Серяков М.Л. – Богини славянского мира 23 страница

Не гуси летят, не лебеди,

Христос воскрес на весь свет! —

исследовательница напоминает, «что и колядовщики, и волочебники воспринимались в народной традиции как воплощение душ предков, которым подавалось ритуальное подаяние, и связь их с гусями- лебедями, судя по всему, не была случайной»⁸⁷¹.

Однако лебедь, гусь или другая водоплавающая птица в целом ряде традиций связывалась не с дочерью бога или даже с самим верховным божеством, а с творением мира. Ограничившись примерами из индоевропейской мифологии, отметим, что в некоторых упанишадах Первобог Пуруша, из тела которого в индийской традиции создается вселенная, приравнивается к хансе (лебедю или гусю)⁸⁷². О последнем «Шветашватара упанишада» говорит следующее: «Единый «гусь» в середине этого мира, он, поистине, огонь, проникший в океан...»⁸⁷³ Даже когда в «сниженном» варианте лебедь стал всего лишь ездовым животным Брахмы и Сарасвати, эта связь в завуалированном виде все равно сохранилась: Брахма в индийской мифологии был богом-творцом нашего мира, а его

f супруга — богиней речи, точно также творящей вселенную. Выше уже упоминалось изображение из хорезмского храма Кой-Крылган- калы на котором было изображено Первобожество с головой серого гуся, спина которого переходила в мужскую голову с усами и бородой, а грудь — в женскую голову. Данная находка показывает существование подобных представлений в иранской традиции. Об их наличии у древних славян свидетельствует антская фибула VII в. из окрестностей г. Зенькова на Полтавщине (рис. 20). В верхней ее части изображен мужчина, руки которого плавно переходят в шеи двух водоплавающих птиц (уток или лебедей). Тонкие перемычки в середине могут быть приняты за ноги мужчины, соединяющие его с фигурой лягушки, четыре конеч-

о ол л л * ности которой также оканчиваются

Рис. 20. Антская фибула, ^г

yjj _в шеями птиц, причем две из них

смотрят вверх, а две — вниз. Данные языкознания показывают, что вселенная также представлялась и в образе лягушки: «...литов, ѵагіе «лягушка», но др.-англ. weorold «вселенная»; русск. лягушка, но др.-инд. loka «вселенная»⁸⁷⁴. Это наблюдение позволяет нам соотнести нижнюю фигуру с Царевной- лягушкой русских сказок, творящей микромир во время своего танца. Три пары птичьих голов, последняя из которых смотрит вниз, явно символизируют три уровня мироздания — небо, землю и подземный мир. Все птичьи головы соединены друг с другом телами четырех змей, две нижние из которых двуглавы, в результате чего шести головам птиц точно соответствуют шесть голов змей. В результате в этой антской фибуле оказываются соединены воедино те же космогонические элементы, которые символизировали цельнокупность еще не разделенного вселенского Первосущества и в хорезмском памятнике: три уровня мироздания, мужское и женское начала, водоплавающие птицы и змеи. Примечательно, что в этом памятнике славянской традиции, иллюстрирующем начало мироздания, мы видим опять соседство друг с другом гусей или лебедей со змеями.

Однако в чем заключается причина того, что лебедь оказывается своего рода общим знаменателем для таких понятий, как вода и дерево, жизнь и смерть, верх и низ, мудрость и змея, верховный бог и его дочь и даже создание вселенной? С одной стороны, лебедь обладает способностью свободно перемещаться по трем сферам бытия — воде, земле и воздуху, что давало архаическому сознанию основание видеть в нем своего рода символ цельнокупности этих стихий и считать его посланцем богов. В этом отношении лебедь семантически тождественен другим водоплавающим птицам, которые фигурируют в ряде связанных с ним сюжетов. Однако есть еще один факт, который, может быть, объяснит то значение, которое придавали образу лебедя многие народы на просторах Евразии. Дело заключается в том, что в 15 ООО—16 ООО гг. до н.э. Денеб, наиболее яркая звезда в созвездии Лебедя, была ближайшей к Северному полюсу звездой, являясь фактически полярной. Когда она удалилась от полюса, ее место заняла дельта Лебедя, другая звезда из этого созвездия, которая указывала на север мира до 13 ООО г. до н.э. Таким образом, на протяжении примерно трех тысяч лет Лебедь был полярным созвездием, указывая на Северный полюс мира. Поскольку Млечный Путь воспринимался как мировое древо, то в данный период созвездие Лебедя могло обозначать птицу на вершине этого дерева. Более того, в ряде традиций созвездие Скорпиона воспринималось в качестве змеи, и в определенные моменты времени древние люди могли воочию увидеть на звездном небе мировое древо, внизу которого находилась змея, а на вершине — птица. Данный образ присутствует в мифологии многих народов нашей планеты и Э. Коллинз предположил, что он был обусловленен данным астрономическим наблюдением. Насколько обоснована эта гипотеза? Английский исследователь собрал в своей книге достаточно большой материал, однако, хоть она и была им названа «Мистерия созвездия Лебедя», из приведенных им фактов следует, что небесная птица отождествлялась различными народами не только с лебедем, но также с грифом, индейкой, цаплей, орлом или гусем. Однозначно говорить об отождествлении данного созвездия с лебедем мы можем, начиная только с древнегреческой астрономии, а для более раннего периода подобные факты отсутствуют. Тем не менее четыре основные звезды этого созвездия без особого труда могут быть приняты за образ летящей птицы, которая в различных регионах могла соотноситься с наиболее распространенными и почитаемыми там птицами, чем и объясняется достаточно широкая вариативность. Отмеченная выше широкая распространенность образа лебедя в мифологиях индоевропейцев, арабов и представителей других языковых семей севера и востока Евразии позволяет предположить, что он отождествлялся ими с данным созвездием, когда оно занимало свое положение у Северного полюса. Наиболее древнее изображение птицы на шесте, которое может быть интерпретировано как небесная птица на мировой оси, встречается нам в наскальном рисунке из французской пещеры Ласко и датируется 15 ООО—14 500 гг. до н.э. Другое приводимое Э. Коллинзом изображение птицы на каменном столбе из Невали-Чори относится к эпохе раннего неолита. Однако в обоих этих случаях на вершине столба был изображен не лебедь, а какая-то другая птица. Тем не менее археологические данные подтверждают древность появления этого образа в Евразии. То, что культ лебедя уходит своими корнями в эпоху каменного века доказывает изображение этой птицы в захоронении, найденном в сибирском поселке Мальта. Более того,* оно входило в комплекс предметов, использовавшихся как календарь каменного века и, что достаточно показательно, завершало его. Осуществивший рас- шифроку этой календарной системы В.Е. Ларичев предположил, что «Солнце, судя по всему, виделось человеком эпохи палеолита Сибири в облике стремительно мчащегося по небесному своду лебедя»⁸⁷⁵. Радиоуглеродный анализ показал, что на данной стоянке люди жили 14 750 лет назад тысяч лет назад. То, что изображение лебедя было найдено в захоронении, указывает на связь этой птицы с погребальным обрядом эпохи палеолита. Более того: непосредственно рядом с ним находилась пластина, украшенная волнистыми линиями, интерпретируемыми исследователями как изображения змей. Если это так; то связь лебедя со змеей также восходит к каменному веку. Следует также отметить явное господство матриархальных представлений у создателей данного календаря: в Мальте и находящейся неподалек Бурети было найдено около 40 статуэток, большая часть которых изображает «Венер» палеолита. И это не единственные примеры существования культа лебедя в древнюю эпоху. Как отмечал Б.А. Рыбаков, деревянные ковши в виде лебедя известны ещё в уральском святилище бронзового века Горбуновском торфянике, а в деревенском быту русского народа они сохраняются в качестве ритуальных вплоть до XIX в., когда их хранили даже в часовнях и пили из них по «канунам».

Гипотеза Э. Коллинза объясняет одновременную связь лебедя с образом дерева, понятиями мудрости, жизни и смерти. Однако насколько эта гипотеза подкрепляется материалами славянской традиции? Выше уже отмечалось, что в русской сказке именно гуси-лебеди похищают мальчика и уносят его к бабе-яге, фактически в страну смерти. Согласно похоронному причитанию умершие оборачивались в том числе и этой птицей: «та прилизь же ты до мене, мій братику, хоть сивымъ голубемъ, хоть яснымъ соколомъ, хоть билымъ либидемъ»⁸⁷⁶. С другой стороны, славяне Рюгена считали, что аист приносит детей только летом, а в остальное время года это делают лебеди⁸⁷⁷. Таким образом, лебедь действительно исполнял роль психопомпа, «перевозчика душ» в представлениях наших далеких предков и в этом отношении сделанные Э. Коллинзом выводы подтверждаются славянской мифологией. Следует отметить, что подобная двойственная роль лебедя полностью соответствует этимологии имени Мокоши из санск. moksha — «избавление», «освобождение», которое может быть понято и как освобождение рожаницы от родовых мук при рождении ребенка, и как осовобождение души от тела в момент смерти. Более трудным является ответ на вопрос, действительно ли у наших далеких предков существовала астральная проекция данных мифологических представлений на звездное небо. Млечный Путь на Руси назывался «Гусиная дорога», «Диких гусей дорога», «Птичий путь»⁸⁷⁸ и, таким образом, соотносится с мифологемой о птицах, переносящих человеческие души в загробный мир — ирий. Исследователи обычно считают подобные названия результатом влияния на восточных славян финно-угров и балтов. Однако подобные же названия Млечного Пути зафиксированы у поляков и живущих на территории современной Германии лужичан, в отношении которых вряд ли можно говорить о финно-угорском или балтском влиянии. Следует отметить, что восприятие Млечного Пути как птичьего зафиксировано у многих народов Евразии и Северной Америки. Так называли его венгры, лужичане, поляки, белорусы, русские, украинцы, туркмены, саамы, финны, эстонцы, ливы, латыши, литовцы, мари, чуваши, мордва, удмурты, коми, башкиры, казанские татары, каракалпаки, казахи, кипчаки, киргизы, ханты, манси, среднеамурские эвенки, южные тутчони, оджибва (тима- гами), северные солто, восточные болотные кри. В большинстве случаев Млечный Путь просто называется «Птичий путь», когда же идет конкретизация, чаще всего называются гуси, гораздо реже утки, аисты и журавли. В качестве лебединой дороги у всех этих народов Млечный Путь обозначается дважды: в одном эстонском варианте объяснения этого названия («по Дороге Птиц птицы летят на юг и обратно; впереди — белая, похожая на лебедя птица с головой девушки; орлы и ястребы прячутся от нее в облачных скалах; летом она живет на северном утесе, птицы кормят ее сладкими северными ягодами») и второй раз у части чувашей («лебеди живут у Молочного озера, осенью улетают туда по Млечному Пути»)⁸⁷⁹. Широкое распространение восприятия Млечного Пути как птичьей дороги в Евразии и Северной Америке указывает на весьма древнее возникновение подобной мифологемы, восходящей, по всей видимости, к каменному веку. Что касается конкретного определения птиц, то, по всей видимости, здесь действительно имело место финно-угорское влияние, облегчившееся тем, что в отечественном фольклоре гуси часто служат эквивалентом лебедя.

Что касается названия созвездия Лебедя, то на Руси под данным именем оно впервые упоминается в памятнике XI в. при описании античной картины звездного неба: «Гли ми... своя звѣзды, Ари- ядьнинъ вѣньць... и скврьнаву Лебедь... и Льва»⁸⁸⁰. Тем не менее рассмотренная выше любшанская зооморфная булавка является косвенным указанием на то, что еще до знакомства с византийской переводной литературой созвездие в образе лебедя присутствовало в картине звездного неба наших предков. Различные исследователи неоднократно отмечали, что древнерусские головные украшения несли солярную и лунарную символику, что свидетельствует о том, что голова соотносилась с небом. Однако в этом случае с небесной сферой могла соотноситься и украшенная изображениями лебедей головная булавка. Что касается устной традиции, зафиксированной в XIX—XX вв., то людям это созвездие было известно под названиями «Большой хрест», «Петров крест», «Крест»⁸⁸¹. Очевидно, что подобное название не является исконным и образовалось под воздействием христианства, которое утвердилось благодаря тому, что само созвездие действительно имеет крестообразную форму. Однако в христианстве именно апостол Петр является хранителем ключей от рая. Таким образом, даже восприняв новое название созвездия Лебедя, народное сознание сохранило семантическую связь между ним и Млечным Путем, объединенных между собой идеей направляющихся в рай человеческих душ. Следует отметить, что в славянской традиции также известны примеры переосмысления Млечного Пути как дороги к некоему сакральному центру, воспринимаемому уже в христианском контексте (ср. такие его русские названия, как «Дорога в Иерусалим», «Дорога из Москвы в Иерусалим», «Моисеева дорога», «Небесная дорога», украинское «Шлях в Киів», польское Droga do Rzuma «Дорога до Рима»⁸⁸²), однако количественно они уступают восприятию его в качестве птичьего пути. Тот факт, что, несмотря на принятие христианства Млечный Путь и созвездие Лебедя остались в народном сознании объединенными образом рая, а первый во многих случаях воспринимался как птичий путь, делает весьма вероятным предположение, что первоначально и созвездие Лебедя виделось нашим далеким предкам в качестве какой-то водоплавающей птицы. Отголоском соотнесенности Млечного Пути с женскими персонажами является один вариант названия созвездия Ориона, а именно «Девичьи зори», которое А.Н. Афанасьев объяснил так: «У нас же есть предание о трех вещих сестрах, которым, после их кончины, досталось весь век гореть тремя звездами возле Млечного Пути — на дороге, ведущей в царство небесное; звезды эти называются девичьи зори»⁸⁸³. Данное название вытеснило более древнее восприятие Ориона в качестве Небесного охотника и явилось следствием матриархальной революции. Тем не менее, примечательно, что и оно связывает путь человеческих душ в загробный мир с вещими сестрами, бывшими изначально, по всей видимости, богинями. Следует также обратить внимание, что в сказке «Данило Бессчастный» чудесная птица, на поиски которой отправляется главный герой, описывается следующим образом: «Лебедь-птица, красная девица, сквозь перьев бы тело виднелось, сквозь тело бы кости казались, сквозь костей бы в примету было, как из косточки в косточку мозг переливается, словно жемчуг пересыпается»⁸⁸⁴. Разумеется, этот текст и не является непосредственным описанием небесного созвездия, однако в еще меньшей степени он является описанием реальной птицы, хорошо знакомой нашим предкам. Необычная прозрачность тела девы-лебедя в данной сказке вполне могла быть результатом переосмысления восприятия созвездия, в котором через рисуемый мысленным взором наблюдателя контур небесной птицы жемчужным светом просвечивали отдельные звезды.

Приведенные в этой главе материалы показывают причины, по которым образ лебедя соотносился архаическим сознанием с различными, зачастую полностью противоположными понятиями, бывшими чрезвычайно важными для древнего человека. Как показывают археологические находки, образ этот зародился еще в каменном веке и весьма вероятно был связан с занимаемым на протяжении многих тысячелетий Лебедем места полярного созвездия, указывавшего на северную вершину мира. Это обстоятельство придало этой птице космогоническое значение и связало ее с переселением человеческих душ. Очевидно, что миф о лебеде, приносящем человеческие души на Землю при рождении и уносящем их на небо после смерти, является более молодым по сравнению с мифом о Матери Сырой Земле, порождающей людей подобно растениям и после смерти вновь принимающей их в свое лоно. В силу этого он и оказался связан с другой богиней. Благодаря имеющимся данным мы можем датировать возникновение образа богини-лебедя примерно 15 ООО г. до н.э., и это относит время его складывания к эпохе не индоевропейской, а предшествовавшей ей ностратической языковой общности. Именно к тем далеким временам восходит архетип чарующего до сих пор своей гордой белоснежной красотой образа девы-лебедя, отразившийся в образах кельтской Бригиты, славянской Мокоши, индийской Сарасвати и в своем сниженном образе доживший в фольклоре различных народов Европы и Азии практически до наших дней. Об исключительной значимости этого образа красноречиво говорит и то, что после патриархальной революции ряд мифов соотносил с ним греческого Зевса и индийского Брахму. Тем не менее в народном сознании образ лебедя продолжал по преимуществу быть связан с женским началом. Свободно перемещаясь между земным и потусторонним миром, не зная преград между тремя уровнями мироздания, эта

водоплавающая птица видит и, соответственно, знает все или почти все во вселенной. В силу этого с образом лебедя человеческое сознание соотнесло не только неразрывную связь женского начала с жизнью и смертью, но и воплотило в этом женском архетипе понятие мудрости, естественным образом сочетающейся с белоснежной красотой и сотворением мира или возникновением какого-нибудь начала. Одновременно с этим лебедь стал символом верной любви, причем любви уже не материнской, а между возлюбленными. Благодаря комплексному изучению мифологических, фольклорных, археологических и астрономических данных мы теперь лучше представляем происхождение и истинное значение пушкинского образа Царевны Лебеди, этого возвышенного архетипа, дошедшего до нас из глубины многих тысячелетий.

Глава 19

РУСАЛКИ

Лучше понять одновременное наличие у той или иной богини совершенно различных, а иной раз и взаимоисключающих черт нам помогут русалки — персонажи «низшей» мифологии, но именно благодаря своему невысокому статусу не оказавшихся целью главных нападок духовенства. Возникновение их образа в языческую эпоху особых сомнений не вызывает — скорее всего, именно их имел в виду Прокопий Кесарийский, писавший в VI в. о почитании славянами рек и нимф, которым они приносят жертвы. При этом образ и функций русалок достаточно хорошо были изучены исследователями, собравшими о них богатый этнографический материал. Рассмотрение персонажей «низшей» мифологии, о которых достаточно много известно, поможет нам лучше понять логику мифопоэтического сознания и в отношении образов «высшей» мифологии, сведений о которых сохранилось гораздо меньше.

Многие исследователи начиная с XIX в. видели в русалках души умерших предков. Д.К. Зеленин, в принципе соглашаясь с этим определением, внес в него существенное уточнение, указав, что русалками становились лишь умершие неестественной смертью люди, чем объясняется наличие в их облике черт, сближающих русалок с опасной для людей вредоносной нечистой силой. Другие исследователи рассматривали русалок как духов природы, тесно связанных с дождем и урожаем, водой и плодородием, которые лишь под влиянием христианства стали восприниматься как вредоносные существа и отождествляться с «заложными» покойниками, т.е. умершими неестественной смертью. Полевые исследования, проведенные уже в XX в. JI.H. Виноградовой, показали достаточно разнообразные варианты ответов на вопрос о том, кто становится русалкой. В Полесье наиболее частым ответом было утверждение, что ими становились девушки (иногда просто «люди»), умершие или родившиеся на Русальной неделе (в большинстве мест считалось, что эта неделя следует за Троицей). Вдвое меньшее количество опрашиваемых отвечало, что русалками становились утонувшие девушки. Другие считали их невестами, умершими до свадьбы, некоторые причисляли к ним и не вступивших в брак парней: «И хлопцы были русалки... которы хлопец невенчаны». Наконец, достаточно много считали, что русалками становились дети, умершие до крещения. Весьма показательно двойственное понимание природы русалок. С одной стороны, их воспринимали как «праведные, безгрешные души», а с другой — как нечисть. Этнографами были засвидетельствованы обе формально противоречащие друг другу трактовки этого образа: «3 мертвецоу они, вроде, — и дивчатки, и хлопчики е: всякие ж умирають. Не кожный миртвец може буты русалкой — (только) як достоин того. Малые менш грехи мають»; «Тильки праведни люди бачили русалок...»; «Русалки — то якись святы люди...» С другой стороны, встречались и прямо противоположные утверждения: «Русалки поганы люди, як черти, нехрищоны...»; «От так, як черти, от так и русалки... Русалки з мертвыми имеюць якую-то связь»; «Русалка — это ведьма, может отобрать молоко у коров»⁸⁸⁵. Также им приписывалась способность к оборотничеству, в том числе лягушек, а также птиц, кражи детей, заплетать коням гривы и кататься на них.

Описание внешности русалок также заметно разнилось одно от другого. Одни их изображали как страшных, немолодых и уродливых женщин, описание которых напоминало бабу-ягу, другие — как красивых молодых девушек. Встречались и средние их характеристики, просто как женщины с распущенными волосами либо ребенка, и, наконец, в качестве полуженщины-полурыбы. Что касается последнего описания, то почти все исследователи согласны с тем, что это достаточно позднее описание, обусловленное влиянием книжных представлений. Д.К. Зеленин и С.В. Максимов отмечали региональные различия описаний русалок: на севере Руси их обычно изображали безобразными старухами, а на юге — красавицами. Последний исследователь полагал, что образ красавицы наиболее древний, а восприятие их в качестве некрасивых уродливых женщин более позднее, результат извращения первоначальных верований.

Считалось, что если при русалке есть гребень, то она может затопить любое место, расчесывая свои волосы, но если волосы ее обсохнут, то она немедленно погибнет. Оберегом от русалок считалась полынь: прежде чем купаться, надо было бросить эту траву в воду, а направляясь в лес — вплести в венок. При встрече русалка обычно справшивала человека: «что у тебя — полынь, мята или петрушка?» Правильным ответом являлось «полынь», при упоминании о которой русалка убегала, если ответить неправильно, то со словами «ты же наша душка» русалка начинала щекотать свою жертву. Помимо этого, она могла испугать, задушить, свернуть голову человеку, увлечь его на тот свет. В русской песне по этому поводу пелось:

Русалка-царица,

Красная девица!

Не загуби душки,

Не дай удавитца;

А мы тебе кланяемся⁸⁸⁶.

Наиболее часто в Полесье информаторы упоминали щекотку, однако это представление было не очень распространено на севере Руси. По данному признаку русалки сближаются с полуденни- цами, лешими и кикиморой. Интересно отметить, что, согласно записанному в Воронежской губ. поверью, русалки были связаны и с лихорадкой: «...на троицкой неделе ходят русалки в белых рубашках с распущенными волосами и пугают людей; кого испугают, у того будет лихорадка»⁸⁸⁷. Приписываются им также любовь к пению и танцам, в частности на межах. Качаются они также на ветвях, сопровождая это выкриками «куги-куги!» или, в отдельных случаях, «ку-ку!»

В качестве места обитания русалок так же назывались самые разные варианты: вода, леса, отдельные деревья, ржаное поле, перекрестки дорог, кладбища, болото. Живущих в реках русалок называли водянами, а в морях — морянами. Про последних в

Астраханской губернии рассказывали, что, появляясь из воды, они поднимали бурю и качали корабли. Имеются предания и о русалках, живущих в лесу, во всяком случае, часть времени. Как отмечал

А.Н. Афанасьев, на Днепре даже целый лес назывался гаем русалок. Проведенный Л.Н. Виноградовой анализ сведений о местах обитания русалок позволил уточнить эти противоречивые данные и показал присутствие в них определенной закономерности, в соответствии с которой эти места менялись в зависимости от времени года. Особое внимание исследовательница обратила на сообщения, в которых четко разграничивались места обитания русалок в зависимости от сезонных периодов: «обитают в воде только с осени до Русальной недели (первая после Троицы). Тогда они выходят из воды и поселяются на ветвях деревьев, особенно на березах»; «До Троицына дня живут в водах... с Троицына дня до Петрова дня шатаются по земле, живут тогда в лесах и на деревьях. Любимое их дерево клен и дуб»; «Русалки забираются в реки с осени и проводят там всю зиму. Около Троицына дня они выходят на сушу и остаются в течение всего лета»; «Русалки и в жите, и в воде живут: зимой — в воде, а в Русальный тыждень выходят в поля и леса»; «Русалки из воды вылезают... ходют по житу, потом в море уходят»⁸⁸⁸. Неоднократно отмечалась связь этих сверхъстественных существ с цветением ржи: «Русалки до тех пор живут во ржи, пока рожь не процветет»; «Можно увидеть у дванадцать часоу дня русауку. Када жыто красуеца — ихня гулянко: гудять, пишчать, кричать». Это обстоятельство, равно как и то, что во время Русальной недели их можно было увидеть в жито, в поле, «по межах» в определенной степени сближает русалок с полуденницами, которых тоже видели в поле в двенадцать часов дня.

Тесно связанные с цветением ржи, русалки исполняли охранительную функцию в отношении посевов, защищая созревающую растительность и содействуя ее цветению и урожаю. Однако двойственный характер этих существ проявлялся и здесь: неоднократно отмечалось, что русалки портили посевы, а также могли вредить людям и их скоту. С другой стороны, где русалки играли и резвились, там, как считали крестьяне, трава растет зеленее, а посевы обильнее. По мнению специалистов, эта же идея лежит в основе «проводов» русалки в ржаное поле: «В этой связи рассмотренные выше поверия о том, что русалки гуляют по житу, «щоб цьвило, шоб урожай быу», что хлеб родится обильнее в местах, где они бегали, позволяют расценивать вождение ряженой в жито как ритуал, направленный на обеспечение урожайности полей. В таком случае русалка представлялась опекуном хозяйства и урожайности полей, поскольку — как и «деды» — могла помогать своим родственникам с «того света»⁸⁸⁹.

В.К. Соколова отмечает календарную приуроченность наибольшей активности этих существ: «Вслед за троицей шла русальная (граная) неделя, а следующее за троицыным днем воскресенье называлось в некоторых южнорусских и центральных областях русальное, или русалкино заговенье; в этот день изгоняли, «провожали» русалок...»⁸⁹⁰ В этот период они становились особенно опасны, поэтому русальную неделю не купались, а, выходя из села, девушки обязательно брали с собой полынь в качестве оберега от русалок. Для обряда «проводов» русалки выбирали девушку, которую максимально украшали зеленью: «Именно венки и другая зелень является наиболее устойчивым знаком ряжения «русалкой» в полесской традиции. Практически во всех описаниях фигурируют сплетенные специально для обряда «проводов» венки. В тех записях, где есть указание, из чего они делались, чаще всего упоминаются хмель, ветки березы и крапивы. Обычным считалось использование для венков цветов — васильков, колокольцев, папортников, колосьев ржи и другой зелени»⁸⁹¹. Показательно, что зеленью закрывалось все лицо ряженой, чтобы она ничего не видела, — деталь, перекликающаяся с мотивом «слепоты» других обитателей загробного мира. Вечером ряженую выводили из села — чаще всего в ржаное поле, в ряде случаев на кладбище. Считалось, что после «проводов» русалок можно не бояться и везде спокойно ходить. «Провожали» русалок обычно в рожь для обеспечения плодородия. Рассматривая детали «русальной» традиции, JI.H. Виноградова отмечала его скрытые и явные связи с обрядами, производимыми с березой на Троицу. В других местах было записано поверье, что русалки в последней день посвященного им периода забираются на большой дуб и исчезают. Как уже отмечалось, дуб был тесно связан как с культом Перуна, так и с загробным миром.

Одновременно русалкам приписывалась способность насылать на поля град и ливни. Тем не менее некоторые данные позволяют понять причину подобной двойственности. П.П. Чубинский зафиксировал мнение о том, что русалки портят посевы тех хозяев, которые работают в десятый понедельник после Пасхи, который считался праздником русалок. Также в троицко-русальный период запрещалось косить, рвать траву и даже полоть грядки. Данную группу запретов J1.H. Виноградова объясняет тем, что в данный период травы и злаки становилась вместилищем или олицетворением русалок-«навий». Таким образом, вредоносность русалок в отношении посевов можно считать следствием их кары нарушителям запретов: «Такая двойственность полезных и вредоносных действий определяется, по-видимому, представлением о том, что русалки вредят нарушителям ритуальных запретов, характерных для троицко-русального периода, и помогают тем, кто почитает их праздник и соблюдает все предписанные традицией нормы поведения»⁸⁹². Подробно исследовавшая фольклорные представления о русалках Л.Н. Виноградова отмечает, что, несмотря на многочисленные негативные действия русалок, основной их функцией в полесской традиции является все-таки защита цветущих злаковых полей или содействие цветению и урожаю.

Необходимо отметить, что русалкам приписывалась функция обеспечения не только запретов, связанных с земледелием. Касались эти запреты и почитания предков: «Часть поминальных блинов оставляется на могиле в жертву русалке. Кто на русальной неделе забывает о своих покойниках и не делает им приношений, тому мстят русалки»⁸⁹³. В другом случае современная быличка о том, как русалка не позволила брать воду в реке ночью, относится к сфере соблюдения запретов в быту. Автор повествования описывал это так: «Мы только подошли — стоит женщина! Вся в белом, как снегурка. Все у нее горит около головы так. У этой проруби конской стоит и грозит пальцем: «Вы знаете, что в двенадцать часов ночи на прорубь ходить нельзя? Хоть у соседки ковшик воды попроси, а не ходи». Вот так стоит и грозит...»⁸⁹⁴

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: