Серяков М.Л. – Богини славянского мира 20 страница

Таким образом, включенность Новгорода в западнославянскую традицию связи богинь с городом не только в очередной раз подтверждает сильнейшее западнославянское влияние, бывшее очевидно решающим в момент основания ильменскими словенами своего города и выбора для него небесного покровителя, но и объясняет причины уникальности культа Софии в Новгороде по сравнению с общерусской традицией. Подтверждает западнославянское влияние и рассмотренный в предыдущей главе образ богини с всадниками. Косвенно о распространенности культа этого женского божества можно судить и по ареалу распространенности вышивки: «Сюжетная вышивка архаического типа восходит к культуре Новгорода и Пскова, в то время как население ростово-суздальской «области» и прилегающих к ней более южной территории не знало такой приверженности к этому роду орнамента»⁷⁶³. Напомним, что одним из наиболее распространенных сюжетов вышивки архаического типа и была как раз изображение богини с предстоящими ей зверьми или всадниками. Эта особенность оказывается еще более показательной на фоне того, что антропоморфные персонажи в вышивке крайне редки не только у народов Прибалтики, но даже и у белорусов и жителей Смоленской губ. Редкие образцы подобных изображений на этих территориях связываются с изделиями переселившихся туда русских старообрядцев. Таким образом, образ богини в народной вышивке фиксируется лишь в тех русских землях, в которых данные археологии, антропологии и лингвистики отмечают достаточно сильное западнославянское влияние.

Однако чем можно объяснить эту тесную и на первый взгляд достаточно необычную связь богини с городом? Материалы, относящиеся к Мокоши-Софии дают нам возможность хотя бы частично ответить на этот вопрос. Во-первых, есть основания полагать, что Мокошь в Новгороде имела определенное соответствие с такой казалось бы специфически сугубо христианской чертой Софии, как связь верха и низа, земного и небесного. Территориально Новгород состоял из пяти концов, однако исследователи отмечают, что первоначально их было три. Действительно, два конца впервые упоминаются в летописи достаточно поздно, а суммы собираемой с города дани, количество выставляемых им воинов и количество членов руководящего им совета даже в поздний период («триста золотых поясов») устойчиво кратны числу три. Названия двух концов, Славенского и Людина, достаточно прозрачны, однако о значении третьего, Неревского конца, ясности нет, и по поводу его происхождения выдвигались самые разнообразные гипотезы. На большом материале В.Н. Топоров показал, что индоевропейский корень ner-/nor- обозначал «ныряльщика» вообще, а также все то, что может «нырять» или быть связанным с этим действием, в том числе и человека. Показательно, что к этому же корню относятся и обозначения целого ряда русалок и ундин: нереиды, дочери Не- рея, сына Понта и Геи в греческой мифологии, лит. nerove, nira, лтш. nara, а также класс жрецов у пруссов, имеющих отношение к погружению в воду, — neruttei. От этого же корня были образованы имена богини плодородия Нореи, главной богини Норика, давшей свое имя данной провинции; сабинской богини Нерии, бывшей супругой Марса, а также германской богини матери-земле Нерты, чье изображение объезжало территорию семи племен на запряженной коровами повозке, после чего омывалось в священном озере. Стоит вспомнить и скандинавских норн, сидящих у источника Урд, находящегося у корней мирового древа. К этому же кругу значений относится др.-инд. нарака «дыра», «подземное царство», слав, нора, лит. nerti — «нырять», «погружаться в воду»⁷⁶⁴. Как видим, корень нер- в индоевропейских языках был связан с понятиями земли, влаги, низа.

Естественную оппозицию ему представляет один из вариантов названия другого конца древнего Новгорода. Как отмечают В. А. Янин и М.Х. Алешковский, «Славенский конец (Славно) в летописях носит и иное название — Холм»⁷⁶⁵. В свою очередь, это второе название Славенского конца соотносится со скандинавским названием Новгорода — Холмгард, образованного, по мнению ряда исследователей, из двух заимствованных у славян слов — холм и город. Поскольку будущий северный центр Руси скандинавы начали так называть до образования названия Новгород, то трудно удержаться от сопоставления первой части их наименования с наименованием новгородцами одного из своих концов Холм или Славно. Следует вспомнить, что под последним названием предшественник Новгорода был известен мусульманским авторам. Как видим, еще до возникновения самого названия Новый город и, вероятно, до образования самого города один из его будущих концов под двумя своими названиями был широко известен за пределами Руси как на скандинавском западе, так и на арабском юге.

Название Холм очевидно соотносится с понятием верха. В этом случае Людин конец естественным образом оказывается связан с серединой, поскольку в мифологических картинах мира люди населяют именно средний мир, расположенный между подземным миром и миром богов-небожителей. Если высказанное предположение верно, то первоначальная структура трех новгородских концов моделировало вселенную по вертикали, органически вписывая человеческую общность в макрокосмос. Идея отображения вертикальной трехчастной структуры вселенной на горизонтальной плоскости применительно к устройству человеческого общества встречается и у других индоевропейских народов. Наиболее ближайшим примером этого является записанный Геродотом миф о происхождении скифов-пахарей: «По рассказам скифов, народ их — моложе всех. А произошел он таким образом. Первым жителем этой еще необитаемой тогда страны был человек по имени Таргитай. Родителями этого Таргитая, как говорят скифы, были Зевс и дочь реки Борисфена (я этому, конечно, не верю, несмотря на их утверждения). Такого рода был Таргитай, а у него было трое сыновей: Липоксаис, Арпоксаис и самый младший — Колоксаис. (...) Так вот, от Липоксаиса, как говорят, произошло скифское племя, называемое авхатами, от среднего брата — племя катиаров и траспиев, а от младшего из братьев — царя — племя паралатов. Все племена вместе называются сколотами, т.е. царскими»⁷⁶⁶. Во второй части имен всех сыновей Таргитая отчетливо прослеживается индоиранский корень «ксай» — «царь», а что касается первой части их имен, то они означают соответственно «гора», «(водная) глубина» и «солнце», т.е. в совокупности образуют собой трехчастную структуру физического мира по вертикали. Их отец, таким образом, являлся символом целостной вселенной. В связи с этим крайне интересно то, что одно из скифских божеств было изображено в виде дерева. Действительно, как показали многочисленные исследования мифологии различных народов, именно образ мирового древа являлся одним из наиболее древних и наиболее распространенных образов наглядного изображения трехчастного устройства мироздания. В случае со скифской мифологией дерево обозначало бога, однако выше мы видели, что оно обозначало и богиню. Нет ничего невозможного, что новгородское трехчастное устройство общество было основано по образу и подобию богини- дерева, каковой для данного славянского племени была, скорее всего, именно Макошь. Именно в окрестностях Петербурга, т.е. на бывших новгородских землях, была зафиксирована легенда о том, как Пятница, эта «двоеверная» ипостась Макоши, спасаясь от домогательств черта, влезла на березу. Как было показано в двенадцатой главе, данная легенда восходит к индоевропейскому мифу о богине, которая сама является деревом. В этом аспекте интересно сопоставить и другие сюжеты, связанные с богиней- деревом в нуристанской мифологии с восточнославянскими данными. Дисани доит коз — Макошь стрижет овец; с первой связаны семь неземных божеств-убийц — паней, пресекающих жизнь человека — «двоеверная» Пятница не только сама может покарать нарушителей запретов, но в одной легенде ее сопровождает смерть. Кроме того, ниже будет показано, что двенадцать лихорадок могут быть связанными с двенадцатью пятницами. Таким образом, мы видим, что обе богини связаны не только с любовью и образом дерева, но и со смертью и мелким домашним скотом. Следует отметить, что восточнославянская традиция, как это видно из белорусского заговора, знает как хранительницу домашнего скота и Зарю-Венеру: «Я свою скотину заговариваю дъвеми зарами — раньняй и вечерняй — застановляю»⁷⁶⁷. У южных славян во время Петковицы — праздника, посвященного Параскеве Пятнице, — основные действия были направлены на благополучие домашнего скота: ради здоровья и благополучия животных воздерживались от работы, пекли специальный хлеб, производили случку, а македонцы вообще считали этот день праздником овчаров⁷⁶⁸.

Единственное принципиальное отличие заключается в том, что Дисани является матерью богов, в то время как о Мокоши отечественные источники ничего такого не говорят. Однако это отличие может быть объяснено большей архаичностью нуристанской мифологии, сохранившей больше матриархальных элементов. С другой стороны, о связи Мокоши с образом холма говорит не только западнославянский топоним Мокошин верх, но и восточнославянская бы- личка про Пятницу. Когда она пришла покарать женщину, золившую белье в пятницу, та спаслась тем, что воскликнула: «Ой, Пятница, осиянская гора горит!», после чего Пятница с криком «Ой, там же мои дети сгорят!» убежала⁷⁶⁹.

Кроме того, весьма показательно, что предание, относящееся к изначальному периоду новгородской истории, указывает на связь дерева именно с женским началом. Иоакимовская летопись рассказывает, что у новгородского старейшины Гостомысла было четыре сына и три дочери. К моменту его смерти сыновья его все погибли, а дочери были выданы замуж за других правителей. Поскольку вопрос о наследнике очень тревожил Г остомысла, неудивительно, что однажды он увидел на эту тему вещий сон: «Единою спясчу ему о полудни виде сон, яко из чрева средней дочери его У милы произ- расте древо велико плодовито и покры весь вес град Великий, от плод же его насысчахуся людие всея земли. Востав же от сна, призва весчуны, да изложат ему сон сей. Они же реша: «От сынов ея имать наследити ему, и земля угобзится княжением его». И все радовахуся о сем...»⁷⁷⁰ Как уже давно установили исследователи мифологии, число семь соотносится с понятием мирового древа, описывая устройство вселенной в базовых соотношениях: уже упоминавшееся выше троичное ее деление по вертикали и четырехчастное деление по горизонтали (четыре стороны света). Как видим, с трехчастным делением по вертикали соотносятся дочери Г остомысла, и именно из чрева его средней дочери произрастает чудесное плодоносящее дерево. Таким образом, мы видим, что в новгородской традиции, отразившей древнейший период в истории этого города, дерево устойчиво соотносится именно с женским началом. Выше уже было показано, что дерево вполне могло быть образом женского божества. О том, что эта черта была свойственна и Мокоши, притом в весьма архаичный период, свидетельствуют и данные сравнительного языкознания: авест. maekantis — «сок деревьев» не только соотносится с именем этой богини⁷⁷¹, но и отсылает нас в первую очередь к образу березы, о целебных свойствах сока которой люди знали очень давно. Однако именно на березе спасалась от черта Параскева Пятница в рассмотренной выше легенде, происходящей с новгородской территории. Интересно отметить, что ближайшую этимологическую параллель авестийскому термину исследователи находят не в восточно-, а в западнославянских языках: «В первую очередь здесь следует указать на верхнелужицкое mokance «мокрядь» (при существующем шок «жидкость; щелочный раствор»). Это слово практически идеально могло бы по звуковому облику, по форме и по семантике соответствовать авест. maekantis...»⁷⁷²

Следует также отметить еще одну немаловажную деталь: сама кончанская организация была свойственна западным славянам, а на территории Руси в основном лишь тем областям, которые находились с ними в контакте: «Между прочим, кончанские организации также восходят, как предположил А.В. Арциховский, к балтийским славянам, у которых имелись общественные здания контины — центры отдельных частей города. Концы прослеживаются и в Пскове, Руссе, Ладоге, Кореле, Ростове, Смоленске, однако сомнительно, чтобы они были и в других городах древней Руси»⁷⁷³. Весьма показательно, что анализ новгородской иконописи привел А.И. Яковлеву к выводу о том, что в данной традиции София имела и космогоническое значение: ««Слава» Софии простирается на небесах и на земле, ее положение промежуточное, оно соединяет земное с небесным»⁷⁷⁴. Мы видим, что в своей «древесной» ипостаси языческая богиня действительно соединяла верх и низ, земное и небесное, т.е. осуществляла именно ту функцию, которая в «двоеверный» период была впоследствии перенесена на христианскую Софию.

Олицетворяя собой вселенную, эта богиня, которую в случае с Новгородом мы со значительной степенью вероятности можем отождествить с Мокошью, являлась одновременно в какой-то степени и олицетворением созданной городской общины. Показательно, что в одном духовном стихе Пятница является убогому в пустыне и велит ему передать людям требования, относящиеся именно к миру и согласию в обществе:

Скажи-ка добрым людям:

Друг друга бы любили,

Брат бы брата почитали И матерным словом не бранились⁷⁷⁵.

Еще одним косвенным подтверждением данной реконструкции является связь прядения, одной из наиболее значительных функций этой богини, со славянским социальным устройством, зафиксированная в языке: «Прядется не только нить, вервь и жизнь, но также составляется человеческий коллектив, община, в которой все спрядено одной нитью. Русская вервь как обозначение веревки, т.е. чего- то спряденного и ссученного, и общины реализует именно этот образ...»⁷⁷⁶ Следует только отметить, что образ общины как подобия мирового древа, отраженного в названия трех концов первоначального Новгорода, является более древним по сравнению с восприятием общины в види веревки-верви. Для патриархального сознания неразрывное единство бога-прародителя и порожденного им народа было исследовано нами на примере Дажьбога⁷⁷⁷. Однако очевидно, что для матриархального сознания место бога-отца занимала богиня-мать. Следует отметить, что описанная идея не является чем-то необычным для славянской традиции. В польском городе Щецине почитался бог Триглав, по поводу которого А. Гильфердинг высказал достаточно обоснованное предположение, что это просто другое имя того же Святовита. Сами западные славяне так объясняли внешний вид своего божества: «Они (три главы) означают, что наш бог управляет тремя царствами: небесным, земным и преисподнею»⁷⁷⁸. Как видим, Триглав символизировал собой троичное деление вселенной по вертикали. Весьма показательно, что сам город Щецин располагался на трех горах, из которых средняя и самая высокая была посвящена этому языческому богу. Интересно отметить, что когда в XII в. немецкие миссионеры уничтожили капище, одна вдова спрятала золотое изображение Триглава в дупле огромного ствола дерева, причем, согласно «Житию Отгона» Эббона, оно было «так усердно и прочно вбитое в дерево, что никак нельзя было его ни вытащить, ни хотя бы сдвинуть с места». Восточнославянский Збручский идол точно также изображал собой данное триединство в составе космического тела Первобога. Весьма показательно, что Триглав почитался в городской общине, а Збручский идол наглядно показывал, что люди являются неотъемлемой частью космического божества — мысль, отраженная и в русском духовном стихе о «Голубиной книге». Эти примеры показывают укорененность образа объемлющего три сферы мироздания божества, включающего в свое вселенское тело и мир людей, в славянской традиции. В индоевропейской мифологии мы видим пример подобного единения на примере ведийской матери богов Адити, о которой гимн говорит так:

Адити — небо, Адити — воздушное пространство,

Адити — мать, она — отец, она — сын,

Все-Боги — Адити, Адити — пять родов (людей),

Адити — то, что рождено, Адити — то, что должно

родиться.

(РВI, 89, 10)

Параллель с ведийской традицией окажется еще более явной, если мы вспомним, что лоно богини речи Вач находится в водах, а корень нер-, от которого было образовано название Неревского конца, семантическим связан не только с низом, но и с водой. Следует также отметить, что весьма похожее представление о власти в различных сферах именно женского персонажа встречается нам и в польской традиции. Рассказывая о победе Ванды, дочери первого польского правителя Крака над королем алеманов, автор «Великой хроники» отмечает, что последний, устрашенный ее могуществом, покончил жизнь со словами: «Пусть Ванда повелевает морем, пусть землей, пусть воздухом...»⁷⁷⁹ Понятно, что вся эта история является вымыслом средневекового автора, однако в этих словах, возможно, отразились древние западнославянские представления о власти некого женского божества над тремя сферами мироздания по вертикали. Весьма показательно, что в качестве первой стихии, владычество над которой король алеманов признавал за Вандой, выступает именно море, а не земля, что роднит польскую традицию с новгородской, в которой название Неревского конца также указывает на водную стихию.

Во-вторых, следует отметить, что само имя отца У милы и деда Рюрика Г остомысла означает буквально «думающий о госте». Однако гостем в Древней Руси называли не только гостя в современном значении этого слова, но также и купца. Такое имя объясняется реалиями эпохи, предшествовавшей знаменитому призванию варягов. Именно тогда через земли ильменских словен проходил волжско- балтийский торговый путь, игравший, судя по всему, достаточно большую роль в жизни славянских племен. В этой связи более чем показательно, что имя Гостомысл среди славянских правителей той эпохи встречается дважды и притом на противоположных концах балтийского участка этого пути: с упоминавшегося выше Гостомысла начинается список новгородских посадников, а второй Гостомысл, убитый Людовиком Немецким в 844 г.⁷⁸⁰, фиксируется письменными источниками у живших на территории современной Германии западных славян как раз неподалеку от Старграда. Согласно Иоакимовской летописи первый Гостомысл приходился дедом Рюрику, то второй, согласно немецким генеалогиям, являлся племянником основателя русской княжеской династии. С учетом рассмотренных выше топонимистических и мифологических связей между западнославянским Старградом-Сиваном и восточнославянским Новгородом подобное совпадение связанных с торговлей имен у славянских правителей в этих двух регионах едва ли можно считать случайным. А тот факт, что оба Гостомысла приходились ближайшими родственниками летописному князю Рюрику и вовсе сводит возможность случайного совпадения к нулю. Однако имя Гостомысла, говорящее о большом значении торговли в жизни Новгорода уже на самом начальном этапе его существования, заставляет вспомнить, что в более позднюю эпоху в том же Новгороде с торговлей была тесно связана именно Параскева Пятница, воспринявшая в христианскую эпоху целый ряд черт языческой богини Венеры. Следует подчеркнуть, что и в новгородской легенде о Гостееве «двоеверная» София, в облике которой проглядывают древние черты славянской Зари-Венеры, является ему именно во время его морского плавания, вновь указывая на связь данного небесного светила с мореплаванием. Возможно, в свете этого отнюдь не случайностью оказывается и тот факт, что древнейшее изображение Софии в Руси было сделано в церкви Успения на Волотовом поле. Согласно новгородскому преданию, записанному в XIX в. любознательным архимандритом Макарием, именно на Волотовом поле был похоронен дед Рюрика, легендарный Гостомысл: «Причина, почему Успенская церковь зовется на Волотове, заключается в том, что здесь полагают местопребывание бывшему у славян-язычников идолу Велесу или Волосу, подобно как на Ильмене при истоках Волхова было пребывание другого языческого идола Перуна. В память этого места, язычники погребали здесь своих князей и богатырей. Доселе указывают к юго-востоку саженях в 20-ти от церкви на холме, насыпанный над могилою князя славного Гостомысла будто бы пригоршнями новгородцев, чтивших память своего любимого старейшины...»⁷⁸¹ Кроме того, не следует забывать, что именно Пятница, еще один персонаж новой религии, на который частично перешли функции Мокоши, была в Новгороде покровительницей морской торговли, для ведения которой было весьма полезно наблюдать в море планету Венеру.

Выше уже отмечалось, глава новгородской церкви осуществлял в княжеской семье генетически связанный с рожаницами и Мокошью ритуал пострига, этот очевидный пережиток язычества. В этой связи следует отметить, что устав князя Всеволода наделял новгородского владыку весьма важным правом — контролем за правильностью торговли. Ежегодно он должен был проверять точность торговых мер в Новгороде: «Торговыя вся вѣсы, мѣрила и скалвы вощаныя, и пуд медовый, и гривенка рублеваа и всякая извѣсть, иже на торгу промежи людьми, от бога тако исконѣ уставлено есть: епископу блюсти без пакости, ни умаливати, ни умноживати, а на всякыи годъ извѣщивати; а скривится, а кому приказано, а того казнити близко смерти, а живот его на трое: треть живота святѣи Софии, а другаа треть святому Ивану, а третьая треть сочьскым и Новугороду...»⁷⁸² Вполне возможно, что эта достаточно необычная для носителей этого сана функция точно также является пережитком языческих времен и восходит к связи Мокоши с торговлей. Подтверждает это предположение тот факт, что древнейшая из известных на сегодняшний день линеек была найдена в Ладоге в здании, которое исследователи отождествляют с языческим капищем⁷⁸³. Если это так, то задолго до новгородских архиепископов контроль за правильностью мер торговли осуществляли языческие волхвы.

Комплексный анализ дошедших до нас источников показал, что в языческую эпоху богиней-берегиней северной столицы Руси являлась именно Мокошь, многие черты которой впоследствии перешли на христианский образ Софии Премудрости Божией. Данное обстоятельство объясняет особенности восприятия новгородцами в «двоеверную» эпоху этого в высшей степени абстрактного начала новой религии, ясность об истинной сущности которого отсутствовала даже в XVI в. Хоть летопись упоминает из языческих божеств в Новгороде одного лишь Перуна, культ которого действительно имел

глубокие корни в этой земле, однако приведенные выше материалы показывают, что на начальном периоде своей истории жители этого города были не менее тесно связаны и с Мокошью. Без учета этого вряд ли можно объяснить тот факт, что в христианский период небесным покровителем Новгорода становится не Илья-пророк, а София. Следует отметить, что Мокошь в новгородской традиции сохранила очень многие черты Великой богини. В образе дерева она символизирует трехчастное деление Вселенной по вертикали и, стремясь органично вписать в мироздание свою создаваемую городскую общину, новгородцы в своем первоначальном общественном устройстве стараются воспроизвести именно эту структуру. Духовный стих о Егории Храбром и сказка о Василисе Премудрой содержат намеки на то, что эта богиня могла рассматриваться и как порождающее вселенную начало. Мокошь оказывается весьма тесно связана с Судьбой, а впоследствии со Словом, которое в индоевропейской традиции само мыслилось как вселенское начало, запечатлеваемой этим Словом Славой, а также божественной Премудростью, которую оно выражало. Она охраняет избравшую ее покровительницей город, являясь его верховным правителем и судьей, причем власть ее распространяется не только на земную жизнь, но и на посмертную участь человеческой души. Сохраняет она весьма древние связи с быками и коровами, а также со змеем, в облике которого воспринимался ее божественный супруг Перун. Наконец, в качестве Венеры она является покровительницей как брака, так и торговли, в буквальном смысле путеводной звездой для корабельщиков. Связь с данным светилом вписывает Мокошь в рамки таких индоевропейских традиций, как иранская и римская, в которых богиня, отождествляемая с данным небесным светилом, также выступает в роли охранительницы и связана с понятием верховной власти.

Глава 17 МОРАНА И БАБА-ЯГА

Помимо женского олицетворения Жизни славяне знали и такое же олицетворение Смерти, которой была известная нам по западнославянским источникам богиня Морана или Маржана. Польский писатель Я. Длугош отождествлял Маржану с античной Церерой, «Матерью и богиней плодов», которую почитали крестьяне и земледельцы, принося в жертву пшеничные зерна. Однако, если Длугош отождествлял польскую Маржану с римской богиней земного плодородия Церерой, то более ранние древнечешские глоссы «Mater verborum» соотносили Морану с гораздо более зловещей греческой Гекатой, что подтверждается и корнем мор-, лежащим в основе ее имени. Интересно отметить, что в фольклоре Магепа также называлась Smrt, Smrtka, Smrtonoska и ассоциировалась со смертью и болезнями, как об этом красноречиво говорит чешская поговорка: «От Морены нет спасения». Другая пословица гласила: «против Морены нет коренья», т.е. лекарства. Обычно она олицетворялась женским чучелом, символизировавшим смерть (мор) и зиму, которое торжественно топилось западными славянами во время встречи весны для обеспечения будущего урожая.

Первым утопление чучел Дзеваны и Маржаны описал все тот же Я. Длугош. Другой польский писатель Мартин Вельский в 1551 г. так описывал свои личные наблюдения данного праздника: «На моей еще памяти был обычай у нас по селам, что на Белой неделе поста топили одно чучело: убрав сноп из конопли или соломы в человеческое платье, все село провожало его туда, где поблизости было какое-нибудь озерцо или лужа, и там, сняв с него одежду, бросали в воду, распевая жалобно: «Смерть вьется по плетню, ища себе хлопоты» и т.д. Затем поскорее бежали домой от того места; кто же <...> в то время падал, считали это предзнаменованием, что он в том же году умрет. Звали это чучело Маржана, я бы сказал, что это был бог Марс»⁷⁸⁴. Очевидно, что это было изображение богини смерти, так что Вельский ошибся в своем предположении, однако, к счастью, он одновременно записал и то имя, которое слышал от своих земляков. Д.М. Дудко отметил, что, согласно Длугошу, поляки топили чучела Маржаны и Дзеваны 7 марта, сопоставив это с тем, что именно 7 марта в Индии носили с факелами изображение богини смерти Кали и бросали его на берегу Ганга⁷⁸⁵. Славяноиндийские параллели на этом не заканчиваются: в Индии богиня смерти традиционно изображалась с высунутым языком и точно также с высунутым языком была изображена баба-яга на русской лубочной картинке.

Как отмечают современные исследователи, само ритуальное уничтожение образа Мораны не только знаменовало завершение зимы, но и обеспечивало плодородие во всех его проявлениях: «Верили, что уничтожение чучела обеспечит скорый приход лета, хороший урожай, сохранит село от мора и смерти, а девушкам обеспечит замужество»⁷⁸⁶. Поскольку ежегодное утопление Мораны было призвано обеспечить хороший урожай, становится понятным, почему Я. Длугош неожиданно отождествил ее не с богиней смерти, а с богиней плодородия римской мифологии. У восточных славян имя этой богини смерти сохранили только украинцы: «Купальское дерево на Украине называли Мораной (Мареной, Марой), т.е. именем древнеславянского мифологического персонажа, олицетворявшего смерть, зиму»⁷⁸⁷. Однако сам обряд проводов зимы украинцы не сохранили.

Интересно сопоставить данные польских источников и еще по одному персонажу. Ян Длугош отмечал: «Плутона прозывали Ныя (Nya); его считали богом подземного мира, хранителем и стражем душ, покинувших тела, и просили у него после смерти провести в лучшие места преисподней, и поставили ему главное святилище в городе Гнезно, куда сходились изо всех мест»⁷⁸⁸. Из этого описания следует, что Ный являлся мужским божеством. Точно также, как о боге, пишет о нем в 1582 г. и Стрыйковский: «Плутона же, бога пекельного, которого звали Ныя, почитали вечером, просили у него по смерти лучшего усмирения непогоды. <...> Также Цереру, богиню земли, открывательницу всяких злаков, которую они звали Маржана, ей тоже в Гнезне <...> был за большие средства поставлен храм, где ей во славу десятину всякого зерна после жатвы приносили, прося на другой год обильного урожая»⁷⁸⁹. Однако у него появляется новая подробность: в Гнезно, где, согласно Длугошу, находилось главное святилище Ныя, был также и храм Маржаны, которую он описывает, как богиню плодородия. Однако в начале XVIII в. Про- кош считает Ныя уже не богом, а богиней: «Ныя, последняя из потомства Jlexa, правила во времена Геркулеса Ливийского... После ухода Геркулеса в Италию Ныя счастливо и милосердно народом своим повелевала»⁷⁹⁰. Как отмечали отечественные и зарубежные исследователи, хтонические божества ассоциируются с землей и ее производительными силами, но одновременно являются и божествами загробного мира, причудливо сочетая в одном лице смерть и плодородие. Приняв это во внимание, становится понятным и то, почему в Гнезно одновременно находились святилища Ныя-Плутона и Маржаны-Цереры, равно как и то, что сам Ный под конец стал восприниматься как богиня, слившись, по всей видимости, с образом Маржаны у поздних писателей. Эту же необычную на первый взгляд связь плодородия земли и мира смерти на примере ритуалов с березой мы уже видели в двенадцатой главе.

В отечественной традиции подобным женским персонажем, значительную древность которого мы можем предположить, является Баба-яга русских сказок. В первую очередь она связана со смертью, поскольку в сказках неоднократно пытается тем или иным способом погубить героев. «Белорусы уверяют, что Смерть передает усопших бабе-яге, вместе с которою разъезжает она по белому свету и что баба-яга и подвластные ей ведьмы питаются душами покойников и от того делаются столь же легкими, как самые души... Рассказывают также, что баба-яга крадет детей, подымает их на воздух и бросает оттуда мертвыми на кровлю дома»⁷⁹¹. Устойчивым ее эпитетом является костяная нога, однако в костромских говорах слово «ко- стеная» означает «смерть»⁷⁹². Образ кости естественным образом соотносится с понятием смерти — вскоре после ее наступления плоть человека распадалась и от него оставались одни кости. Возможно, что именно к этому кругу ассоциаций восходит и весьма распространенный в сказках мотив, когда герой обычно застает ягу лежащей в своем домике, который зачастую весьма мал для нее, что вызывает невольную ассоциацию с мертвецом в могиле. Она лежит из угла в угол, в одном углу ноги, в другом голова, губы на притолоке, а нос упирается в потолок. При этом в некоторых случаях у бабы-яги подчеркиваются гипертрофированные женские половые признаки, отчасти сближающие ее с «Венерами» палеолита: «Избушка повернулась к морю задом, к нему передом. Царевич взошел в нее и видит: на печи, на девятом кирпичи, лежит Баба-яга костяная нога, нос в потолок врос, сопли через порог висят, титьки на крюку замотаны, сама зубы точит»⁷⁹³. С именем бабы-яги ассоциируется и название мертворожденного ребенка игоша⁷⁹⁴. В словацкой сказке она спрашивает героя: «Ты хочешь идти в пекло? Я — Ежи-баба»⁷⁹⁵, что вновь указывает на ее связь с загробным миром.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: