Серяков М.Л. – Богини славянского мира 15 страница

Поскольку многие представления, связанные с Мокошью в христианстве перешли на Параскеву Пятницу, а пятница в индоевропейской традиции была связана с планетой Венерой, эту же связь мы вполне можем предположить и для Мокоши. Эта планета была посвящена как античным богиням любви Афродите и Венере, так и иранской Ардви Суре Анахите, причем все эти богини были связаны также и с водой. У германских народов название пятницы также восходит к имени языческой богини любви Фрейи, с которой англо-норманский хронист отождествил какую-то богиню лютичей. Современному сознанию трудно себе представить, как богиня, тесно связанная с земными водами одновременно была связана и с небесной сферой, однако эти одновременные связи применительно к Ардви-Суре Анахите фиксирует посвященный ей гимн. В нем верховный бог Ахура Мазда говорит ей:

Так возвестил ей добрый

Творец Ахура-Мазда:

Приди, о Ардви-Сура,

Сойди со звезд на землю, Что создал я, Ахура...⁵⁷°

Еще лучше понять эту идею нам помогают материалы белорусских заговоров, в которых отчетливо виден космогонический характер происхождения мировых вод: «Анализ «гидрографической» формулы, описывающей происхождение, истоки водзицы-царицы и ее течение, позволяет отнести рассматриваемые заговоры к кругу космологических текстов. Водзица-царица берет свое начало на небе, движется сверху вниз: с под краснаго сонца, с под яснаго месяца, с под цемнаго булука (облака)... из центра мира: с под алтыря-каменя; с ключа салтаньского...»⁵⁷¹ Все это вместе взятое делает весьма вероятным предположение, что в языческий период Мокошь также была богиней планеты Венеры и впоследствии это ее свойство было перенесено на «двоеверную» Параскеву Пятницу. Хоть источники напрямую не связывают Мокошь с данной планетой, однако ее упомянутые выше ее ассоциации с понятием верха указывают на то, что и она, по всей видимости, входила в число небесных богинь. Если это так, то к ней также относятся рассмотренные выше характеристики Зари-Заряницы русских заговоров. Подробные доказательства этого были приведены мною в исследовании духовного стиха о «Голубиной книге»⁵⁷². В нем, в частности, было показано, что наши далекие предки знали о свойствах планеты Венеры через определенные промежутки времени проходить по солнечному диску, и это отразилось в древнерусском названии этой планеты как «преходницы». В пользу отождествления Мокоши и Зари русских заговоров также говорит приведенный выше фрагмент древнерусского поучения, связывающий ее с ручным блудом и, в одной из редакций, содержащий как будто намек на ее двойной характер, вполне согласующийся с двойственностью утренней и вечерней звезды: «Богыню сию же двоу творять и мокошь чтоуть...» Кроме того, выше мы видели, что, несмотря на все старания христианства, до конца XIX в. в отдельных местах Руси бытовало восприятие Зари как богини. Поскольку древнерусские письменные памятники не упоминают кроме Мокоши больше никакой индивидуализированной богини, это обстоятельство также свидетельствует в пользу отождествления обеих мифологических персонажей. Следует также сказать, что предположение о тождестве Мокоши с утренней и вечерней звездой лучше всего позволяет понять всю композицию Збручского идола (рис. 13). Сам идол изображал в своей совокупности Первобога с четким делением мира на три яруса: небесный, земной и подземный. На верхнем, небесном, ярусе было изображено два бога, достаточно уверенно отождествляемых с Перуном и Дажьбогом, и две богини. Одна из них, держащая рог, судя по всему, изображала Мокошь, что же касается второй, держащей в руке кольцо, то мы не можем точно установить, кого она представляла. Поскольку это был небесный ярус, где Дажьбог олицетворял собой Солнце, Перун — Месяц, а Мокошь — Венеру, следовательно, и последняя богиня должна была представлять какую-либо звезду или планету. Сведениями

о подобном персонаже в древнерусском языческом пантеоне мы не располагаем. Б.А. Рыбаков высказал предположение, что перед нами Лада, однако ее имя отсутствует не только в летописном перечне богов Владимира, но и во всех древнерусских поучениях против язычества. Напротив, последний источник, как мы видели выше, дает устойчивое сочетание имен Перуна, Хорса (эквивалента Дажьбога в качестве солнечного божества) и Мокоши, но не содержит в связи с ними имени какой-либо другой богини. Хотя ту возможность, что на последнем изображении помещена какая-то неизвестная богиня, окончательно исключить нельзя, но наиболее вероятным будет предположение, что обе женские фигуры небесного яруса представляют одну и ту же богиню — Макошь-Венеру в ее двойном аспекте утренней и вечерней звезды. Дополнительно это подтверждает и то, что на миниатюре Хлудовской псалтыри XIII в. утренняя Заря изображена в виде женщины с факелом и гривной в руке (см. рис. 5). Интересно отметить, что женская рука с кольцом присутствует и на некоторых вариантах герба мекленбургских герцогов, происходивших по прямой линии от западнославянских князей. Весьма показательно, что, по словам хрониста, герцог Прибыслав Пархимский в XIII в. почитал эту девушку «совсем и совершенно как бога»⁵⁷³. Как отмечал А.Н. Афанасьев, золотое кольцо символизировало собой Солнце, о чем свидетельствовала старинная святочная игра с этим предметом у русских и чехов, причем кольцо должна была найти именно девушка⁵⁷⁴. Очевидно, что женская рука с кольцом в данном контексте как на Збручском идоле, так и на мекленбургском гербе обозначала собой Зарю, почитавшуюся как бог и на Руси.

Рис. 13. Збру некий идол

В этом случае они абсолютно точно соответствуют двум глазам космического Первобога «Голубиной книги». Если данное предположение верно, то нам опять бросается в глаза некоторая несообразность композиции идола, аналогичная небесному мифу «Голубиной книги». Поскольку Дажьбог олицетворял на нем Солнце и, следовательно, день, а Перун, соответственно, Луну и ночь, оба изображения Венеры-Макоши, соответствующие утру и вечеру, должны были бы быть помещены между обоими мужскими божествами, обозначая границу между светлой и темной половиной суток. Это было бы наиболее логично, наглядно иллюстрировало бы последовательность хода времени и соответствующие ему основные небесные светила и притом нисколько не нарушало бы муже-женской композиции всего Збручского идола.

Однако его создатели сознательно отказались от этой возможности для того, чтобы поместить Венеру-Макошь прямо напротив Солнца-Дажьбога и тем самым наглядно показать наложение самой яркой небесной звезды на дневное светило. В принципе, текст «Голубиной книги», данные языка о славянском названии Венеры и композиция Збручского идола, взятые по отдельности, могли оказаться случайными совпадениями, но, взятые в своей совокупности, они демонстрируют стойкую закономерность в выражении славянами- язычниками разными способами своих религиозно-астральных представлений, при которой простая случайность явно исключается. Подтверждает такое понимание Збручского идола и приведенное выше известие 1068 г. англо-норманнского хрониста Ордерика Виталия, который отметил, что главными богами лютичей были Один, Тор и Фрея, т.е. Святовит, Перун и Мокошь. Поскольку праздник Святовита праздновался в Арконе во время летнего солнцестояния, он, следовательно, соотносился с дневным светилом. Громовержец Перун был связан с Луной, а о связи Мокоши с Венерой было сказано выше. Таким образом мы видим, что выделение в качестве главных божеств Солнца, Луны и Венеры было свойственно не только восточным, но и западным славянам, и это обстоятельство привлекло к себе внимание потомка искусных в мореходстве викингов.

Необходимо также отметить, что создатели этого комплекса подчеркнули ведущее положение Мокоши в их пантеоне. Как показали археологические исследования, Збручский идол до своего свержения был установлен таким образом, что грань с Мокошью была ориентирована на север, вторая богиня — на восток, Дажьбог—на юг, Перун — на запад. «В 1968 г. я предположил, — писал Б.А. Рыбаков, — что главной лицевой гранью збручского идола является грань с Макошью. Данные раскопок 1984 г. подтверждают эту гипотезу: лицевая грань обращена к входящим в это «святая святых» всего ритуального комплекса»⁵⁷⁵. Однако север был наиболее священной частью света в индоевропейской традиции, и тот факт, что изображение именно Мокоши, а не Перуна было обращено на север и именно его видел в первую очердь входящий в святилище, наглядно указывает на значимость этой богини в глазах создателей этого святилища.

Поскольку Мокошь была покровительницей прядения, теоретически это могло дать исходный толчок для связи образа Параскевы Пятницы с торговлей, но толчок явно недостаточный: продукция женского рукоделия была лишь одним из многих товаров, которые наши предки в старину продавали и покупали и совершенно непонятно, почему с покровительницей именно этого ремесла стали связывать понятие торговли как таковое. Однако, если мы примем во внимание, что наблюдение утренней и вечерней звезды играло большую роль в навигации и, следовательно, в морской торговле, которая играла большую роль в эпоху возникновения Древнерусского государства, то причина неожиданной связи богини планеты Венеры с торговлей станет для нас более понятной. Наконец, не следует забывать и о тесной генетической связи Мокоши с водяной стихией в целом.

Предпринятый нами анализ показал более чем величественный образ главной богини Древней Руси. В результате сопоставления средневековых памятников с данными «народного православия» и традициями других индоевропейских народов мы видим, что Мокошь в первую очередь была богиней любви, тесно связанной с водой и планетой Венерой. Любовь понималась в самом широком смыле — от того, что церковники пренебрежительно именовали «блудом», до заключения языческих браков и помощи при родах. Покровительствуя в первую очередь женскому труду, она была также связана как с земледельческими работами, так и с торговлей. Связанный с образом двенадцати пятниц календарь организовывал весь годовой цикл как в хозяйственном плане, так и в плане деторождения. Неожиданной оказалась связь «двоеверной» Пятницы со смертью и деревом, однако и они находят свои аналоги у других индоевропейских народов. Более того, данный комплекс представлений рисует ее как сверхъестественное существо, обладающее властью даровать исключительную продолжительность жизни и определять посмертную судьбу человеческой души. Как будет показано ниже, связь ее с властью этим не ограничивается. Наконец, нельзя не обратить внимания на двойственный характер этой богини: с одной стороны, она щедро дарует людям здоровье и исцеление, но с другой стороны, может жестоко наказать или даже убить нарушителей установленных ею запретов. Интересно также отметить, что мифопоэтическое сознание реализовало в образе Мокоши различные варианты этимологии ее имени, которые хоть формально и не были связанны между собой, однако нашли свое выражение в тех или иных чертах либо повериях, которые народное сознание соотносило с данным божеством.

Глава 14 РОЖАНИЦЫ И СУДЬБИЧКИ

На протяжении нашего исследования мы уже неоднократно встречались с тем, что древнерусские поучения упоминанают каких- то рожаниц. Согласно достаточно условной периодизации славянского язычества в «Слове св. Григория о том, како первое погани суще языци кланялись идоломъ» поклонение им предшествовало культу бога-громовержца: «И ти начаша требы класти роду и рожаницам преже Пероуна, бога ихъ». В списке этого слова в Паисевском сборнике содержится одна интересная подробность, позволяющая пролить свет на характер этих персонажей: «Откуду ізвыкоше елени класти требы Артемиду і Артемидѣ, рекше Родоу і Роженицѣ»⁵⁷⁶. По аналогии с покровительствовавшей родам греческой богиней Артемидой христианский автор придумал никогда не существовавшего Артемида, чтобы создать соответствие славянскому Роду, но, если не считать данной неточности, этот древнерусский текст показывает природу рожаниц. Эта деталь была вполне ясна уже И.И. Срезневскому еще в середине XIX в.: «Сравнение Рожаницы с Артемидой-Дианой в Паисиевском слове Григория еще более определяет славянский миф. Эта богиня греков и римлян была представляема покровительницей жен, бабкой и кормилицей, хранительницей целомудрия жен. Греческие невесты перед браком приносили жертвы ей, Юноне и паркам. Как богиня судьбы и вместе родов, то покровительствующая, то враждебная родильницам, она считалась помощницей матерей, разрывающей пояс родильниц, помощницей родов, и вместе с тем svXro£ — доброй пряхой, следовательно как будто одною из парок, которые заведывали, как известно, нитями жизни человеческой»⁵⁷⁷. Несмотря на все старания духовенства, требы им продолжали ставиться достаточно длительное время и после принятия христианства. Паства упорствовала в своих заблуждениях, и автор «Слово Исайи пророка о поставляющих вторую трапезу Роду и рожаницам», специально посвященного этой теме, был вынужден признать продолжение почитания рожаниц при совершении обрядов, связанных с малыми детьми: «Волсви и еретицы и богомѣрскии бабы кудесницы и иная множайшая волшебствуютъ... и съ робятъ первыя волосы стригутъ и бабы каши варятъ на собрание рожаницамъ...»⁵⁷⁸ В «Вопрошании Кюриковом» вопросы новгородского математика были обращены к епископу Нифонту (1130—1156 гг.). Среди множества вопросов один имел отношение к интересующей нас теме: «Аже се Роду и Рожанице крають хлебы и сиры и мёд?». Ответ епископа гласил: «Бороняше велми. Негде, рече, молвить: горе пьющим рожанице!»⁵⁷⁹ Как следует из исповедальных вопросов, в ряде случаев православное духовенство упоминало рода с рожаницами рядом с вилами, еще одним классом женских божеств: «Ли сплутила есі з бабами богомерьскыя блуды, ли молилася еси вилам ли роду

і роженицам, и перуну, и хурьсу, и мокоши, пила и ела. Три лѣта пос(тъ) съ поклон...»; «не молилася еси виламъ и роду»⁵⁸⁰. Это же совместное упоминание мы видим и в «Слове некоего христолюбца и ревнителя по правой вере»: «то суть идолослужители, иже ставять трапезу рожаницямъ, коровай молять виламъ...»⁵⁸¹

К еще большему огорчению борцов с язычеством, их двоеверно живущие соплеменники начали смешивать Богородицу с рожаницами, а обряды в честь прежних языческих богов приурочивать к христианскому рождеству: «желя роду и рожаницамъ по рождествѣ в пнед мукоу варити (и) святѣй Богородици а родоу примолвливающе»⁵⁸². Подобный религиозный синкретизм отмечают и другие авторы: «смешаемь с идольскою трапезою трисвятыя богородици с рожаницами в прогневанье богу»⁵⁸³. По свидетельству поучений, даже отдельные корыстолюбивые служители нового культа потакали подобному недопустимому в глазах истинных христиан смешению: «череву работни попове уставиша трепарь прикладати рождества богородици к рожаничьне трапезе, отклады деючи...»⁵⁸⁴ Автор еще одного поучения, «Слова Исаии пророка» не жалеет слов, хваля верных христиан, «иже слоужат бгоу и волю его творять, а не родоу ни роженицамъ, коумиромъ соуетным» и от лица христианского бога гневно осуждает менее твердых в новой вере их соплеменников: «вы же осталыиеи мя и забывающе гору _стоую мою и готовающе трапезоу родя и роженицамъ, наполняюще чръпаніа бѣсомъ... вы же работающе бѣсомъ, и слоужаще идоломъ, и ставяще трапезу родоу и роженицамъ... а вы поете пъс (песнь. —М.С.) бѣсовскоую идолоу родоу и роженицамъ»⁵⁸⁵. Таким образом, исходя из отечественных памятников, можно заключить, что культ рожаниц был достаточно древним, служение им было связано с поставлением жертв-треб и трапез, варения каш, «краения» сыра, хлеба и меда, черпания «бесам» и пение очевидно посвященных им песен. Как следует из самой этимологии их названия, они были как-то связаны с рождением детей и в ходе посвященных им ритуалов с ребят постригались первые волосы. С принятием христианства их культ начал смешиваться с культом Богородицы, что также говорит об их связи с рождением новой жизни. Все время они упоминаются во множественном числе и достаточно часто вместе с каким-то Родом.

Поскольку они неоднократно фигурируют вместе с Родом, определение места в пантеоне и функций последнего поможет нам лучше понять и образ связанных с ним рожаниц. Как известно, в своих исследованиях академик Б. А. Рыбаков объявил его верховным божеством древних славян, го значимости сопоставимым с библейским Саваофом⁵⁸⁶, за что был подвергнут критике JI.C. Клейном⁵⁸⁷. Если обратиться к первоисточникам, то из них следует, что этот бог, с точки зрения язычников, имел самое непосредственное отношение к появлению детей, и христианский автор опровергает это мнение: «...то ти не Родъ, сѣдя на вздусѣ мечеть на землю груды и в том раждаются дѣти, и паки аггъли вдымаеть душю...»⁵⁸⁸ Автор упомянутого выше «Слова св. Григория» считал Рода заимствованным извне богом и отождествляет его с египетским Осирисом, которому почему-то первыми начали поклоняться не египтяне, а халдеи, т.е. жители Месопотамии: «древле халдѣи и начаша трѣбы творити своими _бгома родоу и рожаници по того рождению проклятого и сквьрньнаго _ба ихъ. (....) Оттуда же начаша елини ставити трапезоу родоу и рожаницямъ таже егюптяне. таже римляне, даже и до словенъ доиде»⁵⁸⁹.

Однако эта несообразность получает свое объяснение, если мы примем во внимание, что культ Рода и рожаниц, как это следует из других поучений, был связан со звездами. Самыми знаменитыми астрономами древнего мира были халдеи, и автор «Слова св. Григория» сближает эти понятия, чем, вероятно и объясняется, то его утверждение, что Осирису-Роду стали впервые поклоняться в Халдее: «халдѣйская астрономия и родопочитание»⁵⁹⁰. Уже в Новгородской кормчей XI в. запрещается волхование и верование «въ полоучение рождества и родъсловъствие», а в Кормчей книге по рязанскому списку 1284 г. говорится «иже въ получай вѣрують. и в родословие, рекше въ рожаница»⁵⁹¹. Под получаем здесь, по всей видимости, имеется в виду судьба, а под родословием, как отмечал Н. Гальковский — астрологический календарь, по которому эта судьба предсказывалась.

Этот же исследователь отметил, что Иоанн экзарх в своем переводе «Шестоднева» Василия Великого слово род отождествляет с греч.еijLiot(неѵг| — «определение, рок, судьба», а в Изборнике Святослава 1073 г. словом родьство переведено греческое обозначение ада. Кормчая по Устюжскому списку осу ж дает тех, кто «въ стрѣчю вѣруютъ и в роженицѣ и во обояніе»⁵⁹². В другом случае перевода рожаница заменяет древнюю персонификацию судьбы: «Гораздо определеннее образ Роженицы в Паремейнике, где она...поставлена как перевод еврейского гад (Gad), греческого ти/Л» латинского Fortuna»⁵⁹³. Связь рожаниц со звездами или планетами неоднократно и дальше встречается в древнерусской литературе: «Рожаницы — кумиры елленьстіи, ихъ же погани влъшвениемъ рожденіа нарицаху быти»; «Рожаницами еллинстіи нарицаютъ седмь звѣздъ, глаголе- мыхъ планиты. и хто въ кую планиту родится, то по той планите любопрятся предвозвѣщати нравъ младенца»⁵⁹⁴. Митрополит Даниил среди других суеверий осуждает «случай, получение и рожение по звездословию». Автор «Домостроя» так же упрекает своих современников, которые «въ получая вѣруютъ, и въ родословіи, рекше въ рожаницы, ивъ обаяніе по звѣздословію»⁵⁹⁵. В азбувниках встречалось и такое определение: «Рожденицы — свято дня рожденія младенца, въ кои же дьнь кто родится, той нравъ и осудъ пріемлетъ»⁵⁹⁶. До сих пор в русском языке сохранилось выражение «Родиться под счастливой судьбой», что ясно указывает на связь с судьбой этих небесных светил. Связь понятия рода со звездами не ограничивалась одной Древней Русью и была свойственна и другим славянским народам, о чем свидетельствует чеш. rodowestnik, rodowestec — «предсказатель судьбы по звездам», польс. rodowieszczek — «астролог». Связь родившегося ребенка со своей звездой неоднократно фиксируется в русском, белорусском и южнославянском фольклоре.

А.Н. Веселовский в свое время отметил, что «человек счастлив или нет, потому что так ему прирождено, суждено, на роду написано, ни весть откуда навеяно. Все эти представления входят в представления народной славянской Доли... Доля прежде всего при- рождена. Она дается матерью...»⁵⁹⁷ Поскольку Доля обуславливалась предками, то А.Н. Веселовский предположил, что ее давал Род, которому клали требы: «Славяне веровали в род, в прирожденную долю...»⁵⁹⁸ Хору тане считали, что каждый человек при рождении получает свою звезду и свою Рожаницу на земле. А.Н. Афанасьев отмечал, что, согласно хорутанским поверьям, при рождении младенца в избу являлись три сестры-рожаницы и предсказывали ему судьбу, поэтому в других местах их также называли живицы, суженицы и судицы. Если первые два названия образованы от слова судьба, то последнее название сближает рожаниц с западнославянской Живой, показывая связь этих абстрактных понятий. Оказываются связанными оба этих понятия и в древнерусском языке, как свидетельствует следующее выражение: «По судьбѣ твоей живи мя, _Ги»⁵⁹⁹. Аналогичное предание бытовало и у чехов, представлявших судичек в виде трех белых жен, которые являлись в полночь предсказывать судьбу новорожденному и при приближении которых все в доме погружались в глубокий сон⁶⁰⁰. Более поздним развитием данных представлений стало хорутанское предание о книге Рож денник, в которой записаны грядущие события в жизни каждого человека⁶⁰¹. С этим же кругом представлений соотносится и отечественное выражение «на роду написано».

О том, какое высокое положение могли занимать судьбички, свидетельствует и упоминавшаяся выше чешская сказка «Три золотых волоска Деде-Всеведа», где одна из судьбичек оказывается матерью солнца. Из судьбичек они в народном представлении запросто могли превращаться в судичек: «Рожаницы судят дитя (dosle Rojenice sudit deteta), т.е. присуждают, какою ему смертью умереть и т.п., откуда могло произойти название их Судицами...»⁶⁰² В словацких сказках Sojenice упоминаются вместе с вилами и рожаницами. Как правило, их три, одетые в белое, они являются в полночь к родившей матери и у колыбели ребенка определяют срок его жизни, вид смерти, на ком жениться, бедность или богатство. Пророчит сначала одна из пришедших, вторая изменяет его в лучшую или худшую сторону, третья выносит окончательное решение. К их приходу в комнату ставили восковую свечу, хлеб и соль, если же этого ритуального угощения не было приготовлено, то рожаницы могут рассердиться. Истриане считали, что рожаницы обитают в горных пещерах, и еще в XIX в. местные крестьяне носили им хлеб и оставляли его у входа в пещеру⁶⁰³. Последняя подробность невольно вызывает ассоциации с трапезами рожаницам, постоянно упоминавшимися в древнерусских поучениях.

А.Н. Афанасьев отмечал, что в некоторых древнерусских источниках словом рода обозначался дух, а в XIX в. в Саратовской губ. это слово означало «вид, образ», в Тульской — «привидение, призрак», а слово родимец — «паралич». В связи с последним JI.C. Клейн сопоставляет белорусское пожелание благоприятной, очищающей от грехов смерти «Ах, дай Божа, каб мяне перун забив, а жонка каб з роду померла!» с аналогичным пожеланием украинского попа «...якбы мяне гром убыв, а моя попадья из родив умерла, то мы б просвятылысь бы у двоя с попадьею»⁶⁰⁴. Из данных примеров следует, что Род не только давал жизнь, но и отбирал ее, что опять- таки сближает его с загробным миром.

Исходя из этих данных вряд ли можно согласиться с гипотезой Б.А. Рыбакова, видевшего в древнерусском Роде фигуру, сопоставимую с библейским Саваофом, а его культ рассматривавший как своего рода языческий монотеизм. Что касается рожаниц, то ученый видел в них Ладу и Лелю, мать и дочь. Данное предположение еще менее согласуется с.известными данными: рожаницы ни разу не названы по именам в средневековых источниках и, тем более, ни один из них не говорит, что это были мать и дочь. С другой стороны, едва ли прав и Л.С. Клейн, объяснявший появление у славян Рода и рожаниц влиянием греческих астрологических верований. Представление о связи души со звездами появляется у индоевропейцев еще в эпоху их общности. Понятно, что греческое влияние могло усилить или некоторым образом трансформировать это представление у славян, но вряд ли могло его создать. В пользу относительной древности связи Рода со звездами говорят данные языка и фольклора, показывающие, что эта связь появилась еще в эпоху славянской общности. Однако при этом хоть персонификацию абстрактных понятий и нельзя считать совсем поздним явлением, все же не представляет сомнения, что исторически она вторична по отношению к культу конкретного обожествленного предка или богу той или иной стихии.

Еще одну возможность конкретизировать образ рожаниц дает упоминание древнерусского поучения против язычества о том, что одним из проявлений их культа было пострижение первых \волос ребенка. Известно, что в Древней Руси примерно в трехлетием возрасте над ребенком совершался обряд пострига — острижения первых волос. Л. Нидерле отмечал общеславянский характер этого обряда, символизировавшего, по его мнению, переход ребенка от попечения матери к попечению отцу. У разных славянских народов время проведения его разнилось: у поляков постриг совершался на седьмом году жизни ребенка, у чехов еще позднее, у русских — около второго-третьего года, у сербов — после года и ранее. Д.К. Зеленин отмечал, что и в гораздо позднее время севернорусы и белорусы не стригут ребенку ногти и волосы, пока ему не исполнится год. Если не соблюдать эти правила, то, по народным представлениям, ребенку можно «отрезать язык», т.е. ему будет трудно научиться говорить. Волосы и ногти были зримым воплощением жизненных сил человека, и вполне, закономерно, что посвящались они тому, кто эти силы ему и даровал. О значении, которое в древности придавали волосам, свидетельствует древнегреческий миф о золотом волосе бессмертия царя Мегары Ниса, от которого зависела сама его жизнь. Когда дочь Ниса Скилла, влюбившаяся в осадившего город Миноса, вырвала во время сна у отца этот волос, то немедленно «Гермес душу его повел под землю». О существовании генетически родственных представлений у наших предков говорит и русская пословица «Жизнь висит на волоске». Кроме того, в Древней Руси сына впервые сажали на коня именно после пострига. Событие это представлялось современникам таким значимым, что, в случае княжеских детей, сопровождалось народным ликованием и даже отмечалось в летописях. Так, например, под 1192 г. Лаврентьевская летопись отмечает: «Быша постригы оу великаго кназа Всеволода, сйа Геюргева. внука ВолодимерА Моно- маха. сйу его Геюргеви в градѣ Суждали. тогож дйи и на конь его всади, и быс радость велика в градѣ Суждали»⁶⁰⁵. В Новгороде, где пережитки язычества были достаточно сильны, в 1230 г. в данном обряде (разумеется, вновь с княжеским сыном) принимал участие местный архиепископ, заменивший, надо думать, в данном качестве своих языческих предшественников: «В то же лѣто князь Михаилъ створи пострѣгы сынови своему Ростиславу Новегородѣ у святѣи Софии и уя влас архепископъ Спиридон...»⁶⁰⁶ А.Н. Афанасьев в свое время совершенно справедливо отметил: «Надо думать, что в отдаленной древности обряд постригов имел религиозное значение, что ребенка постригали его рожанице — отдавали под покровительство его гения-хранителя или счастливой, доброй Доли»⁶⁰⁷.

B. JI. Комарович точно также полагал, что посвятительный характер постригов не мог не предполагать языческого адресата для данного приношения, но видел в нем уже мужской персонаж: «Наши княжеские постриги тоже восходят, следовательно, к языческому культу Родоначальника»⁶⁰⁸.

Исследователь в качестве параллели приводит данные о том, что именно волосы древнегреческий герой Орест приносит в дар на могилу своего отца:

В день первый юности волос своих

Я срезал прядь, в дар Инаху — вскормившему.

Вторая прядь — тебе, отец, поминный дар.

Однако жертвоприношение волос мужскому предку имело, по всей видимости, вторичный характер и первоначально волосы приносились в дар богине. На тех же древнегреческих вазах женщины обычно изображались с длинными вьющимися волосами. На одном антропоморфном сосуде из Греции, датируемом III тысячелетием до н.э., волосы изображены в виде струй дождя. Еще в античное время в Малой Азии «жрецы и жрицы приносили в жертву богине свои кудри, в исступлении вырывая их при неистовых танцах»⁶⁰⁹. Еще в средние века в Западной Европе считалось, что ведьма может вызвать дождь, расчесывая волосы. В отечественной традиции русалки могли затопить то или иное место, расчесывая свои волосы. С.В. Жарникова отметила, что на Руси до недавнего времени сохранялся обычай первые срезанные волосы засовывать в коровий навоз для того, чтобы у ребенка волосы были густыми и «кудреватыми». «Иногда считали, что закатывание волос в навоз, как и сажание ребенка для первой стрижки на овчину мехом наружу, необходимо для того, чтобы в дальнейшем он жил долго и был богатым»⁶¹⁰. Поскольку обрядовое сидение на меху присутствует и в русской свадебной обрядности с целью обеспечения благосостояния молодой семье, следовательно, закатывание волос ребенка в навоз было призвано обеспечить ему магическими средствами долгую жизнь. Эта исследовательница сопоставила его с аналогичным индийским обрядом, где ритуальная первая стрижка волос у ребенка упоминается в Атхарваведе. Уже в ведийский период такая стрижка была религиозной церемонией, которая совершалась от года до окончания третьего года для всех дваждырожденных и осуществлялась обязательно во время северного пути солнца, т.е. с 22 декабря по 22 июня, и только в дневное время. Остриженные волосы закатывали в коровий навоз и прятали в коровнике или бросали в водоем, поскольку вода и коровий навоз по индийским представлениям обладали ритуально очищающей силой⁶¹'. С этим обычаем можно сопоставить и другой русский обычай, зафиксированный в Ярославле, призванный магическими способами обеспечить «привязывание» купленного животного к новому дому: «Купив корову, новый хозяин обматывал ее суровыми нитками и оставлял на ночь на дворе, а утром собирал нитки и закапывал в навоз»⁶¹². Выбор навоза как средства хранения олицетворяемых волосами жизненных сил человека может вызвать недоумение у современного человека, однако еще не так давно в славянской традиции навоз рассматривался как средоточие и носитель «спора» и плодородия, от которого зависел не только скот, но и все крестьянское хозяйство в целом. Закапывание в навоз различных предметов являлось способом передать скоту плодовитость, а кража навоза рассматривалась как попытка украсть все благосостояние. С возникновением земледелия навоз продолжал играть важную роль, как и при скотоводстве. Так, в Белоруссии засеяв и взборонив поле, крестьянин разбрасывал по нему навоз, чтобы последний брал у бога урожай, т.к. считалось, что навоз «крадзе од Бога свою долю»⁶¹³. Существование одинакового ритуала у различных народов говорит о его возникновении в эпоху индоевропейской общности. Поскольку представление Великой богини в образе коровы носило, как было показано выше, весьма древний характер, очевидно, что записанная в обеих странах мотивировка данного ритуала носила уже вторичный характер, и первоначальный смысл обряда заключался в установлении связи новорожденного с Великой богиней. Весьма показательны и другие магические манипуляции с волосами в других местах славянского мира, уже не связанные с обрядом пострига: «Состриженные волосы... зарывали в землю, клали под камень, прятали от птиц, относили к плодовому дереву или клали на вербу, чтобы волосы, оставшиеся на голове, «росли как верба»...»⁶¹⁴ Как видим, в большинстве случаев волосы все равно продолжали соотноситься с различными воплощениями женского божества, будь то земля или дерево.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: