В.П. ЗИНЧЕНКО Надо ли умножать сущности?

Признаюсь, первая моя реакция на доклад Б.С. Братуся была: "Красиво жить не запретишь". Но потом я почувствовал, что слышу крик души психо­лога-профессионала. Задумаемся над тем, каковы корни вопроса о возможности нравственной психо­логии, поставленного Б.С. Братусем в его интерес­ном, содержательном и своевременном докладе. Са­мый общий и вненаучный ответ состоит в том, что такой вопрос мог возникнуть только в нашей рос­сийской действительности. Но в доме повешенного не принято говорить о веревке. И обсуждать в этом ракурсе основания и мотивы вопроса Б.С. Братуся, откровенно говоря, не хочется, хотя и отстраниться от этой действительности трудно.

Поищем ответ в границах науки. Психология очень древняя и очень молодая наука. На нашем названии или имени, как заметил Л.С. Выготский, осела пыль веков. Нам дорого это имя, и незачем его менять или видоизменять. Иное дело диффе­ренциация когда-то единой науки. Однако и вне этого естественного процесса время от времени по­являются предложения изменить название науки, уточнить его, доопределить или переопределить. Эти предложения идут в разных направлениях. Первое связано с расширением сферы приложения психо-логических знаний. Так возникали детская, педаго­гическая, возрастная, медицинская (включая психо­терапию), социальная, юридическая, инженерная, военная, авиационная, космическая, даже железно­дорожная психологии и многие, многие другие. Этот список принципиально открыт. Второе направле­ние — связано с возникновением и развитием меж­дисциплинарных контактов психологии. Так воз­никали психофизика, психофизиология, физиологи­ческая психология (после работ А. А. Ухтомского, Н. А. Бернштейна, А. Р. Лурия обсуждается еще один вариант — психологическая физиология), психо­логическая антропология, психологическая педагоги­ка, нейропсихология, психолингвистика, математическая психология и т.д. Здесь тоже возможны неожиданности и появление новых междисциплинарных и мульти-дисциплинарных комплексов.

Наконец, имеется еще одно направление, которое как бы перпендикулярно двум предыдущим. В не столь давние времена в ходу были курьезные тер­мины — советская и буржуазная психология (вот где был дефицит этики и нравственности). Но есть вещи и посерьезней. Они связаны с претензией на создание не новой области или отрасли психологии, а новой психологии, инвариантной ко всем облас­тям, относящихся к первым двум направлениям. Примерами могут быть культурно-историческая психология, гуманистическая психология, органичес­кая психология, в известной мере, когнитивная пси­хология. К этому же ряду следует отнести обсуж­даемое предложение Б.С.Братуся о создании нрав­ственной психологии, равно как и его же совсем недавнее — о создании христианской психологии. Инвариантность — качество обязательное. Иначе неизбежен возврат к дихотомии материи и духа, как бы ни называть последний — гуманизмом, христи­анством, нравственностью и т.п. А. Бергсон, разъе­динив их, не сумел выйти к тому месту, где они слиты. Все сказанное о трех направлениях дифферен­циации психологии не нуждается в оценках. Это реальная жизнь живой науки. Как во всякой жиз­ни, между перечисленными направлениями и пред­ставленными в них областями невозможно провес­ти четкие границы. Они пересекаются, взаимодей­ствуют друг с другом. Какие-то выходят на аванс­цену, другие оказываются за кулисами, как это ста­ло с ассоциативной психологией, гештальт-психо­логией, реактологией и бихевиоризмом. То же са­мое происходит сейчас с принципом деятельности или с деятельностной психологией. Такова судьба любых теоретико-методологических конструкций, которые рано или поздно испаряются, что, впрочем, не мешает тому, чтобы их создатели продолжали ос­таваться на авансцене, но уже в качестве ученых, а не методологов-теоретиков.

Для меня нет вопроса, возможна или невозмож­на нравственная психология. В нашем мире все воз­можно и даже более того. Вопрос в другом. В чем ее необходимость, и что она собой должна представ­лять? Если все общество нравственно, гуманно, то и психология в таком обществе будет нравственной и гуманистической. Соответственно, нет нужды спе­циально подчеркивать эти ее черты. Если общество безнравственно, антигуманно, то психология со сво­ими слабыми силами его не исправит, а лишь раз­дражит. Кстати, подобное раздражение может возникнуть у коллег-психологов, независимо от харак­тера общества. Это следует и из авторского текста. Б. С. Братусь как бы успокаивает своих коллег, го­воря, что введение понятия "нравственная психоло­гия" не означает, что вся остальная психология без­нравственна или вненравственна. Между прочим, я бы настаивал на последнем эпитете. Есть люди, а соответственно, и науки, для которых категория "нравственность" просто не существует, и поэтому их едва ли можно назвать безнравственными. По отношению к таким людям (и наукам) требование нравственности оказывается избыточным. Для них достаточно соблюдения элементарных этических норм.

Так или иначе, но исследователям порогов ощу­щения, восприятия формы, кратковременной памя­ти, интеллектуальных операций и т.п. довольно труд­но представить себе, что изменится, если ими сами­ми или кем-то будет установлена их принадлеж­ность к нравственной психологии. Правда, в исто­рии советской психологии был эпизод, когда утвер­ждалось, что зрительные пороги у советских летчи­ков ниже, чем у фашистских. Подобные соображе­ния, видимо, не возникали бы, если бы автор пред­ложил развивать психологию нравственности (в том числе или в первую очередь самих психологов) по примеру, скажем, психологии личности, психологии эмоций, в последнее время — психологии доверия и т.п. Отбросим сразу гипотезу о том, что автор претендует на большее. Его предложение сродни высказыванию М. К. Мамардашвили: "Духовность — это не болезнь". Появление таких "вертикаль­ных" определений и разработка проблематики культурно-исторической, гуманистической, органической, акмеистической, вершинной и в этом же ряду — нравственной и христианской психологии свидетель­ствует о том, что не все спокойно в "Датском Коро­левстве". И это связано с молодостью, точнее, со второй жизнью психологии. Именно во второй жиз­ни у психологии появилось подростковое стремле­ние к самоопределению, связанное не только с тос­кой по былой целостности и самодостаточности "ста­рого" имени, но и с быстрым накоплением самого разнообразного эмпирического материала.

Перед глазами психологов все время маячат при­меры других наук, они примеряют на себя их маски, хотят скорее превратить психологию в позитивную науку, что, конечно, само по себе не предосудитель­но. Хуже, когда неудачи вызывают разочарования, неверие в свои силы, когда психологи сами призы­вают варягов и говорят им: "придите и правьте нами". В 1974 г. Л. М. Веккер — профессионал-психолог красиво драматизировал ситуацию в пси­хологии:. "Дефицит теоретического единства стано­вится все очевиднее, как и то, что внутренними си­лами самой психологии невозможно преодолеть эн­тропию фактического материала и победить "тыся-чеглавую гидру эмпиризма" (Гете)[9]. Здесь не мес­то дискутировать с Л. М. Веккером, считающим, что механизм и способы организации психических про­цессов могут быть объяснены лишь на основе об­щих законов работы нервной системы как носителя и аппарата психики'. Я привел его высказывания, чтобы проиллюстрировать мотивацию и своего рода механику возникновения многообразных форм ре­дукционизма в психологии, то есть сведения психи­ки к тому, чем она в действительности не является. Наивный поиск конечных объяснений психики осу­ществляется в биологии, физиологии, генетике, со­циологии, культуре, логике, математике... Я даже в свое время сформулировал подобие закона: "Чем больше представителей других наук приходят в пси­хологию, тем богаче и разнообразнее становятся формы редукции психического к тому, что таковым не является". А если всерьез, то "варяги" привно­сят в психологию стремление к конечным объясне­ниям, в том числе и к установлению нормы, о кото­рой интересно размышляет Б.С. Братусь. Им не­вдомек, что человек всегда больше того, что мы мо­жем о нем узнать или сказать. Он никогда не объек­тивируется перед нами как нечто ставшее, закон­ченное, он выпрыгивает из "пифагоровых штанов". Поэтому для психологии, особенно для психологии развития более осмысленна не проблема "нормы развития", а проблема "развития как нормы". Че­ловек ведь меряет собой, прикладывает к себе неизме­римый потенциал культуры. И в каких-то областях пре­восходит его, поэтому культура продолжается...

Вернемся к редукционизму. Парадокс, но имен­но большое число форм редукции делает психоло­гию устойчивой. Психология похожа на Останкин­скую башню. Говорят, что ее вершина имеет ампли­туду качания 12-13 метров. Если бы была единствен­ная форма редукции, то какая-нибудь сильная на­ука давно склонила бы ее на свою сторону. А то и сломала окончательно. Но поскольку их много, и каждая тянет к себе, то психологии удавалось пока преодолевать соблазны, выстоять, сохраниться как науке. Большую роль в этом играет ее особое, вер­тикальное, духовное, нравственное измерение, о ко­тором заботится Б.С. Братусь. Перед этим измере­нием, а точнее, "безмерностью человека в мире мер" пасуют все претенденты на конечное объяснение пси­хического. Если говорить в терминах А.А. Ухтомс­кого, то необходимо познать анатомию и физиоло­гию человеческого духа. К этому дерзкому вызову психология, к счастью, не осталась совершенно глу­хой, что требует специального разговора о физио­логии активности, психологии действия и психоло­гической физиологии, которые каждая в отдельнос­ти и все вместе постепенно приближаются к позна­нию духовного организма[10].

Не хотелось бы спорить о названии, но в слово­сочетании "нравственная психология" слышится что-то назидательное, дидактическое, чуждое науке. Поясню это. Чем старше я становлюсь, тем неохот­нее говорю, что "я - психолог". Подобная "презен­тация" слишком ко многому обязывает, вселяет ожи­дания, которые далеко не всегда можешь оправдать. Предпочитаю говорить: "я — научный работник в области психологии". И совсем трудно представить, что у меня повернется язык сказать: "я — нрав­ственный психолог". Я весьма сочувствую размышлениям Б.С. Бра-туся по поводу нередуцированных представлений о человеке. Я не меньше, чем он, забочусь о нереду­цированных представлениях о психике. Но ведь и в той и в другой области поиск продолжается. На­помню: Homo habilis, Homo faber, Homo sapiens, Homo humanus, Homo politicus, Homo soveticus... Это все можно рассматривать как варианты редук­ции, большинство из которых скорее всего пред­ставляют собой не столько реальные черты челове­ка, сколько авансы или "девичьи грезы". Он ведь еще не стал в прямом смысле слова Homo erectus. Оказывается, что нередуцированным представлени­ем о человеке и является представление о челове­ке: Esse homo, упомянутое автором. И оно самодо­статочно, понятно, не нуждается в расшифровке, как личность, по мнению М.М. Бахтина, не нуждается в экстенсивном раскрытии. Ее видно по одному жес­ту, взгляду, слову. И ее тем более видно, что она редкость, как писал А.Ф. Лосев, — чудо и миф. Кстати, этого аспекта рассмотрения личности, к со­жалению, не коснулся Б.С. Братусь в своих инте­ресных размышлениях о ее инструментальной при­роде.

Не то же ли самое происходит и с нередуциро­ванными представлениями о психике? Для меня таким является представление о душе человечес­кой, которой, к моему удивлению, не нашлось места в размышлениях Б.С. Братуся о нашей науке. Не знаю как с нравственностью и этикой, но мне ка­жется, что психология без души иссушает душу. И пора бы ее возвращать в психологию или психоло­гам обращаться к душе.

Редуцированные или нередуцированные пред­ставления о человеке — это ведь предмет антропо­логии, которая вслед за психологией стала размно­жаться вегетативным способом. Равным образом, представления о душе — это предмет психологии. Притом, на мой взгляд, предмет неисчерпаемый и самодостаточный. Душа бывает светлой и черной, совестливой и бессовестной, богатой и бедной, ши­рокой и ущербной, здоровой и больной, чистой и гряз­ной, высокой и низкой... По законам языка слово "этика" к душе не приложимо. Этика, скорее, ха­рактеризует сознание, поведение, поступки челове­ка. Мне кажется, что и слово "нравственность" боль­ше приложимо к личности, к человеку, чем к душе. Другими словами, этика, нравственность относятся к внепсихологическим, а не к внутрипсихологичес-ким категориям. Это, конечно, не может служить препятствием для использования их в контексте пси­хологии. Мы ведь используем понятия культура, история, гуманизм, деятельность и многие другие вне-психологические категории и понятия. Но при этом необходимо отчетливо представлять собственно пси­хологическую проекцию этих понятий при включе­нии их в категориальный строй психологии. А это большая и специальная работа. Ведь за понятиями "этика" и "нравственность", которые в докладе Б. С. Братуся практически эквивалентны, имеется свой собственный груз, своя история. В этой истории этика ближе к морали, а то и к морализаторству. Не столь уже слабой является ассоциация этики с пурита­низмом, который, по словам О. Уайлда, "изуродо­вал все художественные инстинкты англичан". С. Кьеркегор соотносил этику не только с моралью, но и с нравственностью, называя этический выбор нравственным. Он же утверждал, что этический уровень развития личности выше эстетического. Иерархия Кьеркегора — эстетизм, моральность, ре­лигиозный опыт. У О. Уайлда, К. Леонтьева, Ф. Ницше эстетика выше этики, поскольку первая бо­лее относится к духовной сфере. В. Шестаков при­водит утверждение П. Флоренского о том, что эсте­тичность не есть самый общий, а, напротив, самый глубокий признак. У К. Леонтьева красота — лишь внешняя оболочка, наиболее внешний из различных "продольных" слоев бытия. А у Флоренского — красота не один из многих продольных слоев, а сила, пронизывающая все слои поперек[11]. Если принять взгляд Флоренского на эстетичность, красоту, кото­рые более всего выражаются в религии, то мы име­ем очередного "кандидата" на вертикальное изме­рение единого континуума бытия — сознания. И в этом смысле вполне правомерно предложить еще один вариант психологии, а именно "эстетическую психологию", которая может дополнить уже имею­щийся перечень: гуманистическую, христианскую, нравственную, культурно-историческую, органичес­кую (к обоснованию последней причастен автор этих строк). Замечу, что все эти варианты, включая пред­ложенные Л. С. Выготским вершинную и акмеис­тическую психологии, можно обобщить понятием "духовная психология". По крайней мере дух бо­лее органичен категориальному строю психологии, чем этика и нравственность. Да и нужно набраться духа, чтобы вернуть (или подарить) душу в психо­логию. Ведь, согласно М.М. Бахтину, "душа — это дар моего духа другому". Но надо ли умножать сущности? Последний аргумент не является фор­мальным. Есть реальная опасность инкапсуляции христианской ли, нравственной ли психологии са­мой в себе, как инкапсулировалась гуманистичес­кая психология, не оказав практически никакого вли­яния на всю остальную психологию.

Может быть, направить совместные усилия про­фессионалов-психологов на то, чтобы вернуться к нередуцированным представлениям о психологии, как к науке о душе, а не науке о ее отсутствии. Об этом еще в начале века писал В. Ключевский. Без души и духа психология не сможет вернуться к соб­ственной цельности. Если ей (нам) это удастся, то имя нашей науки будет вполне самодостаточным.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: