Глава 12. То, что в основе всего сущего

Лифт, распознав хитроумную комбинацию, которую Джадж набрал на панели, привез Джаджа и В. к знакомому В. коридору, в конце которого находился кабинет Мистера. Джадж, не сказав ни слова, вытолкнул В. из лифта и махнув ему на прощание ручкой, укатил в неизвестном направлении.

В. решительно зашагал вперед. Памятуя о прошлом своем посещении этого коридора, В. шел, не оглядываясь ни на двери с золотыми ручками, ни на странно зыбкие стены. «Хватит с меня приключений», – думал В., стараясь не ступить ногой мимо старого потертого ковра. «Кто знает, что там. Одно только известно точно: без большой необходимости не стоит открывать никакие двери, хотя…» – В. посмотрел на одну из дверей.

Та не только находилась в стене, как положено обычной двери, но зловеще манила, по-другому не скажешь. Именно манила и именно зловеще. Чем дольше В. смотрел на дверь, тем настойчивей звучал ее неслышный пугающий зов. В. даже показалось, что дверь превращается в воронку, которая затягивает в себя окружающее пространство вместе со стоявшим напротив нее В. «Ну нет, – В. отвернулся от двери, – теперь так легко ты меня не поймаешь. Заманивай кого-нибудь другого, а я знаю, куда иду. Туда, к зеркалу, что маячит в конце коридора, и ничто не заставит меня свернуть с пути».

Таким образом, в этот раз В. почти без приключений добрался до зеркальной двери. Последняя тотчас открылась, вернее не открылась, а растворилась в воздухе, словно только и ждала В. Не мешкая В. шагнул в кабинет Мистера.

На сей раз здесь не было ни старинной изысканной мебели, ни бетонной стены, да и кабинета, как такового, не было. Перед В. предстал заснеженный лес с маленькими пушистыми елочками. С неба (или с потолка?) большими хлопьями падал снег. Темнота рассеивалась волшебным золотистым светом, хотя нигде не было видно ни одного фонаря. «Может быть, это луна светит?» – мелькнула у В. нелепая мысль, которую он тут же отбросил.

Очарование этой импровизированной зимы захватило В., и он почувствовал себя школьником, для которого в самый разгар учебного года наступили каникулы. Заметив между запорошенных снегом деревьев узкую бегущую вдаль тропинку, которая словно приглашала В. совершить приятную прогулку, он не заставил себя долго ждать и зашагал по ней, сам не зная куда.

Кругом царила звенящая тишина, которая нарушалась только хрустом снега под ногами. В. не боялся затеряться в кабинете Мистера, хотя и догадывался, что при определенных обстоятельствах это было бы возможно. Он смело и радостно шел вглубь бутафорского сказочного леса. «Я похож на Красную Шапочку, – усмехался он про себя. – Только пирожков не хватает. Мда, не встретить бы волка и спокойно дойти до бабушки. То есть до дедушки. Симпатичного такого дедушки с седыми усами, который курит ванильные сигары, умеет левитировать и подбирает на помойке выброшенных на обочину цивилизации неудачников». Мысль о Мистере немного развеяла его приподнятое настроение, но в следующую минуту В. и думать забыл о вредном старикашке, потому что его глазам открылась дивная картина.

На небольшой заснеженной полянке было раскинуто то ли огромное мохнатое одеяло, то ли пушистая шкура неизвестного зверя. На этой шкуре спиной к В. сидел какой-то человек. Силуэт был неясно очерчен и В. не мог понять, кто это. Но все волшебство заключалось не в заснеженной полянке и не в пушистой шкуре, а в прозрачном кувшине, стоявшем тут. Кувшин был наполнен солнечным светом, иначе В. сказать не мог. Этот свет заливал чудесным золотистым сиянием все вокруг.

Мягкий луч коснулся лица В. и обогрел его медовым теплом. Словно мать провела нежной рукой по щеке. Этот золотой свет был таким обволакивающим, таким густым, что хотелось плавать в нем, играть, как маленькая рыбка в теплых водах океана. В. замер от наслаждения. Но сидящий на шкуре человек прервал нескончаемое блаженство. Он обернулся, и… Это был не Мистер.

Леяна! Вздох облегчения вырвался у В. Еще один чудесный подарок! Тут же заливающее его тепло усилилось, загустилось где-то в районе сердца и мягкой волной ударило в голову. В. подошел к Леяне с немного глуповатой, как ему казалось, улыбкой. «Глуповатая, зато искренняя», – подумал В. Так не хотелось опять возводить бастионы вокруг своего «я» и защищаться от неожиданных нападок! «Пусть говорит, что хочет, – решил В., – все равно мне будет приятно слышать ее голос».

Но Леяна, вместо того, чтобы скорчить, как обычно, ехидную гримаску, тоже улыбнулась ему – широко и открыто. Она встала и подошла к В., а потом крепко его обняла, прижавшись к нему всем своим маленьким горячим телом. Обняла так, словно весь день только и мечтала об их встрече.

Тепло внутри В. стало обжигающим. Он даже немного отстранил Леяну, боясь слишком уж разгорячиться. Они присели на шкуру, которая вблизи оказалась все-таки мохнатым пледом. В. с наслаждением вытянул ноги. Еще минуту назад он не мог бы и подумать, что его блаженство может стать более полным, но сейчас, рядом с Леяной, это было именно так. В., все еще «глупо» улыбаясь, любовался ею.

Леяна была облачена в голубой кафтанчик и коротенькую юбку, отороченную голубым мехом и расшитую серебром. На руках у нее были варежки, а на ножках – сапожки, которые тоже были голубыми и расшитыми серебром, как и маленькая шапочка на ее голове. К тому же откуда-то взялись две длинные и толстые серебристо-белые косы, которые лежали на ее груди.

«А косы-то когда успели вырасти? И цвет волос, кажется, изменился?» – задумался В., вспомнив короткие золотистые кудряшки Леяны, но потом выбросил это из головы, (не силен он в женских штучках!) и стал просто любоваться Леяной. Ее лицо, озаренное волшебным золотым светом, было как никогда прекрасно.

Но странное дело, облик Леяны хоть и услаждал взор В., но не будил в нем никаких страстных чувств. Он, пожалуй, в данную минуту не хотел ее, не желал, не вожделел, а любил такой любовью, какой любят своих невест сказочные герои. Сказочные принцы ради своих возлюбленных сражаются с чудовищами, взбираются на высокие горы, тонут в морской пучине, сгорают в огне, лишаются рук, ног, а иногда и головы. Все заканчивается, конечно, свадьбой, и молодожены живут долго и счастливо. Но разве кто-нибудь из этих принцев мял своей невесте грудь? Или залезал под юбку? Вершина их плотского слияния – невинный поцелуй, который еще нужно заслужить в бесчисленных сражениях и нечеловеческих испытаниях.

В. трепетал сейчас от невысказанного чувства, но он ни за что не решился бы оскорбить предмет свой любви грубыми прикосновениями. Все, что ему нужно было сейчас, чтобы Леяна все так же сидела рядом. Пусть только золотистые блики играют на ее пухленьком личике, которое так сейчас напоминает личико ребенка.

Леяна и вправду была не похожа на себя прежнюю. Черты ее лица смягчились, в них не было и следа насмешки над В. Она одарила В. теплым лучистым взглядом из-под длинных ресниц. Леяна сняла одну варежку и положила свою горячую руку на руку В.

Странное дело, с неба (или с потолка, В. так и не понял) все так же валил снег и покрывал все вокруг толстым слоем, но ни снежинки не падало на мохнатый плед, где сидели В. и Леяна. И здесь был тепло, В. ни капельки не замерз. Он сейчас находился на вершине телесного и душевного комфорта, который только усиливался от прикосновений Леяны. Пожалуй, еще никогда в жизни ему не было так хорошо.

Слегка наклонив голову, Леяна спросила:

– Как прошел твой день?

В. сразу вспомнил все свои злоключения и невольно отдернул, нахмурившись, руку. Вот уж чего сейчас ему больше всего не хотелось, так это вспоминать свои бездарные скитания по Базе и прочие неприятности. Но столько тепла и понимания было в голосе Леяны, что В. не смог устоять и выложил ей все как на духу – про Джаджа, Верьяда Верьядовича, Жирмилу, Оттяг и все прочее, что приключилось с ним.

Леяна не позволила себе ни одного колкого комментария, ни единой ехидной ухмылки, она только внимательно слушала В. Закончив рассказ, В. невольно вздохнул, опасаясь, что вот тут-то он и расплатится за свою откровенность, но Леяна и не думала его укорять или отчитывать. Она только сказала тихо и мягко:

– Позволь я объясню, что произошло. Ты устал сражаться. Весь этот день ты провел в борьбе, но не в борьбе с Джаджем, или Жирмилой или с кем-то еще. Не в борьбе с обстоятельствами, не в борьбе с людьми. Ты сражался с самим собой, со своими чувствами. Ты пытался заменить раздражение самообладанием, гнев – спокойствием, трусость – смелостью.

В. тут же хотел возразить, но Леяна остановила его, прикрыв ему рот рукой:

– Нет! Послушай меня! Будь честен с самим собой. Тебя злило, что ты не можешь быть таким, каким тебе хотелось: уверенным, спокойным, знающим. Признайся в этом не мне, но себе. Истина в том, что ты сам и есть тот враг, с которым ты воевал.

В. молчал. Она, конечно, была права.

– И что же делать? – лукаво спросила его Леяна. – Обстоятельства могут измениться, но можешь ли измениться ты сам? Сейчас тебе кажется, что твои реакции неизменны, что до конца своих дней ты обречен бесконечно повторяться, словно кто-то когда-то повелел тебе всегда бояться страшного и досадовать на неприятности. Где граница между тобой и твоими чувствами? Как управлять ими? Как стать независимым от обстоятельств? Возможно ли, например, искренне радоваться, даже если случилось несчастье или хранить спокойствие, когда все вокруг идет кувырком? Признайся, вот что волнует тебя, а не то, сколько залов и комнат в Доме или как найти какие-то там двери.

В. молчал, она продолжала:

– Твои собственные чувства полностью завладели тобой, ты вынужден подчиняться им беспрекословно. Разве ты хозяин своему гневу? Или страху? И разве в этом Доме, как ты его называешь, что-нибудь зависит от тебя? Ты думаешь, что нет. Но так ли это?

В. даже не кивнул. Она читает в его душе лучше, чем он сам когда-либо.

– К счастью, на все эти вопросы есть ответы, – сказала, улыбаясь, Леяна.

В. вскинул на нее удивленные глаза.

Ловким движением Леяна извлекла из кармана своего платьица стеклянный стакан и щедро плеснула в него из кувшина. Она протянула стакан В. Он взял стакан и почувствовал в руках пульсирующее тепло. «Что это?» – хотел было спросить В., но глаза Леяны без слов сказали ему, что эта жидкость не причинит ему никакого вреда, и В., выдохнув, выпил стакан до дна.

Что-то ледяное и обжигающее, струящееся и пенящееся, играющее, тягучее, и еще бог весть какое пролилось в его горло. Оно текло и при этом пылало, было горячим и холодным одновременно. И В. не выпил эту странную жидкость, а словно бы впитал ее разом всем своим телом. Он даже видел сквозь свою кожу, как золотой свет растекается по его венам.

В. расправил плечи и оглянулся. Вроде бы все на своих местах. И В. все тот же, только усталости как ни бывало. Или не тот? Что-то необъяснимое, но очень важное произошло с ним. Он обрел некое бесценное качество, которого ему так долго не хватало. Это похоже на мудрость… или на радость… Радостная мудрость! В. стал беззаботным, как птица в небе, но в то же время мудрым, как вековечные горы. Как давно он ждал этого! Теперь ему дышится так легко и свободно!

Леяна прервала размышления В., поднявшись с пледа и поманив В. за собой. Они отошли на несколько шагов и Леяна махнула рукавом в темноту, которая стала светлеть прямо на глазах. Быстро сменявшие друг друга картины возникали перед В.: кто-то смутно знакомый стоял на коленях на морском берегу, бродил по переполненному людьми залу, торопливо жевал за столом, ломившимся от яств… Не сразу В. понял, что видит свой прожитый день.

Вот он беседует с Джаджем, вот стоит опутанный проводами трансилятора, а вот они уже в Ресторации, и Жирмила трясет перед В. своим пузом. А теперь В. поглощает баклажаны с рубленым мясом, забавно чавкая. В. бродит в толпе… Словом, В. узрел все свои мытарства за этот день.

Но теперь В. четко понимал причины и следствия всех своих поступков. А еще он ясно осознавал все свои чувства, он даже будто бы видел их, не глазами, а каким-то еще неизвестным ему вторым, внутренним зрением. Созерцание собственных чувств поначалу было для В. настоящим вызовом. Каждый свой душевный порыв он пытался оценивать, он то осуждал себя, а то оправдывал, но потом понял, что такие измышления его лишь запутывают, и прекратил это бесполезное занятие.

И когда он перестал судить себя, его чувства предстали перед ним такими, каковы есть – свободными от сопровождающего их спектакля, свободными от оков материи; они слились в единую, сияющую необыкновенными красками, полную движения многомерную картину, поражавшую своим великолепием.

***

Заглянув в глубины себя, В. понял, о чем говорила Леяна. Он и вправду привык постоянно бороться с собой, пытаясь подавить одни чувства и пробудить другие. Но новый, мудрый В. сделал замечательное открытие: он обнаружил, что гоняться за «приятными» чувствами, будь то радость или блаженство, или бегать от «неприятных», будь то гнев или страх, так же бессмысленно, как пытаться выкинуть половину цветов из радуги или пытаться всю ее сделать исключительно желтой.

Ведь все эмоции проистекают из одного источника, которому нет названия, но который люди, рабы слов, нарекли «Любовью». И подобно тому, как белый луч света распадается на множество красок, так и Любовь распадается на множество чувств, в числе которых и те, что именуют ненавистью, завистью, отчаянием или страхом – неважно. Есть темные и светлые тона, но все они по сути проявление одной и той же основы.

Нелепо утверждать, что зеленый цвет благороднее красного или что оранжевый должен быть навсегда стерт с лица земли, и также нелепо изживать в себе ненависть или отчаяние. Каждое чувство, даже гнев или страх, это игра Любви, всегда неповторимая и бесконечно прекрасная. И чтобы стать счастливым, человеку не нужно выкорчевывать свои недостатки, а нужно лишь понять: что бы он ни чувствовал, он всегда чувствует Любовь.

В. знал, что есть разница между горем и счастьем, но для него сейчас это различие было не большим, чем различие между горьким и сладким вкусом – они разные, но и тот и другой достойны того, чтобы им наслаждаться. В. вспоминал людей, которых ненавидел или презирал когда-то, и понимал, что на самом деле всегда только любил их, с самой первой встречи. О, в нем было столько Любви, что он боялся даже подумать об этом, боялся, что если осознает еще хоть чуточку больше ее, то не выдержит и разорвется, лопнет, как переполненный воздухом резиновый шарик!

И сам В. теперь как будто залечил все раны, которое когда-либо наносили ему люди, потому что он понял: что бы они не делали ему, так или иначе все, кого он встречал на своем жизненном пути, в глубине души тоже его любили. С этим пониманием к В. пришла восхитительная свобода от многолетнего рабства. Он подумал: «Нет никакой нужды подавлять гнев или страх, можно всего лишь выбрать другое проявление Вечной Основы. А там, где есть выбор, нет места борьбе. Я больше не воюю с собой. Я не смогу убежать от Любви, потому что Любовь во всем...»

***

В. так захватили все эти новые открытия, что он забыл даже о Леяне. Он погружался в прожитый им день, и вместе с тем погружался в свою безграничную внутреннюю Вселенную. Для него окончательно исчез кабинет Мистера. В. пребывал в Царстве Самого Себя. Он парил в пространстве, подобном открытому космосу, в котором то тут, то там сияли скопления невероятных огней. У В. захватило дух от их нестерпимо прекрасного сияния. Одно из них особенно понравилось В., и он захотел к нему приблизиться. Охваченный волнующим трепетом, В. погрузился в то, что являлось частью его самого, его прошлого…

Где он? В. не верил своим глазам. Он оказался в офисном здании той фирмы, в которой он когда-то работал. Это приемная перед его кабинетом. Там сидит красивая девушка с зелеными глазами и мягкими каштановыми волосами, которые золотистыми волнами ниспадают на ее плечи. Она нервничает и покусывает слегка оттопыренную губку. У В. перехватило дыхание. Это она! Та, чье имя он почти забыл. Его невеста, Паола! Это она…

На него разом нахлынули все его чувства к Паоле, словно могучий поток времени смыл старательно возводимую В. плотину из дней без нее. Он так усердно проживал годы, постепенно стирая ее образ из памяти, что теперь сам факт ее существования повергал его в бесконечное смятение.

Разве она есть? Разве она существует? Ведь то был только мимолетный сон, от которого он давно проснулся. Опровергая все известные законы, Паола вернулась из небытия, куда В. заточил ее навеки, но он не хочет, не может вспоминать о том, что когда-то потерял самую драгоценную часть самого себя.

Отрубленная рука обречена разлагаться, и отсеченная плоть подвержена гниению. Так почему же когда-то безжалостно оторванная часть сердца все еще бьется? В. вдруг понял, что он никогда не переставал любить Паолу. Он вычеркнул ее из своей жизни, но чувство, которое родилось в радостях первых встреч и очистилось в муках расставания, уже не могло погибнуть.

Если бы только можно было повернуть время вспять! Если бы он мог воспротивиться ходу времени, удержать этот миг, в котором она всегда будет рядом. Или это возможно? И ему стоит только коснуться ее и чудо свершится? Они станут прежними и вновь обретут друг друга.

В. протянул руку. Ближе, ближе, так близко от любимого лица… Он уже ощущал на своей ладони ее горячее дыхание. Еще чуть-чуть и он дотронется до ее прохладной щеки… Он сможет все исправить. Одно прикосновение – и все изменится. Его руки так часто пробуждали ее ото сна. Она проснется и сейчас. Она тоже все вспомнит. Еще чуть-чуть… Милая, я рядом. Только позволь мне дотронуться до тебя…

***

Любимая моя… Ты так уверена в себе и сильна, ты независимое, гордое существо, мне приходилось завоевывать тебя каждый день, снова и снова. И ты подчинялась, но только моим ласкам и поцелуям, а не властолюбивым словам. Трогательная и страстная, упрямая и покладистая, наивная и хитрая, целомудренная и лживая, ты та, что умела в равной мере пробудить во мне ангела и беса. Ты целая Вселенная, которую мне посчастливилось встретить на своем пути, но которую я так до конца и не познал.

Прекрасная моя… Я смотрю на тебя, я вижу как ты нервничаешь, хмуришь свой гладкий лобик и покусываешь свою оттопыренную губку. Я вспоминаю, как я любил целовать этот лобик и как любил ласкать губами эту очаровательную губку, и отчетливо понимаю, что никогда я по-настоящему не знал тебя. Я слишком был занят своими собственными чувствами, чтобы узнать тебя саму. Слишком был занят своей собственной персоной, чтобы оценить по достоинству чудо, дарованное мне судьбой. А ведь ты того стоила, моя загадочная фея, бог весть за какие заслуги полюбившая меня.

Дорогая моя… Я был для тебя всем и ты была всем для меня, но мы потеряли свое «все» и продолжаем жить как ни в чем ни бывало. Так кто из нас лгал? Или заблуждался? Мы нарушили все клятвы, которые давали друг другу, но нас не постигла небесная кара. Мы верили, что не сможем жить друг без друга, так почему же мы живы до сих пор? Если бы то была правда, мы оба погибли бы в тот же миг, когда утратили последнюю надежду быть вместе, но мы живы. Или мы живы лишь потому, что еще не отчаялись вновь обрести друг друга?

Родная моя… Зачем я последовал смутному внутреннему зову, поддался мимолетной прихоти и вновь увидел тебя? Как мне пережить эту боль невосполнимой утраты и на кого излить ту любовь, которая тебе уже не нужна? Ведь я никогда, никогда не перестану любить тебя. Я могу увлечься другой женщиной, я могу стереть твой образ из памяти, могу предать анафеме твое имя, могу забыть самого себя, забыть даже, что когда-то я был мужчиной и человеком, но никогда, никогда я не перестану любить тебя.

Желанная моя… Я так хочу дотронуться до тебя, ощутить еще раз чуткими пальцами мягкость твоих шелковистых волос. Хочу, как когда-то, убаюкать тебя на своей груди, чтобы ты, как прежде, смотрела на меня доверчиво широко открытыми глазами. Хочу опять слиться с тобой, стать единым целым, обрести свое утраченное «я», чтобы уже никогда не потерять его. И время бы вновь остановилось, не устояв перед силой нашего единения. И я бы снова дарил тебе себя, наполняя свою и твою жизнь до краев, словно проверяя нас обоих на прочность. Если бы только можно было повернуть время вспять!

Но я не могу так жестоко обманывать себя, Ненаглядная моя. Нас больше нет. Есть ты и есть я, но мы навсегда потеряли наше единение. Все в прошлом. Я и не знал тогда, что мне нужно было упиваться этими бесценными мгновениями, потому что они никогда не повторятся. Не знал, что должен был любить тебя как можно сильнее, потому что мне уже более не представится такая возможность.

Единственная моя… Что толку корить себя? Тогда свершилось только то, что свершилось. Иного не дано. Я буду искать тебя всю жизнь, и может быть, даже я найду тебя, но и тогда не изменится ничего, потому что нас двоих больше не существует. Мы потеряли друг друга, потеряли наше настоящее и будущее. Но сейчас, когда я вижу наше прошлое, я не могу отпустить его и потерять тот последний миг, в котором мы все еще вместе. Если бы я только мог остановить время! Если бы я только мог все изменить…

Любимая… я рядом… почувствуй меня. Наша любовь сильнее времени и обстоятельств. Я верю в нас. Только позволь прикоснуться к тебе и чудо станет возможным…

***

Но Паола отстранилась, и рука В. поймала лишь воздух. Паола сосредоточенно смотрела куда-то мимо В. Страсть и затаенный страх пылали в ее глазах. В. видел, как лихорадочно пульсирует венка на ее шее. Он слышал поступь чьих-то тяжелых шагов… В. обернулся и невольно отшатнулся. Из кабинета вышел он сам, во плоти!

Этот В. отличался от теперешнего, но не так уж разительно. Дорогой костюм цвета бутылочного стекла, классическая стрижка, гладко выбритое лицо. В. не без некоторого самодовольства отметил, что выглядит прежний В. превосходно. Этот прежний В. по-хозяйски подошел к Паоле и обнял ее, торопливо чмокнув в щечку. Паола поднялась со стула. Она стояла, смущенно переминаясь с ноги на ногу.

– Привет, Паола, не знал, что ты здесь, – заговорил В. из прошлого. – А у нас запарка. Начальник по сбыту опять договоры запорол. Сколько раз я ему объяснял, как нужно заключать сделки, но все без толку. И что я теперь с поставщиками буду делать, ума не приложу… – и В. понес какую-то нудную ахинею, причем с таким важным видом, словно от его работы зависела по меньшей мере судьба всего человечества.

Паола внимательно слушала его, но от теперешнего В. не укрылось, что ей хочется поговорить совсем не о трудовых успехах В. Но тот прежний В. был, видимо, уверен, что ей безумно интересны его разглагольствования и продолжал в том же духе. Потом он наконец перестал говорить о работе, бросил на Паолу мрачный взгляд и спросил ее сурово:

– Зачем ты пришла? Я же сказал, что пока не хочу тебя видеть. То есть, – поспешил он смягчить свои слова, – что мы пока не должны встречаться…

– Сказал, а я вот пришла! – Она гордо вскинула голову, но в глазах ее читалась мольба о помощи и снисхождении.

«Не оттолкни меня, – прочитал в ее глазах теперешний В., – ведь я и так унизила себя тем, что пришла к тебе незваной, и большего унижения я не выдержу!»

Но прежний В. только пронизывал Паолу холодным взглядом. Он даже не пригласил ее пройти в свой кабинет.

– Я же просил, – жестко сказал он, – дай мне разобраться…

– Но в чем разобраться, милый? – спросила Паола и осеклась. Судя по гримасе на лице В., он явно не желал быть «милым».

– Да я и сам толком не знаю, в чем. Наверное, в наших отношениях, – снисходительно проронил он. – Прошу, дай мне время…

– У нас есть все, что угодно, кроме времени, – возразила она. – Не тот случай. Время нам не помощник.

– Как знаешь, – бесстрастно отвечал В. – Только от меня-то ты чего хочешь?

– Я хочу быть с тобой, – сказала она.

– Да? А мне так не казалось! – голос В. был полон яда.

– Почему? За что ты со мной так? – спрашивала она, но В. молчал.

Теперешний В. знал, что гложет В. из прошлого, но он знал так же и то, что гордость не позволит ему рассказать ей о своих переживаниях. Вместо того чтобы выпустить на волю своих внутренних демонов, В. старательно удерживал их взаперти, от чего, впрочем, их число не убавлялось, а наоборот увеличивалось, словно эти демоны питались его скрытностью. Они становились тем упитанней и злее, чем больше он молчал и прятал ото всех свои чувства.

Но В. боялся до безумия дать Паоле тот ключик, который откроет ей доступ к самым сокровенным глубинам его души. Если она будет знать все о его уязвимых местах, то наверняка использует это знание в минуту гнева. Видит бог, у нее и так достаточно средств, чтобы заставить его от муки скрежетать зубами, но если В. еще и распахнет перед ней свое нутро, то что от него останется, когда она запустит туда свои пальчики и потянет за самые чувствительные струны?

А Паола ловила взгляд В., в глубине души уже понимая, что эту неприступную холодную стену отчужденности ей не преодолеть. Но она все еще пыталась.

– Мы могли бы начать все заново… – и она сникла под его стальным взглядом. Теперешний В. видел, как потухает в ней запал задорной безрассудности, который побудил ее прийти сюда, и его сердце содрогалось от ужаса. Прежний В. тоже это видел, и безжалостно злорадствовал в душе.

«Так то! – думал он, – еще посмотрим, кто будет под чью дудку плясать! Намного приятнее снисходительно выслушивать просителя, чем просить о чем-то самому».

Именно сейчас прежний В. должен был сказать ту пакость, о которой он давно уже думал и, которая окончательно разрушит их отношения. Зачем тянуть? Ведь рано или поздно это все равно случится.

– Раз уж ты пришла, – заговорил вдруг В. не своим голосом, – я хочу покончить со всем этим прямо сейчас. Давай расстанемся.

Она не ответила, но лицо ее окаменело. В. догадывался, что у нее сейчас на уме только одно: не дрогнуть перед ним, не дать ему понять, как глубоко он ее ранил. Ранил тем больнее, что, похоже, ему самому все происходящее безразлично. Она вскинула бровь и застывшими губами произнесла:

– А что делать мне?

В. снисходительно махнул рукой. Какая-то его часть явно упивалась ролью вершителя чужих судеб. Он царственно молвил:

– Жить…

Лицо его не изменилось. Но и Паола не вздрогнула, глаза ее не наполнились слезами. Она только твердо ответила:

– Хорошо. Будь по-твоему. Но мне кажется, что ты совершаешь ошибку.

И прежний В., и теперешний В. не хуже нее знали, что В. совершает глупую непростительную ошибку, о которой пожалеет потом тысячу раз, но и тот, и другой молчали.

Она любезно поинтересовалась:

– Это все, что ты хотел мне сказать?

Он молча кивнул.

– Хорошо, – повторила Паола, хотя оба понимали, что в происходящем нет ничего хорошего.

Она развернулась и ушла. Прежний В. остался в приемной, теперешний В. последовал за Паолой. Она сбежала вниз по лестнице, нетвердыми шагами прошла к гардеробу, взяла свое пальто и вышла на улицу в темноту ночи. Ветер немилосердно трепал ее распущенные волосы, а холод проникал под теплое пальто, словно вознамерившись пересилить душевную стужу, завладевшую ею.

Паола стремительно шла по улице, а В. шел за нею. Она присела на скамейку, и В., невидимый для нее, присел с нею рядом. Паола так и не позволила себе заплакать, хотя в ее глазах стояли слезы, блестевшие в свете фонаря. В. хотел обнять ее и утешить, но знал, что она не почувствует его прикосновений. Он сидел рядом с Паолой и думал: почему же в нем проснулась эта пакость? Почему он так хотел расстаться с самым дорогим для него человеком?

Наверно, первейшей причиной тому были его внутренние демоны. Укрытые пеленой непреходящего безмолвия, они так истерзали В., что он буквально потерял голову. Насколько сильна была любовь, настолько сильны были связанные с нею муки, и, может быть, эти муки были В. не по зубам. Но было и еще что-то… Как будто тихий голос звал В., и чтобы слышать этот голос, В. пришлось оставить все, что заглушало его.

В. не мог больше безмолвствовать, он хотел рассказать Паоле о своих чувствах, хотел хоть как-то оправдаться перед нею. Он стал говорить, а Паола молчала, опустив голову, и В. казалось, что она его слушает. Он говорил:

– Как мне объяснить это тебе и как постичь самому? Ты никогда не поймешь, да я и сам не понимаю почему, но чтобы сохранить свою любовь к тебе, я должен потерять тебя. Ты никогда не поймешь, что я повенчан со своею скорбью, которая освещает мой путь. Я так любил саму любовь, что боялся растратить ее в бесконечных днях счастливого супружества и потому предпочел боль утраты. Я мог бы создать ради тебя целый мир и тут же разрушить его по твоему капризу, я мог бы отдать жизнь за тебя, и все, что в этой жизни было, я мог бы сделать для тебя все что угодно, кроме одного – быть с тобой. Я слышу тихий зов вечности, только когда я один, бесконечно один. А когда я с тобою, я не вижу и не слышу ничего, кроме тебя.

Ты захватила все мои помыслы, мой разум и мое сердце, а я догадываясь, что ты никак в этом не повинна, все же вознамерился тебе за это отмстить. Или не отомстить, я не знаю… Я знаю только, что когда я с тобою, я счастлив, но не свободен, моя душа прикована к тебе и я не могу взлететь. Я иду на дно и тяну тебя за собой. Мы связаны по рукам и ногам своим счастьем, а может быть, не счастьем, а глупостью. Неужели любовь может сковать? Наверное, нет, и стало быть нас сковывают цепи себялюбия, или жадности или еще чего-то, я не знаю… Но знаю только, что не могло случиться по-другому. Я не мог расстаться с тобой, и не расстаться с тобой я не мог.

Не гневайся на меня, и без того я достаточно наказан чередой бесконечных дней, в которых нет тебя. Мне не за что просить прощения, но все же прости.

Прости, что я променял наше безмятежное будущее на мучительное прошлое.

Прости за то, что не сбудется светлая мечта, за то, что не воплотятся в жизнь мгновения радости.

Прости, что я не умел любить тебя.

Прости, что никогда не смогу покаяться тебе в этом…

Прости.

В. хотел еще один, последний раз, взглянуть на Паолу, но холодный ветер налетел на него, закружил и унес прочь.

***

Если бы В. мог видеть себя со стороны, то увидел бы, что он лежит на заснеженном полу кабинета Мистера, а над ним склонился сам Мистер, который заботливо растирает ему руки и ноги и озабоченно шепчет:

– Слишком быстро, слишком глубоко, слишком полно. Все слишком! Опять не доглядели…

Мистер потер свои ладони и положив их на лицо В., легкими движениями коснулся его щек, словно стирая с них какую-то грязь. И в тот же миг В. открыл глаза.

Падал тихий, мягкий снег. На В. смотрел хорошо знакомый ему старикан с седоватыми усами, который на сей раз облачился в костюм сверкающего брусничного цвета с гобеленовым рисунком и нахлобучил шляпу, представлявшую из себя нечто вроде канотье с квадратными полями. Трудно было не засмеяться при виде столь нелепого наряда, но В. сейчас было не до смеха. Он почему-то чувствовал себя так, словно по нему проехался паровоз, но что с ним случилось, он не помнил. Мистер улыбался В., впрочем, безо всякого ехидства, так добрый дедушка мог бы улыбаться своему любимому внуку.

– А где Леяна? – спросил В., поднимаясь и почесывая гудящий затылок.

– Ты, скажем так, немного задержался и она тебя не дождалась, – ответил Мистер. – Леяна ушла. Но не волнуйся, вы обязательно еще увидитесь. А кроме того, мы с тобой премило поболтаем и без нее.

– А где я был? Где я задержался? – недоумевая спросил В. – Я куда-то уходил? Я ничего не помню…

– Был да был, что с того, – весело проговорил Мистер. – Сейчас ты здесь, и лично я очень рад тебя видеть, а ты рад мне?

– Я… эээ… ммм… да… то есть, конечно… – промямлил В.

Мистер рассмеялся:

– Не очень-то искренне, ну да ладно.

В. тупо смотрел на Мистера:

– Что произошло? – спросил он.

Мистер в этот раз не стал ходить вокруг да около, а ответил просто:

– Произошло то, что ты слишком увлекся. И не в первый раз. Впрочем, я тебя не виню и ни в чем не упрекаю. Ты слишком долго прозябал в скуке серой обыденности, чтобы не увлечься тем, что мы предлагаем тебе. Или что показываем, или чему учим. Подбери сам то слово, которое тебе больше нравится.

Он обнял В. за плечи и усадил его на мохнатый плед. В. какое-то время приходил в себя и постепенно вспоминал все, что было. Скопление разноцветных огней… А потом Паола, его любимая, ей холодно, и он виноват в ее страданиях…

– Ну, ну, – Мистер, как обычно, читал мысли В. – Со всяким может случиться. Не казни себя. Крайне бессмысленное занятие. Пользы ни на грош. А вреда уйма. Прошлое останется в прошлом, не стоит увязать в нем. Лучше на-ка вот глотни, – и Мистер подал В. стакан, наполненный золотистым светом, правда не так щедро, как наполняла его Леяна. В. с наслаждением выпил и сразу же почувствовал себя бодрее.

– Вот и славно, – усмехнулся Мистер. – Теперь все придет в норму. Только прежде давай проясним один момент. Почему ты так напряжен? Общение с тобой порой становится невыносимым, до того болезненно ты реагируешь на каждое мало-мальски нелицеприятное высказывание в твой адрес. Ты что же думаешь, кто-то здесь вознамерился из низкого себялюбия обижать тебя? Оскорбления – удел ничтожества, не имеющего иного способа возвыситься. Поверь, нам ни к чему прибегать к столь малоэффективным методам.

На самом деле я гораздо лучшего мнения о тебе, чем даже ты сам. Я-то знаю, что ты живое чудо, бесконечная тайна, которую никто никогда не разгадает. Я знаю, что не знаю тебя нисколько, тогда как ты сам думаешь, что знаешь себя всего. Тебе и в страшном сне не снилось, как тебя обижал каждый, кто встречался тебе на твоем пути. Ведь даже твой самый близкий друг видел в тебе всего лишь сварганенный им же самим образ, шаблон и только, но не тебя самого.

Всю жизнь тебя убеждали, что ты никчемный кусок мяса, или что еще хуже, безвольный винтик социума, не способный ни на что, кроме того чтобы тупо исполнять отведенную ему роль. О, ты даже не догадываешься о том, как ты был унижен и сколько потерял в своем унижении! Эх, да что ж теперь поделаешь… – здесь Мистер театрально вздохнул. Потом продолжил:

– Только я сейчас воздаю тебе должное, признавая в тебе не образ, не шаблон, не кусок мяса и даже не человека, а целую Вселенную, которой нет конца и края. И если я употребил пару грубых слов, то лишь для того, чтобы немного растормошить тебя, открыть эту маленькую дверь в твое сознание, забитую железными гвоздями нудных наставлений.

В. был вполне согласен с этими словами. И как он мог озадачиваться какими-то нелепыми подозрениями в отношении Мистера? Ведь ясно как день, что Мистер никогда не хотел его уязвить, а уязвляла В. всего лишь истина, которая содержалась в его словах. Он не стал никак комментировать высказывание Мистера, а тот продолжал:

– Скажу также пару слов о твоих друзьях, – В. не скрывал своего удивления. Друзья? У него здесь есть друзья? – Думаю, с Леяной вы нашли общий язык, – «Ах вот он о ком!» – И это неудивительно. Несмотря на твою вздорность, ты не можешь не согласиться, что она премилое существо.

Что касается Джаджа, прошу тебя не судить его строго. Тебе частенько казалось, что он нарочно строит из себя идиота. На самом же деле Джадж не слишком глуп для твоих вопросов, но как раз наоборот, слишком умен. Или слишком мудр. Хотя все эти определения не отражают того, что я имею в виду. Попробую объяснить. Сегодня ты уже приоткрыл завесу, скрывающую упоительную и чарующую тайну. Тайну, открытие которой сулит нам возможность неслыханных свершений. Догадываешься, о чем я?

В. кивнул утвердительно. Да, он догадывался. Он вообще был в настоящий момент поразительно догадлив и сообразителен, и все благодаря чудесному напитку. Мистер продолжал:

– Ты узнал сегодня, что можешь воспринимать мир и себя самого на совершенно ином уровне. Не будем называть этот уровень высшим, но одно несомненно: когда ты находишься там, ты сам изменяешься до неузнаваемости, как, впрочем, и все, что вокруг тебя, не так ли? Находиться на этой высоте весьма приятно. Особенно, когда ты еще помнишь каким глупцом был совсем недавно, и таким образом имеешь возможность сравнивать, – Мистер усмехнулся в свои седые усы.

– Так вот, тебе придется простить Джаджу то, что он подзабыл, что когда-то был так же, как и ты сейчас, немного туповат. Дело в том, что он уже многие годы находится в таком состоянии, в каком ты находился, – Мистер посмотрел на несуществующие часы на своей руке, – лишь пару часов. И потому ему кажется пустой тратой времени разъяснять тебе вещи, которые для него самого очевидны.

Ему кажутся совершенно бессмысленными ответы на твои вопросы, так как он знает, что слова – это всего лишь слова, а понимание – это гораздо больше, чем самое глубокомысленное высказывание. Ведь сегодня ты самостоятельно узнал очень многое и без лишних объяснений, не так ли? Так вот. Для Джаджа словоблудие бессмысленно. Но не для тебя. И потому я здесь для того, чтобы ты выяснил все, что тебя смущает, пролил свет на все темные пятна в этой «мрачной истории», короче, для того, чтобы ответить на все твои вопросы, ясно?

В. кивнул. Он перебирал в памяти события прошлых дней, но воспоминания были какими-то туманными. Наконец перед его взором предстало странное лицо Джаджа. В. спросил Мистера:

– Можно узнать, что такое с Джаджем? Что с его лицом?

– А, – махнув рукой, отвечал Мистер, – ничего особенного, обыкновенная раздвоенность личности. Не обращай внимания, скоро это у него пройдет. Еще есть вопросы? Подумай-ка хорошенько, о чем ты хотел спросить.

И опять, как назло, В. не знал, какой вопрос задать Мистеру. Что за напасть? Какая-то странная пустота внутри… Он молчал. А Мистер его подбадривал:

– Вопросы – это чудесно. Не задает вопросов только тот, кому и так все известно. К сожалению, в большинстве случаев это связано не с реальной осведомленностью, но как раз наоборот, с ужасающим неведением. Или вернее, с непревзойденной самоуверенностью. А еще точнее, и с тем, и с другим. Именно непревзойденная самоуверенность и ужасающее неведение заставляют человека поверить в то, что он знает все об этом воистину загадочном и неизвестном мире, мда…

Мистер, скрестив руки на груди, печальным взглядом уставился куда-то в район нагрудного кармана костюма В. Молчание его затянулось, а взгляд остекленел. Казалось, Мистер на несколько минут отлучился в неизвестном направлении, оставив вместо себя недвижимое молчаливое изваяние. В. хотел было даже щелкнуть его по носу, дабы проверить, жив ли он вообще, но тут внимание В. переместилось от Мистера к прозрачному кувшину с волшебным напитком, который заливал все вокруг мягким теплым светом.

В. наклонился, приблизив к кувшину лицо, и почувствовал, как его лицо обогрелось нежным теплом. Этот свет завораживал. В. наклонялся ниже и ниже, вот он уже почти касается носом кувшина. На какой-то момент в поле зрения В. осталась только сияющая медовая жидкость, заключенная в стеклянный сосуд. Как зачарованный В. смотрел на эту жидкость и только на нее. Тут В. показалось… Но нет, какая нелепая догадка! Или же… В. почудилось, что и жидкость смотрит на него! Как это могло быть, он и сам не понимал, но он отчетливо ощущал, что жидкость обратила на него все свое внимание. В. моргнул. И жидкость моргнула! В. знал, что это звучит нелепо, но несомненно в жидкости произошло движение, которое В. захотел сравнить с морганием.

В. протянул руку к кувшину, но боялся до него дотронуться. Он колебался, но все-таки осторожно приложил палец к стеклу. И ощутил толчок изнутри кувшина, мягкий, несильный, прямо в том месте, где был его палец. От испуга он отпрянул и отдернул руку, но так резко, что, кажется, толкнул кувшин. Жидкость заколыхалась в прозрачных границах, но как-то слишком уж бурно. В. чувствовал внутренний трепет, он понимал, что имеет дело с чем-то необыкновенным, волшебным.

Не в силах отвести взгляд от кувшина, он опять наклонился вниз. Таинственная субстанция все так же переливалась янтарным светом, словно в ней играли солнечные зайчики. Какое захватывающее зрелище! В. целиком погрузился в созерцание кувшина, наполненного восхитительным нечто. Он позабыл обо всем. Всего какой-то миг то, что было в кувшине, еще можно было назвать жидкостью, но вдруг оно разлетелось на тысячу солнц, стало целой вселенной… Оказалось, что загадочное нечто и вправду состояло из множества солнечных зайчиков – сияющих лучей, которым тесно было сидеть взаперти. Они беспрестанно двигались, играли, и их движение складывалось в невероятную гипнотическую картину. В. казалось, что эта солнечная вселенная – лучшее, что есть на свете, самое-самое волшебное, самое восхитительное. И в ней было столько жизни!

В. приложил руку к кувшину, и солнечные зайчики устремились к его ладони. Он сразу почувствовал их тепло, их ласку. Он не знал как, но эта жидкость, заключенная в стеклянный сосуд, не была ограничена его рамками, ее вообще нельзя было ограничить, нельзя было заключить в чем-то, хотя она и могла пребывать в ком-то или в чем-то. И она не только грела или светила, но обладала особым всепонимающим сознанием. В. мог даже общаться с нею. «Я восхищен тобою», – сказал он ей, а она сказала ему: «А я тобою», – и засмеялась, а вернее заиграла новыми бликами.

В. чувствовал очень близкое родство с этими солнечными зайчиками, будто бы он и сам когда-то был одним из них, когда-то давным-давно. И он хотел быть среди них, хотел играть с ними там, в сияющей вселенной.

А еще он ощутил нестерпимую жажду, вернее, странное томительное чувство, которое было гораздо сильнее и жажды, и голода. Словно бы много лет ему чего-то недоставало, чего-то жизненно важного, насущно необходимого и теперь он нашел это нечто. И он хотел утолить жгучее желание, хотел выпить, или съесть, или поглотить, или впитать в себя – никакое из этих слов не подходило для описания того невероятного слияния с чудесной субстанцией, которого он жаждал всем своим существом.

Вдруг В. опомнился. Он увидел, что уже, оказывается, взял кувшин в руки и поднес его ко рту. Мистер ухватил своей стальной пятерней В. за локоть.

– Не советую, – проговорил Мистер и осторожно отобрал у В. кувшин. – Передозировка крайне опасна.

В. очумело глядел на него. Наконец он пришел в себя:

– Что это? Что там? – спросил он хрипло, указывая на кувшин.

– Там? – весело переспросил Мистер. – Всего лишь то, чего жаждут миллионы людей по всему свету. Всего лишь то, без чего не рождается ни один человек и без чего нет ни силы, ни красоты, ни жизни. Всего лишь то, что в основе всего сущего.

Это нечто может решить все твои проблемы. Хочешь осуществить невероятный замысел? Это претворит в жизнь самые чудесные мечты. Хочешь стать красивым и желанным? Это самого уродливого квазимодо сделает милым, как херувим. Устал от своей глупости и никчемности? Это дарует тебе бесконечную мудрость и неограниченную власть.

Что же это, спрашиваешь ты меня. И как мне ответить на такой простой вопрос? Я мог бы назвать это любовью, но, к сожалению, человек привык именовать этим словом все, что попало. Я мог бы назвать это светом, но над светом властна тьма, а над тем, о чем мы говорим, ничто не властно. Я мог бы назвать это силой, но это не то, что грубо повелевает. Так что же это? – Мистер расплылся в улыбке: – Мы предпочитаем называть это… шушкой.

У В. вырвался возглас изумления:

– Как? – воскликнул он. – Шушкой? Что за глупое слово? Как можно называть шушкой то, для чего даже «любовь» и то недостаточно весомое наименование? Что за дикая причуда?

Мистер пожал плечами:

– Почему? Если все слова мира не достойны того, чтобы именовать это, тогда не все ли равно, как мы это называем? И потом, почему глупое? Мы ее спрашивали, – Мистер ткнул пальцем в кувшин, – ей понравилось.

Но уверения Мистера не убедили В. Как же может он называть «шушкой» воплощенное чудо! В. наклонился к кувшину и, глядя опять прямо в солнечную вселенную, неуверенно прошептал: «Шушка…» И тотчас увидел, как заиграли солнечные блики. Ей действительно нравилось! «Шушка…» – опять прошептал он и опять заиграли солнечные блики. «Привет, шушка!» – сказал В., начиная понимать, в чем прелесть такого наименования.

Все эти высокопарные холодные слова – любовь, сила, свет – были так далеки, так высоки, а то, что сияло в кувшине, было таким близким, таким родным, таким теплым. Если любимых людей называют «зайками» или «рыбками», то почему бы не назвать то, что так близко тебе, ближе, чем самый родной человек, «шушкой»? «Шушка…» – прошептал В. и улыбнулся. Мистер понимающе следил за В. Но так как тот, по-видимому, готов был чуть ли не вечность общаться с шушкой, Мистер отодвинул от него кувшин и произнес:

– А помнишь, Джадж тебе сказал, что ты на нуле?

В. кивнул.

– Так вот, он имел в виду, что маловато у тебя шушки, – и Мистер весело улыбнулся, но потом состряпал опять серьезное лицо:

– Итак, продолжим. Для тебя именно сейчас настало время, когда невероятное становится обыденным, а обыденное становится невероятным. Понимаешь, о чем я?

В. кивнул.

– Ты требовал, чтобы тебе все разъяснили. Так что же ты хотел узнать?

В. выдохнул:

– Все! Я хочу знать все.

– Надо же, – засмеялся Мистер, – ну просто ребенок. Как можно знать все? Ты сам-то хоть понимаешь, о чем просишь?

В. запнулся. Нет, он не вполне понимает, о чем просит, но все же ему очень хочется узнать все сразу. Похоже, к нему вернулись все его вопросы.

– Взять хотя бы двери, которые не имеют конкретного местоположения! – воскликнул В. – Что они такое? У меня голова от них идет кругом!

– Старикашка Верьядыч совсем запудрил тебе мозги, – покачал головой Мистер. – Хотя в чем-то он прав. То есть, он, конечно, прав, но, видишь ли, на это дело можно посмотреть и с другой стороны. И потом, когда научишься перемеСТЕЧаться, вся эта ерунда отпадет сама собой.

– Переместечаться? – В. не понял, почему Мистер так странно произнес слово «перемещаться». – Я вроде уже давно, с малых лет умею перемещаться.

– Нет, – отрезал Мистер, – поверь мне. ПеремеСТЕЧаться ты не умеешь.

– Хорошо, – В. пожал плечами. – Но двери… Как до них добраться и что там, за ними?

– Ох, дались тебе эти двери! – махнул рукой Мистер. – Поверь, это всего лишь небольшое развлечение, не больше. Всего лишь, так скажем, шапочное знакомство. Поверь, тебя ждут вещи поинтереснее.

Но В. только угрюмо насупился, получив такой ответ.

– Хорошо, хорошо, – смилостивился над ним Мистер. – Всего есть одиннадцать дверей. А за ними одиннадцать… ммм… помещений, так сказать. Итак, ты побывал в шести: Раздача, Утиль, Мойка, Гардероб, Ресторация и Оттяг. Насчет них, я думаю, ты все уже понял. Осталось еще пять, в которые ты в свое время заглянешь.

– И что там, в этих пяти? – упорствовал В.

– Не понимаю, зачем портить себе все удовольствие! Разве неизвестное не вдохновляет? Неужто непременно нужно все знать заранее? – Мистер опять посмотрел на В. как добрый дедушка на нерадивого внука. – И потом, ты и так неплохо справился: чуть перестарался в Оттяге, но в остальных залах, по-моему, особых сложностей не возникало, так ведь? Ты сам должен открыть все оставшиеся двери, потому что никакие объяснения не помогут тебе познать суть того, что скрывается за ними.

– Допустим, – мрачно кивнул В., опять он был не очень доволен ответом Мистера. – А что с их местоположением?

– О, тут Верьяд Верьядович был прав. Прямо в точку попал. По-моему он все прекрасно тебе объяснил, – и Мистер расхохотался. Увидев, что В. опять нахохлился, Мистер добавил:

– Все, все, оставим веселье. Будь уверен, переместечение решит все твои проблемы.

В. кивнул, хотя и неуверенно. Полностью своего любопытства он, конечно, еще не удовлетворил. Вот к примеру вопрос весьма интригующий:

– А чем занимаются все эти люди?

Мистер поднял брови:

– Что за «все люди»?

– Те, которых я видел на Базе, и вообще все те, кто здесь живет: Джадж, Леяна, Верьяд Верьядович, Жирмила…

– Вот так вопросик! – усмехнулся Мистер. – Интересно, что бы ты сказал человеку, который вот так в лоб спросил бы, а чем это ты, собственно говоря, вообще занимаешься?

В. и в самом деле вдруг понял, как нелепо может звучать подобный вопрос. Мистер продолжил:

– Уверен, в ответ ты смог бы только неуверенно промямлить нечто вроде «я живу» или «я существую». Но хоть вопрос и дурацкий, я тем не менее на него отвечу. Ты спросил: чем занимаются все эти люди. Я отвечу тебе: они занимаются всем, чем пожелают.

– То есть?

– Какое тут может быть «то есть»? Откуда я знаю, чего там каждому из них взбредет в голову? Творят, что хотят, вот и все.

Но В. все еще не понимал:

– Стало быть, они могут получить любую вещь, что только существует на свете, в Раздаче, могут получить сколько угодно еды в Ресторации, могут… я думаю, они еще много чего могут! И при этом каждый делает, что хочет? Это же полная ерунда! Бред! Такого не может быть никогда.

– И тем не менее это так, – упорствовал Мистер.

– Я ни за что в это не поверю!

Мистер только хмыкнул в ответ.

– Но ведь необходима организация! – воскликнул В. – Тут такая куча народу! И… и… управление, и какая-то система! Это же полный беспредел! Да если бы было так, тут уже давно бы никого не осталось! Люди попросту поубивали бы друг друга!

– С какой стати?

– Откуда я знаю с какой стати, такова человеческая природа!

– Кто тебе это сказал?

– Это общеизвестный факт!

– Это не общеизвестный факт, а общеизвестное заблуждение.

– Да нет же, это полная ерунда, бессмыслица!

– Но почему? Почему тебе это кажется таким странным? Ты хочешь кого-то укокошить?

– Да нет же, я… – замялся В. Хотя, если подумать, Жирмила оставил неприятное впечатление, но чтобы убить… До такого, конечно, В. еще не докатился.

– Если у тебя когда-нибудь возникнут подобного рода намерения, то я многое отдал бы за то, чтобы посмотреть, как ты будешь претворять их в жизнь. Поверь, здесь люди очень неплохо умеют защищаться. Впрочем, и за пределами Дома люди умеют неплохо защищаться. Тому, что происходят убийства, есть всегда две одинаковые причины. Первая: когда кого-то убивают, это означает именно то, что…

В. с любопытством следил за словами Мистера. Что же это за «именно то, что»? Вот так прямо сейчас Мистер разрешит ему загадку, над которой бьются все криминологи мира?

– … именно то, что убитый сам хотел умереть.

В. вскинул брови. Очередная несусветная чушь!

– Я думаю, – возразил В, – если бы можно было спросить убитых, то вряд ли среди них нашлись бы те, которые признались, что сами просили их прикончить.

– А я и не сказал, что они просили, хотя, ммм, в определенном смысле можно даже и так сказать. Может быть, они и не писали прошений на имя своих убийц, но они определенно хотели умереть.

– Ерунда! Я уверен, каждый заявил бы, что хотел прожить еще лет сто.

– А! – махнул рукой Мистер, – что бы они там не заявляли, это не меняет сути дела. Они хотели умереть. Хотели. Может быть, и сами не отдавая себе в этом отчета, но это так – они хотели умереть, – отчеканил Мистер.

В. развел руками. Что ж, если все его аргументы отвергаются без всякого анализа…

– А у нас здесь, – продолжал Мистер, – никто не хочет умирать. Так кого же убивать?

В. молчал, но весь его вид красноречиво говорил о том, что он думает о разглагольствованиях Мистера. Мистер внимательно посмотрел на В.:

– Ты что же, в самом деле думаешь, что смерть, тем более насильственная, вот так запросто, ни с того ни с сего сваливается человеку на голову?

На это В. не знал, что ответить. Пожалуй, если задуматься, он так это себе и представлял.

– Вот это уж точно несусветная чушь! – воскликнул Мистер. В. не стал оспаривать это утверждение. Он не так уж и подкован в криминологии.

– А вторая причина, – продолжал Мистер, – вторая причина в том, что насилие не возникает из ниоткуда. Насилие всегда бывает порождено только насилием.

В. задумался. Вот это хоть похоже на правду.

– Я тебя понимаю, – мягко, и в то же время не без ехидства сказал Мистер. – Ты, бедняжка, так привык к насилию, что уже не представляешь себе ничего другого. Не правда ли, с самого детства ты всегда был вынужден что-то делать по принуждению? Не важно, кто тебя принуждал – родители, родственники, друзья, общественное мнение, ты сам – это не имеет значения. Но имеет значение то, что ты всегда действовал под чьим-то давлением, а это и есть, мой дорогой, самое настоящее насилие. Подумай, много ли в твоей жизни найдется моментов, когда ты делал что-то не по какой бы то ни было необходимости, а всего лишь повинуясь своей естественной склонности?

И опять В. задумался и понял, что такие моменты в его жизни можно было пересчитать по пальцам.

– Если бы ты не был рабом насилия, ты не сбежал бы на помойку, – говорил Мистер, а В., ведомый его словами, вдруг почувствовал, что ему вот-вот что-то откроется, какое-то понимание. Вот-вот что-то прояснится…

– Конечно же! – продолжал Мистер. – Ты уже и сам чувствовал, что твоя жизнь переполнена насилием, но еще ясно не осознавал этого.

Мистер говорил, а В. замер, уже даже не слушая его. Неужели же? Неужели все так просто? Ведь он и вправду сбежал от насилия, сбежал, только чтобы не чувствовать этого чудовищного давления бесконечных обязательств – перед государством, обществом, друзьями, семьей, перед самим собой, да перед всем светом! Все так просто, что даже неинтересно! А ведь навыдумывал себе черте чего: он все носился с какими-то химерами – одиночество, привязанности, благородство, достоинство и так далее. Он блуждал в бесконечном лабиринте слов, вместо того, чтобы найти одно, единственное, которое все объясняло: насилие!

– Так вот, – продолжал Мистер, – откуда же здесь взяться насилию, если никто никого ничего не заставляет делать? Ты не поверишь, насколько это действенное средство – избавление от насилия. Достаточно только оставить людей в покое, и любой, самый скверный из них, становится ангелом.

Этому В. не очень-то верил, но он не стал спорить. Хотя все же он не понимал, как могут люди существовать в таких неестественных условиях.

– Но ведь это развратит людей, превратит в… – В. говорил больше самому себе, чем Мистеру.

– В свиней, может быть? – подхватил Мистер.

– Да, в животных, причем в избалованных.

– Ну уж! – засмеялся Мистер. – Не будь ты так строг к людям! Это насилие приучило тебя думать, что люди – это не более чем звери, рядом с которыми должен всегда находиться надсмотрщик с хлыстом. Многие извращения человеческой природы проистекают скорее от беспокойства, от страха потерять, чем от пресыщенности. Даже простая уверенность в том, что ты всегда будешь сыт, творит с человеком чудеса. Это так успокаивает. Поверь, люди обычно добиваются лишь того, что им недоступно. А положи ты это вожделенное нечто перед человеком на блюдечке – ему оно и даром не надо будет, – и Мистер весело рассмеялся, словно был безумно рад тому, что люди гоняются за химерами.

Но В. было не до веселья. Пока что мысль о том, что все его нужды будут удовлетворены, и ему не надо будет бороться даже за кусок хлеба, вызывала у него не успокоение, а страх. Но Мистер все веселился:

– Что с того, что тебе не придется горбатиться всю жизнь для того только, чтобы питаться? Кому от этого будет хуже? И разве тебе никогда не казалось странным, что при таком изобилии вокруг, тебе достаются только жалкие объедки? Каждую крошечку хлеба ты должен заработать, за каждую капельку воды ты должен бороться! Но даже не будь этого, – Мистер развел руками, – того, что ты называешь Домом, разве природа там, за этими стенами, беднее? И разве ты не сын этой природы? Так почему имея такую богатую мать, сын вынужден побираться? Вот что должно казаться тебе несусветной чушью, а не то, что люди существуют где-то в мире и гармонии без постоянных попыток прикончить друг друга. Мистер пристально смотрел на В. и говорил, словно заговаривал В. от какой-то болезни:

– Забудь ты о своих тревогах! Неужели еда и комфорт – предел твоих мечтаний и тебе больше не за что будет бороться? Скорее уж наоборот – как раз теперь у тебя появится время заняться чем-нибудь поинтереснее, чем жить, чтобы есть.

В. подумал, что Мистер слишком уж утрирует. А Мистер как всегда, читал мысли В.:

– Хорошо, я преувеличил чуток, но все же подумай на досуге о том, чем еще была наполнена твоя жизнь, кроме непрестанных забот о том, чтобы накормить-напоить свое тело, уложить его спать, дать ему необходимые удобства, утолить вожделение и так далее. Чем еще, кроме удовлетворения инстинктов, ты был занят?

В. не понравился такой оборот. По словам Мистера выходило так, что якобы он, В., боялся превратиться в свинью, не замечая, что уже давно ею и является. Это направление их разговора вызывало у В. неприятие. Почему-то ему совсем не хотелось задумываться о том, о чем говорил Мистер. Как обычно ответы на вопросы мало что прояснили, зато заставили В. чувствовать себя последним дураком. Пожалуй, хватит с него вопросов и ответов. Устал он от разговоров.

– Ну как? Есть еще вопросы? – спросил Мистер.

В. изобразил красноречивое «нет».

– На нет, как говорится, и суда нет. Тогда все?

В. пожал плечами:

– Наверно, все…

Мистер щелкнул пальцами и неведомо как В. и Мистер очутились в лифте. Мистер опять щелкнул пальцами и В. и Мистер оказались в комнате В. Опять Мистер щелкнул пальцами и В. уже лежал полностью раздетым под одеялом на диване. Свет погас, погрузив комнату в темноту, а В. моментально уснул, словно отключился.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: