Философско-методологические принципы Куайна

Свое философское кредо В.Куайн выражает так: “Философски я был связан с Дьюи через натурализм... Вместе с Дьюи я считал, что знание, разум и значение суть части того мира, с которым они имеют дело, и что они должны изучаться в том же эмпирическом духе, который оживляет естественные науки. Для первой философии места нет (курсив мой — В.К.).

Когда философ натуралистического склада обращается к философии духа, он обязан говорить о языке. Значения суть значения языка. Язык же является социальным искусством, которым мы овладеваем целиком и полностью (откуда такая уверенность? — В.К.) на основании явного поведения других людей при общественно распознаваемых обстоятельствах” [Куайн, 1996, с.40]. не буду вдаваться в спор с альтернативным тезисом, что далеко не только “эмпирический дух” оживляет естественные науки, но и метафизический дух так же, не буду также повторять аргументы против сведения духовного к языку, а значений языка — к поведению людей (обо всем этом достаточно сказано в других разделах книги), а перейду к анализу основного содержания последующего текста.

Куайн солидаризуется с тезисом Дьюи, что не существует какого-либо личного языка и со сходным тезисом Витгенштейна: “Язык — это специфический модус взаимодействия по крайней мере двух единиц бытия — говорящего и слушающего...…” [Куайн, 1996, с.41].

Выскажу замечание. Язык — это, конечно, средство общения как минимум двоих, но не только. Существует и индивидуальный язык. люди общаются, “перебрасываясь” значениями слов и некоторыми общечеловеческими смыслами, но индивидуальные смыслы слов остаются в сфере ментальности каждого индивидуума. Я могу, например, твердо договориться с кем-то о значении слова “кролик” и, возможно, многих смыслах, с этим словом связанных, но в моем языке и языке собеседника будут содержаться и невыразимые смыслы, определяемые уникальной личной жизнью каждого (у одного был любимый домашний кролик, у другого — нет, один видел серых кроликов, а другой белых, один интересуется животными, а другой нет и т.п.). Следовательно, существует и индивидуальный, невыразимый для другого монологический язык.

Куайн, как видно, является чистым бихевиористом-эмпиристом, и не удивительна поэтому категоричность его характеристики менталистов: “Семантика будет страдать от пагубного ментализма, пока мы рассматриваем семантику человека как что-то, определяемое в уме человека, за пределами того, что может быть явно показано в его поведении” [Куайн, 1996, с.41].

Приведу в дополнение к сказанному критическую оценку С.Т.Тулмина концепции “онтологической относительности” Куайна: “Весьма немногие современные логики пытались согласовать свою позицию с центральным различением между формальными (или “логическими”) сообра- жениями, релевантными в данной теоретической системе, и неформальными (или “диалектическими”) соображениями, релевантными в последовательности теорий. Например, Уиллард ван Ормен Куайн обращается с этим различением по-своему, ограничивая “логическое” формаль- ными отношениями в данной системе понятий и предложений: в тот момент, когда он начинает рассматривать, например, как мы оправдываем замену одного набора терминов или понятий другим, он оставляет математические идиомы символической логики ради прагматических идиом целесообразности. Например, какие “сущности” мы примем в своем объяснении мира, зависит от того, какой формальный язык мы решим применить для его описания (в этом смысле мы обречены на “онтологический релятивизм”), но к своему наилучшему выбору мы никогда не приходим только на “логических основаниях”, т.е. путем формального вывода. Он может быть оправдан только неформально, в утилитарных терминах, на основании экономии, простоты и удобства. Однако, как известно каждому историку идей, этот прагматический подход к концептуальным изменениям в лучшем случае является уступкой грубому упрощению сложного хода познания” [Тулмин, 1984, с.78—79].

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: