Идейно-нравственные искания героя в «Разгроме» А.Фадеева, «Железном потоке» А.Серафимовича, «Ледяном походе (с Корниловым)» Р.Гуля 4 страница

О разном, прямо противоположном отношении крестьян, наро­да в целом к прежним власть имущим в «Белой гвардии» речи не идёт. М.Булгаков пишет только о ненависти, которая действительно полыхала над страной. И этот его выбор продиктован в конце кон­цов особенностями мировоззрения и художественного дара. Себя, как известно, М.Булгаков называл сатирическим писателем, наслед­ником Н.Гоголя и М.Салтыкова-Щедрина, что в значительной степе­ни точно.

В 1935 году В.Вересаев так отреагировал на замечание М.Булга­кова «слишком черно!»: «Почемуже Вы в «Турбиных» сочли возмож­ным одними чёрными красками (разрядкамоя.-Ю.П.) рисовать полковника-крысу и звероподобных петлюровцев» (Бо- борыкин В. Михаил Булгаков. - М., 1991). Подобные упрёки выска­зывались в адрес Н.Гоголя, начиная с Н.Полевого, который, в част­ности, утверждал: «Вы говорите, что ошибка прежнего искусства со­стояла именно в том, что оно румянило природу и становило жизнь на ходули. Пусть так, но, выбирая из природы и жизни только тём­ную сторону, выбирая из них грязь, навоз, разврат и порок, не впа­даете ли вы в другую крайность и изображаете ли верно природу и жизнь? Природа и жизнь так, как они есть, представляют нам рядом жизнь и смерть, добро и зло, свет и тень, небо и землю. Избирая в картину свою только смерть, зло, тень, верно ли списываете вы при­роду и жизнь! <...> Покажите же нам человека и людей, да человека, а не мерзавца, не чудовище, людей, а не толпу мертвецов и негодя­ев» (Полевой Н., Полевой Кс. Литературная критика: Статьи, рецен­зии 1825-1842.-Л., 1990).

Н.Гоголь, думается, признал справедливость таких упрёков, ибо осознал свой сатирический дар как односторонний, как полуправ­ду, как болезнь, от которой стремился избавиться. И избавился в конце концов, обретя свет духовный, божественный в своих писа­ниях и в своей жизни. В творчестве М.Булгакова, в «Белой гвардии» в частности, два начала - мистическое и сатирическое, по класси­фикации самого писателя, - боролись постоянно. И там, где в рома­не изображается народ, сатирический дар берёт верх над мистиче­ским, Щедрин берёт верх над зрелым Гоголем.

Влияние Михаила Евграфовича, этого «ругающегося вице-гу- бернатора» (В.Розанов), созвучность с ним в самых принципиаль­ных вопросах М.Булгаков признавал не раз. В 1933 году он писал: «Влияние на меня Салтыков оказал чрезвычайное, и будучи в юном возрасте, я решил, что относиться к окружающему надлежит с иро­нией. Сочиняя для собственного развлечения обличительные фе­льетоны, я подражал приёмам Салтыкова, причём немедленно до­бился результатов: мне не однажды приходилось ссориться с окру­жающими и выслушивать горькие укоризны. Когда я стал взрос­лым, мне открылась ужасная штука. Атаманы-молодцы, беспутные Клемантинки, рукосуи и лапотники, майор Прыщ и бывший Про­хвост Угрюм-Бурчеев пережили Салтыкова-Щедрина. Тогда мой взгляд на окружающее стал траурным» (Соколов Б. Энциклопедия булгаковская. - М., 1996). Тремя годами раньше в известном письме к правительству от 28 марта 1930 года М.Булгаков признаёт свою общность с Щедриным в «изображении страшных черт моего на­рода» (Булгаков М. Письма // Булгаков М. Собр. соч.: В 10 т. - Т. 10. - М., 2000).

Щедринская настроенность на «страшные черты» помешала М.Булгакову увидеть, узнать и изобразить в «Белой гвардии» прин­ципиально иное, о чём писали его современники. Так, Е.Трубецкой характеризует данную эпоху как эпоху великих контрастов, когда не только «сатана сорвался с цепи», но и была явлена «красота ду­ховного подвига» (Трубецкой Е. Звериное царство и грядущее воз­рождение России - «Кубань», 1991,№ 2). И особенно важно, что фи­лософ говорит о религиозных крестьянах. Одни - участники Цер­ковного Собора - ясно осознают, что причина трагедии «есть об­щее осатанение» (их речи Е.Трубецкой относит к числу самых ис­кренних и сильных). Другие - десятки тысяч из сотен селений - принимают участие в крестном ходе зимой 1918 года. Такой тип крестьянина, главный тип в «большом» народе, который в граждан­скую войну сражался на стороне «белых» или избрал третий путь в разных его вариантах, такой тип христианской личности из наро­да в «Белой гвардии» отсутствует.

Булгаковское - только чёрное - изображение крестьянства со­звучно видению большинства критиков и литературоведов. Часть из них, как Б.Соколов, утверждает, что «народные массы» руковод­ствуются «устремлениями брюха» (Соколов Б. Энциклопедия булга- ковская. - М., 1996). Иные авторы, как М.Чудакова, интерпретируют революцию, гражданскую войну с позиций «русского бунта - бес­смысленного и беспощадного» (Чудакова М. Весной семнадцатого в Киеве - «Юность», 1991, № 5).

Частое, популярное цитирование «Капитанской дочки», как по команде, обрывается на приведённых словах и не случайно «забы­ваются» булгаковедами, и не только ими, следующие - ударные - слова: «Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уже люди жестокосерд­ные, коим чужая головушка полушка, да и своя шея - копейка» (Пушкин А. Капитанская дочка // Пушкин А. Полн. Собр. соч.: В 10 т.

- Т. 6. - М., 1957). На извечную подчинённость - не мужичьим моз­гам и интересам, уточню от себя - и бессмысленность бунта указы­вает и М.Булгаков: «<...> Так уже колдовски устроено на белом свете, что, сколько бы он ни бежал, он всегда фатально оказывается на од­ном и том же перекрёстке».

Всем тем, кто при помощи АПушкина трактует романные смер­ти как явление исключительно национальное, напомню, что другие

- не русские - бунты не менее бессмысленны и беспощадны. При­веду только один пример - эпизод из романа Э.Золя «Жерминаль». Эпизод, который явно перекликается со смертью еврея-шинкаря из «Белой гвардии». Приведу как своеобразный привет от «цивилизо­ванных» французов «диким, тёмным» (М.Булгаков) русским: «Они окружили ещё тёплый труп, со смехом глумились над ним, обзывая грязным рылом разможжённую голову покойника.

<...> Земля, которую Маэ втиснула ему в рот, была тем хлебом, в каком он ей отказал.

<...> Но женщинам нужно было мстить ещё и ещё. Они кружили вокруг трупа, подобно волчицам. Каждая стремилась надругаться над ним, облегчить душу какой-нибудь дикой выходкой.

<...> Мукетта уже стаскивала с него штаны, жена Левака припод­нимала ноги. А Прожжённая <...> ухватила мёртвую плоть и <...> вы­рвала её с усилием.

<...> Прожжённая насадила всё на кончик палки и понесла слов­но стяг; она мчалась по дороге, а за ней вразброд бежали вопя жен­щины. Кровь капала с висевшей жалкой плоти».

Миру хаоса, беспорядка, ненависти в «Белой гвардии» противо­стоит мир традиции, чести, долга. Крестьянско-народному миру противостоит интеллигентско-дворянский, представленный семь­ёй Турбиных. Уже на уровне интерьера квартиры главных героев - от часов и голландских изразцов до шкафов с книгами - утвержда­ется «совершенная бессмертность» этого мира. Поэтому естествен­но, что атрибуты интеллигентско-дворянской вселенной в романе есть своеобразные знаки вечности, противостоящие быстротеку­щему времени.

Так, условно говоря, форма выражает содержание, внутреннюю сущность данного мира - постоянство, повторяемость, традиции. Единство и взаимообусловленность формально-содержательных, тварно-духовных, быто-бытийственных сторон дворянской все­ленной, конечно, проявляется и на уровне отдельных героев. Так, сдёрнутый абажур при бегстве Тальберга из дома Турбиных являет­ся символом трусости, предательства: «Никогда. Никогда не сдёрги­вайте абажур с лампы! Абажур священен. Никогда не убегайте кры­сьей побежкой на неизвестность от опасности. У абажура дремлите, читайте - пусть воет вьюга, - ждите, пока к вам придут».

Квартира Турбиных и квартиры, ей подобные, - это своеобраз­ный вариант рая, по М.Булгакову. Не сад, не парк, как в ветхозавет­ной традиции, не небесный град Иерусалима, а квартира - мини- град земной. То есть в «Белой гвардии» представлена редуцирован­ная оппозиция: Град Земной - Град Небесный, где квартира, дом во многом подменяет Град Небесный. Отсюда - не просто поэтизация дома, квартиры, её атрибутов, но и в какой-то степени их «обоже­ствление», объяснимое ситуацией гражданской войны и необъяс­нимое степенью своей чрезмерности в некоторых случаях. В таком, например: «Башни, тревоги и оружие человек воздвиг, сам этого не зная, для одной лишь цели - охранять человеческий покой и очаг. Из-за него он воюет, и, в сущности говоря, ни из-за чего другого во­евать ни в коем случае не следует».

И это не просто авторский перехлёст, это принципиальная по­зиция, которая проявилась в булгаковской концепции человека и времени в романе. В многочисленных высоких, иногда дифирам­бических оценках главных героев «Белой гвардии» отсутствует по­нимание элементарного: квартира-дом и дом-Россия, честь семьи и честь офицера, гражданина есть понятия неразрывные. То есть об­щее положение в работах булгаковедов: семья Турбиных - семья че­сти - требует проверки критерием верности - верности военной присяге, царю.

Одни исследователи, как В.Боборыкин, исходят из того, что монархизм - это изначально по меньшей мере неполноценная идея, и к ней М.Булгаков мог прийти только в особых условиях гражданской войны: «А та неразбериха в тиши родного Киева, ко­торой предшествовали постоянные перевороты, калейдоскоп властей и режимов, ни один из которых не был сколько-нибудь прочным, усиливали его тоску по ещё недавнему порядку, взо­рванному революцией, и укрепляли его в монархических если не убеждениях, то симпатиях» (Боборыкин В. Михаил Булгаков. - М., 1991). АМ.Чудакова говорит о близости М.Булгакова к ретроспек­тивному монархизму, монархизму задним числом (Чудакова М. Весной семнадцатого в Киеве // «Юность», 1991, № 5). ВЛакшин считает, что нет никаких доказательств монархизма писателя, и в белой армии он оказался случайно. Правда, говоря о работе М.Булгакова над пьесой о Николае II, критик неожиданно заявля­ет: «Вероятно, <...> Булгаков пережил прощание с последними мо­нархическими иллюзиями» (Лакшин В. Мир Михаила Булгакова // Булгаков М. Собр. соч.: В 5 т. - Т. 1. - М., 1989). Откуда они взя­лись - непонятно. Б.Соколов же не доверяет монархическим строкам из «Грядущих перспектив», относя их к «уступкам внут­реннему цензору» (Соколов Б. Михаил Булгаков. - М., 1991). Под­линные взгляды Булгакова, его якобы приверженность к Февралю проявились в пьесе «Сыновья муллы», написанной на самом деле ради хлеба насущного.

Думаю, в годы гражданской войны М.Булгаков был монархис­том. Об этом свидетельствуют в первую очередь «Грядущие пер­спективы», написанные кровью сердца. Показательно, что по-мо- нархистски, не в духе деникинской - февральской, демократиче­ской - пропаганды в один ряд преступлений поставлены «безум­ство мартовских дней», «безумство дней октябрьских», действия самостийных изменников и большевиков (Булгаков М. Дьяволиа- да. Повести, рассказы, фельетоны, очерки 1919-1924 // Булгаков М. Собр. соч.: В 10 т. - Т. 1. - М., 1995). Через четыре года в очерке «Киев-город» М.Булгаков вполне откровенно, с тех же монархичес­ких позиций отсчёт новой истории, которая внезапно сменила «ле­гендарные времена», «времена счастья, спокойствия, тишины», ве­дёт от 2 марта 1917 года (Булгаков М. Дьяволиада. Повести, расска­зы, фельетоны, очерки 1919-1924// Булгаков М. Собр. соч.: В 10 т.- Т. 1.-М., 1995).

В годы гражданской войны будущий писатель был непоследова­тельным монархистом. Непоследовательность проявляется в запад­нической составляющей тех же «Грядущих перспектив». Она во многом обусловила мировоззренческую и творческую кривую: из­вестная дневниковая запись о Романовых, «Дни Турбиных», «Бег», «Батум»...

Итак, помимо предвзятого отношения к идее монархии булгако- веды демонстрируют искажённое представление о гражданской войне и белом движении. Тот же Б.Соколов утверждает, что в дени­кинской армии «Февраль не жаловали, считая его началом всех не­счастий» (Соколов Б. Михаил Булгаков. - М., 1991). «Вопреки обще­принятому мнению, - справедливо утверждал историк Г.Вернад­ский, - белые не были монархистами, по крайней мере, официаль­но» (Вернадский Г. Русская история. - М., 1997). В.Кожинов и М.На­заров на многочисленных фактах истории убедительно доказали, что гражданская война - это война между двумя новыми властями - Февральской и Октябрьской, и только на закате борьбы Врангель и Дитерихс подняли знамя монархизма (Кожинов В. Россия. Век ХХ-й (1901-1939). - М., 1999; Назаров М. Миссия русской эмигра­ции. - Ставрополь, 1992; Назаров М. Уроки Белого движения - «Ку­бань», 1993, №9-10).

Булгаковеды, как правило, игнорируют эти и другие очевидные истины, предпочитая проецировать старые и новые мифы о граж­данской войне на героев «Белой гвардии». Сказанное в полной мере относится к вопросу воинской чести. Факт пребывания Турбиных, Мышлаевского, Най-Турса в белой гвардии очень часто оценивает­ся критиками и литературоведами как историческая неизбежность, какявление безальтернативное. При этом А.Кубарева, В.Боборыкин, В.Петелин и другие подразумевают известные слова М.Булгакова: «...Изображение интеллигентско-дворянской семьи, волею непре­ложной исторической судьбы брошенной в годы гражданской вой­ны в лагерь белой гвардии <...>» (Булгаков М. Письма // Булгаков М. Собр. соч.: В 10 т. - Т. 10. - М., 2000). М.Булгаков, думаю, сознательно использует такое объяснение выбора «белыми» героями жизненно­го пути как единственно понятное и приемлемое для советских критиков и идеологов.

Объяснение это идёт вразрез с реалиями «Белой гвардии», ибо выбор Мышлаевского, Турбиных, Най-Турса, Малышева и других ге­роев есть смелый и отчаянный выбор единиц на фоне неучастия, дезертирства тысяч потенциально и реально «белых». И здесь М.Булгаков исторически точен, его художественная версия собы­тий совпадает с мемуарными свидетельствами В.Шульгина, АДени- кина, Р.Гуля, П.Краснова и многих других.

Совестливую ответственность главных героев за происходя­щее писатель показывает через их чувства, мысли, поступки. В них нет той двойственности, расхождения между словом и де­лом, которые присущи, например, подполковнику Щёткину. Юношески-романтический восторг Николая Турбина от маузера Карася, чувство вины и стыда из-за своего «привилегированного» положения в Киеве - в тепле с водкой - по сравнению с замерза­ющими под Трактиром юнкерами естественно и полноценно ре­ализуются во время боя и затем - в отношениях с семьёй Най- Турса. «Ораторство» Алексея Турбина за столом не оказалось сло­воблудием и пустозвонством, пафос речей был естественно про­должен готовностью исполнять свой долг в ситуации, когда, каза­лось бы, если мыслить трезво-прагматически, «поезд ушёл». Забо­та об обмундировании подчинённых Най-Турса естественно вы­лилась в заботу об их жизнях и в смерть героя. И в этом смысле Турбины, Най-Турс, Малышев, Мышлаевский - цельные, последо­вательные натуры.

Среди них, конечно, выделяется Най-Турс как совершенное яв­ление «белого» воинства в том высоком и идеальном смысле, кото­рый наиболее точно определили И.Ильин, В.Шульгин, М.Цветаева. Най-Турс - воин Христов, который идеалы Всевышнего утверждает мечом, через борьбу с антихристианскими силами в самом разном политическом и человеческом обличье, утверждает и через собст­венное самопожертвование. В то же время, как правило, забывают­ся другие герои, оставшиеся верными своему человеческому, воин­скому кресту. Это безымянные офицеры и юнкера, артиллеристы, всеми брошенные, забытые, совершающие подвиг невидимый, по­гибающие не на «миру». Это и «один в поле воин» «румяный энтузи­аст» Страшкевич...

Турбины, Мышлаевский, Малышев, несомненно, люди чести. Не­сомненно, на мой взгляд, и то, что они стоят на пороге бесчестия, идейного и человеческого. Странно, что все, писавшие о романе, прошли мимо свидетельства: «Старший Турбин, бритый, светлово­лосый, постаревший и мрачный с 25 октября 1917 года». Естествен­но было бы предположить, что постареть он должен был в другой день, в день отречения Николая II от престола, тем более что сам Турбин нашу версию подтверждает: «Ему никогда, никогда не про­стится его отречение на станции Дно. Никогда».

Думаю, таким образом проявляется непоследовательный монар­хизм М.Булгакова, которым он наделяет любимых героев «Белой гвардии». Несмотря на то, что Турбины, Мышлаевский, Малышев де­монстрируют свой монархизм на уровне слова и дела, он в конце концов подменяется другим - семейным покоем, очагом. И «по­краснение» героев в «Днях Турбиных», отказ от борьбы и монархиз­ма - это не столько уступки цензуре, сколько реальный дрейф, па­дение человека, пытающегося вместе со своими героями спрятать­ся за кремовыми шторами от ответственности за происходящее, отдающего Родину на поругание антихристу.

Параллель же, очень часто возникающая у булгаковедов, Турби­ны - потомки Гринёва, неверна по сути. Понимание чести, которо­му остался верен Гринёв-младший, точно сформулировал Гринёв- старший: «Не казнь страшна: пращур мой умер на лобном месте, от­стаивая то, что почитал святынею своей совести; отец мой постра­дал вместе с Волынским и Хрущёвым. Но дворянину изменить сво­ей присяге, соединиться с разбойниками, с убийцами, с беглыми холопьями!.. Стыд и срам нашему роду!..». Турбины же, как уже гово­рилось, люди чести, в конце романа приближаются к опасной чер­те бесчестия.

Этому способствует ещё одно качество, присущее Турбиным и их окружению. Им, за исключением Елены, недоступен такой ход мысли, такая оценка событий, какую находим, например, у Б.Зай­цева и Е.Сайн-Витгенштейн: «Революция - всегда расплата. Преж­нюю Россию упрекать нечего: лучше на себя оборотиться. Какие мы были граждане, какие сыны России, Родины?» (Цит. по: Михайлов О. Литература русского Зарубежья. - М., 1995); «Но мо­жем ли мы сказать, что виноваты все, кроме нас, что мы страдаем безвинно? Конечно, нет. <...> Виноваты все, и все должны это при­знать. Если нужна примирительная и искупительная жертва, я бы хотела быть ею» (Сайн-Витгенштейн Е. Мы выросли, любя Россию - «Юность», 1991, № 12).

Герои же «Белой гвардии» обвиняют всех, кроме себя, обвиняют крестьянство, народ, Петлюру, самостийников, Троцкого, Николая II, жидов и т. д. А начинать, конечно, нужно с себя. И.Ильин, прекрас­ный знаток вопроса, не только советовал монархистам: «Не вообра­жать, будто в происшедшей трагедии русского трона повинны все, кроме них», - но и указывал на их особую вину: «Повинны первые, ибо выдавали себя за верных и преданных» (Ильин И. О грядущей России. Избранные статьи. - Казань, 1993).

ГДдамович ещё в 1927 году назвал «Белую гвардию» первым дей­ствительно художественным произведением, имеющим отноше­ние к революции. И это действительно так В большинстве случаев в изображении человека и времени М.Булгаков сумел подняться над своими пристрастиями, изобразил гражданскую войну как всеоб­щую трагедию. Поэтому в ключевых финальных сценах романа по­являются Елена Турбина, Иван Русаков, Петька Щеглов - герои, ко­торые символизируют силу и разные грани христианских идеалов, противостоящих мечу войны, смерти физической.

Сказанное позволяет утверждать, что человек и время в «Белой гвардии» изображаются с религиозных, непоследовательно право­славных позиций, позиций, когда в одних вышеуказанных случаях писатель верен христианским традициям русской классики, в дру­гих - отходит от них.

22. Личность и время в поэтическом творчестве С. Есенина («Кобыльи корабли», «Пугачев», «Страна негодяев», «Сорокоуст», «Хулиган», «Исповедь хулигана», «Мир таинственный, мир мой древний», «Письмо к женщине» и т.д.)

С.Есенин, как известно, вошёл в литературу с лёгкой руки А.Блока. В одном - главном художественном компоненте - их по­эзия периодически совпадала. В «Пришествии», «Преображении», «Инонии», «Иорданской голубице» и других произведениях 1917 -1918 годов точкой отсчёта для С.Есенина являются идеалы «ма­лого народа» со всеми вытекающими из этого естественными ан­тихристианскими последствиями. То есть идеалы не всего наро- да-крестьянства (как утверждают разные авторы от П.Юшина до МДунаева), а той части его, которая с позиций эвдемонической культуры верила в осуществление рая на земле и ставила личность в один ряд с Творцом.

Эта тенденция получила, на мой взгляд, непродуктивную оценку в работах современных исследователей. Станислав и Сергей Куняе- вы, например, утверждают: цикл «религиозно-космических» поэм по недоразумению назван «богохульным», ибо «такие катаклизмы бывают в душах больших художников, но они сродни не плоскому атеизму, не антирелигиозному хулиганству, а скорее мощной рели­гиозной ереси. Это не порицание Бога, а переосмысление его воли, это действительно отчаянная попытка своего нового Третьего Заве­та. Это не порицание христианства, а попытка по-новому истолко­вать его и по-новому приневолить на службу тяготам и пределам земным!» (Куняевы Ст. и С. Божья дудка. Жизнеописание Сергея Есе­нина // «Наш современник», 1995, № 4).

В русле данной парадигмы мыслит и О.Воронова: «Тело, Христо­во тело // Выплёвываю изо рта!» и им подобные строки - это не ко­щунство, богохульство, а «миротворение», «жажда «воскресения» без Голгофы», это духовные искания, созвучные идеям «нового ре­лигиозного сознания», Н.Бердяева, прежде всего (Воронова О....Между религией и «Русской идеей»: СА. Есенин и НА. Бердяев // Столетие Сергея Есенина: Международный симпозиум. Есенинский сборник Вып. III. - М., 1997).

Стремление Куняевых, Вороновой и некоторых других авторов стать на позицию С.Есенина как на позицию безгрешную, изна­чально правильную порождает сущностную сумятицу, затемняет предмет исследования. Атеизм - вне зависимости от формы и каче­ства - всегда останется атеизмом, как и «мощная религиозная ересь» никогда не станет явлением религиозно-духовно значимым и значительным. Попытки создания Третьего Завета Н.Бердяевым, Д.Мережковским или С.Есениным (всё равно кем), спор с «истори­ческим христианством» или «тайной Бога» - это явления разруши­тельные, катастрофические, стоящие в одном ряду с антирелигиоз­ным или религиозным хулиганством.

Не отрицая богохульственных, антихристианских настроений С.Есенина, я не склонен видеть в них творчествоопределяюшую тенденцию. В этом случае уместна параллель с «богохульными» произведениями и высказываниями А.Пушкина. Подход к понима­нию данного феномена, сформулированный митрополитом Анас­тасией, И.Ильиным, С.Франком, В.Непомнящим, применим и к вы­шеназванным поэмам С.Есенина. Так, НЛюбимов, отмечая «мер­зость <...> кощунственной «Инонии», справедливо говорит о неглу- бокости чувств, породивших данное явление, а приводя пример из «Певчего зова», делает убедительный вывод: «Большевик, хотя Есе­нин и объявил себя таковым в «Иорданской голубице», этих строк не написал бы никогда» (Любимов Н. Неувядаемый цвет // «Моск­ва», 1995, №6).

Именно с таких позиций, думаю, необходимо рассматривать и известные поступки С.Есенина, на которые обычно ссылаются ис­следователи: роспись стен Страстного монастыря, использование иконы на лучину и т.д. То, что «бесовство» поэта носило характер временного затмения, помрачения, свидетельствуют иные эпизоды из его жизни (рассказанные Лолой Кинел, например) и дальнейшее творчество: «Кобыльи корабли», «Пугачёв», «Страна негодяев», в первую очередь.

Образы разной эмоциональной и художественной концентра­ции в «Кобыльих кораблях» (1919) - небо, изглоданное тучами, волк, воющий на звезду, «рваные животы кобыл», «черепов златохвойный сад», мёрзнущее солнце, выбитые окна, «настежь двери» - несут в се­бе реально-символические черты гражданской войны, через кото­рые передана трагедия и миллионов, и отдельной личности. Траге­дия не только настоящего, но и будущего, заложенного в настоя­щем, выраженная пророчески и художественно гениально: «Вёсла­ми отрубленных рук // Вы гребётесь в страну грядущего». Понятно, что у такой страны, у таких «гребцов» нет будущего. Отсюда и «вре­мён связующая нить» - смерть, символом которой являются «воро­ньи паруса» и «крик вороний».

Голод, стужа, смерть, бесчеловечный человек, съевший дитя вол­чицы (которое Бог дал!!!), новое зрение - третий глаз, ищущий кос­ти помясистей, «бешеное зарево трупов» - это следствие одичания человека, которое, с точки зрения С.Есенина, вызвано революцией. Если раньше она виделась поэту «чудесной гостьей», которой он слагал песни, то теперь это - «злой октябрь».

В то время, когда многие писатели взывали к крови, ненависти, С.Есенин говорил иным языком - жалости, сострадания, христиан­ской любви. Лирический герой поэмы - это уже человек, руковод­ствующийся в своих поступках евангельскими заповедями. Поэто­му закономерно и показательно, что лирическому герою приемле­мым поведением во время голода видится следующее: «Половину ноги моей съем сам, // Половину отдам вам высасывать», - а броса­нию камня в «сумасшедшего ближнего» предпочитается собствен­ная смерть. Слова «Всё познать, ничего не взять // Пришёл в этот мир поэт» звучат как жизненное и творческое кредо, которому С.Есенин был верен до конца дней своих.

«Страна негодяев» (1922-1923) опровергает расхожий тезис о советскости С.Есенина литературоведения 60-80-х годов и либе­ральных исследователей 90-х годов.

В отличие от В.Маяковского, Б.Пастернака и многих других, вос­певавших советскую власть, С.Есенин в «Стране негодяев» показал её истинную сущность. На протяжении повествования автор поэмы по-разному подчёркивает духовную несовместимость одного из представителей советской власти - Чекистова - со страной, в кото­рой он проводит кровавый социальный эксперимент. Несовмести­мость проявляется уже на лексическом уровне: «народ ваш», «ваш русский равнинный мужик», «твою страну». То есть размежевание происходит на уровне государства и народа, всех народов, населя­ющих Россию.

Чекистов ненавидит «грязную мордву», «вонючих черемисов», русского мужика, который характеризуется наиболее резко-от- рицательно: бездельник, самый бездарный и лицемерный. Герой не скрывает, что ему милее Европа, но в то же время нельзя ска­зать, что он укоренён в её или свою - еврейскую - почву. Чекис­тов - человек-космополит, представитель интернационального духа.

Метафизически личность героя идентифицируется через слово «чёрт», которое пять раз упоминает Чекистов и которым один раз клянётся, что символично-показательно. А его фраза «дьявол нас, знать, занёс» точно выражает духовное происхождение и сущность подобных индивидов.

Онтологически эквивалентом антихристианства, антирусскости Чекистова является идея замены Бога благами цивилизации. Он, проклиная отсталых русских, предлагает перестроить храмы в от­хожие места. Попутно планируется пустить под топор и крестьян­ские жилища - «глупые хаты». Показательно для советской исследо­вательской мысли то, что авторы разных поколений, люди с различ­ным жизненным опытом и творческим диапазоном: АВоронский (писатель, критик, редактор, референт ВЛенина) и П.Юшин (автор, посвятивший всю свою жизнь изучению творчества С.Есенина) - с интервалом почти в 40 лет высказали сходную - сверхпроизволь­ную - мысль: поэт солидарен с Чекистовым в оценке русского наро­да и с планом преобразования крестьянской России (Воронский А. Сергей Есенин // Воронский А. Искусство видеть мир. - М., 1987; Юшин П. Сергей Есенин. - М., 1969).

Не столь внешне явно ошибаются исследователи, которые на протяжении 90-х годов утверждают, что прототипом Чекистова был Троцкий. Персонификация зла, вольно или невольно, локали­зует проблему, сужает масштаб образа, принижает провидческий дар С.Есенина. Этот дар, на мой взгляд, заключается в том, что поэт создаёт образ такой типической концентрации, которая позволяет видеть в нём революционера вообще, тип сатанинской личности, вобравшей в себя черты, присущие ВЛенину и Л.Троцкому, Н.Буха­рину и Я.Свердлову, А.Зиновьеву и И.Сталину, многим другим пред­ставителям интернационального духа, захватившим Россию.

Называет себя «гражданином вселенной» и Номах. Главной дви­жущей силой в сложных и запутанных отношениях его с действи­тельностью является жажда социальной справедливости (что ле­жит на поверхности, следует из монологов и поступков героя) и ду­ховной свободы (что лишь иногда проявляется, чаще остаётся за «кадром», сюжетными рамками и до чего читатель должен доду­маться сам). Номах, не приемля мир лживых заговоров, где «душу человеческую ухорашивают рублём», выступает против и либераль- но-буржуазных, и социалистических отношений, проецирующих бездуховность, унификацию, уничтожение личности.

Только в варианте поэмы, опубликованном в 1998 году, появля­ются строки, где прямо говорится об этом тождестве: Ну что же мы взяли взамен? Пришли те же жулики, те же воры И вместе с революцией Всех взяли в плен...

Подчеркну: данная общность вытекает не из особенностей на­ционального менталитета, не из сакрально-монархического ядра России, а из материалистического сознания, эвдемонической сис­темы ценностей. Номах отвергает сии ценности, ибо власть денег, культ материального есть духовное рабство, при котором жизнь индивида подобна жизни в скотном дворе. То есть, видимо, не до конца осознавая, герой транслирует христианский взгляд на про­блему.

На примере Номаха Есенин показал трагедию романтической амбивалентной личности, первоначально уверовавшей в человече­ское, национальное братство, в социальную справедливость, а за­тем разочаровавшейся в своей вере. Через образ героя поэт выра­зил во многом свою трагедию и трагедию миллионов: Я пришёл в этот город с пустыми руками, Но зато с полным сердцем И не пустой головой. Я верил... я горел Я шёл с революцией,

Я думал, что братство не мечта и не сон, Что все во единое море сольются - Все сонмы народов,

И рас, и племён.

Пустая забава.

Одни разговоры,!

Трагедия Номаха - это трагедия отпадающей от Бога личности, трансформация сознания которой естественна и показательна. Сначала вера в Бога подменяется верой в социальное и человечес­кое абсолютное, затем, на этапе разочарования, «свято место» зани­мает собственное «я». Признания Номаха: «Что другие?», «Мне здесь на всё наплевать», «Я живу, как я сам хочу» - свидетельствуют об эго­центризме его сознания, и, казалось бы, до разрешения крови по совести остаётся один шаг.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: