Кардинал Ильдефонсо Шустер, архиепископ Миланский

Днем 25 апреля 1945 года господин Бруни, который поддерживал связь с офицерами префектуры Милана, пришел сообщить мне, что Муссолини нанесет мне визит. Господина Бруни прислали брат Маринелли, член религиозного ордена Барнабитов, и профессор Страчеттио. Муссолини изъявил желание, чтобы я организовал его встречу с генералом Кадорна, главнокомандующим партизан в Северной Италии, и синьором Марацца, секретарем Национального освободительного комитета, а также секретарем Христианской демократической партии.

Дуче прибыл в назначенное время, и его встретили и провели мои секретари. Он вошел в приемную с таким потухшим взглядом, что у меня создалось впечатление, что передо мной человек, почти раздавленный страшной катастрофой. Я встретил его с положенной мне как епископу доброжелательностью, и, пока мы ожидали прибытия лиц, с которыми он хотел встретиться, я попытался немного развлечь его разговором.

Я начал с заверений, что ценю его личную жертву – согласие на жизнь в тюрьме ради спасения оставшейся части Италии. Я заверил его, что честный человек оценит значимость такого жеста. Я не хотел, чтобы у него оставались какие-либо иллюзии. Я напомнил ему о падении Наполеона; он ответил, что он тоже видел, как его собственная «вторая империя» после «Ста дней» подошла к концу. Все, что ему оставалось, – принять свою судьбу. Я уверил его, что церковь в Италии не забудет того, что он пытался достичь Латеранскими соглашениями; и если его намерение вернуть Италию Богу и Бога Италии не было выполнено, это в большей степени было обусловлено невезением. Ему плохо служили его «иерархи». В июне 1931 года я передал ему предупреждение через его брата Арнальдо. «Это абсолютно верно, – сказал дуче, – когда мы узнаем своих людей, всегда оказывается слишком поздно». – «В самом деле, – согласился я, – познать человека – это самое сложное из всех искусств».

Мы начали говорить о церковной политике последних нескольких лет. Дуче очень извинялся и сказал, что он не имеет ничего общего с антиклерикальным движением «Крочита Италика» и даже настроен против этого движения. (Это движение было организовано некоторыми священниками, которые слепо верили в фашизм; они организовали свой штаб в Кремоне при покровительстве фашистского лидера Фариначчи. Они также издавали еженедельную газету, чтение которой было запрещено епископами.) «Более того, – добавил дуче, – я всегда возражал, когда меня пытались заставить принять меры или какие-то действия против церкви, в противоречие с пактами Конкордата». Я оставил эту тему, потому что момент был не подходящим для начала дискуссии, особенно учитывая тот факт, что несколько месяцев назад я дал ему понять, что убежден в его полной ответственности.

Видя, что он очень угнетен, я настоял на том, чтобы принесли освежающие напитки. Из вежливости он взял маленькую рюмку ликера и печенье. Я поддержал компанию, и мне вспомнился святой Бенедикт, который приказал сделать то же самое, когда принимал гостей в монастыре; он и сам, наверное, так делал, когда встречался с Тотилой в Монте-Кассино. Вспомнив этот эпизод, я спросил Муссолини, знаком ли он с моей недавней книгой «История святого Бенедикта». Он ответил отрицательно. Тогда я предложил ему последний экземпляр, который у меня имелся, посоветовав сохранить его, так как, возможно, в трудное время, которое ему предстояло, книга послужит ему утешением. Я сказал, что он должен считать свою Голгофу искуплением перед Богом – справедливым и милосердным. Тронутый этими словами, он взял меня за руку.

Затем мы поговорили о Монте-Кассино и его разрушении. Вскоре разговор перешел к вопросам религии, и Муссолини поведал мне, что, когда он находился в качестве пленника на острове Ла-Маддалена, священник из Паузании начал обучать его основам католицизма. Он делал успехи, и они даже хотели, чтобы он посетил на следующий день Святую мессу. Но в тот же самый день ему было приказано покинуть остров. Я напомнил ему, что Наполеон, когда находился на острове Святой Елены, также искал утешения в вере своих отцов; Пий VII оказал любезность, переговорив с англичанами, и они прислали священника, аббата Винали, на Святую Елену, чтобы он мог утешить императора и выступать в качестве его духовника во время ссылки. Пусть Муссолини также обратится к папскому престолу, и они, несомненно, сделают все, что возможно, чтобы помочь ему.

Разговор продолжался уже час, а генерал Кадорна и синьор Марацца еще не прибыли. Я на минуту вышел из комнаты – убедиться, что они выехали, – и, вернувшись, попросил Муссолини подождать еще немного. Потом мне стало известно, что Комитет национального освобождения встретился, чтобы решить, стоит ли генералу Кадорна принимать приглашение Муссолини.

Когда наш разговор возобновился, Муссолини выглядел чрезвычайно усталым. Я вновь попросил его постараться избежать для Италии губительного хаоса и принять почетную капитуляцию, которую ему предлагали. Он ответил, что его программа является двухступенчатой и будет выполняться в два этапа. Армия и республиканская милиция будут распущены. Он сам уйдет в отставку и удалится в Вальтеллину с эскортом из нескольких тысяч чернорубашечников. «Значит, – спросил я, – вы намереваетесь продолжать войну в горах?» Дуче заверил меня: «Совсем недолго, а потом я сдамся». Я осмелился заметить: «Дуче, оставьте иллюзии. Я знаю, что число чернорубашечников, которые собираются последовать за вами, составляет скорее три сотни, а не три тысячи, как вас в этом уверяют». Он ответил: «Может, немного больше, но все равно немного. У меня нет иллюзий». Видя, что он настроен решительно, я ничего на это не ответил.

Наш возобновившийся разговор начинал становиться утомительным. Дуче напоминал человека, лишенного воли и безропотно покорившегося судьбе. Мы беседовали о непреклонной оппозиции войне всего духовенства Северной Италии и его огромном влиянии на людей. Он спросил меня, почему духовенство Северной Италии и Ломбардии жило в более благоприятных условиях, оказывало более глубокое влияние и смотрело сверху вниз на духовенство других районов Италии. Я объяснил ему, насколько превосходным является интеллектуальный и духовный уровень амброзианского духовенства. Я заметил, что дуче интересна была тема разговора; он спросил, чем обусловлена такая прекрасная клерикальная подготовка. Я рассказал о реформистской работе святого Карла, чей дух продолжает оказывать влияние как на иерархию, так и на верующих, и поэтому все осознают своим долгом следовать за ним и подражать ему. Затем Муссолини спросил меня, находятся ли амброзианские обряды, по крайней мере их основные положения, в соответствии с римской церковью. Меня удивил такой странный вопрос, и мне стало ясно, насколько скудны его религиозные познания, особенно для человека, который пытался стать вершителем судеб католической Италии. Я ответил ему, что разница между амброзианством и римской церковью не в теологической догме, которая неизменна во всей католической церкви, а в молитвах и церемониях. Это старое амброзианство продолжает оказывать свое формирующее влияние на верующих и в значительной степени делает вклад в объединение амброзианского духовенства, которое является единой семьей во главе с архиепископом – самым покорным слугой епархии.

От амброзианских ритуалов мы перешли к обсуждению славянского Востока, и дуче задал несколько вопросов, касающихся русского православия. Я ответил, что Иисус Христос основал свою единую церковь на скале Петра. Вне этого можно возводить величественные здания, прекрасные, какие только можно пожелать, но они никогда не станут истинной церковью Христа, они станут предметом неизбежных превратностей для судеб всех человеческих организаций. В этом месте Муссолини отметил, что отношение московского патриархата к Ватикану является далеко не благоприятным. Я сказал, что отделение Востока от Рима явилось для них настоящей догматической революцией против самых священных традиций основателей их церквей и древних традиций старого христианского Востока. С России наш разговор перешел на Западный фронт и Англию. Муссолини больше всего хвалил ее дух и способность «sine ira et studio» (Без гнева и пристрастия – лат., Тацит. Анналы).

«Подумайте только, – сказал он мне, – Германия потеряла пятнадцать миллионов солдат убитыми в бою, много миллионов потеряла Россия, а потери Англии составили только двести шестьдесят тысяч англичан и триста тысяч солдат из всех ее владений! Англия хорошо владеет секретами коммерции и спасла жизни своих солдат». Дав более подробные объяснения своих взглядов на английскую политику, Муссолини вспомнил старую поговорку: «Англия – это корабль, бросивший якорь в Британии, но всегда готовый бороздить океаны».

Дуче придерживался того мнения, что после нынешней войны другой не будет в течение многих лет, поскольку Германия будет больше не в состоянии сражаться. Я рассказал ему о беседе, которая у меня состоялась с Пием XI около десяти лет назад. Когда я высказал свои опасения по поводу нового европейского большого пожара, папа вспомнил высказывание Наполеона: «Чтобы вести войну, прежде всего нужны деньги». «Сейчас, – заключил папа, – у Муссолини нет денег, следовательно он никогда не сможет вести войну».

К сожалению, он оказался плохим пророком! «Война, – проговорил Муссолини, – может вестись и без денег, но ее нельзя вести, не имея солдат и сырья. В настоящее время Германия, после захвата союзниками, не будет иметь ни того, ни другого. Следовательно, она будет не в состоянии воевать в течение многих лет. К сожалению, – добавил он, – Англия сейчас отходит от своей традиционной политики и позволяет России взять верх в Европе».

Тем временем прибыли генерал Кадорна и синьор Марацца. В заключение нашего разговора я напомнил дуче, что однажды история вспомнит, как он, чтобы спасти Северную Италию, отправился на остров Святой Елены и помог таким образом Ломбардии избежать разрушения. Я обратился к нему, чтобы он искал утешения в Боге, который заботится обо всех нас. Ответ Муссолини был следующим: «История? Вы говорите об истории? Я верю только в древнюю историю, которая пишется бесстрастно и долгое время спустя после событий». Я согласился с ним в том, что трудно дать оценку современникам с беспристрастной точностью. Я процитировал святого Иеронима, который, говоря о святом Амвросии в своей книге о церковных авторах, отказывается давать свою оценку литературному произведению, чтобы не казалось, что она вызвана завистью или лестью.

Наш разговор был прерван появлением двух представителей враждующей стороны. Муссолини положил мою «Историю святого Бенедикта» в пакет, который поставил на стол перед собой.

Поначалу представители двух партий смотрели друг на друга очень настороженно, но вскоре обсуждение стало оживленным и Комитет освобождения, который требовал от Муссолини безоговорочной капитуляции, взял на себя обязательства уважать следующие его требования:

1. Фашистская армия и милиция, а также все вооруженные группы, преданные им, должны сдать оружие и сдаться в плен с военными почестями, в соответствии с Гаагской конвенцией;

2. Семьи фашистов не должны стать жертвами;

3. С дипломатами должны обращаться в соответствии с международным законом.

Эти условия, казалось, устраивали дуче; тем более что я обратился к комитету с просьбой позволить мне, как архиепископу Миланскому, навещать пленных в лагерях, чтобы продолжить мою христианскую благотворительную работу.

В этот момент маршал Грациани поднялся и сказал Муссолини, что они не имеют права вести переговоры о капитуляции без немецких представителей, если они не хотят повторения предательства 8 сентября. Это было полной неожиданностью. Все предыдущие обсуждения оказались бесполезными. Затем некоторые из присутствующих заметили, что немецкие власти уже начали вести переговоры через мое посредничество. Профессор Биккьераи делал тайное явным. Мне это не понравилось, я хранил переговоры в секрете. Но отрицать этого я не мог. С другой стороны, я хотел спасти страну от разрушения, к которому его, несомненно, вело вмешательство маршала Грациани. Поэтому я заявил, что глубоко сожалею о несдержанности тех, кто выдал дипломатическую тайну. Однако, так как было бессмысленно отрицать то, что стало всем известно (и не только из-за откровений профессора Биккьераи), я объяснил, что на самом деле генерал Вольф, начальник СС в Италии, вел со мной переговоры через немецкого генерального консула и через полковника Рауффа. Муссолини, дав волю неожиданному импульсивному возмущению, заявил, что его предали немцы, которые всегда относились к нам как к своим вассалам. Он с угрозой заявил, что возвращает себе свободу действий, поскольку, сказал он, «они также действовали у меня за спиной».

Чтобы избежать дипломатического инцидента, который привел бы к тому, что немцы приостановили бы переговоры, в тот момент уже близившиеся к завершению, и которые также могли бы вынудить их к отчаянной обороне своих позиций в Ломбардии, я напомнил дуче, что мы еще не пришли к заключительному соглашению. «Это не имеет значения, – ответил Муссолини, – я расцениваю это как предательство, вы начали переговоры, не поставив меня в известность. Я позвоню немецкому консулу и сообщу ему, что возвращаю себе свободу действий». Маршал Грациани пытался успокоить дуче, чтобы мы могли продолжить обсуждение условий капитуляции. Наконец дуче попросил у комитета час на раздумья, и они согласились. Я проводил дуче в комнату перед моими апартаментами. Затем я вышел, на что он даже не обратил внимания. После этого я обратился к маршалу Грациани, прося его не допустить, чтобы Муссолини предпринял какой-нибудь необдуманный шаг, в результате которого на Ломбардию вновь обрушится гнев немцев, тем более что в соответствии с заверениями генерала Вольфа они к этому времени уже решили подписать договор о безоговорочной капитуляции в моем присутствии.

Когда маршал Грациани ушел, я вернулся к себе в приемную, где оставались представители различных партий и члены Комитета освобождения, чтобы обговорить ситуацию. Час с четвертью спустя они решили, что необходимо позвонить Муссолини, чтобы он сообщил им свое решение или сдался. К нашему изумлению, мы узнали, что дуче уехал из Милана и просил передать, что он дает отрицательный ответ.

Что же произошло? Генерал Вольф попросил меня сопровождать его в Милан, где вечером 26-го он должен был подписать капитуляцию. Его ждали напрасно, поскольку накануне генерал уехал в Швейцарию. Муссолини, поддавшись панике, также надеялся укрыться в Швейцарии. Нарушив свое слово, он приказал сообщить мне, что не вернется, и сбежал в Комо, но его арестовали и два дня спустя убили. На следующий день газеты напечатали сообщения о последних перипетиях его трагической одиссеи.

Если бы он прислушался к моему скромному совету, вернее, к моим настоятельным просьбам, он бы спас Милан – поскольку в результате капитуляции удалось бы предотвратить партизанские действия тех последних дней, – а также и себя, оказавшись под защитой условий Гаагской конвенции.

Приложения

(Раймонд Клибански)

I

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: