Гитлер, Муссолини и война в Греции

Как ко всему происходящему относились немцы? Утверждалось, согласно авторитетным греческим источникам[307], что итальянское нападение соответствовало интересам Германии и, следовательно, началось с одобрения немцев.

Однако в свете недавно опубликованных документов становится понятно, что ситуация сложилась прямо противоположная. Июльские намеки Муссолини о мерах против Ионических островов не встретили со стороны Берлина одобрительной реакции.

Когда в последующие месяцы фашистская кампания по поводу убийства «великого албанского патриота» и торпедирование крейсера «Гелла» явно продемонстрировали, что Муссолини решительно настроен на осуществление своих проектов, его проинформировали в весьма определенных выражениях, что Гитлер против любых действий против Греции. В результате такого сильного вмешательства кампания в прессе по поводу зверства греков немедленно снизила обороты и через несколько дней внезапно прекратилась.

Чтобы не осталось никаких сомнений по этому вопросу, германское правительство вскоре после этого еще раз подчеркнуло своему союзнику, что мир в Юго-Восточной Европе ни в коем случае не должен быть нарушен[308].

Задача избежать пожара на Балканах была в то время одной из основных целей политики Гитлера. Проводя в Вене третейский суд между Венгрией и Румынией 28–30 августа, он надеялся уничтожить любую опасность конфликта в северной части региона; его формальные представления Риму имели целью удержать своего союзника по Оси от ввязывания в авантюру, которая могла привести к осложнениям на юге.

Муссолини был прекрасно осведомлен обо всем этом и накануне переговоров в Вене поспешил заверить Гитлера, что меры, принятые им на границе Греции и Югославии, имели своей целью обеспечение безопасности от возможных враждебных действий со стороны этих стран. Он признал, что его соглашение с Гитлером о сохранении мира на Балканах остается в силе; Италия не будет предпринимать никаких военных действий на Балканах.

Во время следующей встречи двух лидеров в Бреннере 4 октября Гитлер продемонстрировал свою определенную антирусскую настроенность и теперь уже был готов признать важность Средиземноморского театра военных действий. Было достигнуто полное соглашение по всем вопросам. Никогда фюрер не казался столь откровенным, и Муссолини отбыл в настроении высшего удовлетворения[309]. Редко достигалось такое согласие между двумя диктаторами.

Менее чем через неделю, 10 октября, немцы вошли в Румынию. Этот неожиданный шаг наполнил Муссолини яростью. Манера Гитлера осуществлять все свои удары, не ставя его в известность об этом, уже давно раздражала Муссолини. Теперь его недовольство достигло предела. Сейчас настала его очередь, он поклялся поставить Гитлера перед свершившимся фактом. «В следующий раз Гитлер узнает из газет о том, что я напал на Грецию»[310]. И таким образом был решен вопрос об агрессии против Греции.

В августе Муссолини был бы удовлетворен завоеванием Корфу и приграничного района Тсамурия. Теперь в отместку за Румынию его удовлетворило бы только завоевание целой страны.

Жаждущий преподнести Гитлеру сюрприз, Муссолини постарался, чтобы время не было упущено. Сейчас уже понятно, почему так внезапно 14 октября, без возникновения каких-либо новых факторов в греческой ситуации, дата нападения была определена и было созвано «историческое совещание».

Неожиданность этого решения подтверждается несколькими надежными свидетельствами, из которых два могут быть процитированы. Всего за несколько дней до этого тогдашний начальник штаба армии маршал Грациани прибыл в Рим из Африки, чтобы доложить о ситуации там. В тот момент план нападения на Грецию не обсуждался. «Таким образом, 5 октября я отбыл из Рима, и меня, как начальника штаба армии, не проинформировали о том, что должно было произойти»[311].

Он мог объяснить такое молчание только предположением о тайном сговоре своих соперников – Бадольо и Роатта. На самом деле они знали не больше, чем он, поскольку ничего не «затевалось» против Греции до импульсивного решения дуче 14 октября.

У итальянского посланника в Афинах, со своей стороны, также создалось впечатление, что после того, как в августе кампания в прессе неожиданно затихла, восстановились нормальные отношения. Поскольку в течение последующих недель никаких новых вопросов не поднималось, он поздравил себя с улучшением ситуации, убежденный в том, что с любой рациональной точки зрения опасность войны теперь была отсрочена. И лишь 23 октября, да и то случайно, он, к своему смущению и разочарованию, узнал о том, что нападение неизбежно[312].

За несколько дней до начала агрессии Муссолини почувствовал угрызения совести из-за того, что скрывал от Гитлера свое намерение, которое шло вразрез с их соглашением. С другой стороны, он боялся, что немецкое вето может испортить его игру. Чтобы заглушить свои сомнения, в то же время не отказываясь от запланированного сюрприза, он решил послать Гитлеру (который в это время отправился на встречу с генералом Франко и маршалом Петеном) письмо с сообщением о запланированных действиях. Написанное 22 октября, письмо было помечено более ранней датой – 19-м, и были приняты меры, чтобы письмо не попало к Гитлеру вовремя[313].

В действительности только 28 октября, когда Гитлер прибыл во Флоренцию, чтобы встретиться с Муссолини, он узнал, что нападение началось в этот самый день. Таким образом Муссолини добился своего.

Гитлер, скрыв свое раздражение, не высказал возражений. Через несколько недель, однако, когда провал кампании стал очевидным, он послал Муссолини под видом торжественного утешительного послания сокрушительное осуждение его действий. Он приезжал во Флоренцию, как он теперь открыто писал, чтобы обсудить ситуацию в Греции, чтобы заставить дуче отложить нападение и выработать план кампании, который при условии его осуществления в более поздние сроки обеспечил бы, с помощью немцев, быстрый успех. Не щадя его чувств, подвергая его унижению, он безжалостно и почти с удовольствием увеличил контрастность серьезной опасности – психологической и стратегической, – которую спровоцировал неудачный удар против Греции; опасности, которая вполне могла повлиять на ход всей войны.

Муссолини тут же ответил в манере слабого ученика, который знает, что он поступил нехорошо, но пытается увильнуть от ответственности, перекладывая вину на другие, не зависящие от него силы. Он не забыл выразить свое сожаление по поводу того, что письмо от 19 октября не было доставлено вовремя, чтобы Гитлер мог дать совет, которому бы он, как всегда, последовал[314].

Обмен письмами отмечает поворотный пункт в отношениях между двумя главами стран Оси. Муссолини, осознающий свой статус «старшего диктатора», до вступления Италии в войну мог время от времени осуществлять по собственной воле какое-либо руководство[315], с настоящего момента он был отодвинут раз и навсегда на подчиненные позиции.

С этого момента Муссолини в глазах Гитлера был помечен клеймом неудачника. Его действия могли быть прощены; его провал не мог получить прощения. У Гитлера не было иллюзий относительно того, какое влияние это препятствие окажет на правителей тех стран, которые присоединились бы к нему в том случае, если бы была достигнута победа. И у него также не было сомнений, каким образом нарушение равновесия на Балканах скажется на театре военных действий в России. Его планы в этом направлении, которые тогда созревали, были в значительной степени нарушены, и его испанский проект, на который он возлагал такие надежды, был полностью сорван. Отборные десантные дивизии, подготовленные для штурма Гибралтара, должны были использоваться для других целей, и от плана закрыть Средиземноморье, который был так важен для гитлеровской стратегии, необходимо было отказаться.

Его чувство обиды никогда не исчезало. Годы спустя, в конце декабря 1944-го, когда армии союзников сражались на немецкой земле, он прислал Муссолини это горькое послание в ответ на поздравительное письмо[316]:

«…Сейчас, дуче, моим желанием не является оглянуться назад и рассмотреть все возможности, которые в том или ином случае могли принести улучшение в военной ситуации; но позвольте мне добавить следующее объяснение моего поведения.

В 1940 году и в январе 1941 года я решил, дуче, закрыть западный выход из Средиземноморья. Моя встреча с главой испанского государства была рассчитана именно с этой целью, и достигнутое соглашение можно было осуществить. Но затем – неожиданно и с предчувствием беды – я получил сообщение, что Италия намеревается объявить войну Греции. Это стало причиной моего неожиданного визита во Флоренцию 28 октября 1940 года.

Открытие этой кампании, начало которой сопровождалось недобрыми предзнаменованиями, сподвигло англичан начать успешное наступление в Ливии и впервые заставило Франко заколебаться[317]. Все последующие усилия вынудить испанцев вступить в войну тем не менее оказались тщетными… Весна 1941 года предоставила последний шанс оказать давление на Испанию, но это могло иметь успех лишь в том случае, если бы немецкая и итальянская политика осуществлялись в абсолютной гармонии и прежде всего если бы были согласованы усилия Верховного командования.

Несмотря на это, я хотел согласовать наши позиции перед Гибралтаром в январе 1941 года; и я не сомневаюсь, что удар был бы успешным благодаря огромному численному превосходству, которым мы обладали, в живой силе и материальных ресурсах, вооружении и авиации, а также учитывая отличное состояние и оснащение наших войск. В 1943 году, дуче, мы были в курсе, хотя и не могли бы точно указать все детали предательства, которое осуществлялось вашими врагами в Италии. Помимо этого сильные контрудары на Востоке, потеря армии под Сталинградом, потеря всех наших союзников на Восточном фронте и катастрофа в Северной Африке – все это обусловливало необходимость постоянного создания новых армий, чтобы, как, например, на одном лишь Восточном фронте, закрыть брешь шириной около 700 километров. Более того, оборону на Западе следовало серьезно обдумать, и для этой цели необходимо было сформировать новые дивизии. И наконец, наша позиция на Балканах, где явно ощущалась враждебность многих итальянских руководителей, вызывала серьезные опасения. Таким образом, мы вынуждены были принять меры предосторожности, чтобы быть готовыми к возможному предательству в Риме. После серьезного рассмотрения Верховным командованием этих вопросов, к выводам которого я вынужден был присоединиться, стало ясно, что эти меры против Испании в то время привели бы, мягко выражаясь, к неопределенным результатам.

В то время вопрос о том, сможет ли Франко оказать какое-либо сопротивление, уже не имел такого решающего значения. Вместо этого главной проблемой стал вопрос, сможем ли мы, без определенной помощи со стороны Испании, занять и гарантировать военную безопасность такой обширной территории, имея вдобавок еще более серьезную угрозу германским позициям на Атлантическом побережье, и особенно в Бельгии и Голландии. То, что Англия уже планировала осуществить высадки, доказывается попыткой в Дьеппе. Я, таким образом, убежден, что хотя захват английских позиций у входа в Средиземноморье был возможен весной 1941 года даже без участия Испании, то в 1943 году осуществить это было бы уже невозможно без ее активного участия. Но, к сожалению, в первый момент было невозможно получить полную поддержку Италии, в то время как во второй план уже не мог был быть осуществлен из-за недостатка сил.

Если бы в 1941 году Италия, вместо того чтобы нападать на Грецию, вместе с Германией решала испанскую проблему, развитие войны могло бы пойти по-другому…»[318]

Истинный эффект удара Муссолини только сейчас можно оценить. Этот удар вынудил Гитлера пойти на Афины и высадиться на Крите, вместо того чтобы двинуть силы на Гибралтар и, таким образом, решительно изменить ход событий. Влияние греческой и югославской кампаний на исход первого года войны в России давно уже было отмечено союзниками и нейтральными обозревателями[319].

Важность акции Муссолини, следовательно, отмечается обеими сторонами. Необъяснимый в терминах обобщающей доктрины истории, его судьбоносный шаг является результатом напряжения, возникшего между двумя людьми; напряжения, которое заставило амбициозного игрока внезапно отбросить всю свою осторожность в своем стремлении утвердить себя перед фанатичным и гораздо более сильным противником.

II

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: