К концу лета 1938 приток добровольцев в интернациональные бригады сошел на нет. Те, кто оставался стали теперь закаленными ветеранами.

Для канадских добровольцев, служивших в XV-й интернациональной бригаде, было сложно оценить личные последствия этого дипломатического маневрирования. Будут ли они снова сражаться? Отправятся ли они скоро домой?

Перед лицом такой неопределенности было разумно реагировать с повышенной осторожностью. Никто не хотел быть последним канадцем, погибшим на испанской земле.

Если в начале Мак-Папс рвались в бой против фашистов, то теперь многие считали, что было бы не плохо просидеть в тылу до конца войны.

Слишком многие, также не годились для боев. После месяцев службы на фронте у многих интернационалистов был так расшатаны нервы и подорвано физическое здоровье, что их можно было использовать только на тыловых работах или госпитализировать. Некоторые, как бывший продавец из Мус Джо Фуллер браш, Томас Бейли, находились в эвакуационных госпиталях, ожидая отправки во Францию. Другие, как ветеран марша на Оттаву Люсьен Теллер, годились только для нестроевых обязанностей. После Фуэнтес де Эбро, нервы Теллера были настолько истрепаны, что он был назначен на работу на бригадной почте.

Несмотря на потерю многих ветеранов из-за проблем со здоровьем и боевого истощения, командиры Мак-Папс напряженно работали для поддержания морального духа и боевой готовности. Линкольновцы и другие батальоны делали то же самое. В июне прибыла последняя группа добровольцев из Северной Америки, среди них было двадцать пять канадцев. Они рассказали, что канадская коммунистическая партия прекратила набор добровольцев. Тем не менее, Канадский комитет помощи испанской демократии продолжил доставку гуманитарной помощи в Испанию.

Негрин, который был так же военным министром, издал распоряжение о новой роли интернационалистов, как инструкторов для обучения испанских рекрутов как их замены. Бригады были доведены до полной численности за счет массового вливания в них испанских призывников. Скоро четверо из пяти солдат в интернациональных бригадах были испанцами. Многие были подростками, плохо разбиравшимися в политике, а их преданность республике варьировалась очень широко. Ветераны интернационалисты делали, что могли, чтобы мотивировать и обучить молодых людей, необходимому на войне. Эдвардс и другие офицеры старались ускорить

этот процесс, так как за июнем шел июль, и становилось ясным, что XV-я вскоре окажется перед лицом одной последней битвы.

* * *

В южной половине республиканской Испании группы интернационалистов — отделенных от своих товарищей на севере, были собраны в CXXIX-ю интернациональную бригаду. Большинство было из батальона Димитрова, славяне по происхождению. XXXV-я артиллерийская батарея Рональда Ливерседжа также была придана CXXIX-й. Когда у последней древней пушки XXXV-й оторвало казенную часть, подразделение было перевооружено тремя новыми противотанковыми пушками Бофорс. Эти низкие, приземистые, длинноствольные орудия значительно превосходили их предыдущие орудия. Но с ними было связано то, что не понравилось никому. Как говорит само название, противотанковые пушки должны уничтожать танки. Что бы сделать это необходимо находится поближе к вражеской броне. Следовательно, продолжительность жизни противотанкистов была небольшой.

Новым командиром Ливерседжа был серб по имени Ласло Латинович. Его заместителя Монте Негрини также звали Ласло. Шесть югославов, вооруженных двумя пулеметами, прибыли для формирования зенитного отделения, доведя численность батареи до, примерно, семидесяти человек. Так как он все еще был слаб из-за своих желудочных проблем, Ливерседж был послан работать на кухню. Немало товарищей завидовало его относительной безопасности.

Противотанковая батарея присоединилась к CXXIX-й на позициях перед городом Москереалес, расположенном на конце длинной равнины между двумя горными хребтами. Здесь республиканская армия старалась остановить продолжающиеся попытки фашистов расширить брешь между южной и северной частями республиканской Испании. Ливерседж помог установить орудия в траншеях и затем вернулся на кухню, которая располагалась сразу за городом.

Из кухни Ливерседжу хорошо был виден бой. Фашистская пехота и танки разливались с нескольких дорог, шедших с гор на равнину перед траншеями. Группа из семи танков наступала из оливковой рощи по открытому полю к республиканским позициям. Противотанковые пушки открыли

огонь с ураганным темпом. За несколько секунд три танка горели. Остальные четыре спешили отойти в безопасное место.

После этой отбитой атаки фашисты несколько дней подвергали, уступающих в огневой мощи республиканцев, артиллерийской и авиационной бомбардировке. Это был тяжелейший и продолжительнейший обстрел, который Ливерседж когда-либо испытывал. Быть на кухне оказалось не безопаснее, чем в окопе на передовой. Над равниной стоял такой густой дым, что все время казалось, что сумерки уже близко. Ночное небо было горячего красного цвета. В траншеях людей хоронило заживо, когда обрушивались стенки траншей. Целые участки траншей были заполнены мертвыми, но ни у кого не было времени их убрать. В тылу людей, захваченных на открытой местности, разрывало на части шрапнелью. Склад боеприпасов, уничтоженный прямым попаданием, ярко пылал, и когда горящие снаряды вылетали и взрывались, шрапнель засыпала окружающую местность. Практически все линии связи были уничтожены. Ливерседж и другие

(LAC PA 194597)

Республиканцы мало что могли противопоставить бронированным дивизиям франкистской фашистской армии, решительно марширующей по направлению к морю. Их бронетанковые части состояли из древних танков и бронемашин. [Это фантазия автора. Никаких бронированных дивизий у Франко не было, а советские Т-26 сильно превосходили немецкие танки pz.I и итальянские танкетки. - прим. перев.].

кухонные работники не могли доставить пищу или даже воду людям в окопах. Когда показалось, что никто в республиканских окопах не мог уцелеть, фашисты наводнили равнину огромными силами танков, транспортерами войск и пехотой.

Танки перекатывались через траншеи, а пехота проходила через бреши в линии обороны, защищаемые только молчащими мертвецами. Противотанковая батарея Ливерседжа едва успела спастись со своими драгоценными пушками, переместившись на новую позицию, созданную резервными подразделениями в нескольких километрах к востоку от Москералес.

Предыдущая бомбардировка и бой повторились. Следующее вынужденное отступление, следующая линия обороны, следующий бой дан и проигран. Медленно, неотвратимо, республиканцы теряли территорию. 14 июня Кастельон пал.

В начале июля CXXIX-я заняла позицию на невысоких холмах между городками, называвшимися соответственно Мора де Рубиалос и Рубиалос де Мора. Ливерседж так и не смог запомнить, какой носил, какое имя. Здесь они отбили повторяющиеся фашистские атаки, а артиллерийские обстрелы и бомбардировки оказались неспособны выбить их из траншей. Ливерседж знал, что республиканская линия будет пробита, но теперь она каким-то чудом держалась. И держаться, было единственным, что было возможно. Он потерял счет времени, каждый день стал неотличим от другого.

* * *

У Юлиуса Пайвио дни были неразличимы в смысле страданий и трудностей. Вместе с семьюстами интернационалистами, он был заключен в старой крепости рядом со столицей Франко Бургосом. Интернационалисты содержались в двух длинных помещениях, по триста пятьдесят человек в каждом. Пол служил им постелью. Сначала не было ни одеял, ни соломенных тюфяков. В конце концов, эти два предмета комфорта были им предоставлены.

Фашистам нравилось видеть интернационалистов, живущих в грязи. Там было только два туалета и один кран с холодной водой на 350 человек. Ночью из своих укрытий выходили мыши, чтобы носиться над их головами, когда они пытались заснуть. Их одежда была полна вшами. Пайвио проводил два часа каждое утро и два часа после обеда методично

выбирая паразитов из своей одежды и давя их. Он всегда начинал считать убитых вшей, но неизбежно сбивался где-то после пятисот.

Здесь не было госпиталя или клиники. Для больных был выделен один конец помещения, что бы избежать распространения заразы. Когда человек был близок к смерти, его переводили в тюремную больницу, расположенную по соседству с моргом.

В один из дней Пайвио и еще несколько человек выгнали на открытый двор. Там не было никакой защиты от беспощадного летнего солнца. Защищенные от солнца крышами сторожевых вышек, фашисты смеялись над людскими страданиями. После нескольких часов, Пайвио впал в полубессознательное состояние от солнечного удара.

Он очнулся и понял, что находится в зоне для больных. Позже он проснулся в помещении для умирающих. Там он провел три недели на краю смерти. Там не было ни тюфяков, ни одеял. Пайвио и другие заключенные бывшие при смерти лежали на пыльном, грязном полу.

Пару раз в день другие заключенные приходили поднести к их губам чашку воды и дать им несколько ложек жидкой каши, которая была обычной тюремной пищей. Пайвио как-то удалось найти силы обмануть смерть, но и много спустя, когда солнце касалось его головы, у него немедленно начиналась сильная головная боль.

Каждый день фашистские сержанты выбирали несколько человек для избиений. Охранники все были ранены в боях против интернациональных бригад, и в награду им было поручено охранять пленных интернационалистов. Они вымещали свою ненависть при помощи кнутов, ремней, дубинок и даже кулаков. Один сержант-мавр испытывал особенную неприязнь к Пайвио и регулярно оказывал ему персональное внимание. Он бил дубиной по спине фино-канадца, пока Пайвио не сваливался беспомощным, избытым клубком.

Шесть заключенных-немцев, понимавших, что они либо умрут в тюрьме Франко, либо будут репатриированы на верную смерть в гитлеровские концлагеря, решили бежать. Они как-то украли полотно ножовки и перепилили прутья решетки на окне. В середине ночи они сбежали из тюрьмы и смогли успешно пересечь Пиренеи и попасть во Францию.

Побег вызвал у охранников пароксизм ярости. Один немецкий заключенный, который спал рядом с местом, где произошел побег, был обвинен в соучастии. Охранники проигнорировали

его заявления о невиновности и так его избили, что лицо его превратилось в бесформенное месиво.

Не избежали наказания и остальные. Пайвио, как и все другие, был вынужден спускаться по лестнице под ударами винтовочных прикладов, которыми солдаты пытались сбить их с ног. Наконец он беспомощно покатился по каменным ступеням вниз. Поджидавшие внизу подхватили его и швырнули через узкую дверь. В комнате сержанты выстроились в две линии лицом друг к другу. Каждый сержант держал в руках хлыст, в кожу которого были вшиты металлические шарики. Когда Пайвио шатаясь пошел среди них, сержанты начали хлестать его этими хлыстами. Несколько дней продолжалась эта процедура и несколько раз в день заключенные вынуждены были проходить через строй.

Офицер из немецкого гестапо регулярно приходил в тюрьму для проведения индивидуального расследования. Результаты допросов заносились в протокол. Когда пришла очередь Пайвио, он был раздет и сфотографирован. Его тело было исследовано и детально описано. Он отвечал на бесконечные вопросы о своей родословной и сексуальной жизни.

Пока немцы искали научного объяснения, почему эти люди стали коммунистами и боролись с фашизмом, испанские националисты решили, что религия излечит их от атеизма. Каждое воскресенье они вынуждены были присутствовать на католической мессе. Пайвио был протестантом и, так как уважал все религии, был вполне готов спокойно стоять во время чужой церемонии. Но охрана требовал более чем пассивного участия. Они требовали, что бы заключенные стояли на коленях во время длинной церемонии. Когда два человека отказались, они были жестоко избиты за недостаточное смирение перед богом.

Кнуты и дубины, использовавшиеся охранниками, хранились в закрытых стеллажах вдоль одной из стен тюрьмы. Когда кто-то посещал тюрьму, заключенные легко могли определить симпатизировали ли эти люди Франко, по состоянию стеллажей. Если кнуты и дубины убирались, визитеры были нейтральный или враждебны стороне Франко. Если же кнуты и дубины оставались на виду, визитеры были профашисты.

Во время визита леди Остин Чемберлен, родственницы британского премьер-министра Невила Чемберлена, кнуты и дубины оставались на виду. Ее сопровождала толпа франкистских генералов и полковников. Женщина настойчиво спрашивала каждого пленного, почему он приехал в Испанию. Каждый отвечал, что приехал воевать с фашизмом. Наконец, как кажется, разочарованная она попросила

капитана из охраны указать ей одного заключенного с признаками интеллекта. Он ответил ей, что не существует такой вещи как интеллигентный интернационалист.

Офицер и леди Остин думали, что это остроумный ответ. Из ее вопросов заключенные поняли, что она искала кого-то, кто признался бы, что является наемником, а не действует по политическим убеждениям.

Но политические убеждения были для заключенных спасительной благодатью, и они не уступали в этом пункте. Несмотря на террор, грязь и плохую и скудную пищу, люди сохраняли высокий моральный дух. Информации поступало мало, сочувствие было редким. Они организовали подпольную деятельность. Шахматные фигуры были вырезаны из кусков хлеба, мыла или дерева и тщательно прятались. Множество людей участвовало в длительных шахматных турнирах. Бридж так же был популярен — карты были сделаны из клочков бумаги или одежды.

Маленькая библиотека была организована из небольшого числа книг, случайно оказавшихся в тюрьме. Спрос был таким, что был назначен библиотекарь для координации использования потрепанных томов.

Некоторые из заключенных были бывшими университетскими профессорами, учителями или другими специалистам в каких-то областях. Они организовали курсы по обучению. Заключенные могли изучать более дюжины языков, включая испанский, французский, немецкий, финский, английский, русский и эсперанто.

Были так же занятия по испанской истории и географии, уроки по арифметике и математике, телеграфии, стенографии, журналистике, философии, зоологии и хиромантии. Пайвио сконцентрировался на изучении языков, став знатоком в испанском, французском и русском.

Всегда в изобилии ходили слухи о возможном освобождении интернационалистов, но раз за разом они оказывались ложными. Даже, несмотря на то, что Красный крест имел имена, национальности и домашние адреса большинства заключенных. Всегда существовали большие опасения, что они могут быть казнены или останутся навсегда в испанских тюрьмах. Они мало слышали новостей о войне, но случайно некоторые новости, достигавшие их, содержали некоторую часть правды.

В июле, вскоре после того, как Пайвио оправился после солнечного удара, стало известно, что республика начала крупное, внезапное наступление вдоль реки Эбро и фашисты отступают. Сперва заключенные приняли их скептически, но слухи были настойчивыми. Постепенно пессимизм перешел в надежду. Может быть, республике удастся принудить Франко к переговорам о почетном мире.

Четырнадцатая ~ Последняя игра

Бойцы Маккензи-Папино пересекли Эбро в первый день последнего отчаянного наступления, начатого республиканцами. Была надежда, что оно вынудит фашистов к переговорам о прекращении огня и мирном соглашении.

оторвана. Кровь, вылившаяся из его ран, уже настолько ослабила его, что он не мог ни перевязать себя, ни наложить жгут, чтобы остановить кровь.

Несколько солдат перенесли Эдвардса и других раненых к реке, где погрузили их на лодку. Пока они переплывали на другую сторону, Эдвардса одолевали противоположные эмоции. Он был рад, что его солдатская жизнь, очевидно, закончилась, и он остался жив. Но он также чувствовал, что оставил своих людей в самый критический момент.

* * *

Джеймс «Ред» Уолш командовал одной из лодок сновавших взад и вперед через Эбро. Это была мучительная работа. Фашистские бомбардировщики без устали пытались убить лодочников и разрушить немногочисленные мосты. Но ущерб лодкам и мостам в действительности был небольшим. Уолш бы поражен, насколько неэффективным оказался вражеский огонь.

Течение реки оказалось худшим врагом. Множество тяжелых гребков было необходимо, чтобы держать лодку на курсе, и он должен был сделать так, что бы лодка прибывала в нужное место для высадки. Они загружались и выгружались, работая с сумасшедшей быстротой, неистово стараясь доставить все необходимое для поддержания наступления. Скоро люди шатались от истощения, но на отдых не было шансов.

Высадившись на восточной стороне, Уолш услышал, что готов кофе в ближайшей полевой кухне. Он послал за ним человека, а сам хотел начать грузить лодку. Только он повернулся к ней, как услышал рев бомбардировщика, пикирующего на его лодку. Следующее, что он осознал, было, что он лежит на земле с распоротым осколком животом.

Санитарная машина доставила Уолша в госпиталь в двадцати километрах в тылу. Он оставался в сознании во время мучительного из-за тряски путешествия. В госпитале он очень хотел потерять сознание. Там не было рентгена. Спешащий доктор, пытался нащупать осколок, копаясь в ране своими пальцами. Уолш, испытывая боль, наблюдал, как доктор вытащил его внутренности наружу и извлек оттуда несколько осколков. Когда он сделал все, что мог, он сложил кишки в неопрятный узел и засунул его обратно в живот. Далее была вскрыта нижняя часть его живота, что бы доктор смог продолжить извлечение осколков. Наконец, когда он сшил разрез, доктор сказал Уолшу,

что он смог достать только часть осколков — остальные были вне пределов досягаемости. Уолш был доставлен в палату, полную раненых. С каждым прошедшим днем все больше окровавленных, потрепанных и потрясенных солдат заполняло госпиталь. Когда Уолш был переведен в госпиталь около Барселоны, он был просто одним из сотен раненых в наступлении на Эбро.

* * *

В течении трех дней Джимми Хиггинс участвовал в атаках в подразделении Мак-Папс, двигавшемся за Корберой, взятой ранее бригадой Домбровского. Их целью была Гандеса. Небольшая батарея республиканской артиллерии обстреливала пригороды города. В небольшом отдалении был слышан сильный бой за Гандесу.

Канадцы должны были сменить каталонские части, которые пробили дорогу к пригороду Гандесы. Эти части уже вышли из строя, они валялись вокруг Кобреры истощенными и окровавленными ошметками.

Для XV-й интербригады это тоже было плохое время. Они шли к Кобрере другим путем, не тем, что открыли каталонцы своей атакой. Тяжелые потери были ценой за открытие нового пути от Эбро

Как только Хиггинс достиг Корбера, появилась эскадрилья фашистских самолетов. Никакие противоздушные сирены не предупредили о налете. Дождь бомб сразу начал взрываться на улицах. Дома рушились, другие ярко вспыхивали. Люди кричали на бегу. Осколки разрывали их на куски, а ударная волна бросала их тела, как листья на ветру.

Новые волны бомбардировщиков рокотали над головами и обрушивали дождь бомб на город. Канадцы находились в пригороде, наблюдая эту бойню, и ожидая, когда бомбежка закончится. Во время затишья Хиггинс получил приказ пойти в город и посмотреть, не нужна ли кому-нибудь из гражданских помощь. Хиггинс и его испанский друг Хозе, нашли станцию скорой помощи уже работающей в частично разрушенной кирпичной городской винодельне. Каталонские врачи и санитары ухаживали за ранеными. На улицах люди искали родственников и близких среди мертвых, лежащих на разбитой брусчатке и внутри разрушенных домов.

Хиггинс и Хозе решили осмотреть соседние оливковые рощи, куда укрылось большинство гражданского населения. Когда они дошли до главного городского водного резервуара, над ними пролетел вражеский самолет, бросающий бомбы. Одна попала прямо в резервуар, пробив окружающую его стену. Через пробоину хлынула стена воды со скоростью потока, бегущего после сильного дождя по барранка. К счастью дорога послужила в качестве канала, отведя воду в ближайший овраг.

Хозе указал на что-то барахтающееся в потоке. Хиггинс понял, что это ребенок. Прыгнув в поток, он постарался добраться до тела и схватил его одной рукой. Хиггинс тащил тело мальчика лет двенадцати. Паренек задыхался, нахватавшись воды.

Положив паренька себе на плечо, Хиггинс выбрался из воды. Он сел на склоне холма над дорогой и прижал ребенка к своей груди. Снова появились бомбардировщики и бомбили Корберу, поэтому Хиггинс и Хозе решили, что лучше будет оставаться на месте и дождаться конца бомбежки.

Когда самолеты улетели, Хиггинс положил ребенка на землю. Он выглядел очень избитым. Его колено сильно кровоточило, а левая нога была сломана. Пальцы на левой руке были также странно искривлены. Кровь бежала из носа, рта и глубоких ран на щеке. Казалось кровь у него идет везде. Хиггинс улыбнулся, желая ободрить его. Затем взвалил его на спину и понес.

Двое солдат похлюпали по грязной дороге, по которой пронесся поток, по направлению к городу. Хиггинс все время оглядывался на мальчика. «Yo Canadiense», повторял он «Я канадец». Это было все что он мог сказать по-испански. Кровь парнишки просочилась через рубашки и липла к его коже. «Меня зовут Джим», прибавил он по-испански.

Когда они проходили разрушенный водяной резервуар, Хиггинс увидел тело молодой женщины, лежащее на куске бетона. Она была мертва, ее спина сломана, а голова почти оторвана.

«Росита, Росита», закричал мальчишка. Хиггинс продолжал идти. «Я канадец», твердил он, «Я канадец». Слова звучали как заклинание. Они, казалось, успокоили парнишку. Он перестал бороться,

стараясь вырваться к мертвой девушке. Хиггинс размышлял, кем она могла быть. Сестрой? Слишком молода, чтобы быть парнишке матерью. Кузиной? Кто знает.

Наконец, после нескольких воздушных налетов, они добрались до винодельни и передали мальчишку в пункт первой помощи. Доктор сделал ему укол. Хиггинс ушел, думая, что паренек, видимо, умрет от шока. (Мальчик, имя которому было Мануэль Альварес, выжил. В 1956 он эмигрировал в Канаду, где продолжил поиски, которые он уже давно вел, канадца, который спас ему жизнь. В 1978 он нашел Хиггинса в Питерборо, Онтарио).

* * *

Уильям Бичинг и уцелевшие бойцы XV-й интернациональной бригады не могли идти дальше. Они наступали сквозь водоворот огня почти сорок километров от реки Эбро до Гаднесы. Они разрушили и овладели бесчисленными сильно укрепленными вражескими позициями. Все это было сделано, фактически, без авиационной, артиллерийской и танковой поддержки. Они покупали территорию ценой жизней сотен пехотинцев.

К вечеру 29 июля более чем три сотни линкольновцев были потеряны. Из них около пятидесяти были мертвы, 250 ранены. Было потеряно много офицеров. Взводами командовали soldatos, ротами сержанты, батальонами лейтенанты.

Холмы и барранкас, лежащие между рекой и Гандесой были завалены трупами. В утреннюю жару тошнотворный запах гниющей плоти висел над полем боя. Падальщики, птицы и животные пожирали мертвых. Живые не имели времени на похороны.

Раз за разом батальоны XV-й выползали из-за своих укрытий и шли в атаку в пасть фашистских пулеметов и огня противотанковых пушек. Вдоль линии фронта противник расположил новейшую немецкую военную инновацию — 88-мм многоцелевые артиллерийские орудия. Огонь из этого скорострельного, с высокой начальной скоростью орудия, был опустошающим.

Когда горсть республиканских танков прибыла 29 июля для поддержки, у Бичинга появилась надежда, что они помогут прорыву. Но 88-е выждали, когда танки выйдут на открытую местность. Дождь снарядов из немецких пушек пробивал дыры в тонкой броне так же легко

как кулак лист бумаги. Их экипажи исчезали внутри горящих корпусов танков. Эта атака провалилась. Так же было и с последующими.

Действуя на фланге XV-й, Мак-Папс смогли захватить несколько домов внутри города. Это был максимум того, что смогли добиться интернационалисты в борьбе за Гандесу.

Здесь практически не было защитных укрытий, кроме нескольких барранкас. По сторонам от барранкас простирались равнины, плоские и лишенные растительности. Только несколько сантиметров грунта покрывало скальное основание. Копать траншеи было невозможно.

Между тщетными, кровопролитными атаками, Бичинг и остальные из XV-й ютились в барранкас. Они пошли в наступления уверенные в том, что республика может победить. Но в пригороде Гандесы их оптимизм сильно поубавился. В ночь на 6 августа XV-я была заменена 27-й республиканской дивизией. На пути в тыл они проходили через городок Корбера. Едва ли уцелел хоть один дом. Интернационалисты шли через руины молча. По краям освещенных лунным светом улиц и в разрушенных домах, они замечали тела стариков, женщин и детей.

Восемь дней Бичинг и другие интернационалисты отдыхали. Затем они снова отправились в бой. С 15 по 26 августа они удерживали линию у Сьерра Пандолс, известную как Горы Луны. Мак-Папс были на линии фронта, линкольновцы и британский батальон в ближнем резерве. Голые вершины холмов были опасны, как и все, что они занимали. Солдаты строили стены из мешков с песком, но они давали очень небольшую защиту от артиллерийских снарядов и авиабомб.

Бичинг все время чувствовал усталость. Один бесконечный день следовал за другим, фашисты обстреливали холмы артиллерией и бросали пехоту в атаку на позиции XV-й. Интернационалисты отбивали атаки ружейным и пулеметным огнем. После одиннадцати дней они были выведены в ближний резерв, но уже 4 сентября были спешно направлены на новую линию фронта.

* * *

Здесь слишком много вещей, которые могут тебя убить, часто думал Константин Олейник. Вот какой случай произошел со шведским добровольцем.

Пулеметчик провел семь лет в тюрьме как политзаключенный. Он был очень политически мотивирован. Но он также носил очки и отказывался их снимать, несмотря на то, что солнечный свет, отражавшийся от линз, несомненно, открывал его позицию каждому фашистскому артиллерийскому наблюдателю на расстоянии в несколько километров. Неудивительно, что прямое попадание скоро уничтожило пулемет и убило пулеметчика.

Такое случалось. Небольшая ошибка и ты убит или счастливая случайность, и ты остаешься в живых. Домбровцы удерживали линию траншей перед группой высоких холмов. Через холмы были проложены туннели для связи разных секций открытых траншей. Это была хорошая позиция, и они удерживали ее недели против бесчисленных фашистских атак.

Во время одной из таких атак, однако, фашистам удалось захватить переднюю траншею. Позиция пулемета Олейника была выкопана на одном из тоннелей. Когда фашисты заполнили траншеи вокруг него и начали убивать или захватывать в плен его товарищей, Олейник понял, что дальнейшее сопротивление только будет стоить ему жизни. Он отскочил от открытого места и отступил к темному тоннелю. Это был просто счастливый случай, что его пулемет был неплохо укрыт, в то время как его товарищи были в открытых траншеях.

Со своего места Олейник наблюдал, как фашисты вытащили нескольких пленных из траншеи и расстреляли. Испуганный увиденным, Олейник оставил свой пулемет и начал карабкаться глубже в систему тоннелей. Вскоре он наткнулся на другого бежавшего домбровца. Они решили бежать вместе.

Они выскочили из тоннеля, съехали по крутому склону и побежали как черти ко второй линии траншей, которая все еще была в руках республиканцев. Вражеский огонь преследовал их по пятам, когда они петляли через рощу и кусты. Примерно в четырех метрах от траншеи другой солдат был ранен в плечо. Несколько человек выскочили из окопа и помогли Олейнику дотащить раненого в безопасное место.

Командир Олейника капитан-венгр был счастлив видеть его, но был огорчен тем, что теперь надо было переделывать дневное донесение. Он уже занес Олейника в число убитых в бою. В качестве награды за выживание, он дал Олейнику бутылку вина и другой пулемет и отправил его снова в бой.

* * *

Теперь интернациональные воинские части практически не существовали. Численность бойцов в XV-й не превышала численности обычного батальона. Многие командиры были потеряны. Мак-Папс командовал фино-канадец капитан Гуннар Ебб. Майор Эдвард Сесиль Смит был эвакуирован после того, как из своего пистолета прострелил себе ногу. Ходили неприятные слухи, что он это сделал нарочно. У Бичинга было мало времени для рассуждения о необоснованной клевете. Смит был ранен под Брунете и участвовал почти во всех главных боях Мак-Папс. Он не раз проявлял храбрость ранее. Это был, вероятно, несчастный случай. Такие вещи случались, когда человек был голоден и истощен. (Слухи были официально санкционированы. В своем рапорте командованию интернациональных бригад, оба американские комиссара Франк Роджерс и Джон Гейтс обвиняли Смита в самостреле. Они признавали, что не имеют доказательств для обвинения. Роджерс и Гейтс так же резко критиковали Смита за капризную натуру, индивидуализм и частую критику догм коммунистической партии во время споров.)

21 сентября Бичинг и другие интербригадовцы получили долгожданную новость. Они узнали, что Негрин формально объявил о немедленном отзыве всех иностранных добровольцев с линии фронта.

На следующий день, рано утром немецкие бомбардировщики очень точно бомбили барранкас и холмы, удерживаемые XV-й интернациональной бригадой. Дюжины людей были убиты и ранены. Некоторые линкольновцы были похоронены заживо, когда стенки траншей обрушились на них.

Еще два ужасных дня XV-я выдерживала серию бешеных фашистских атак. 29 сентября после длинного дня взаимного истребления, фронт затих на ночь, и XV-я интернациональная бригада была отведена с линии фронта в последний раз. Только горсть людей могла идти без помощи. В Мак-Папс осталось тридцать пять человек. Линкольновцов было немного больше.

Бичинг был одним из тех, кто выходил. Когда он пересек реку Эбро по поврежденному мосту, он узнал человека позади одной из зенитных пушек. Это был Брюс Макивен из Ванкувера, чей отец Том Макивен был одним из главных в отправке добровольцев. Под продолжительными бомбежками и артиллерийскими обстрелами Макивен и другие зенитчики отражали

фашистские бомбардировщики почти шестьдесят дней. Когда Бичинг сказал ему, что интернационалисты должны быть выведены, человек, казалось, не понял и не проявил интереса. Бичинг оставил его, скорчившегося за его орудием, настороженно вглядывающимся в небо, которое, к счастью, было свободно от вражеских самолетов. Бичинг размышлял, осознает ли себя Макивен живым или мертвым. Человек был бледен, как привидение, худ до прозрачности. Его кожа выглядела, как пергамент, натянутый на скелет. Для Бичинга Макивен казался символическим представителем осажденной республики.

Пятнадцатая ~ Флаги больше не вьются

На все города республиканской Испании совершались ежедневные налеты фашистских бомбардировщиков. После каждого налета спасательные команды пытались в разрушенных домах найти уцелевших.

останавливаясь. Так как делать было нечего, кроме как шататься по разбитым улицам Валенсии, волонтеры становились все более деморализованными. Хотя желающих вернуться в бой было немного, Ливерседжу и его товарищам также надоело беспомощно наблюдать, как республиканская Испания медленно истекает кровью перед их глазами.

Хороших новостей не было. Фронты разваливались, фашисты везде наступали. Как и Валенсия, Барселона подвергалась воздушным атакам. Фашисты на северном фронте медленно продвигались в Каталонии приближаясь к столице провинции. Только Мадрид на линии боев с самого начала держался твердо.

Было очевидно, что никто не придет на помощь республиканской Испании. Лига Наций ограничилась импотентским заламыванием рук. В то время как Германия и Италия открыто нарушали условия соглашения о невмешательстве, комитет отвечал только мягкими упреками. Америка, опасаясь быть втянутой в другую европейскую войну, все глубже тонула в изоляционизме. Республиканская Испания была оставлена умирать в одиночестве.

30 сентября 1938 британский премьер-министр Невил Чемберлен, все еще убежденный, что волчий аппетит Гитлера к соседним территориям, может быть умиротворен, вместе с французским премьером

Эдуардом Даладье подписал Мюнхенский пакт, согласно которому чехословацкая Судетская область передавалась Германии. Другими подписантами были Гитлер и Муссолини.

Когда текст Мюнхенского пакта достиг Валенсии, французские добровольцы открыто плакали от гнева и унижения. Канадцы присоединились к своим французским соотечественникам в мрачных поминках, с вермутом и анисовой водкой, по погибшей мученической смертью Чехословакии.

В то время как осенние дни становились все короче, а новости все хуже, Ливерседж проводил все большую часть времени, напившись. Продуктов не хватало, но в барах всегда были напитки. Ливерседж и товарищ-канадец Джо Митчел искали все дальше и дальше бары, предлагавшие блюдо улиток, как закуску к выпивке. Хотя это был испанский обычай предлагать закуску с каждой порцией напитка, традиция эта почти исчезла из-за нехватки продуктов. Но каждый день в нескольких барах удавалось выпросить немного улиток. Поиски этих благословенных баров также помогали занять несколько бессмысленных часов.

* * *

Равно бессмысленные дни проводили и канадцы в северной Испании, освобожденные после трех парадов. В Марса батальон Маккензи-Папино собрался в последний раз как воинское подразделение отметить преобразование батальона в целиком испанскую часть. В Рипол 15 октября состоялся последний формальный парад перед своими командирами. За ним последовал последний прощальный парад в Барселоне для всех интернационалистов.

После этого парада канадцы уверенно предполагали оказаться дома к рождеству. Но святки застали их по-прежнему на базе в Рипол, мрачной деревне у подножия Пиренеев. Британцы и американцы уже уехали, но канадцы ожидали разрешения вернуться домой.

Друзья батальона Мак-Папс регулярно сообщали о бесконечной волоките канадского правительства. Королевская канадская конная полиция утверждала, что Мак-Папс были наемниками и коммунистами и попытаются совершить вооруженную революцию по возвращении, и поэтому энергично противилась их репатриации. Премьер-министр Кинг сомневался, может ли правительство тратить средства

(LAC PA193629)

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: