Психологическая война

Затем следовали дальнейшие взаимные изъявления доброй воли, но весной 1940 года обстановка неожиданно изменилась. В марте, после встречи с Гитлером в Бреннере, Муссолини принял решение вступить в войну в не слишком далеком будущем – как только немецкие успехи предоставят ему «математически обоснованные» гарантии достижения победы за короткий срок. В апреле во многих итальянских городах, а также в нейтральных странах, начали распространяться слухи о надвигающейся итальянской оккупации Корфу. Об этом сообщали одновременно греческие представители из Рима, Триеста, Бриндизи, Женевы и Софии. Началась первая кампания психологической войны против Греции.

В то же самое время министр иностранных дел правительства Муссолини рассматривал более жесткие методы фашистской политической войны. В Риме считали, что в то время как король Греции является англофилом, его брат, кронпринц, является сторонником стран Оси. Нельзя ли найти какого-нибудь албанца, который бы устранил короля?[287]

Однако никакие действия не предпринимались. На кону стояли более важные вопросы в течение недель, предшествующих немецкой молниеносной войне на Западе. Таким образом, когда сеньор Грацци, итальянский посланник в Афинах, вернулся в начале мая после одного из своих визитов в Рим, он привез заверения, что «Италия ни в малейшей степени не намерена, по крайней мере в настоящее время, оказаться вовлеченной в войну. Что касается Балкан, ее желанием является сохранение мира». Через несколько дней он получил указания повторить то же самое заявление и добавить, что «Италия как великая держава имеет свои собственные притязания, которые она выдвинет в должное время; но она готова предоставить заверения, что эти притязания не касаются ни Греции, ни Балкан в целом. В случае если Италия будет вовлечена в войну против Великобритании, она не нападет на Грецию, при условии, что последняя не будет превращена в британскую базу»[288].

Месяц спустя победа Германии казалась неизбежной. Когда Муссолини, охваченный страхом, что он может упустить свою долю при дележе, поспешил объявить войну Британии и Франции[289], он вновь направил Греции заверения в мирных намерениях Италии.

В своей речи от 10 июня, сообщая об объявлении войны Западным державам, он заявил:

«Теперь, когда жребий брошен и мы по собственному желанию сожгли за собой мосты, я торжественно заявляю, что Италия не намерена втягивать в конфликт другие народы, которые являются нашими соседями на море и на суше. Пусть Швейцария, Югославия, Турция, Египет и Греция обратят внимание на эти мои слова, ибо только от них будет зависеть, согласиться с ними полностью или нет».

Какие бы опасения ни испытывала Греция относительно вступления Италии в войну, они не нашли никакого официального выражения. Напротив, генерал Метаксас сообщил итальянскому посланнику, что эта война прояснит атмосферу в Средиземноморье и сделает возможным более тесное сотрудничество между Италией и Грецией, которого он, так же как и король, всегда желал. Свое заявление он закончил выражением добрых пожеланий Италии[290].

Заявление греческого диктатора не достигло своей цели. Не прошло и недели, как итальянская пропаганда начала доказывать, что греческие базы используются британским военно-морским флотом. За опровержением этих обвинений незамедлительно следовали новые аналогичные. Однако греческим правительством было убедительно доказано, что военные корабли, о которых шла речь, были греческими, а не британскими. Более того, итальянский посланник получил заверения от Метаксаса, что любая попытка Британии высадиться на греческой территории встретит сопротивление[291].

Провокации

Тем временем идея удара по Греции окончательно созрела в уме Муссолини. Его нападение на фактически разбитую Францию не принесло Италии никаких лавров, а лишь раскрыло ее бессильное состояние. Результатом этого нападения явились огромные потери, а полоска территории, которую получила Италия, была такой незначительной, что делала предыдущие ожидания смехотворными. На дальнейшее продвижение на Запад было наложено вето Германией. Дуче с горечью начал осознавать, что в его партнерстве с Германией его подстерегает опасность оказаться на вторых ролях. Как однажды заметил Чиано, теперь он «опасался, что час мира близится, и он видел, что вновь тает недостижимая мечта его жизни – слава, добытая на полях сражений». Теперь он жаждал сражаться более чем когда-либо. И он бурно радовался, когда несколько недель спустя исчезла угроза преждевременного мира[292].

Теперь, казалось, шансы на обеспечение легкой наживы находились на Востоке. Таким образом, в июле Муссолини осторожно сообщил Гитлеру о своих намерениях высадиться на Ионических островах, и его министр иностранных дел попросил командующего итальянскими войсками в Албании быть готовым для удара[293].

В то же самое время итальянское правительство начало прибегать к более активным действиям. В нескольких случаях их самолеты атаковали греческие корабли в греческих территориальных водах. Греки, стремившиеся не давать какого-либо повода для враждебных действий, отвечали сдержанными протестами.

Кампания насилия

Через несколько недель, вслед за серией дипломатических уколов и военных провокаций, последовала новая кампания другого порядка. 11 августа в Риме официальным агентством Стефани было сделано следующее заявление:

«Огромное впечатление произвело на албанское население, находящееся под греческим правлением, политическое преступление на греко-албанской границе.

Великий албанский патриот Даут Ходжа, родившийся в спорном районе Тсамурия[294], был зверски убит на албанской территории поблизости от границы. Его тело было найдено обезглавленным. По последним данным, убийцами были греческие агенты, которые увезли его голову на территорию Греции и доставили ее властям, назначившим много лет назад вознаграждение за этот кровавый трофей. Известно также, что по приказу местных греческих властей его голову перевозили из деревни в деревню и выставляли для всеобщего обозрения, чтобы запугать непокорившееся албанское братство в вышеупомянутом районе. Даут Ходжа вынужден был некоторое время назад тайно покинуть Тсамурию, чтобы спастись от преследований греческих властей, которые не могли простить ему неустанную пропаганду, которую он вел среди своих соотечественников за присоединение Тсамурии к своей родине. Он бежал в Албанию, где вновь и вновь получал письма с угрозами смерти. Убийство, которое глубоко потрясло албанцев Тсамурии, не является единственным примером греческой политики подавления.

Несколько месяцев назад на трупе албанца, убитого в Тсамурии, была найдена записка, в которой говорилось, что та же судьба ожидает всех албанцев, которые надеялись освободить свою страну от владычества Греции.

Древняя албанская территория расположена между нынешней греко-албанской границей и ионическим побережьем, простираясь до окраин Превезы и до границ провинции Янины. Ее населяет около пятидесяти тысяч чистокровных албанцев, которые составляют большинство населения…»

Затем следовало описание периода, когда территория находилась под греческим правлением; утверждалось, что греки «уничтожали обитателей региона путем конфискаций, убийств и депортации».

«Сегодня слепая тирания легла еще более тяжким бременем на народ, так что многие обитатели Тсамурии вынуждены искать убежища в Албании, чтобы избежать этих безжалостных преследований. В соответствии с информацией, полученной из надежных источников, греческие власти зашли так далеко, что заявили публично, что итальянцы скоро будут изгнаны из Албании.

Но население Тсамурии менее, чем когда-либо, настроено уступить греческому давлению. Если преданности тсамурского народа албанской родине было достаточно, чтобы поддержать ее даже в самые мрачные дни, то сегодня албанцы Тсамурии найдут более серьезные основания на надежду в обновлении судьбы своей родины».

По указанию Министерства народной культуры это заявление было опубликовано на первых страницах всех итальянских газет под сенсационными заголовками. На следующий день греческое Агентство Афин выпустило подробное опровержение:

«Приблизительно два месяца назад два албанца, которым удалось проникнуть на греческую территорию, были арестованы и, когда их допросили, признались в убийстве человека по имени Даут Ходжа, произошедшего во время ссоры. Последний был разбойником, за голову которого двадцать лет назад греческим правительством было назначено вознаграждение в связи с обвинением в убийствах, и было приказано, чтобы использовалась обычная в таких случаях процедура. 25 июля итальянская дипломатическая миссия в Афинах проинформировала греческое Министерство иностранных дел о том, что официальное требование об экстрадиции вскоре будет предъявлено албанским Министерством юстиции.

Греческие власти, которые продолжают держать указанных албанцев в заключении, все еще ожидают требования об экстрадиции. Следует заметить, что итальянская нота, составленная в обычных выражениях, используемых в текущих административных делах, гласит, что Даут Ходжа обосновался в Албании двадцать лет назад.

Итак, подведем итоги:

а) речь идет не об албанском патриоте, а об обычном преступнике; б) убийцами были не греки, а албанцы; в) Даут Ходжа совершил преступления и был объявлен вне закона двадцать лет назад; г) итальянские власти располагали данной информацией по крайней мере двадцать дней назад.

Мы хотели бы добавить следующее:

а) описанная демонстрация головы в деревнях является чистым вымыслом; б) таким же вымыслом является рассказ об убийстве другого албанца и записке, оставленной на его теле, содержащей угрозы аналогичных убийств. Более того, мы вынуждены заявить в самых категорических выражениях, что утверждения более общего характера, содержащиеся в заявлениях указанного агентства, не основаны на фактах…»

Ни это, ни другие последующие коммюнике официального греческого агентства, в которых бы приводился список предыдущих обвинений Даута Ходжи в убийствах, не были опубликованы в итальянской прессе. Вместо этого началась полномасштабная кампания в прессе с целью показать, что убийство «великого албанского патриота» было «звеном в цепи терроризма против Албании, сфабрикованном в Афинах, где можно было рассчитывать на поддержку англичан».

Через несколько дней, 15 августа, когда паломники со всех частей Греции собрались на Тиносе, чтобы отметить праздник Святой Девы, греческий легкий крейсер «Гелла», который стоял на якоре недалеко от мола в гавани Тиноса, был торпедирован «неизвестной подводной лодкой». Когда крейсер затонул, еще две торпеды взорвались напротив мола, заполненного паломниками. Хотя государственная принадлежность подводной лодки не упоминалась в официальном коммюнике[295], ни один грек не сомневался по этому поводу, и греческое общественное мнение отреагировало соответственно.

Неожиданно 23 августа кампания в прессе против Греции закончилась так же внезапно, как и началась. Почему вдруг такой резкий переход от шумихи к молчанию? Для наблюдателей тогда это было загадкой, причина которой открылась позднее.

В течение следующих нескольких недель два серьезных обвинения – в оказании помощи Британии и преследовании албанцев – появлялись время от времени, но им придавалась меньшая значимость, чем раньше. Неожиданно 14 октября без возникновения каких-либо новых инцидентов и безо всякой связи с ситуацией в Греции Муссолини назначил дату нападения и на следующий день созвал совещание, на котором необходимо было утвердить план кампании[296]– совещание, которое Муссолини описывает в своей книге.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: