Положительная эвристика, критика “решающих экспериментов” и непрерывность науки

Далее Лакатос поясняет ценность положительной эвристики, которая реализуется в исследовательской зоне защитного пояса: “...…положительная эвристика складывается из ряда доводов более или менее ясных и предположений более или менее вероятных, направленных на то, чтобы изменять и развивать “опровержимые варианты” исследовательской программы, как модифицировать, уточнять “опровержимый” защитный пояс. Положительная эвристика защищает ученого от замешательства перед океаном аномалий (курсив мой. — В.К.)” [Лакатос, 1995, с.137].

Лакатос пишет, что “положительная эвристика играет первую скрипку в развитии исследовательской программы” и что “верификации поддерживают исследовательские программы, несмотря на непокоренные примеры” [Лакатос, 1995, с.138]. В этом моменте он резко расходится с концепцией Поппера, согласно которой именно “непокоренные примеры”, т.е. эмпирические факты, фальсифицирующие теорию, есть основание для ее пересмотра (а также и исследовательской программы, хотя она и состоит, по Лакатосу, из ряда теорий).

Поскольку твердое ядро (согласно, конечно, концепции науки Лакатоса) сохраняется даже несмотря на его фальсификацию, происшедшую в зоне защитного пояса, Лакатос выдвигает тезис относительной автономии теоретической науки.

В связи с этим он подвергает критической оценке понятие так называемого “решающего эксперимента”. Необходимо отметить, что то же самое высказал намного раньше Э.Мах. Лакатос пишет: “Нет ничего такого, что можно было бы назвать решающими экспериментами, по крайней мере, если понимать под ними такие эксперименты, которые способны немедленно опрокидывать исследовательскую программу” [Лакатос, 1995, с.146]. Для подтверждения этого он приводит немало примеров: “В XVII в. проводилось множество экспериментов, которые, как свидетельствуют данные историко-социологического анализа, воспринимались очень многими как “решающие” свидетельства против галилеевского закона свободного падения и ньютоновской теории тяготения. В XIX столетии было несколько “решающих экспериментов”, основанных на измерениях скорости света: которые “опровергали” корпускулярную теорию и затем оказались ошибочными в свете теории относительности (и квантовой механики. — В.К.)”. В итоге Лакатос убежден (как и все другие философы науки убеждены в отношении своих концепций), что он ясно доказал плодотворность методологии научных программ: “В этой главе (“Требование непрерывного роста”. — В.К.) на примерах показано, что рациональность работает гораздо медленнее, чем принято думать, и к тому же может заблуждаться. Сова Минервы вылетает лишь в полночь. Надеюсь также, что мне удалось показать следующее: непрерывность в науке, упорство в борьбе за выживание некоторых теорий, оправданность некоторого догматизма — все это можно объяснить только в том случае, если наука понимается как поле борьбы исследовательских программ, а не отдельных теорий” [Лакатос, 1995, с.147].

Конечно, Лакатос предвзят и категоричен: и непрерывность в науке можно объяснить иначе, например, инвариантностью и единством исследуемого объекта; и упорство в борьбе за выживание некоторых теорий вместе с оправданностью некоторого догматизма можно объяснить иначе, например, психологической потребностью в устойчивом и завершенном знании о мире (см. мой анализ науки в основных главах этой книги).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: