Несимпатичный Николай Николаевич

Я не сгущаю краски. Личность Николая Николаевича вообще была

несимпатичной. Великий князь Александр Михайлович пишет: "Оглядываясь на

двадцатилетнее правление императора Николая Второго, я не вижу ло-гического

объяснения тому, почему государь считался с мнением Николая Николаевича в

делах государствен-ного управления. Как все военные, привыкшие иметь дело с

строго определенными заданиями, Николай Ни-колаевич терялся во всех сложных

политических поло-жениях, где его манера повышать голос и угрожать

на-казанием не производила желаемого эффекта. Всеобщая забастовка в октябре

1905 года поставила его в тупик, так как кодекс излюбленной им военной

мудрости не знал никаких средств против коллективного неповино-вения. Нельзя

же было арестовать несколько миллионов забастовщиков! По его мнению,

единственное, что мож-но было сделать, -- это выяснить требования

"команди-ров восстания". Попытка объяснить Николаю Николае-вичу, что

восстание 1905 года носило анархический ха-рактер и что не было

"командиров", с которыми можно было вести переговоры, оказалась бы

безрезультатной. С тех пор, как существует мир, все армии, в том числе и

революционные, находились под предводительством

командиров. И вот 17 октября 1905 года, перед угрозой всеобщей

забастовки, руководимой штабом большеви-стской секции социал-демократической

партии, и аг-рарных беспорядков крестьян, которые требовали зе-мельного

передела, Николай Николаевич убедил госу-даря подписать злополучный

Манифест, который мог бы удовлетворить только болтливых представителей

рус-ской интеллигенции. Манифест этот не имел отноше-ния ни к большевикам,

ни к крестьянам".

Граф Витте: "Николай Второй никогда бы не подпи-сал октябрьского

Манифеста, -- если бы на этом не настоял великий князь Николай Николаевич".

Так кто же был больше, чем великий князь Николай Николаевич, виноват в

том, что бунтовщики не встре-чали должного отпора?

А еще находились такие, кто говорил, будто подпи-сать Манифест 1905

года царя заставила Александра Фе-доровна, выполняя приказ своих заграничных

друзей.

Сообщники

В это время Илиодор, теперь расстрига Сергей Тру-фанов, замыслил

страшное преступление. Для его со-вершения был назначен день -- 6 октября

1913 года, день царского тезоименитства. Должны были погибнуть шестьдесят

высших правительственных чиновников и сорок епископов.

Труфанов без труда вовлек в заговор многих врагов трона. Разумеется,

действовать решили чужими руками. Подготовили бомбистов, которые и должны

были мет-нуть снаряды в толпу.

Заговорщики настолько были уверены в успехе свое-го предприятия, что не

позаботились о сохранении тай-ны. Полиции удалось сорвать планы

преступников, а Труфанова отправить в тюрьму.

Но интрига продолжилась. В нее вступил великий князь Николай

Николаевич. Ему приходилось соблюдать осторожность, чтобы не навлечь на себя

царский гнев. В лице Труфанова он получал человека, готового на все.

К тому же Труфанов не смог бы оправдаться, попадись он снова --

расстриге никто не поверил бы.

Великий князь устроил побег Труфанову, взяв с того слово убить моего

отца.

Выйдя на свободу, Труфанов начал подыскивать по-мощника. И нашел

довольно быстро.

Хиония Гусева никогда не встречалась с моим отцом и не имела личных

причин убивать его, но она находи-лась в полной власти Труфанова и этого

было достаточ-но. Ждали только удобного случая.

Кокетки

Мне исполнилось 15 лет. Я чувствовала себя вполне взрослой -- молодые

люди присылали мне приглаше-ния в театр. Но отец установил очень строгие

правила: меня всегда сопровождал кто-нибудь из взрослых, и я обязана была

вернуться домой до 10 часов вечера.

Однако как и любая другая девушка, я находила мно-жество способов

обойти строгости.

Чаще всего мы гуляли с Марусей Сазоновой по Не-вскому и делали вид, что

рассматриваем витрины мага-зинов. Конечно же, мы использовали их как

зеркала, чтобы видеть идущих следом за нами юношей. (Помню, например, что

напротив гостиницы "Европа" находил-ся большой магазин, чьи витрины очень

нам нравились.)

Невинный флирт. Ни в мою, ни в Марусину голову (более искушенную) и

придти не могло, что можно познакомиться с молодыми людьми на улице.

Однажды раздался телефонный звонок, звали меня. Мужчина, совершенно не

знакомый мне, с ходу начал объясняться в любви, говоря, что видел меня на

улице. Я спросила, уверен ли он, что имеет в виду именно меня, а не Марусю.

Он ответил, что совершенно уверен.

Он пообещал позвонить снова и стал звонить каж-дый день. В конце

концов, признался, что шел за мной до самого дома и так узнал, что я -- дочь

Распутина.

Молодой человек не скупился на лесть, и я уже по-чти влюбилась в него,

но мне пришлось сказать, что я

не могу с ним встретиться, потому что через несколько дней уезжаю с

отцом в Сибирь. Звонки тут же прекратились.

Телеграмма

Добравшись до Тобольска, мы пересели с поезда на пароходик и на нем

приплыли в Покровское.

На одной из остановок, совсем недалеко от Покров-ского, на пароход сел

смуглый молодой человек. Он, дождавшись, пока рядом не окажется отца,

представился мне, назвавшись газетным репортером Давидсоном. Я сразу узнала

голос -- это он звонил мне. Мне не очень понравилось лицо молодого человека,

но я была польще-на тем, что он поехал вслед за мной. Все это было так

романтично. Отцу я ничего не сказала. И жалею об этом до сих пор. Моя

глупость привела к трагедии. (Потом выяснилось, что Давидсон -- один из

участников поку-шения на моего отца. Как только мы прибыли в По-кровское, он

тут же отправился к Хионии Гусевой, что-бы закончить подготовку к

преступлению.)

На следующий день было воскресенье, стояла пре-красная погода,

опровергавшая представление о Сиби-ри, как о мрачном и холодном крае.

Наступило 28 июня 1914 года.

По возвращении из церкви наша семья с друзьями (все, кроме нас с Варей

-- потому что мы были пригла-шены к соседям) собрались за воскресным обедом.

Как мне потом передавали, отец чувствовал себя обновленным, как всегда

после возвращения домой. Он находился в прекрасном расположении духа,

рассказы-вал о своей жизни в Петербурге: как ему удавалось из-бавляться от

полицейских агентов, о слухах, им же са-мим и изобретаемых (однажды это был

слух о несуще-ствующем китайце, с которым он вел некие таинствен-ные

переговоры), и как он потчевал самогоном являв-шихся шпионить за ним

(напиток, по вкусу напомина-ющий керосин, отец называл "Месть Распутина").

Обед проходил очень весело. Раздался стук в дверь. Дуня пошла

посмотреть, кто это. Через секунду она вернулась

и сказала, что староста принес телеграмму от царицы. Отца просили

немедленно вернуться в Петербург.

Отец тут же вышел со старостой, решив немедленно отбить телеграмму и

выехать в столицу.

Трагедия

Улица была полна народу: односельчане, принаря-дившись, вышли на

воскресную прогулку. Уже совсем недалеко от почты отец столкнулся лицом к

лицу с не-знакомой женщиной, лицо которой было закрыто плат-ком так, что

видны были только глаза. Это и была Хио-ния Гусева. Она протянула руку,

словно за подаянием, и когда отец замешкался, доставая деньги из кармана

брюк, она второй рукой стремительно выхватила из-под широкой накидки нож и

вонзила его в живот, про-поров его снизу до самой груди. Намеревалась

ударить снова. Но не успела -- отец, теряя сознание, все же умуд-рился

загородиться руками.

Оказавшиеся рядом люди навалились на Хионию. Она бросила нож и хотела

бежать, но разъяренная толпа схватила ее и принялась избивать. Хионию спас

подо-спевший полицейский и уволок, почти бесчувственную, в крохотную тюрьму,

состоящую из одной комнатки.

Отец согнулся от боли, обхватив живот, чтобы внут-ренности не

вывалились прямо в дорожную пыль. Кровь лилась сквозь его пальцы.

Перепуганные соседи помогли ему добраться до дома, но к тому времени,

когда добрались до двери, он уже совсем обессилел, пришлось подхватить его

на руки и внести в дом. И мама, и Дуня остолбенели: подумали, что отец

мертв. Но они не были кисейными барышнями и мгновенно оправились от первого

испуга.

Мама смахнула со стола на пол всю посуду, чтобы освободить место для

раненого. Дуня послала одного из мужчин привести нас с Варей домой. Потом

вернулась и стала помогать маме. Раздев отца, они смыли кровь, что-бы

определить серьезность повреждений. Рана оказалась серьезной, некоторые

кишки были перерезанными.

Дмитрия послали на почту вызвать телеграммой бли-жайшего доктора из

города, а мама и Дуня тем време-нем пытались остановить кровотечение. Они

знали, что впереди у них длинная ночь: доктор быстро не успеет.

Лицо мертвеца

Вскоре раздался стук в дверь. Я побежала открывать. Пришел Давидсон,

который хотел узнать о положении отца, объяснив, будто хочет послать

репортаж в свою газету. Пока я смотрела на него и слушала его расспро-сы,

меня вдруг осенила ужасная догадка: этот человек меня обманул. Мой мозг

словно осветил взрыв фейер-верка, я поняла все: зачем он звонил мне по

телефону, зачем льстил мне, пока не выудил нужные ему сведе-ния о нашей

поездке в Сибирь, почему оказался на том пароходе, и самое отвратительное из

всего -- зачем он пришел к нам домой. Конечно, он хотел разузнать, уда-лась

ли попытка убийства. Я -- причина несчастья! Я привела убийцу к отцу!

Я толкнула Давидсона, что-то кричала ему -- не по-мню. Потом --

провалилась в обморок. Но скоро очну-лась лежащей на полу. Мама громко звала

меня. С трудом встала, ноги и руки были как ватные.

Когда я вошла в комнату, где лежал отец, снова чуть не упала в обморок

-- у него было лицо мертвеца. В этот самый момент он захрипел. Это придало

мне силы -- значит, еще жив.

Все время я держала отца за руку, молясь и плача. В редкие секунды

возвращения в сознание он останавли-вал мутный взгляд на мне. Я сжималась,

словно от уда-ра ножа. (Этот взгляд преследовал меня до тех пор, пока отец

не выздоровел и не сказал, что любит меня по-прежнему.)

Никто из нашей семьи в ту ночь не сомкнул глаз. И хоть мы не

признавались в этом даже самим себе, каж-дый был убежден, что отец не

доживет до рассвета.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: