Камера и ее обитатели 1 страница

Пишу эти строки, а на улице стоит страшная жара. Невольно мысли возвращаются туда, где эта жара всегда на 5-7 градусов выше — в тюремные камеры. Дышать нечем, спички не загораются то ли от отсутствия кислорода, то ли от перенасыщения этого замкнутого пространства влагой человеческих испарений и сигаретным дымом, неподвижно висящим посреди камеры синим облаком. Пот струйками непрерывно стекал по телу, все постельное белье мокрое и вонючее. Даже долгожданная ночь не приносила избавления от жуткой жары и духоты. Комаров я ни разу не видел, а редко залетающая в камеру муха через некоторое время замертво падала на пол… Иногда удавалось уговорить дежурного по этажу на некоторое время открыть «кормушку» и впустить в камеру хоть немного прохладного воздуха из коридора.

В летние месяцы в тюрьме от жары умирают по 2-3 человека в день, в основном сердечники и гипертоники, а риск заболеть туберкулезом увеличивается во много раз. Как бы ни было холодно в камерах зимой, всегда можно завернуться в какое-то барахло и согреться. Летом же там хоть шкуру с себя снимай…

Вопреки моим опасениям, приняли меня нормально. Пока ничего из того, о чем мне приходилось слышать на свободе — поножовщина, разборки, «опускания» и тому подобного не происходило. Да, преступники, да, у каждого тяжелая статья от убийства и изнасилования до хищения в особо крупных размерах. Ну и что? Во-первых, деваться некуда, нужно находить общий язык с ними со всеми. Во-вторых, ты и сам вроде как полноправный член стаи, тоже здесь не просто так. А посему, какие могут быть проблемы? Могут, но о них чуть позже. Самым главным было то, что я убедил себя в необходимости сосуществовать на этих восьми квадратных метрах с людьми, которых в любой другой ситуации я обходил бы десятой дорогой, научиться говорить на их языке, постараться сделать так, чтобы меня уважали. В конце концов я был уверен, что это не на долго и меня скоро освободят, а все происходящее со мной — большая ошибка, и там, наверху, скоро во всем разберутся. Нужно просто какое-то время подождать. Вы даже не представляете себе, с каким тупым упорством человек в этой ситуации хватается за каждую соломинку и как страдает, когда выясняется, что это очередной блеф…

Меня окружали в принципе нормальные люди, и, если абстрагироваться от того, что на каждом из них висело серьезное нарушение закона, с ними вполне можно было ладить. Старший в камере («хате») был Вовчик — сел за квартирную кражу еще на «малолетку» (в колонию для малолетних преступников), потом «поднялся на взросляк» (когда исполнилось 18 лет, его перевели в колонию общего режима). Вышел, снова что-то где-то украл, и теперь ему дадут строгий режим. Молодой, 23 года. Естественно, по тюремной жизни плавает, как рыба. Остальные, как и я, по первому разу. Один, Юра, — групповое изнасилование; второй, Коля, — хищение госимущества; третий, Саша, — разбойное нападение; четвертый, тоже Юра, — квартирная кража. Самый опытный — Вовчик, который все всем растолковывал, хотя его безграмотность была потрясающей. Правда, довольно скоро я понял, что это не предел. Спал он, само собой, на нижней наре.

Я уселся на его нару, предварительно спросив разрешения, и меня начали осторожно «щупать» — кто я, что из себя представляю, где работал, семья, дети, за что сюда попал. Попутно меня угостили куревом (здесь, как и в ИВС, запрещены были сигареты с фильтром), предложили «чифирнуть». От второго я отказался, и, с удовольствием затягиваясь после недельного воздержания, стал отвечать на вопросы. Рассказывать можно все, но очень аккуратно, без особых подробностей, особенно по своему делу. Да и о своей жизни на свободе особо трепаться не рекомендуется. Работал, звезд с неба не хватал, так, середнячком жил. Если кому-то вздумается рассказать сказку о своей крутизне, это может быть довольно легко проверено: несмотря на строгую изоляцию, между камерами и даже корпусами все равно налажена связь. Узнают, что наврал с три короба — можно попасть в большие неприятности. Поэтому главное — быть самим собой, таким, какой ты есть, ни лучше, ни хуже. Спросили, есть ли у меня вши? Похоже, что есть. Заставили скинуть все верхние вещи, сложить их в выварку, залить водой и прокипятить (у них был киловаттный кипятильник, который за полчаса вскипятил выварку воды), а остальные вещи — футболку, трусы, носки «пробить» на наличие насекомых и гнид. Боже! У меня их был море! Но Вовчик сказал, что ничего страшного, потому что это проблема практически всех, кто приезжает из ИВС и КПЗ райотделов. «Проваришься, хорошенько «пробъешься» и все будет в порядке!»

Узнав, что я никогда ранее не был судим и что «заехал» в хату с хозяйственной статьей, Вовчик успокоился и спросил, не голоден ли я. Как волк! Мне дали бутерброд с колбасой, кусок сала, луковицу, заварили кипятильником в кружке чай. Когда мой желудок начал работать, меня тут же потянуло в сон, и я увалился на свою нару. Было уже часов девять вечера, и я проспал до утра сном младенца.

Отбоев и подъемов в СИЗО нет, зато день и ночь горит над дверью «залупа» — 150-ваттная лампочка, размещенная в сквозном отверстии с решеткой, включающаяся из коридора.

В 9-00 хаты поочередно начинают выводить на часовую прогулку в специальные прогулочные дворики, находящиеся вне корпуса, на улице. Можно договориться выходить и вечером, в 16-00, но тогда утром хату не выведут: можно гулять только 1 час в день. Дворики — это тоже бетонные мешки, но без крыши, которую заменяет двухслойная решетка, и сетка-рабица, не мешающие рассматривать плывущие по небу облака или понежиться на солнышке, когда оно попадает в дворик. Над ними возвышаются деревянные сооружения, внутри которых бродит охрана. Прогулка, особенно летом, — одно из немногих приятных развлечений в тюрьме.

Теперь немного о «положенном» и «не положенном» подследственному в СИЗО. Кроме сумки, мешка, рюкзака или, на худой конец, целлофанового или даже бумажного пакета, в которые можно было сложить свое барахло, разрешалось иметь: бритвенные и умывальные принадлежности — станок для бритья (если лезвие — «мойку» — находили при шмоне вне станка, сразу можно было угодить в карцер) или электробритву (с конца 80-х в камерах установили электрические розетки), мыло, мочалку, полотенце; минимальный набор лекарств (больным — «свои» лекарства, но никаких сильнодействующих, которые можно использовать как одурманивающие или наркотические средства); свое собственное постельное белье; верхнюю одежду — зимнюю, летнюю, тапки, кроссовки и т.п.; нижнее белье; ручки, тетради, книги — в принципе без ограничения. Сюда же можно отнести продукты более-менее длительного хранения, которые передавали родственники в передачах («дачках», «кабанах») — сало, сухофрукты, чай, копченую колбасу, сыр и т. п., а также сигареты, зажигалку (спички). Можно было иметь свою посуду — эмалированную миску, кружку (пластиковый стакан), алюминиевую ложку (стальную могли забрать, потому что из нее делали отличную заточку), кипятильник для воды. В нашей камере был маленький телевизор «Электроника», который принадлежал одному из Юр и давал ощутимые шансы не сойти с ума. Можно было иметь наручные часы, но дешевенькие, потому что иногда по прихоти шмонщиков их могли и отобрать, хотя это было редкостью.

Запрещены были любые колюще-режущие предметы, в том числе ножницы, поэтому многие за неимением возможности постричься брились налысо. Однако, как выяснилось позже, ножницы можно было попросить через оперативника, за которым числилась хата. Тупые и затасканные, они плохо резали волосы, но все же постричься удавалось. Потом уже меня научили, как можно сносно постричься станком.

Еще одна проблема — обрезание ногтей. Это нужно было делать, забравшись на третью нару (чтобы, не дай Бог, не увидел в глазок охранник), высвобожденным из кассеты лезвием от станка. Ох, и работенка, доложу я вам! Я постоянно резал пальцы рук и особенно ног, пока в конце концов не понял специфику этой сложнейшей операции. Самое главное, обрезать ногти нужно короткими неспешными движениями, не пытаясь за один раз подстричь весь ноготь. Пусть на всю процедуру уйдет час (времени-то — навалом!), зато, может быть, удастся избежать порезов, которые в этих жутких условиях моментально могли начать гнить и превратиться в опасный абсцесс.

Туго в тюрьме приходится тем, кто не курит. Вообще, пытаться бросить в тюрьме курить практически невозможно, скорее, можно начать. В камере обычно выкуривается одна сигарета на двоих для экономии. «Бычки» никогда не выбрасываются в мусор, а собираются в пакет или коробок про запас, чтобы потом, когда курево вдруг закончится, можно было их покурить. В случае «сигаретного голода» бычки «трусят» — разворачивают бумагу и высыпают табак на газету, чтобы потом из него можно было свернуть самокрутку. Я долго учился крутить самокрутки из газетной бумаги — целая школа! Также использовался «телескоп» — бычки вставлялись один в другой и наращивались до длины обычной сигареты. От безделья арестанты курят одну за одной, и дым в хате не выветривается.

В передачах наши родные передавали нам разные продукты, которое нужно было порезать на «пайки» и поделить между всеми. Как это сделать? На самом деле способов было изобретено множество — от суровой нитки до заточенного держака обычной алюминиевой ложки. В харьковском СИЗО, несмотря на регулярные шмоны, почти в каждой камере была тщательно спрятанная «заточка» — кусочек ножовочного полотна, обернутого с одного края тряпицей. Заточенное и хорошо держащее остроту, оно как нельзя лучше подходило для разрезания хлеба, сала, колбасы и тому подобных продуктов. Если в хате при шмоне находили заточку, наверняка кто-то, обычно старший в камере, брал ее на себя и «ехал в карцер» суток на трое. Потом все равно договаривались с хозобслугой — баландерами, и они снова украдкой приносили за соответствующую мзду кусочек полотна. С помощью «заточки» мало кто решал внутрикамерные проблемы — слишком это было серьезно, да и потом после такого ЧП пострадала бы вся тюрьма.

Строжайше запрещено было хранить ценности — кольца, цепочки и т.п. (их обычно отбирали еще в КПЗ), деньги. За хранение денег можно было легко схлопотать 10 суток карцера. Однако далеко не все подчинялись этому внутреннему распорядку. Были и такие, кто глубоко плевал на него в силу тех или иных обстоятельств, но о них ниже.

10. «Прессы»

Весьма интересно течение времени в тюремных стенах. У меня возникало ощущение, что оно иногда словно останавливалось. Особенно это было характерно в первые недели, когда в душе продолжала еще теплиться абсолютно бредовая надежда, что «добрые дяденьки милиционеры» во всем разберутся и меня закажут «с вещами» на свободу. Вы не можете себе представить, в каком экстремальном режиме работает мозг подследственного! И даже если кто-то внешне умеет себя сдерживать и не показывать своих чувств, в его голове все равно творится несусветное — беспрерывно просчитываются варианты ответов следователю, возникают картины бедственного положения родных, бесконечные домыслы о том, что же там наговорили твои «подельники» и тому подобное. Все это ни на секунду не дает расслабиться, и единственным действенным развлечением, кроме телевизора (основное время «просмотра» уходило на попытки настроить каналы с помощью ни черта не берущей антенны, удлиненной с помощью шнура кипятильника), у нас были разговоры «про жизнь» и споры на самые разнообразные темы, иногда заканчивающиеся легкими ссорами. Кстати, все обитатели хаты, словно сговорившись, бережно поддерживали порядок и спокойствие, прекрасно понимая, что многим было достаточно легкой искры, чтобы наделать бед себе и окружающим. И это несмотря на то, что психологическая атмосфера в камере, где вынуждены сидеть вместе несколько человек, которые на свободе не встретились бы вместе даже в своих самых кошмарных снах, мягко говоря, не совсем располагает к закадычной дружбе.

Но иногда царящая в камере мирная атмосфера могла быть нарушена спровоцированными действиями одного из заключенных. Нервы у всех на пределе, и поэтому очень сложно было определить, когда же человек дойдет до того самого предела, за которым у него «падает планка». Провокатором зачастую выступает «курица», мастерски столкнув сокамерников лбами. Внимательно следя за разгорающимися страстями, «курица», вовремя вмешавшись и «разведя рамсы», приобретает очередной довесок к своему авторитету в камере. Хорошо еще, если стукач был подсажен к вам в камеру с целью простого выведывания информации, а не имел совсем другого задания от оперчасти. В свою очередь оперчасть получает задание от следователя или судьи, которым необходимо создать одну из ситуаций, способных каким-то образом повлиять на ход следствия или судебного разбирательства. Это может быть все, что угодно. Например, вы не признаете свою вину и не сдаете своих «подельников». Тогда опера рано или поздно устроят вам «пресс». Для этого у них существует целый «джентльменский набор». Для начала «карусель»: в течение недели-двух каждый день вас «заказывают с вещами» и бросают в разные хаты. Давление на мозги жуткое. В тюрьме имеет огромное значение стабильность вашего бедственного положения, какое-то внутреннее самоуспокоение за счет обустройства в одной из камер, привыкания к ее обитателям, налаженности отношений с ними. И вдруг все рушится в одночасье. Вы понимаете, что это не просто так, но уже до чертиков надоело каждый раз по новой рассказывать о себе, отвечать на вопросы, прыгать с нары на нару, собирать свой нехитрый скарб и снова его раскладывать. Но это еще не все: с «тройников» могли бросить «на первый корпус», т. е. перевести из более-менее сносных условий существования в невыносимый кошмар общей хаты. Меня, Стасова и Знаменного, эта участь минула, но Черноусов таки попал почти на месяц на первый корпус… Рассказывал, что когда вернулся на «тройники», радовался, словно вышел на свободу.

Опять же, ваши продуктовые передачи, которые от таких переездов моментально испарялись — а куда деваться? При «карусели» опера обычно выбирают камеры по большей части одна хуже другой, в которых сидят «галимые» подследственные — ни табака, ни чая, ни передач. Естественно, за знакомство приходилось выкладывать «на общак» часть своих запасов, а то и все, что было. (Гораздо позже я узнал, что многие просто договаривались с операми, чтобы им в камеру забросили кого-нибудь, кто получает «дачки»). Мне «карусель» устроили в ходе судебного разбирательства, как раз перед дачей мною свободных показаний, к которым мне нужно было подготовиться особенно тщательно. За две недели я поменял четыре камеры, потом был небольшой перерыв, и за неделю — еще три. Это им не помогло, и тогда при очередном шмоне в моих брюках «нашли» купон достоинством в 100.000… Я прекрасно знал, кто мне его подкинул, знал и опер, закрепленный за нашей хатой, но, улыбаясь, сказал, что это хранение неположенного, и он должен отреагировать — 10 (!) суток карцера. А у меня в суде свободные показания… Но о карцере я расскажу в свое время.

Следующий способ «прессинга» — переезд в «пресс-хату». Вы попадаете в камеру, в которой сидят 2-3 человека, и которые давно продались оперчасти за какие-то блага и теперь активно на нее работают. По большей части это бывшие спортсмены со здоровенными кулаками. Здесь снова присутствует задание оперов: самым легким будет создание невыносимых для вас условий жизни, в результате чего вы будете стучаться в дверь и просить попкаря позвать опера, чтобы он вас перевел в другую камеру («выломитесь из хаты»). А опер уже, рассказывая вам как это трудно сделать, пообещает помочь, если вы дадите показания на того-то или такие-то. Самым тяжелым последствием может быть так называемое «опускание». Классический вариант — избиение при посещении бани и обливание мочой. После этого по тюрьме быстро распускается слух, что такой-то — «опущенный» (для «опущенного» есть еще одно название — «невыебанный петух»). После этого, даже зная, что человека насильно «опустили» в пресс-хате, никто из заключенных ни в СИЗО, ни в зоне не подаст ему руки и не сядет с ним за стол — назад дороги нет. В тюрьме закон простой: лучше сдохни, но не дай себя в обиду. Кстати, обписаться или опорожнить кишечник от боли при пытках тоже считается недопустимым («бочиной»), и «запоровший бок» сразу переходит в разряд «обиженных». Более подробно об этой ступени тюремной иерархии я расскажу в соответствующей главе.

В принципе, в пресс-хате могут срежиссировать и убийство неугодного подследственного. Но это уже серьезное ЧП и все нужно обставить так, чтобы это выглядело несчастным случаем. За время, когда я находился в Харьковском СИЗО, ничего подобного не произошло, но старожилы рассказывали, что самоубийства в пресс-хатах в прошлом были не такой уж и редкостью… Повторяю: все зависит от задания, поставленного «курам» операми.

И еще один из вариантов. Время от времени закрепленный за хатой опер «дергает» ее обитателей на разговор. Попкарь открывает дверь и звучит команда: «По одному!» Ага, понятно, пришла «оперетта». Здесь преследуется сразу две цели: выслушать жалобы заключенных, так сказать, с глазу на глаз и получить донесение от «курицы». В камере, где понятия не имеют о подсадном стукаче (например, у нас в течение первых недель), долгую задержку кого-то из сокамерников не комментировали вообще. Потом мы знали, что на того, кто задержался дольше всех, может упасть подозрение. И опера специально могли долго разговаривать с кем-то, после чего «курица» начинала сеять в умах сокамерников сомнения: «Слышь, братуха, что-то ты долго с опером базарил… Ты, часом, не барабанишь на оперчасть?» Причем провокатор прекрасно отдавал себе отчет, что подследственный не бросится после этих слов на него с заточкой — он первый раз в тюрьме и понятия не имеет как теперь отмываться. Продолжения обычно не следует, все сводится к шутке, но дело сделано, и сокамерники уже косо посматривают на соседа.

Традиции

Говорить о традициях в тюрьмах — дело неблагодарное. Многие из старых «каторжан», кто кочевал по тюрьмам и пересылкам еще в «совковые» времена и имеет огромный опыт и знания уголовного мира, всегда может уличить меня в неточностях. Поэтому хочу предупредить сразу: рассказ пойдет о нравах и обычаях, принятых в Харьковском СИЗО в период с 1992 по 1994 годы. Что там происходит сейчас, не знаю и не имею ни малейшего желания узнавать.

Тюрьмы и зоны в СССР делились зэками на «красные» и «положенские», в зависимости от того, какая там была «постанова» (внутреннее управление, власть) — «мусорская» или «блатная». То есть если в тюрьме или зоне воровская верхушка («положенцы») чувствовала себя привольно и начальство относилось к ней терпимо, то учреждение считалось «положенским», «на положении». Если же братву «щемили», то о тюрьме или зоне говорили, что она «красная».

Харьковское СИЗО можно назвать «багрово-красным». Здесь поломали многих уважаемых авторитетов. Попасть в Харьков для известных в уголовном мире личностей еще при «советах» считалось рискованным. После нашего «Белого лебедя» авторитета тщательно проверяли на предмет порочащих его «бочин». Естественно, братва «суетилась» и из «общака» выделялись деньги на то, чтобы «положенца» приняли на должном уровне все ступени тюремной иерархии, в том числе и администрация. Но она-то как раз и была самым ненадежным звеном, несмотря на известную любовь к «левым» денежкам. И если на лапу давали недостаточно или что-то там еще не срасталось, вора в законе могли встретить совершенно по-другому. При мне был случай, когда один из таких «крещеных» еще где-то на Соловках, имел неосторожность потребовать от «начальника» чего-то лишнего. Вместо теплой камеры на тройниках с как минимум тремя «хозяйственниками» и хорошими «дачками», он был моментально водворен в «подвал» (карцер, штрафной изолятор — ШИЗО). В этом случае никто не объясняет за что, почему и на какой срок. Ах, так ты великий вор? Никаких проблем! Значит должен «отвечать за базар» со всеми вытекающими. А вытекающие просты: ты должен стоять за воровские принципы до конца и терпеть за веру. Дважды в день его «убивали» дубиналами, причем местные садисты это делали с особым усердием. На третьи сутки побоев и «шизовского» спецпитания он попросил вызвать оперативника. «Так ты по-прежнему вор?», спросил его опер. «Да какой там вор… Так, воришка…» Тут же он был отправлен в «тихую» камеру, где смог начать зализывать свои раны.

Но хватит о грустном. Собственно, традиций в тюрьме хоть отбавляй, хотя и их, говорят старожилы, основательно поубавилось. Начну со своих впечатлений в первые дни пребывания в этом «доме боли».

Если за вами не числилось каких-либо «боков» по тюрьме (а это на сто процентов возможно только в случае, если вы заехали прямо со свободы), если вы «со старта» не объявили себя «обиженным» или еще кем, если у вас «нормальная» статья (не маньяк, не насильник малолетних, не торговец наркотиками) и если ваш внешний вид откровенно не вызывает отвращения, сокамерники отнесутся к вам, по крайней мере поначалу, с благодушием. Ну, как же, тоже «в торбе», как и остальные! Думаю, что вы хоть однажды краем уха слышали, что уголовники пьют загадочный напиток из чая под названием «чифир». Мне тут же предложили чифирнуть, но я, поблагодарив, отказался (кстати, не везде, но в некоторых хатах не любят слово «спасибо», предпочитая говорить «благодарю»). Как выяснилось позже, питье чифира в тюрьме и на зоне — один из самых серьезных и важных ритуалов.

Итак, чифир в тюремных условиях приготавливается следующим способом: берут низкосортный чай — в основном азербайджанский или грузинский (иногда для запаха добавляют немного «индюхи», но чистый индийский чай заваривают крайне редко — горечь невыносимая), отмеряя его количество спичечными коробками («кораблями»). На литровый «тромбон» холодной воды обычно засыпают 3-4 «корабля» с горкой. Затем, если в камере есть кипятильник, его опускают в воду и доводят ее до кипения, внимательно следя за тем, чтобы варево не потекло через край. После первого «подъема» заварки кипятильник вынимают из розетки и ждут пока чифир успокоится, осядет. Потом его «поднимают» второй раз. Затем заваривающий берет второй «тромбон» и начинает «килишевать» чифир — переливать его из одной кружки в другую, таким способом перемешивая содержимое и немного его остужая. После чего он аккуратно сливает жидкость в один «тромбон», оставляя в другом остатки заварки («нифеля») — и чифир готов к употреблению.

Если в камере нет кипятильника или розетки или чифир заваривают в условиях этапирования — на боксиках, в «столыпинском вагоне» или еще где — используют так называемые «факела». По большому счету, это все, что может гореть — пачки от сигарет, куски одежной ткани и т. п. «Тромбон» цепляют на ложку, обмотанную полотенцем, и процедура повторяется, как описано выше. Те, кто уже сидел не первый раз, говорят, что чифир на «факелах» вкуснее. Лично я особой разницы не почувствовал, разве только мороки с завариванием намного больше.

Совместное питье чифира — это акт особого доверия ко всем, кто приглашен в круг. Если вам предложили чифирнуть, это означает, что вам доверяют и уверены, что с «прошлым» у вас все в порядке (имеется в виду по тюремной жизни). «Тромбон» запускается по кругу и каждый делает по два маленьких глотка, когда до него доходит очередь. Запрещено чифирить с «опущенными», «обиженными», «петухами», теми, кто попал в «непонятку», но по нему братва еще не приняла решение. В принципе, если вы наотрез откажетесь пить чифир, ничего страшного не произойдет. Немного поподкалывают вас, типа, «Что, с прошлым не все в порядке?» или «Что, с мужиками попить чая в падлу?», что скорее всего отражает легкое беспокойство за свою собственную репутацию: а вдруг что-то с ним и вправду не так? Дело в том, что от «обиженного» можно «законтачиться», т. е. серьезно нарушить одно из тюремных табу и снова таки попасть в «непонятку» вплоть до объявления «обиженным» тебя самого. Но нет правил без исключений: если совместное питье чифира или «хаванье» за одним столом с «обиженным» произошло по незнанию (многие скрывают свое «прошлое», но это чревато очень большими неприятностями), это не считается «бочиной» и прощается.

Современный чифир — это обычный крепкий чай, который мы завариваем в заварнике, а затем в чашке разбавляем водой, но выпитый без сахара. Некоторые закусывают его кусочком рафинада или конфетой, но это нужно делать с великой осторожностью, потому что может «подмутить» — в организме происходит какая-то реакция, начинает бешено колотиться сердце, и вы выблевываете все содержимое желудка. Питье чифира дает небольшой прилив сил и легкое возбуждение, совершенно не давая эффекта, подобного наркотическому или алкогольному опьянению, как почему-то принято считать. Несмотря на то, что в чае содержится много витаминов, особенно необходимых в тюремных условиях, плохие стороны явно перевешивают: во-первых, он дико возбуждает аппетит, словно в момент сжирая все содержимое желудка; во-вторых, после длительного «сидения» на чифире возникает привыкание к нему, и при попытке «спрыгнуть» или отсутствии в камере чая у чифириста может несколько дней болеть голова. Именно поэтому старые «каторжане» так ревностно относятся к наличию в хате чая: они давно и плотно «сидят» на нем. Заваривать обычный («купеческий») чай можно только из «вторяков» — остатков заварки от чифира. Если в хате совсем плохо с чаем, остатки заваривают по два-три раза. Если же чая совсем не было, то «строгачи» варили «жженку»: в кружку насыпали обычный сахар, подпекали его на «факеле», а когда он превращался в кашицу бурого цвета, заливали его кипятком. Действительно, получившийся напиток тоже немного бодрил, как кофе, но все равно арестанты отдавали предпочтение чифиру.

Я недаром выше употребил фразу «современный чифир». Довелось мне сидеть с одним стариком, за плечами у которого было шесть «ходок». Так он показал нам, что такое настоящий «колымский чифир». На пол-литровый «тромбон» он засыпал четыре «корабля» чая! После слива осталось треть кружки адского варева, которое никто из нас пить не смог. И он, довольный, за день потихоньку выпил все сам, каждый раз рассказывая, как обмельчал нынче зэк.

Находясь в тюрьме, вы рано или поздно получите кличку («кликуху», «погоняло»). В подследственных камерах (есть еще «осужденки», «транзитки» и «рабочка») поначалу вас будут называть по имени, но как только появится возможность, вам присвоят новое имя, зачастую настолько меткое и остроумное, что просто диву даешься. Чаще всего, конечно, «погоняло» возникает как производная вашей фамилии. Если ее можно изменить «классическим» образом (например, Шева — от Шевченко, Крава — от Кравченко и т. п.), то вам не привыкать. Если ваша фамилия сложнее, то, соответственно, усложнится и ваша кличка. Она может стать отдаленно напоминающей фамилию или вообще ничего общего с ней не имеющей и связанной, например с каким-либо вашим поступком. Парень, сидевший за ограбление ювелирного магазина, получил «погоняло» Ювелир. Группу, которую «крутили» за получение золота из отходов производства на заводе им. Шевченко, называли «золотыми». Одного за огромные ногти на ногах прозвали Орлом («птичьи» клички в тюрьме считаются оскорбительными). Меня в разных хатах тоже называли по-разному, но никогда это не было оскорбительно — Профессор (я ношу очки), Оптика. Но чаще всего молодежь называла просто по имени, и это в душе очень радовало: значит, особо я ничем не выделялся.

Ранее судимые подследственные сообщают свое «погоняло» сразу при заезде в хату. Если он известная в тюрьме личность, то это гарантирует ему законное уважение, если не очень — избавляет от разного рода мелких «непоняток». «Черные» — кавказцы, негры, арабы и «желтые» — вьетнамцы, китайцы (да, да их тоже хватает в наших тюрьмах!), как правило, кличек не получают: их заковыристые имена уже представляют собой своеобразную кличку. Если имя ну уж очень труднопроизносимое, его упрощают или заменяют русским. Со мной сидел марокканец Рандуан, которому дали имя Дуня (в тюрьме женское имя могут дать только «петуху», для простого зэка это одно из самых смертельных оскорблений, но он ничего не понимал и не обижался). На зоне негра из Нигерии по имени Коллинз, сидевшему аж 8 лет за якобы групповое изнасилование нашей проститутки, работавшей на ментов, не долго думая «окрестили» Колей.

Если в камеру с «бывалыми» попадает молодой дурачок, собирающийся «по жизни» тусоваться в уголовном мире — «стремящийся», ему могут «рассказать» и обязать ради развлечения сокамерников пройти целую кучу разных испытаний, в том числе и получить тюремную «кликуху» старинным традиционным способом. Его вечером или ночью отправляют «на решку» (к окну, поближе к решетке), где он должен как можно громче прокричать: «Тюрьма, тюрьмуха, дай кликуху!» И кто-нибудь из других камер что-нибудь ляпнет. Вот это что-нибудь и становится его «погонялом».

Коль скоро я коснулся тюремных приколов, хотелось бы подробнее рассказать и об этом способе «убийства времени» одуревающими от скуки заключенными.

Корни приколов и «проверок на вшивость» тянутся с давних каторжанских времен, а ныне — с «малолетки», на которой до сих пор все испытания новички проходят на полном серьезе. Начиная от жестоких избиений «на характер» и заканчивая отгадыванием разного рода загадок — все это часть вхождения в уголовную жизнь, экзамен, от которого зависит дальнейшая судьба маленького уголовника. Наверняка многие читали о полотенце, расстеленном у входа в камеру, и тому подобных испытаниях, которые должен пройти вновь прибывший. Сейчас всего этого уже нет, но в камерах для малолеток на пятом корпусе и кое-где «на взросляке» в Харьковском СИЗО нечто подобное можно было наблюдать. На тройниках, ввиду совсем маленького жизненного пространства и невозможности, уйти, например, подальше в другой конец камеры от надоевшей рожи, заключенные, чтобы не сойти с ума друг от друга стараются найти себе занятие. Сделать это многим чрезвычайно трудно, а некоторым просто невозможно: ни читать толком, ни писать научиться им в свое время не дали, и отвлечь себя ничем, кроме как бесконечными разговорами о чем попало, они просто не умеют. И вдруг в хату заваливает «лошок», который попал сюда за какую-то мелочь и убедил себя, что теперь он должен приобщиться ко всему, что здесь происходит. Быстрая «пробивка» показывает, что он полный придурок и согласен пройти «курс молодого бойца». Старые «каторжане» довольно потирают руки: несколько дней будет над кем поприкалываться и время пролетит быстрее. Ему «садятся на ухо» — рассказывают что да как, что положено, что нет, как себя нужно вести и т. п. (все это с серьезными лицами!), и в частности намекают, что настоящий «бродяга» должен пройти «прописку». И когда дурачок «кивает гривой» (соглашается), начинается экзамен. Чего только не напридумывали заключенные! Уверен, что я видел только малую толику всего арсенала «экзаменационных билетов». «Астроном»: «лошок» смотрит на звезды в трубу — рукав собственной куртки, а в это время с другой стороны в рукав заливают «тромбон» холодной воды, которая обливает незадачливого «астронома» с головы до пят. Почему-то это вызывает смех, хотя мне было искренне жаль этого «стремящегося». «Мотоциклист»: он присаживается на колени двух сокамерников, а под него ставят тазик с водой. «Давай, газуй!» Дурачок «газует» и делает вид, что едет на мотоцикле. И вдруг двое резко убирают колени и «лошок» шлепается задницей в тазик. Брызги, хохот — весело! Но самым опасным в этих экзаменах могут быть загадки и очень каверзные вопросы, на которые нужно грамотно ответить или так же грамотно от ответов уйти. Загадки типа «Сколько болтов в двери камеры?» или «Сколько дырок в оконной решетке?» — это самое безобидное. Но если испытуемый «поведется» и согласится, например, поцеловать парашу — ему конец. Очень опасны разговоры, связанные с интимной жизнью. Вот тут нужно особенно следить за языком. Не дай Бог узнают, что ты трогал свою девушку за половые органы руками или целовал ее еще куда-нибудь, кроме губ (кстати, зэки с большим количеством отсидок рассказывают, что любую «бабу в губы целовать в падлу», мол, неизвестно, что она в этих губах держала…) Это очень серьезная «бочина», и вам моментально запретят со всеми есть, переложат спать «на пальму» или под нару и могут начать склонять к гомосексуальной связи, аргументируя это тем, что вы «в непонятке» и все равно по тюрьме теперь у вас дорога одна — в «обиженку» (специально выделенная для «обиженных» камера). Запомните: пока вы находитесь в тюремных стенах, отмыться вы уже не сможете НИКОГДА. Крест этот вам придется нести и в зоне.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: