Глава 68. Сон Альберто

Он опускался ниже и ниже, вокруг становилось темнее и холоднее, и только на самом верху был виден постепенно сужающийся тугой воронкой смерч света, пронизанный лучами, часто пересекаемый рыбами, черепахами и пульсирующими клубками медуз. И вот уже били молоты в висках, и было больно от воды в груди, в горле, и свет мерк в глазах, и мир смолкал в ушных раковинах, стягивался, смыкался в одну линию, закрученную долгим падением, и заполняло ледяным: рот, горло, лёгкие, и нет мира, только долгое падение, ставшее невесомостью, и удушье, которое дошло до пика и перевалило за него, и ощущения стёрлись, осталась одна тупая боль, и вот-вот всё должно было кончиться, и моряку было интересно, успеет ли он коснуться лопатками внезапного песчаного дна или угаснет раньше.

Моряк открыл глаза. Прямо над ним покачивалась бледная керосиновая лампа в бесцветном ореоле мошек, огонёк в ней слабо вспыхивал и угасал, заливая каюту тусклым желтоватым неверным светом. Моряк приподнялся на кровати, привычно пригнув голову под верхней койкой, на которой спал матрос Мартин, каторжник и беглый убийца с кошмарным прошлым и добрейшими голубыми глазами и шрамом на подбородке, сумевший выбраться из тюрьмы Архипелага, скрыться в трюме первой попавшейся торговой шхуны десять лет назад, и всё это время не ступавший дальше портовых мостков, перебегающий с корабля на корабль, соглашаясь на самую неблагодарную работу и опасные рейсы.

Моряк сидел на своей узкой койке и слушал. Прямо перед ним покачивалась лампа, с ватным стуком бились в стекло мошки, беззвучно тлел фитиль, и больше не доносилось ни одного звука. Моряк находился в непроницаемой обморочной тишине. Ни плеска волн, ни скрипа канатов, ни храпа других матросов. Только стук сердца в груди и висках, заплетённый в какой-то причудливый неестественный узор. Моряк хотел встать и спустил ноги на пол: они по щиколотку ушли в ледяную воду. Моряк даже не понял сначала, что это вода, настолько резким и неожиданным был холод.

«Тонем. Опять тонем. Лет семь уже тонем», – равнодушно подумал моряк.

Он встал, и со слабым плеском пошёл по каюте, не чувствуя замёрзших ступней.

Каюта была пуста.

Горело всего несколько керосиновых ламп, и в их жидком свете белели застеленные койки, вялыми неводами серели гамаки. Откуда-то сверху капала вода. И больше ни звука. Только вот этот неровный и слишком сложный ритм пульса.

Моряк прислушался.

Это был не пульс: кто-то стучал в борта корабля, выбивая дробное «SOS» на ломанном Морзе. Било сразу с десяток кулаков, если не больше – это было слышно по осыпающейся дроби неуспевающих и самых торопливых. Били уже давно и долго, с усталым и безнадёжным отчаянием, били исступлённо, били, не веря, для очистки совести. Моряк вышел из каюты и пошёл по тусклому коридору, существующему только в полукругах редких ламп.

Моряк шёл на звук. Удары доносились из трюма. Моряк дошёл до того места, где находилась лестница в трюм. У двери на стене висела фотография капитана и хозяина корабля, богатого изобретателя. На ней он был запечатлён молодым, со своими юными сыновьями, которые наверняка уже выросли в настоящих мужчин. Подписанную внизу фото фамилию было не разобрать, но моряк её помнил.

Дверь на лестницу была приоткрыта, и снизу доносились разноцветным прибоем голоса команды, смещённые из-за закрытой крышки в более глухой, сероватый тон.

– Помогите. Помогите.

В общем фейерверке моряк различил голос Филиппа, он был звонкий молодой, ярко-жёлтый, голос Конрада – тусклый, коричневый – и ещё чей-то знакомый, едко-зелёный. Моряк оглянулся: за спиной смутно чернел позвоночник лестницы, ведущей на палубу. Моряк послушал голоса пару секунд, а затем решил выйти – подышать свежим воздухом.

Он снял со стены лампу и стал подниматься, вырисовывая и раскрашивая в бледные цвета старых фотографий крутые ступеньки. Моряк дошёл до конца лестницы, но люка не было, лестница уходила в никуда, в доски палубы, и только капала сверху солёная вода. Моряк спустился вниз, прошёл мимо портрета отца с двумя близнецами, подошёл к люку в трюм. Открыл его и, сразу ошпаренный роем голосов, спрыгнул в тёмную, ледяную и душную предсмертную тоску и сутолоку локтей, спин, мокрых тельняшек. Моряк приземлился со всплеском, уйдя в ледяную воду по пояс, утопив в падении огонёк лампы. Команда продолжала выстукивать взлетающими кулаками:

__Спасите___ Наши___ Души___

по изогнутому борту корабля, никто не обратил на моряка внимания, только Филипп оглянулся и сказал: «Давай быстрее, где ты пропадаешь, вода же прибывает».

Моряк встал в шеренгу и начал стучать кулаком, подстраиваясь под общий ритм, а вода прибывала, и моряк подумал, что это бессмысленно, ведь есть люк наверху, и он сказал это тому, кто был слева, а это был одноглазый Лой, а Лой сказал, какой люк, мы же в подлодке, моряк оглянулся, и правда, нигде не было люков, были только две заклинившие двери, и из каждой струёй била вода, и трюм был отсеком подлодки, только сзади были ящики с товаром – водолазными костюмами, паровыми двигателями, ружьями и ещё какими-то изобретениями. Где-то в тёмном углу плакала девочка-подросток. Кто-то сказал моряку: «Что ты натворил, ей же нет и четырнадцати». Моряк смотрел на девочку. Тёмные волосы, стрижка-каре, скругляющая ладную голову. Насмешливые карие глаза, вздёрнутый нос, крупные обветренные губы, наводящие на мысль о дольках грейпфрута… Моряк смотрел на девочку. Матросы обессилели, стук стал опадать, вода была по грудь, моряк смотрел на девочку, кто-то толкнул моряка в рёбра, моряк сказал, что можно надеть костюмы и спастись, и все кинулись к ящикам, плавно разгребая массы воды перед собой, и стали нырять и выламывать доски, и доставать костюмы, находить свои имена, выбитые на табличках у шеи рядом с годом смерти, который был у всех одинаковым, и надевать их на посиневшие тела, и только моряк не мог найти своего костюма, только моряк не мог найти своего имени, и когда его спросили, как его зовут, он не смог ничего ответить. Как? Как? Как? Как его зовут?

– Ты что здесь делаешь?

Моряк оглянулся. Его за локоть взяла безумно горячая в таком холоде рука Мартина. Он смотрел на моряка удивлёнными и даже злыми колючими голубыми глазами.

– Все тонут. Я со всеми, – моряк заметил, что у Мартина нет года смерти на табличке. Только имя.

– Тебе срочно надо выбираться.

– Слушай, почему подлодка?

– Потому что это мой кошмар тоже. Но я долго помогать не смогу, как раньше, сегодня моя последняя ночь, завтра меня повесят солдаты Архипелага. Поймали меня. Тебе надо выбираться. Иначе ты захлебнёшься. Купчая уже составлена. Осталось подписать и всё, – пока Мартин говорил, моряк заметил, что его шланг не подведён к шлему. Он попытался поправить шланг, но Мартин нетерпеливо отмахнулся.

– Купчая? – переспросил моряк, но тут к нему подбежали матросы, оттеснив растворяющегося Мартина, который исчезал с чьим-то грубым «Wake Up!», и губы его в последний миг были вылеплены в такое хорошо знакомое слово, в главное слово, в его слово, а матросы стали требовать, чтобы моряк прочёл выбитое на табличке последнего костюма, трясли за локти и плечи, и шею:

– Имя, скажи нам имя.

На последнем костюме тоже не было года, а имя не удавалось прочесть, как ни подставляли его всей командой под тусклый свет последних гаснущих керосиновых ламп, что держали над головами, так как вода была уже у подбородков, и все кричали:

– Ну вспомни, вспомни же, мы без тебя не уйдём, мы команда.

И вдруг кто-то крикнул истошно, громко, совсем не по-матросски:

– Помогите! Помогите! Убивают! – моряк оглянулся, голос шёл из-за стены трюма, в которую так недавно все барабанили, он кинулся к ней, плывя, спотыкаясь, глотая солёную воду, выскальзывая из шершавых мозолистых рук команды, что пыталась его ухватить, а голос был всё громче и громче, и от него разорвалась обшивка борта, и вода сшибающим потоком ринулась в трюм. А в расширяющейся дыре моряк увидел мутную и размазанную стеной соли комнату, свою комнату, потолок, свет из окна, но всё стало стягиваться в воронку, пока голос извне не разорвал её:

– Помогите! Убивают.

Моряк видел комнату, но перед глазами были только губы Мартина.

«Альберто. Меня зовут Альберто».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: