице.

«Я живу в пансионате», писал он, «похожем на гробницу. Жильцы никогда не снимают свитеров или пальто, едят и, я думаю, спят в них. Последний обед состоял из супа из чеснока, красного перца и геркулеса плюс ложка макарон и горстки жареной цветной капусты.

Я ношу толстые лыжные ботинки и две пары шерстяных носков». Во второй половине дня 8 декабря Гриффин был в магазине на Гран Виа, когда «донесся отвратительный звук полудюжины бомб, взорвавшихся неподалеку». Район поражения был Аргуелес, который был сильно поврежден. Бомбардировка была без цели или выгоды», писал Гриффин в газете от 9 декабря, «за исключением терроризирования гражданского населения... Когда я это пишу, падение бомб продолжается. Грохот разрывов перекрывает треск пишущих машинок журналистов».

10 декабря вместо бомб с фашистских самолетов был сброшен дождь листовок. Подписанные Франко, листовки «содержали обычный крик о том, что Испания в руках евреев и Советской России и требовали от народа поддержать его».

Из всех защитников Мадрида, человек наиболее впечатливший Гриффина был Эмиль Клебер, таинственный командир интернациональной колонны сражавшейся в Мадриде. Клебер командовал оборонительной линией, протянувшейся от северной части Мадрида до Гуадарамских гор, которая защищала северные подступы к городу и жизненно важную эскориальскую дорогу. В течение недель силы Франко старались обойти с фланга линии Клебера.

Клебер, писал Гриффин в газете от 12 декабря, «крепкий мужчина 41 года, смуглый и солидный с запоминающимся лицом, скорее всего славянским, с великолепной головой с седой, мужественной прической... В нем чувствовался быстрый интеллект и сила воли. Он говорил на превосходном английском и показывал остроумие и философскую широту взглядов».

Он легко отразил попытку Гриффина подтвердить или опровергнуть историю, что Клебер был натурализованный канадец, что канадское правительство яростно опровергало.

Улыбаясь Гриффину, Клебер только сказал, «Вы знаете Тима Бака? Спросите его. Он все знает обо мне». (Гриффин так никогда и не спросил Бака, как и, вероятно, никакой другой журналист. Не существует никаких документов, доказывающих, что Клебер когда либо был натурализован как канадец, хотя, похоже, что он был в Канаде между службой в Китае и своим возвращением в Европу. (Настоящее имя Клебера было Эмиль Штерн). Клебер рассказывал, что был захвачен в плен в 1917, когда служил в Австрийской армии на русском фронте. Он сумел бежать в Канаду и в 1919 вернулся в Россию служа в канадских экспедиционных силах в Сибири. Испытывая отвращение от обращения с населением канадцев, японцев и белых русским, он перешел на советскую сторону. Из России, рассказывал Клебер, он отправился в Китай и воевал на стороне коммунистов против Чан-Кай-Ши, успешно выведя сорок тысяч человек из окружения почти миллиона солдат. Из Китая он вернулся в Канаду, потом поехал в Европу, примерно за год до своего прибытия в Мадрид.

«Таков фон сильного человека на защите Мадрида», писал Гриффин, который появился без фуражки, одетый теплый серый свитер, кавалерийские бриджи, гольфы и ботинки в простой комнате, не отапливаемой за исключением угольков, тлеющих в небольшой жаровне...

У Клебера есть магнетизм, который не нуждается в показе и которому доверяют и подчиняются неустрашимо.

Он не из тех командиров, которые руководят из блиндажа в тылу, он часто на передней линии и часто, особенно в начале обороны, брал в руки винтовку или пулемет когда инструктировал или сплачивал новые части.

Клебер отказался пророчествовать, но сказал спокойно и уверенно. «Защита Мадрида, это скорее вопрос психологии, чем количества людей и материалов, которых мы имеем теперь достаточно».

Это пример интернациональной колонны, сказал Клебер, дал испанским республиканцам решимость необходимую для сопротивления. «Просто произошло чудо», утверждал он и сопротивление, сродни сопротивлению французов во время Великой войны в Вердене, которое стало известно как чудо Вердена, произошло в Мадриде.

12 декабря по окончании шестой недели осады Мадрида, Гриффин шел по Гран Виа около Телефоники, когда раздалось внезапное «бах, как щелчок кнута над головой». Взглянув вверх, Гриффин «увидел уродливый белый клуб дыма от разрыва снаряда примерно в 100 футах прямо посередине дороги». Он нырнул в дверной проем под прикрытие, хотя и понимал тщетность этого действия — если ты услышал взрыв, слишком поздно искать укрытие. Неподалеку упал мужчина, из головы у него текла кровь. Так как артиллерийские залпы продолжились, и снаряды сыпались дождем, Гриффин забежал в относительно безопасное здание Телефоники.

Центр боев переместился в университетский городок — разбросанная группа зданий в северо-восточной части города, окруженной парками и бульварами. В середине ноября силы Франко вторглись в этот район и с тех пор тяжелые бои здесь не прекращались. Гриффин регулярно посещал республиканские траншеи, поражаясь с какой стойкостью фашистские и правительственные войска удерживали свою территорию. В течение недель фашисты удерживали позиции в массивном незаконченном здании госпиталя, отбивая республиканские атаки. 14 декабря фашисты попытались увеличить занятую ими часть университетского городка, начав массированную танковую атаку, поддержанную пулеметным огнем. Солдаты на линии фронта говорили Гриффину, что вели атаку немецкие войска,

которые были отбиты с тяжелыми потерями. На следующий день Франко расширил атаки на двадцати километровый фронт от университетского городка на северо-запад до соседних деревень, в попытке перерезать эскориальскую дорогу.

Вечером пятнадцатого Гриффин писал статью для «Дейли стар» от 16 декабря. Мадрид защищен, как кажется, непреодолимой серией траншей и широких каменных брустверов. Каждая улица забаррикадирована, но загадка — это качество необученных и неиспытанных, очень индивидуалистичных граждан-защитников, когда они попадают под интенсивный огонь. На испанском характере, скорее чем на оружии, будет висеть судьба Мадрида и Испании в наступающие дни и недели.

Мадрид ожидает решения своей судьбы стоически, его миллионное население живет изо дня в день.

Сегодня в дождь я снова шел по Гран Виа на улицу Бласко Ибаньес за баррикадами по ужасно поврежденному западному краю города. Дождь и грязь довели изуродованные улицы и поврежденные дома до высшей степени опустошения. Там были широкие, разрушенные пустые аллеи, однако белье все еще сушилось в укромных местах среди руин, и можно было заметить множество женщин, несущих узлы, очевидно занятые никогда не прекращающейся работой по поддержанию жизни.

Гриффин был поражен тем, как население боролось за нормальную жизнь. Городские службы, включая воду, электричество, трамваи и метро, продолжали работать, но не было отопления, газа или поездов. Главная трамвайная станция на Пуэрто дель соль, разрушенная бомбами, была восстановлена с удивительной скоростью рабочими-добровольцами. По ночам беженцы спали на платформах метро, но каждое утро их постели скатывались и аккуратно складывались около стен, чтобы дать проход пассажирам.

Даже большая почта на Алькала, где все стекла были выбиты, оставалась открытой, клерки были одеты в теплые пальто, но продолжали занимать свои рабочие места. Работали пять кинотеатров, показывая в основном русские картины. Каждый день Гриффин проходя мимо кинотеатра «Кепитал» на Гран Виа по пути на Телефонику, мог

видеть длинные очереди собирающиеся смотреть «Чапаев».

«Таков неутолимый дух надежды и вызова, который оживляет темный Мадрид», писал он, «Я не перестаю поражаться смелости и фатализму клерков и других служащих в магазинах по соседству со зданиями, превращенными в руины взрывами, ужасный пример их возможной судьбы». Ко времени, когда Гриффин уехал из Мадрида, что бы провести рождество дома, он редко вздрагивал, когда снаряд взрывался неподалеку. После трех недель Гриффин чувствовал себя кем-то вроде ветерана непрерывно бушевавшей мадридской осады.

* * *

Со времени прибытия в Мадрид 12 декабря, канадское медицинское подразделение активно работало. Оно располагалось на первом этаже дома в пятнадцати комнатной квартире по адресу Принсипе де Вергара, которую раньше занимал немецкий дипломат, бежавший в Берлин. Остальную часть здания служила штаб-квартирой Socorro Rojo Internacional (SRI) [Красной международной помощи], наиболее мощной организации по здравоохранения в Испании. В письме к преподобному Бену Спенсу, канадскому председателю Комитета помощи испанской демократии, Бетюн описывал СРИ как «сильно превосходящую Международный красный крест (эта организация, между нами говоря, подозрительно фашистская) или слабый испанский красный крест».

СРИ расположила свою штаб-квартиру на этом широком, в три линии бульваре в одном из богатейших жилых районов. Ее организаторы посчитали, что Франко будет скрупулезно избегать бомбить собственность богатых жителей, которые бежали из Мадрида либо в удерживаемую Франко часть Испании, либо заграницу.

Три комнаты служили канадцам для жилья. В дюжине остальных находились лаборатории, холодильные комнаты для хранения крови, приемные и комнаты для переливания крови. Хотя в Канаде его чаще называли Канадским медицинским подразделением, Бетюн дал подразделению формальное название Servicio Canadiense de Transfusion de Sangre (канадская служба переливания крови) и это название было нанесено на двери санитарных машин.

За несколько дней три канадца, Сейла Гринспан (жена американского журналиста) и пара испанских студентов-медиков, а также несколько испанцев, выполнявших различные административные, хозяйственные и охранные обязанности, наладили работу подразделения. Каждый

день местное радио и газеты приглашали доноров. Эти приглашения привели к огромным очередям тысяч доноров каждое утро. У всех было проверено состояние здоровья. Те, которые были достаточно здоровы, были сгруппированы по типу крови и получили донорские бейджики. За несколько дней была отобрана тысяча доноров.

Бетюн выбрал для использования классификацию крови по системе Мосса, которая использовала систему римских цифр для четырех типов крови вместо букв. Тип IV был универсальным, который можно было давать пациентам, чей тип крови был не определен или были сомнения в правильном типе его крови.

Каждый день почти пять кварт крови собиралось от одной особой группы доноров. Кровь сохранялась в колбах в холодильниках. Когда госпиталь нуждался в крови, она наливалась в разогретые вакуумные бутылки и переносилась в рюкзаках, куда также укладывались физиологический раствор, раствор глюкозы, плюс стерилизованная оловянная коробка с набором инструментов, необходимых для переливания крови.

Большая карта Мадрида была прикреплена к стене офиса, который прежде был библиотекой дипломата с девятью тысячами книг и все еще был украшен золотой парчой и абиссинскими коврами. Книги были вынесены, чтобы обеспечить место для нескольких разбитых столов. На карте Сайс и Бетюн обозначили несколько наиболее прямых маршрутов к пятидесяти шести мадридским госпиталям.

Когда госпиталь заказывал кровь, команда действовала предписанным порядком, который Бетюн описал в письме в Спенсу. «По прибытии мы готовы немедленно начать работу. Мы подходим к человеку и решаем, что ему нужно — кровь или физиологический раствор или глюкоза или их комбинация. Если нужна кровь... мы «группируем» его с нашей сывороткой. Это делается проколом пальца, стеклянной палочной, сывороткой и занимает две минуты, когда группа крови определена мы даем ему тот тип крови, который ему нужен». Весь процесс может занимать минуты, включая доставку крови из центра в госпиталь.

Когда работа службы наладилась в Мадриде, Бетюн запланировал расширить ее на 160 километровую линию фронта около города. В то же время Бетюн боролся с проблемой определения, как долго охлажденная кровь остается пригодной; он надеялся, что несколько недель.

В среднем в декабре команда осуществляла три переливания ежедневно, кроме того, кровь оставалась в госпиталях для их собственного распределения. Это была обычная рутина, так как нужда в крови никогда не прекращалась. Часто команда работала по ночам.

«Наша ночная работа совершенно ужасна!», писал Бетюн Спенсу «С нашей вооруженной охраной мы едем по абсолютно темным улицам, пушки, пулеметы и винтовки слышны так, как если бы они стреляли в соседнем квартале, хотя они в полумиле. Без огней мы едем, останавливаемся у госпиталя и с фонариками в руках находим дорогу в подвал. Все операционные госпиталя перенесены в подвалы, что бы избежать падения шрапнели, кирпичей и камней с потолка операционной».

В пациентах, писал он, когда они получали переливание, «изменения в большинстве случаев, хорошо заметны. Чувствуется пульс и их бледные губы получают некоторый цвет».

Бетюн был глубоко тронут, когда после переливания крови французскому интернационалисту, потерявшему руку, тот поднял другую руку, сжатую в кулак и воскликнул: «Да здравствует революция». Сосед французского добровольца, молодой испанец, до войны студент-медик, получил ранения легких и живота. Бетюн сделал ему переливание и спросил, как он себя чувствует. «Это все ничего», ответил парень, «Nada».

В свободные часы Бетюн занимался осмотром города. Его очень заинтересовало искусство плаката, процветавшее на улицах. «Эти плакаты, прекрасное художественное достижение», писал он Спенсу. «Весь город покрыт ими. Они призывают... к антифашистской борьбе, не к анархизму, социализму или коммунизму. Все больше и больше партии объединяются в ведении этой войны против международной фашистской агрессии.

«Вы можете быть уверены сами, и уверить рабочих Канады, что их усилия и деньги спасают многие испанские, французские, немецкие и английские жизни. Мы победим — фашизм уже побежден. Мадрид будет могилой фашизма». А вскоре Бетюн проинформировал Спенса, что подразделение способно начать увеличение числа людей и автомобилей, что потребует больше фондов для покрытия расходов. Что касается канадцев, включая меня, никто не получает зарплату за исключением небольших сумм для покрытия необходимых жизненных трат.

* * *

После смерти Долорес, его товарища, молодой испанки, погибшей под Ируном, Бил Уильямсон, первый канадец, воевавший в Испании, видел смерть или тяжелые ранения почти всех с кем он выступил из Бильбао в июле. Сам он был на краю гибели много раз. Во время республиканского наступления в начале декабря на Виторию, столицу Алавы, пулеметная команда Уильямсона была взорвана гранатой или минометной миной. Все в команде, кроме Уильямсона, были убиты. Он был сильно контужен и провел несколько дней в госпитале.

Баскский фронт был совершенно изолирован от остальной части республики. Республиканские силы увязли перед упорно оборонявшейся Виторией. Когда темнота опустилась вокруг него накануне рождества, колонна Уильямсона была разбросана на пологом склоне горы. Грунт, на которой он сидел, состоял из сплошного гранита, покрытого твердым снегом. Копать стрелковые ячейки было невозможно. Милисианос, мужчины и женщины, собрались вокруг маленьких, слабых костерков, разожженных из местных карликовых деревьев.

Глядя через склон горы, Уильямсон видел сотни огней мерцавших в ночи. На другой стороне долины такие же огни горели и у фашистов. Один-два раза в час стреляла фашистская семидесяти пяти миллиметровая пушка, ее снаряды разрывались безо всякого вреда в скалах на гребне над позицией республиканцев.

Пока он смотрел на мерцающие огни, Уильямсон думал о рождественском хорале «В то время как пастухи наблюдали за своими стадами ночью».

Как-то он прочитал в военной газете, что бригада иностранных добровольцев сражается под Мадридом. Сообщалось, что в бригаде есть «американос». Уильямсон чувствовал возрастающее одиночество, здесь, на баскском фронте. Хотя его испанские товарищи приняли его как своего, то, что он не испанец создавало некоторое отчуждение. Думая об этом, Уильямсон решил потребовать перевода в эту вновь сформированную интернациональную бригаду. Перспектива быть с людьми, говорящими на его языке и имеющими сходный жизненный опыт поддерживала Уильямсона, поэтому он был в хорошем расположении духа когда часы пробили двенадцать. Наступило рождество 1936 года.

Пятая ~ Первые павшие

К середине февраля 1937, батальон Линкольна XV-й интернациональной бригады достиг численности примерно 450 человек, большинство которых были канадцами или американцами. Они были оснащены разнообразнейшим оружием и униформой, которые использовались во время Великой войны.

будут отправлены на фронт в течение пяти недель. Штаб-квартирой обучающихся линкольновцев был небольшая деревня Виллануева де ла Хара в шестидесяти шести километрах от Альбасете.

В деревне жило около четырех сотен семей. Местность вокруг Альбасете была благоприятной из-за реки Хукар и ее притоков. Оливковые рощи, пшеничные поля, виноградники и группы пиний, представлялись Бекету пышным и красивым пейзажем. Своим родителям Бекет писал, «Хотя сейчас январь, сады в полном цвету и погода как в начале июня в Канаде. Поля и окружающая местность лабиринт настоящей красоты».

Солдаты были размещены в монастыре через дорогу от деревенской церкви, которая служила столовой. Оба здания выглядели древними, особенно в глазах канадцев. Ступени на колокольню были стерты на добрых десять сантиметров трением сандалий о камни за несчетные столетия. Мессу здесь больше не служили. 16 июля — день мятежа националистов — деревенский священник, вооруженный ручным пулеметом, забрался на колокольню и открыл огонь по прихожанам внизу. Священник перестал стрелять только после того, как молодому парню удалось вскарабкаться на колокольню и убить его ножом. Деревня, как и большая часть людей в Альбасете, была целиком республиканской и жители ее никогда не просили и не получили другого священника.

Когда началась подготовка, Бекет и его четыре товарища были удивлены, обнаружив, что они тренируются с канадскими винтовками. Это были винтовки Росса, сделанные во время Великой войны для канадских экспедиционных сил. Как и его предшественники, Бекет и другие быстро возненавидели их, так как они неизменно заедали после каждого выстрела. Иногда затвор удавалось повернуть только ударами камня. Но от них не только было немного пользы, их было еще и мало и ими пользовались по очереди. Кроме обращения с винтовкой, изучали использование карт, разведку, связь и фортификацию. Они потратили много часов изучая маневрирование и просачивание в составе подразделения. Строевой подготовке уделялось мало внимания.

К середине февраля численность линкольновцев достигла 450 человек, новые добровольцы почти ежедневно прибывали из Соединенных штатов. Из Канады группа почти поровну из франко и англо говорящих

канадцев прибыла с сообщением о скором прибытии большего числа, которые уже в пути.

Командиром линкольновцев был капитан Роберт Мерриман ученый-экономист, получивший военное образование в Резервном офицерском корпусе Соединенных штатов. Мерриман прибыл в Испанию из Москвы, где он жил на стипендию в девятьсот долларов в год от калифорнийского университета.

Во время пребывания в Москве он приобрел пару очков в стальной оправе, которые придавали ему книжный вид, контрастировавший с его высоким атлетическим телосложением.

Мерриман разделил батальон на две пехотные роты и небольшую пулеметную роту. Всеми ротами командовали американцы.

Вскоре до линкольновцев дошли новости о том, что Франко начал мощное наступление вдоль реки Харама к юго-востоку от Мадрида в попытке перерезать дорогу Валенсия-Мадрид. Все батальоны XV-й интернациональной бригады, кроме Линкольна, были брошены на хармский фронт. 12 февраля Мерриман был вызван на совещание в штаб бригады. Три дня спустя колонна пятитонных крытых грузовиков въехала на площадь Виллануева де ла Хара и линкольновцы погрузились, зная, что они начали путешествие на поле боя.

Когда грузовики в полдень выезжали из Виллануэва де ла Хара, жители собрались вдоль дороги с поднятыми кулаками. Они скандировали «Muerte a Franco, Abaco Fascimo, Viva España! (Смерть Франко, Долой фашизм, Да здравствует Испания!)

Пока солдаты в спешке собирали свое имущество, Томас Бекет написал короткое письмо своей матери, в котором он выразил свою солидарность с испанским народом. «Если враждебный и жестокий фашизм когда либо победит героический, добрый и долго страдавший народ Испании, тогда фиктивный бог этого поверхностно цивилизованного мира на самом деле больше дьявол, чем бог», написал он, «Пора, длинное письмо напишу, когда подвернется случай».

* * *

Зажатые в тесном 2,5 тонном «Рено», новой машине канадского медицинского подразделения, др. Норман Бетюн, Хейзен Сайс,

и Том Уорлсли, британский доброволец, спешили к Малаге. Задняя часть автомобиля была забита охлажденной кровью и аппаратурой для переливания. 7-го февраля объединенные силы из пятнадцати тысяч итальянцев, испанцев и марокканцев начали наступление на прибрежный город в испанской провинции Коста дель Соль. Наступление включало продолжительную бомбардировку города самолетами, военными кораблями и, когда фашистские войска подойдут ближе, артиллерией. С населением в сто тысяч и пятидесятью тысячами беженцев сжатых на улицах, число гражданских и военных раненых, превышало возможности местных медицинских учреждений.

В 5:00 10 февраля Бетюн добрался до портового города Альмерии. От Альмерии до Малаги, дорога, проложенная вдоль берега, обеспечивала последнюю связь Малаги с остальной территорией республиканской Испании. В Альмерии Бетюну сказали, что он не может ехать дальше. Малага пала. Дорога уже, похоже, перерезана. Продолжать путь слишком рискованно.

Бетюн, зная, что может быть много раненых между Альмерией и Малагой, решил ехать. Дорожный знак на выезде из Альмерии показал расстояние до Малаги 169 километров. Сайс спросил, как далеко они поедут. Бетюн ответил, что они поедут туда, где понадобится кровь. Грязная дорога извивалась между крутых серых скал, иногда прерываемые белыми берегами, так что укрытия при воздушных атаках не было. Они были примерно в десяти километрах от Альмерии, на повороте, когда встретили голову, того, что оказалось процессией семей с их имуществом, нагруженным на ослов, мулов и лошадей. Никто не остановился поговорить, но на ходу они сказали Бетюну, что они из Малаги. Они покинули город 6 февраля, когда командование объявило общую эвакуацию. С этого времени они проходили по сорок километров в день в своем отчаянном бегстве. Бетюн смотрел на проходящих людей и видел, что они сильные и здоровые. Сколько людей покинуло город? Сайс спросил одного из проходивших мимо. Все, ответил человек. Все ушли. Бетюн и Сайс взглянули друг на друга. Сто пятьдесят тысяч человек на этой узкой дороге с фашистами прямо позади них. Скоро все это превратиться в бойню. Это сильнейшие, наиболее крепкие, сказал Бетюн Сайсу.

Многие не смогут сделать это.

Они продолжили путь. Чем дальше они ехали, тем больше дорога становилась забита беженцами, которые были в плохом физическом состоянии. Там было много детей. Сайс старался подсчитать их и получилось, что они проехали примерно мимо пяти тысяч детей от десяти лет и меньше. По меньшей мере, тысяча из этих детей не имела обуви. Многие висели на плечах матерей или устало держались за их руки. Один человек шел шатаясь, держа руку одного малыша. Второй, возрастом около двух лет, цеплялся за его спину, на которой уже висел узел с горшками и другим имуществом. Бетюн заметил, что большинство беженцев не имеют ни еды, ни воды. Вдоль дороги или на соседних пляжах лежали тела ослов и беженцы, упавшие от истощения. Некоторые уже не шевелились, возможно, они были мертвы. Толпа стала плотнее, и Рено едва мог двигаться против течения.

На восемьдесят восьмом километре от Альмерии, примерно на полпути от Малаги, они встретили первую отступающую часть республиканской милиции. Они советовали Бетюну повернуть назад. Не было никакого смысла ехать дальше. Сопротивление закончилось. Все старались бежать от наступающих фашистских войск.

Бетюн и два его компаньона должны были решить, что делать дальше. У них была кровь, которая реально была больше не нужна. Что беженцам было нужно больше всего, это продукты, вода и транспорт. Бетюн велел Сайсу и Уорсли выбросить кровь, и принадлежности для переливания и вообще все из машины, чтобы освободить место. Вскоре они втроем очистили машину. Когда люди поняли, что они делают, безумная толпа собралась вокруг их машины. Усталыми руками мужчины и женщины протягивали детей, чьи глаза и лица распухли от четырех дней пребывания на горячем солнце и в пыли.

Бетюн позднее писал, что это было ошеломляюще. Они проталкивались вперед крича: «Возьмите этого, видите он ребенок. Этот ранен. Дети с окровавленными тряпками, обернутыми вокруг их рук и ног, дети без обуви с ногами, распухшими вдвое, плачущие беспомощно от боли, голода и усталости». Бетюн размышлял, как играть бога, кого спасать? Как выбрать между «ребенком умирающим от дизентирии и матерью молча смотрящей

огромными запавшими глазами, держащей у своей груди ребенка, родившегося два дня назад на дороге». Бетюн решил, что их машина будет брать только матерей с детьми. Они набили сорок человек в машину для первой поездки обратно в Альмерию. Уорсли и Сайс остались в машине, Бетюн присоединился к колонне беженцев. Много часов спустя Сайс вернулся, забрал Бетюна и груз из беженцев для обратного пути.

Следующие три дня, работая круглосуточно, Сайс и Уорсли сновали взад вперед от конца колонны до Альмерии с грузом хилых беженцев. Бетюн находился в госпитале Альмерии, помогая обеспечить медицинскую помощь и организуя распределение одежды и еды. Они не смогли найти никакой еды, кроме апельсинов и черствого хлеба.

После первых поездок они оставили попытку перевозить только женщин и детей. Бетюн признал, что «разделение отцов и детей, мужей и жен было невыносимо жестоким». Они закончили перевозкой семей с наибольшим количеством детей. Они также старались эвакуировать как можно больше из сотен сирот.

Ни Бетюн, ни Сайс, ни Уорсли не считали, ни поездок, ни перевезенных беженцев. Иногда им удавалось погрузить только тридцать человек, иногда сорок.

Одним вечером состав колонны резко изменился. Там больше не было мужчин, только женщины и дети. Этим утром фашистские танки и бронемашины обогнали колонну беженцев. Вероятно, надеясь усилить продовольственные трудности республики, они разрешили женщинам и детям пройти. Все мужчины были насильно отведены на соседние пляжи и расстреляны, обычно на глазах их собственных семей.

После полудня 12 февраля все было кончено. Последние из уцелевших беженцев добрели до Альмерии. Тела остальных — никто не знает сколько их было — были разбросаны вдоль дороги, разлагаясь под горячим солнцем. Альмерия была переполнена людьми. Ее население выросло более чем вдвое. Центр города,

(LAC PA 117452)

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: